Текст книги "Черноморская Венера"

Подруга приходила всё реже и реже, между ними выросла стена отчуждения, и казалось – у них больше не было общих интересов и общих тем для разговора. Алина была оскорблена и предпочла уединение. Соседи и прохожие провожали её жалостливыми взглядами, однако, как она заметила, с ней никто не вступал в разговор. Люди боялись напомнить о постигшем её несчастье. Что поделаешь – от горя нет лекарства. Но своим молчанием и сочувствующими взглядами они вгоняли её в ещё большую тоску. Кто знает, тоска ли – причина для болезни или болезнь – причина для тоски, но она впала в глубокое уныние, почувствовав своё одиночество. Особенно неприятны были для неё встречи с молодыми людьми. Алина всегда носила платья с длинными рукавами. И стоило какому-нибудь молодому человеку заметить её красивое лицо, он затоваривал с ней, шутил, но как только глаза его обнаруживали, что рукава платья пусты, на лице его появлялся испуг, сожаление, он пытался выразить сочувствие, унизительное для неё, и затем исчезал.

У неё не было любимого человека, ей было только двадцать два года, и она, как многие молодые девушки, мечтала о любви. Теперь подобные надежды пришлось навсегда изгнать из своего сердца. Вежливость молодых парней, которую некоторые проявляли при встрече, воспринималась ею как жалкая подачка нищему.

Алина была права, говоря, что только прекрасное лицо вызывает сочувствие. Только на прекрасном лице печаль, боль, страдание прекрасны, а на уродливом они воспринимаются как уродство, как отвратительная гримаса, но не как чувства, достойные сострадания. Она была красива, и люди жалели её, сочувствовали, провожали скорбными взглядами, качали головами. Алина вспоминала, как относилась она сама к калекам раньше, вспоминала, как относились к ним другие – и в её памяти всплывало чувство отчуждения, внутреннего страха, желание не видеть их, не слышать и не вспоминать о них.

Кто знает, где у человека грань между уродством физическим и превращенным в уродство чувством. Прекрасная душа ограничена в своём проявлении формой тела, мимикой, которые, как кривое зеркало, искажают любые самые высокие проявления чувств. Уродливое облекает самые прекрасные выражения чувств в такую ужасную форму, что вызывает отвращение, какое могут вызвать, к примеру, вареные черви, жареные лягушки, змеи, употребляемые в пищу некоторыми племенами и народностями. Мы их не пробовали; может быть, они действительно вкусны, но брезгливость мешает разобраться в их вкусе, и даже от одного их вида становится тошно. Так же относятся и к физически неполноценному человеку: никакие возвышенные чувство души не смогут поднять его в глазах окружающих до уровня нормального человека. Так уж устроен здоровый человек – он смотрит на урода с внутренним содроганием и жалостью. Существует психологический барьер, который всегда будет отделять здорового от физически неполноценного. Этот барьер строится не только на зрительном восприятии необычных форм тела, но и на понимании того, что такой человек не способен трудиться и воспринимать мир так же, как все. Поняв это, Алина отдалилась от людей и перестала искать общения с ними.

По-разному люди отрекались от мира, разочаровавшись в нём. Одни уходили в монастырь, обращаясь к Богу, другие – в глушь лесов и на необитаемые острова, уходили в работу, уходили в себя. Алина ушла в книги, в мир мыслей. Слова приобрели для неё особое звучание. Мир слов – какой животворный родник таится в нём! Как освежает он сознание, чувства, как неудержимо зовёт дальше, в неведомое. Она изголодалась по общению, по нормальному отношению к себе. В книгах чужой человеческий разум раскрывался перед нею в полноте своей, дарил ей мир, к которому она стремилась и от которого была отделена несчастьем. Она с наслаждением погружалась в океан слов и чувствовала, как его живительные соки растекаются по сознанию, облагораживая её, воскрешая угасшие надежды; ощущала, как он изгоняет из сердца серость, горе, безверие – всё то, что обедняет душу и со временем выжигает её, превращая в скудную пустыню.

