Текст книги "Аня с острова Принца Эдуарда"

Глава 36
Визит Гарднеров

– Вот письмо с индийским штемпелем для вас, тетя Джимси, – сказала Фил. – Вот три для Стеллы и два для Прис, а это восхитительно толстое для меня – от Джо. А для тебя, Аня, ничего, кроме какого-то рекламного проспекта.

Никто не заметил, как вспыхнуло румянцем Анино лицо, когда взяла тонкое письмо, небрежно брошенное ей Филиппой. Но несколько минут спустя Фил подняла глаза от письма Джо и увидела преобразившуюся Аню.

– Милочка, что за радостное событие произошло?

– «Друг молодежи» принял мою литературную зарисовку, которую я послала туда неделю назад, – сказала Аня, изо всех сил стараясь говорить небрежным тоном, так, словно привыкла получать с каждой почтой сообщения о приеме ее литературных зарисовок, но этот тон ей не совсем удался.

– Аня! Великолепно! Что это за литературная зарисовка? Когда ее напечатают? Тебе за нее заплатили?

– Да, они прислали чек на десять долларов, и редактор пишет, что хотел бы увидеть что-нибудь еще из моих произведений. Добрая душа! Ну конечно же, он увидит!.. Это был старый набросок, который я нашла в моем сундучке, переписала и послала в редакцию. Но я почти не надеялась, что его примут, так как он без сюжета, – сказала Аня, вспоминая о горьких переживаниях, связанных с «Раскаянием Аверил».

– Что ты собираешься делать с этими десятью долларами? Пойдем в город и напьемся! – предложила Фил.

– Я действительно собираюсь прокутить их каким-нибудь отчаянно безрассудным способом, – весело объявила Аня. – Во всяком случае, это не грязные деньги, вроде чека, который я получила от компании «Роллингз» за тот ужасный рассказ с упоминанием о пекарском порошке. Те двадцать пять долларов я потратила с пользой – купила кое-что из одежды, но всякий раз, когда надевала эти вещи, испытывала к ним отвращение.

– Подумать только! Настоящий живой писатель в Домике Патти! – воскликнула Присилла.

– Это огромная ответственность, – серьезно заявила тетя Джеймсина.

– Несомненно, – с равной серьезностью подхватила Фил. – С писателями трудно иметь дело. Никогда не знаешь, когда и чем они разродятся. Возможно, Аня спишет своих героинь с нас.

– Я имела в виду то, что писать для печати – огромная ответственность, – сурово продолжила тетя Джеймсина, – и я надеюсь, что Аня сознает это. Моя дочь тоже писала рассказы, прежде чем отправилась совершать свое служение за границей, но теперь она посвятила свое внимание более высоким целям. Она говорила прежде, что ее девиз: «Никогда не пиши ни одной строки, которую тебе было бы стыдно прочесть на своих похоронах». Тебе, Аня, тоже следовало бы сделать эти слова своим девизом, если ты собираешься заниматься литературной деятельностью. Хотя, должна признать, – добавила тетя Джеймсина с некоторым недоумением, – Элизабет обычно говорила это со смехом. Она всегда так много смеялась, что я даже не знаю, как ей вообще пришло в голову стать миссионеркой. Я счастлива, что она ею стала, – и молилась об этом, – но… лучше бы она ею не становилась.

И тут тетя Джеймсина очень удивилась, почему все эти легкомысленные девушки вокруг нее весело смеются.

Анины глаза сияли весь этот день, в ее уме давали ростки и почки новые литературные замыслы. Приятное возбуждение не покидало ее и на увеселительной прогулке, устроенной Дженни Купер, и даже вид Гилберта и Кристины, которые шли прямо перед ней и Роем, не смог заставить потускнеть блеск ее радужных надежд. Тем не менее она не настолько была унесена восторгом от всего земного, чтобы не заметить, что походка у Кристины явно не грациозная.

«Но, я полагаю, Гилберт смотрит только на ее лицо. Чего же еще ожидать от мужчины?» – пренебрежительно подумала Аня.

– Вы будете дома в субботу вечером? – неожиданно спросил Рой.

– Да.

– Моя мать и сестры хотели бы посетить вас, – продолжил Рой спокойно.