Читать ей было трудно. Сначала мать перелистывала страницы, но занимать её подобным делом казалось неловким, и Алина решила читать сама. Она пробовала перелистывать страницы языком, было неудобно: к языку листы прилипали, иногда перелистывалось сразу несколько. Приходилось возвращаться. Страницы не поддавались. Она нервничала, сердилась; оттого, что приходилось часто наклоняться, болели мышцы шеи. Но чем меньше получалось, тем большее упорство овладевало ею. «Ничего, – думала она, – наловчусь. Зато сама, маму отрывать от работы не буду». И действительно, вскоре стало получаться. Чтобы не так часто переворачивать страницы, она стала читать медленнее, иногда прочитывая одно и то же место дважды. Теперь не события имели для нее первостепенное значение, а смысл, который скрывался в каждом поступке героев, в каждом слове, жесте, мимике. Читая, она думала, размышляла, наслаждалась умной фразой, как мастер-знаток работой другого мастера. Теперь она читала одна, но просила, чтобы в комнату в это время никто не входил. Ей было тяжело, даже когда мать видела её за этим мучительным занятием; лист прочитан – наклон головы, и язык переворачивает страницу. Вновь голова взмывает кверху, глаза впиваются в буквы, – и снова наклон… Со стороны это было неприятное зрелище, вселяющее в сердце щемящее чувство тоски и боли, поэтому в период чтения её никто не должен был видеть.

Мать, следившая за душевным состоянием дочери и боявшаяся, чтобы с ней ничего не случилось, иногда пугалась долгой тишины в её комнате и, несмотря на запрет дочери, заглядывала в слегка приоткрытую дверь. В ту же минуту сердце её обжигала боль и бесконечная материнская жалость. Со слезами она возвращалась к себе, но прежде чем приступить к домашней работе, долго и горько плакала. Её слёз не видел никто: ни соседи, ни знакомые, ни дочь. Перед ними она появлялась строгая, подтянутая, неулыбчивая, но энергичная. А о том, что великая скорбь разъедает материнское сердце, не знал ни один человек.

Зиму Алина проводила за чтением или телевизором, но как только устанавливалась хорошая погода и природа одевалась в праздничные весенние одежды, она уходила в горы, блуждала по тонким извилистым тропинкам, рискуя сорваться и разбиться, но на этот раз она приняла бы подобную случайность как избавление от мук. В особо хорошую погоду она любила сидеть на берегу озера в одном из укромных его уголков и любоваться игрой волн. Таким образом она провела два года, и жизнь ее, казалось бы, уже вошла в новое русло и как-то определилась, если бы не проклятые случайности, которые поворачивают её в совершенно неожиданную сторону, ставят перед человеком новые задачи и требуют незамедлительных решений.

* * *

Анатолий около полумесяца не появлялся у озера и даже близко старался не подходить к нему, как бы желая оградить себя от каких-то воспоминаний.

Жизнь художников текла прежним руслом. Наденька отдыхала, загорала, купалась, пока брат работал. Юлия писала пейзажи не спеша, часто тоже отрываясь от работы и отдыхая. Сергей и Георгий продолжали подрабатывать, один на плакатах, второй на силуэтах. Анатолий ездил в Дюрсо, рисовал там.

В ближайшее воскресенье, однако, туда решила отправиться на отдых вся группа, захотелось искупаться в солёных морских водах и охватить взглядом необъятные дали земного пространства.

Автобус ещё находился на расстоянии километра от моря, а Юлия, сидевшая у окна рядом с Георгием, уже воскликнула:

– Мой нос чувствует запах моря.

– А запах шашлыка он не чувствует? – тут же поинтересовался Георгий.

– К сожаленью, нет.

– Плохой у тебя нос, – сделал он вывод и похвастал, – а вот мой, только мы отъехали от Абрау, почувствовал аромат нежной баранины с луком, перцем и уксусом.

Наденька, сидевшая впереди рядом с братом, засмеялась, а Анатолий шутливо поддел друга:

– По-моему, твой нос почувствовал запах шашлыка, от которого мы отъехали, а не к которому приближаемся.

Наденька снова засмеялась.

– Нет, братец, мой нос чувствует только тот продукт, который предстоит съесть.

Юлия наклонилась к самому уху Анатолия и зашептала:

– Хочешь, я специально для тебя такой шашлык сделаю – вместе с шампуром проглотишь?

Георгий, приложив руку к уху, стал откровенно подслушивать, затем обидчиво воскликнул:

– Нет, так нечестно. Я больше всех люблю поесть, а ты самые вкусные блюда предлагаешь другому. Запомни: только я смогу оценить тебя по достоинству, а этот бородач и не заметит, мясо он проглотил или рыбу.

Приехав на побережье, они выбрали свободное местечко и стали располагаться.

Народу было полно, берег пестрел от розовых тел, разноцветных купальников и плавок. Многие семьями, весёлыми компаниями проводили возле моря целый день, поэтому тут же ели, пили, плескались, загорали. Чтобы солнце не допекало целый день, угрожая подрумянить самих отдыхающих не хуже шашлыка, делали теневые навесы, устанавливая четыре палки, на которые, как полог, натягивали простыню.

Анатолий также по примеру остальных стал сооружать для девушек навес. Сергей и Георгий бросились в прибрежные кусты за хворостом для костра. Девушки готовили мясо к шашлыку.

Вскоре приятно потянуло дымком, ароматно запахло жареным мясом.

– Ой, исхожу голодной слюной! – жалобно застонал Георгий.

– Ничего, сейчас твои муки кончатся, – сурово произнёс Анатолий.

– В каком это смысле – кончатся? – нарочито испуганно воскликнул философ. – Я бы лично желал, чтобы подобные муки длились ещё лет семьдесят.

– Просим к столу, – важно пригласила мужчин Наденька.

На разостланной подстилке красовались овощи, сыр, ломтики копчёной рыбы, картофель, шашлык, сухое вино.

Мужчины с аппетитом набросились на пищу. Георгий разлил вино в маленькие керамические стаканчики и провозгласил тост.

– Выпьем за то, чтобы каждый из нас нашёл в жизни достойное себя место.

Сергей пессимистически заметил:

– Найти своё место… Пока искал – и жизнь кончилась.

– Что поделаешь, – утешил его Анатолий, – надо помнить: первая половина жизни – открытие талантов, вторая – закапывание их.

– Что, что? – переспросил Сергей, выбирающий очередную порцию шашлыка и не расслышавший изречение Анатолия.

– Волосы надо подрезать, а то за такими космами ничего не слышно, все уши заложило, – назидательно проговорила Надя, дёрнув его за длинную прядь.

– Нам без волос нельзя, – возразил Сергей, – мы их на кисточки отращиваем. У художников с кистями всегда туго, в магазинах не достанешь, приходится из собственных волос делать.

– Ах, то-то бедный Жора так рано полысел, – насмешливо заохала Наденька. – А я думаю – и куда это у него волосы подевались, а это, оказывается, он их все на кисточки повыдирал, – и она залилась громким звонким смехом.

Георгий провёл рукой по лысине и глубокомысленно заметил:

– Нет, Наденька, мои волосы ушли сами. Недаром же говорят: глупые волосы покидают умную голову. – (Надо заметить, что здесь он переиначил смысл пословицы, но очевидно оттого, что абсолютно во всём хотел иметь личное мнение).

Наденька опять засмеялась.

Сергей вторично наполнил стаканчики.

– Анатолий, выпьем на брудершафт, – предложила Юлия, постоянно надоедавшая ему неуместными предложениями.

– Нет, Юлия, – отказался он, – в данной обстановке не к месту, и к тому же, нет повода, я считаю. – Анатолий сидел серьёзный, и даже шутки друзей не вызывали тени улыбки на его красивом лице. Казалось, он постоянно думал о чём-то другом.

Отказ обидел Юлию. Она залпом опрокинула стопку в рот и уже с некоторым пренебрежением воскликнула:

– Нет рыцарей в наше время. Да и вообще, разве найдётся в мире хоть один мужчина, который может сделать женщину счастливой?

– Я, – гордо заявил Георгий, – у меня много денег.

– Кто во имя любви может пожертвовать своим положением в обществе и общепринятыми нормами жизни? – снова задала Юлия каверзный вопрос, и глаза её загорелись бешеными огоньками.

Сегодня её волосы были окрашены в огненный цвет, и она напоминала Фурию. После второй стопки и отказа Анатолия её потянуло на разглагольствования, очевидно, получилась накладка: вино разжигает красноречие, а обида усиливает его. – Нет, на это не способен ни один мужчина. Только женщина по благородству души своей привыкла жертвовать ради любимого всем: общественным положением, талантом, красотой, здоровьем.

– Дорогая, ты преувеличиваешь, не всякая женщина ими обладает, – заявил насмешливо Георгий, – Однако… – Юлия бросила на него столь негодующий взгляд, что он решил скромно потупиться и ретироваться, промямлив: – Конечно, о присутствующих мы не говорим.

– А почему бы и не говорить! – воскликнула Юлия. – Мне вообще надоела эта скромность. Лично я считаю, что кроме общественного положения обладаю всем, – с гордостью заявила она.

В уголках губ Анатолия притаилась лёгкая усмешка, но возражать он не стал, наоборот, понимая, чем вызвано раздражение коллеги, постарался польстить ей.

– Да, Юлия, ты, как немногие женщины, обладаешь всем. Тот обладает всем, кто от всего свободен.

Но последнюю фразу она истолковала опять как намёк на отсутствие названных ею качеств, хотя фраза заключала более глубокий смысл, и огонь непокорства разгорелся в её глазах с новой силой. Ей хотелось обличать мужчин, а точнее одного, который оставался слеп и глух к проявлениям симпатий с её стороны. Ока вновь с прежним пылом и презрением воскликнула:

– Мужчины? До чего же высоко их самомнение о себе, о своей значимости. Занимает какую-нибудь должность на копейку, а форсу – на сто рублей. Приходит домой, читает газету, смотрит хоккей – это он отдыхает после трудового дня, повышает культурный уровень. Завтра на работе он должен переброситься с сотрудниками парой слов о хоккейном матче. Завтра они должны знать его личное мнение об игре. А что он скажет? Да скажет довольно примитивное: «Хорошо наши вчера сыграли, молодец Мальцев, был в ударе». На этот философский вывод у него ушёл весь вечер, у некоторых уходит целая жизнь. А жена в это время как заводная крутится на кухне, готовит, стирает, убирает квартиру – и всё это потому, что так принято в обществе. Это её обязанности. Она должна вертеться по хозяйству и между всякими ничтожными делами выбирать минуты для своего творчества. Муж тратит время на то, чтобы лелеять свою бездарность, в то время как жена расходует свой ум, талант, чтобы угодить этой бездарности.

– Дорогая, тебя сегодня не муха укусила, а, по крайней мере, овод. Я не могу слышать, как ты уничтожаешь лучшую половину человечества. В конце концов, ты можешь испортить нам аппетит, – добродушно проговорил Георгий, который за время её речи успел хорошо закусить и пребывал в таком благодушном настроении, что даже если бы кобра взвила перед ним свою ядовитую голову, он дружелюбно похлопал бы её по капюшону и предложил чарку сухого вина. Юлии, правда, он предложил другое. – Дорогая, если ты так настроена против бездарностей, выходи замуж за гения.

– Это ещё хуже. Тогда о своём таланте вообще придётся забыть, – пренебрежительно скривилась Юлия. – Один из двоих обязательно должен пожертвовать своими способностями во имя другого – и обычно жертвует женщина.

– Но почему ты о мужчинах такого мнения? – флегматично спросил Георгий.

– Никто из них не способен признать своей бездарности, – уверенно заявила Юлия. – В каждом из нас развито самомнение, у некоторых оно чрезмерно. Мы – ничто, но нам кажется, мы – все. Кто способен правильно и вовремя оценить себя? Единицы среди миллионов. Есть ли такой мужчина, который бы сказал: «Я по сравнению с женой – ничто. Я посвящу себя служению её таланту». Эти слова говорили или, по крайней мере, так думали все жёны великих мужей, но сказал ли их хоть один муж. Быть может, так мало великих женщин, потому что мало мужчин, способных оказать подобное. Да и кто из вас может ради любимой пожертвовать всем дорогим, пойти против насмешек и общепринятых стандартов и норм в обществе? И найдётся ли хоть одна женщина, которая многим не жертвовала ради мужчины!

Анатолий слушал её внимательно, не вмешиваясь в разговор. Наденька только удивлённо переводила глаза то на Юлию, то на Георгия, но красноречие художницы её восхищало, а высказываемые мысли явно приходились по душе. Сергей, как всегда, и слушал и не слушал, поглощённый собственными мыслями или бездумным созерцанием окружающей природы.

– Ты вгоняешь моих друзей своей мрачной философией в тоску, – добродушно отметил Георгий. – Хочешь, я вырежу твой профиль вон на той скале, – он указал на ближайший отвесный склон. – Увековечу тебя для поднятия хорошего настроения.

Она не успела ответить – Сергей вскочил со своего места, схватил её на руки и понёс к морю, приговаривая:

– Тоже мне философы, не знают, что лучшее средство улучшить женщине настроение – это поносить её на руках.

Он донёс Юлию до воды, и через минуту они уже весело плескались в море, Наденька тоже убежала к ним.

Анатолий задумчиво смотрел на купающихся. Георгий ещё раз закусил и поудобнее улёгся на подстилке.

– Юлия очень благосклонно к тебе относится, – заметил он на этот раз серьёзно. – Ты бы не раздражал её. В гневе она ужасна, её трудно остановить.

– Вот видишь – трудно, – повторил Анатолий. – А дашь повод, остановить будет ещё труднее. Поэтому я не хочу подавать никаких надежд.

Вечером они, весёлые и довольные, возвращались назад. Юлия давно забыла о своём утреннем раздражении и, сидя рядом с Сергеем, весело болтала с ним.

Подъезжали к Абрау, Анатолий скользил взглядом по горным склонам, наслаждаясь игрой теней на них. Внизу показались первые дома. Неожиданно среди кустов мелькнула девичья головка. Тёмные волосы развевались на ветру. Девушка легко скользила по склону, спускаясь к озеру. Анатолий узнал – это была Алина. Лицо его помрачнело, он опустил голову на грудь и задумался.

Безрукая девушка не выходила у него из головы.

* * *

На следующее утро он отправился к упавшей глыбе, но ни девушки, ни песочной русалки там не оказалось.

Возвращаясь в селение, он встретил старуху Каринэ. Слегка согнувшись, неторопливо она несла вёдра, стараясь не расплескать драгоценную родниковую воду.

– Давайте, мать, помогу, – предложил он.

– А-а, это ты, – улыбнулась старуха. – Помоги, помоги.

Они двинулись по направлению к её дому.

– Тебе, я вижу, не рисуется, – старуха внимательно заглянула ему в лицо.

– Да, – признался Анатолий и тут же откровенно спросил: – Не знаете ли, где тут безрукая девушка живёт?

– А – а, вот в чём дело, – понимающе протянула старуха. – Знаю, как не знать. У нас весь посёлок знает… Да, девушка она красивая и, что самое печальное – гордая. Горе бы её наполовину поубавилось, если б гордости поменьше было… Ну а тебе, сынок, советую не касаться её. Забудь, если видел. Сейчас это сделать легче, потом тяжелее будет. Ничего хорошего из этого не получится.

– Я бы хотел её портрет нарисовать, – сдержано ответил Анатолий.

– А-а, портрет. Это ничего, – согласилась старуха и рассказала, как разыскать дом безрукой.

Через полчаса Анатолий уже стоял невдалеке от него и внимательно смотрел во двор. Долго никого не было, затем вышла пожилая женщина, развесила сушиться бельё, полила цветы на клумбах. Алина во дворе не появлялась.

Около двух часов простоял он на своём наблюдательном посту и был вынужден уйти без желаемых результатов.

На следующий день рано утром Анатолий вновь стоял невдалеке от дома.

Солнце только всходило. На этот раз первой во дворе появилась девушка. Она была в брюках и спортивной курточке. Не глядя по сторонам, Алина быстро перешла дорогу и направилась к кустам, среди которых притаилась горная тропинка. Она шла по ней легко, привычно. Анатолий последовал за девушкой. Несколько раз он хотел догнать её, но не решался. Тропинка бежала то вдоль склона, то поднималась вверх, то стремительно начинала падать вниз; иногда она вилась вдоль такого крутого склона, что сердце замирало, пока нога ступала по ней и пока она не принимала более безопасное положение.

Алина скользила по тропинке без страха, наоборот, е наслаждением, упиваясь этой незаметной борьбой с опасностью. Это было движенье, в котором она жила, рисковала, побеждала; это была борьба незаметная для чужого глаза, но опасная и захватывающая. Нарочно или случайно Алина заигрывала со смертью – трудно сказать, скорее всего, она восполняла этим отсутствие деятельного участия в жизни, утоляла человеческую потребность бороться и побеждать.

Анатолий с тревогой следил за девушкой, и сердце его не раз начинало биться учащённо, когда стройная фигурка бесстрашно скользила вдоль крутого обрыва. Но вот тропинка, словно утомившись от крутых подъёмов и спусков, поплелась по дну ущелья, Анатолий почувствовал, что с непривычки устал. А девушка между тем и не думала отдыхать. Они прошли около восьми километров. Алина заметила кусты ежевики и стала осторожно срывать ртом ягоды.

Анатолий подходил ближе и ближе. Неожиданно он увидел, как из кустов на тропинку выползла гадюка и бесшумно поползла в сторону ничего не подозревающей девушки. Не раздумывая, он схватил увесистый камень и, в два прыжка очутившись возле гадюки, расплющил ей голову.

От громкого удара камня Алина вздрогнула и оглянулась.

Змея в предсмертных судорогах била хвостом о землю, корчилась, извивалась. Но в глазах Алины при виде её не появилось ни страха, ни растерянности. Она недружелюбно взглянула на Анатолия и равнодушно протянула:

– Это опять вы. – Затем отодвинулась вглубь кустарника, освобождая дорогу, и спросила: – Я мешаю вам пройти?

– Да нет, – замялся Анатолии. – Я, собственно говоря, не спешу.

И тоже стал собирать ягоды.

Девушка несколько секунд пристально смотрела на него, потом молча двинулась дальше.

Художник, нарвав горсть ягод, догнал её и предложил:

– Хотите, я угощу вас? – он протянул ладонь с ягодами. Алина посмотрела на него отчуждённо и сурово проговорила:

– Между нами лежит пропасть, разве вы этого не понимаете?

– Нет, – покачал головой Анатолий. – Это вымысел, предрассудки, созданные нашим воображением. И о горе и о счастье у человека часто бывает неверное представление. Например, в поисках счастья человек может изъездить весь свет, окружить себя сказочным богатством и остаться несчастным. А можно ничего не иметь, нигде не бывать дальше порога своего дома и в то же время быть необыкновенно счастливым. Проснуться утром, посмотреть на мир, залитый солнцем и почувствовать себя счастливым. Уметь радоваться светлому дню, листьям на деревьях, росе на траве – вот чему мы должны учиться всю жизнь. А если в нас есть подобное умение от природы, то необходимо бороться за него, чтобы жизненные тяготы не засорили нам глаза, и главное – чтобы никакие несчастья не смогли лишить нас способности радоваться жизни, радоваться тому, что окружает нас. В этом и есть истинное счастье. Тогда при любой работе, в любом положении мы сможем быть счастливыми.

– Набор высокопарных слов, – недовольно бросила Алина, уверенно шагая впереди него. – Пока несчастье не касается человека, он не способен осознать глубины трагедии другого человека. Я тоже не понимала и могла бы утешать с таким же энтузиазмом. Но только это не то. Как сытый не понимает голодного, так здоровый – больного, а нормальный – калеку, – последнее слово она произнесла с каким-то усилием, словно ей ужасно не хотелось произносить его, но обстоятельства вынуждали.

– Человек – гуманное существо, самое гуманное, какое создала природа, и он способен протянуть руку помощи другому… – он не договорил.

Лицо Алины перекосилось от внутренней боли или переполнившего её раздражения, она перебила его дрожащим от гнева голосом:

– Мы гуманны! В чём заключается, к примеру, гуманность медицины? В том, что уроду дали возможность жить и мучиться? Отец дал мне превосходное воспитание. Но к чему оно? Что я ощущаю со своей воспитанностью? Унижение. Постоянно чувствую, как меня унижают жалостью, сочувствием, вниманием и невниманием, любопытством и настороженностью.

Анатолий вслушивался в разгорячённые слова девушки, стараясь понять, что накопилось в её душе. Она же говорила гневно, задыхаясь от переполнявших её чувств и неудержимо рвущихся наружу. Она впервые после случившегося говорила так откровенно, и он был первым человеком, которому она изливала так откровенно горечь своей души, тяжесть обид и отчаянье несбывшихся надежд.

– Ощущать не оттенки красоты человеческих взаимоотношений, а оттенки людской низости, – восклицала Алина. – Разве для этого нужна воспитанность? Изучить лучшие художественные произведения, чтобы сравнивать идеалы, созданные воображением писателей и художников с людьми, окружающими нас, и поражаться разнице между ними. Стоило ли учиться, чтобы ощущать, как далеки мои знакомые от идеала человека отзывчивого, доброго, самоотверженного…

Она оборвала свою речь внезапно, словно задохнувшись. Она могла бы сказать ему еще очень многое, но вдруг решила, что зря распинается перед этим бородачом, неизвестно о какой целью преследующим её.

– В вас говорит обида, – тихо и проникновенно заговорил Анатолий. – Однако в своём несчастье нельзя винить весь мир и всё человечество. Когда больно телу, человек стонет; когда душе – он кричит, так легче. Но со временем пройдёт боль, и в вас заговорит разум, а он, я уверен, скажет совершенно иное. Сейчас самое главное, как я считаю, не нужно избегать людей. Поймите – это обострит конфликт между вами и обществом. Вы совершенно одичаете и перестанете понимать людей, а они вас. Разговаривайте, заводите знакомства со всеми, вам будет легче. Люди пугаются не вас, а вашей отчуждённости. Но если вы с ними станете говорить на равных – увидите, что они ответят тем же. Неравенство между ними и вами условное, созданное вашим воображением, и именно вам первой необходимо изгнать его из своего сознания, вы сразу заметите, как мир изменится в лучшую сторону…

Анатолий говорил и говорил, он никогда не был так красноречив. Алина слушала его, больше не перебивая. На нежном лице девушки, однако, отражалось всё то, что она хотела бы ответить: на нём появлялось то пренебрежение, то ирония и недоверие, то внимание и горечь.

К посёлку они вернулись на закате.

– Ну вот, и я ваши мысли развеял, и вы моё одиночество скрасили, – сказал он на прощанье и предложил: – Давайте с завтрашнего дня начнём борьбу с вашим отчуждением. На первый раз вы не будете избегать хотя бы меня.

Алина замялась. Её душа испытывала сильные противоречия: с одной стороны, как это свойственно молодости, её тянуло к красивому, умному молодому человеку; с другой – она не могла поставить себя наравне с ним, не могла ждать от их встреч ничего хорошего и поэтому не знала, как поступить. Она молчала, потупив голову и не зная, что ответить. Художник настаивал:

– Я прошу вас. Рано или поздно придётся пробовать идти на связь с людьми. Лучше раньше и давайте вместе. Я постараюсь вам помочь. Вы согласны?

Девушка, не поднимая головы, едва заметно кивнула.

* * *

Со времени знакомства с Алиной число этюдов и эскизов у Анатолия резко сократилось. Подобный упадок в его работе не был не замечен коллегами.

Как-то вечером за ужином в ресторане Юлия, сверкая золотистыми волосами и ослепительной улыбкой, затмевающей блеск волос, обратилась к нему с некоторой язвительностью:

– Что-то мне кажется, ты в последнее время выдохся, Я наблюдаю резкий упадок в твоей работе. Заходила как-то к вам и специально посмотрела твои работы за последний месяц. Удивительно – мне они показались на одно лицо. Вы знаете, кого он рисует? – обратилась она к Георгию и Сергею. Те отрицательно замотали, головами. – И это называется друзья: живут с человеком в одной комнате и не знают, чем он занимается. – Георгин изобразил крайнее изумление, Сергей как всегда невозмутимо закурил любимую трубку, Наденька широко открыла глаза, предчувствуя, что сейчас узнает о брате нечто сногсшибательное, и Юлия действительно не обманула её надежд: – На всех его последних работах – ангел с крыльями, некое мифическое существо девушка, у которой вместо рук – два белоснежных крыла…

Она торжествующе обвела взглядом сидящих за столиком, ожидая взрыва эмоций, и с особым злорадством остановилась на задумчивых чёрных глазах Анатолия. Но он даже не дрогнул от подобного разоблачения и продолжал хранить прежнее хладнокровие.

– Ты хочешь сказать, что Анатолий ударился в мифологию, – переспросил Сергей у Юлии, не поняв, чек она возмущена.

– Я бы так и подумала, если бы кое-кто из местных не доложил мне, что он встречается с безрукой девушкой, – торжествующе сообщила Юлия.

– Как – с безрукой? – удивлённо воскликнул Георгий.

Сергей от такого сообщения выронил трубку из зубов, и она с поразительной точностью попала в фужер с вином, откуда он тут же извлёк её и, вытряхнув вино, засунул назад в рот.

Сам же Анатолий оставался невозмутим. Он посматривал на коллег с лёгкой усмешкой и продолжал хранить молчание, давая возможность высказаться всем желающим. Но таковой оказалась только одна Юлия.

– Да, с настоящей безрукой. У неё нет ни левой, ни правой руки вот до сюда, – и она провела ладонью по плечу. – Так сказать, местная Венера пленила нашего неопытного в любви коллегу.

– Может, она колдунья? – ужасающе выдохнула Наденька.

– По всей вероятности, да. – Юлия смотрела на Анатолия столь проницательно, что, казалось, хотела просверлить его насквозь, и если бы не его чёрный костюм, ей, вероятно, удалось бы это сделать.

– Остаётся только удивляться: нормальных красоток он не замечает, они по нему сохнут, а он увлекается калекой. Это более чем странно.

Глаза Юлии горели гневным огнём. Хоть она и пыталась говорить от третьего липа, но в словах чувствовалась личная обида, и оттого, что она пыталась замаскироваться, мимика лица её стала неестественной и походила на жеманство.

Чувствуя, что разговор принимает несколько вызывающий оттенок, Георгий постарался изменить тему. Он широко улыбнулся, махнул рукой, как бы давая понять, что всё это – пустяки, и как можно веселее сказал:

– Дорогая, ты придаёшь значение россказням местных сплетниц! Не верь чужим словам, не возводи в высшую степень единицу, если хочешь получить огромный результат, и, в-третьих, не делай клетку для жаворонка, который летает в небе. Вот тебе три моих совета. А сейчас я прошу тебя отведать цыплёнка-табака, блюдо дорогое и очень вкусное, к тому же обрати внимание вот на эту косточку, – он достал из своей тарелки кость грудной части курицы, называемую в народе «дужкой» за её форму и, повертев её за один конец, продолжил:

– Посмотри, как она изящна, словно арка. Какие линии, какая пластика и какая, прочность. Ничего лишнего. Если взять и построить такую арку, будет выглядеть великолепно. Чтобы достичь подобного совершенства, мы должны учиться только у природы. Вот кто наш единственный учитель.