Что-то пронзило Аню – что-то, что можно было бы определить как дрожь, но вряд ли как дрожь приятную. До сих пор она не встречалась ни с кем из членов семьи Роя и теперь осознала значительность его заявления. И была в этом заявлении какая-то бесповоротность, заставившая ее похолодеть.

– Я буду рада их видеть, – вяло отозвалась она и задумалась, действительно ли это так. Ей, конечно, следовало бы радоваться, но не окажется ли для нее эта встреча чем-то вроде тяжелого испытания? До Ани уже доходили слухи относительно того, в каком свете рассматривает семейство Гарднеров увлечение их сына и брата. Рой, должно быть, оказал давление на них, с тем чтобы этот визит имел место. Она чувствовала, что ей предстоит пройти через процедуру оценки ее достоинств. Из того факта, что они согласились посетить ее, она сделала вывод, что им волей-неволей приходится рассматривать ее в качестве возможного нового члена их «клана».

«Я просто останусь сама собой. Я не буду стараться произвести на них хорошее впечатление», – высокомерно решила Аня, но все же задумалась, какое платье лучше всего надеть в субботу вечером и не будет ли новая, высокая прическа ей больше к лицу, чем нынешняя, – и прогулка оказалась отчасти испорчена для нее. К концу вечера она решила, что наденет коричневое шифоновое платье, но прическу оставит прежнюю.

В пятницу после обеда ни у одной из четырех девушек не было занятий в университете. Стелла решила использовать свободный вечер для того, чтобы написать доклад для предстоящего заседания Общества филоматов, и сидела за столиком в углу гостиной с разбросанными вокруг на полу листами рукописи и скомканными черновиками. Она неизменно уверяла, что не в состоянии ничего написать, если только не сбрасывает со стола каждый законченный лист. Аня, в фланелевой блузе и саржевой юбке, с волосами, несколько растрепавшимися на ветру во время прогулки домой, сидела на ковре, прямо посреди комнаты, и дразнила куриной косточкой кошку Сару. Джозеф и Паленый уютно устроились у нее на коленях. Приятный теплый запах наполнял весь дом: Присилла пекла в кухне шоколадный торт. Вскоре она, в огромном переднике и с испачканным мукой носом, вошла в гостиную, чтобы показать тете Джеймсине свое творение, которое только что покрыла глазурью.

В этот неудачнейший момент послышался стук дверного молотка. Никто не обратил на этот звук никакого внимания, кроме Фил, которая вскочила и открыла дверь, ожидая увидеть за ней посыльного из магазина со шляпкой, купленной ею в то утро… На пороге стояли миссис Гарднер и ее дочери.

Аня кое-как поднялась на ноги, сбросив с колен двух глубоко возмущенных этим котов, и машинально переложила куриную косточку из правой руки в левую. Присилла, которой, для того чтобы добраться до кухонной двери, пришлось бы пересечь всю комнату, совершенно потеряла голову и торопливо сунула свой шоколадный торт под подушку, лежавшую на диванчике у камина. Стелла начала лихорадочно собирать разбросанные листы своей рукописи. Только тетя Джеймсина и Фил остались невозмутимы, и благодаря им вскоре все уже сидели спокойно, даже Аня. Присилла возвратилась без передника и муки на носу, Стелла привела в приличный вид свой угол, а Фил спасала положение потоком непринужденной светской болтовни.

Миссис Гарднер была женщиной высокой, худой, красивой, элегантно одетой, сердечной, хотя ее сердечность производила впечатление несколько принужденной. Алина Гарднер казалась вторым изданием матери, но лишенным упомянутой сердечности. Она прилагала усилия к тому, чтобы быть любезной, но все, что ей удалось, – это держаться снисходительно и покровительственно. Дороти Гарднер была стройной, веселой, в ней все еще было что-то от девчонки-сорванца. Аня знала, что Дороти – любимая сестра Роя, и прониклась к ней теплым чувством. Она была бы очень похожа на Роя, если б имела мечтательные темные глаза вместо озорных светло-карих. Благодаря ей и Филиппе визит прошел вполне успешно, если не считать чуть заметного ощущения напряженности и двух досадных происшествий. Паленый и Джозеф, предоставленные самим себе, устроили веселую погоню и, бешено мчась по комнате, один за другим вскочили на колени миссис Гарднер и соскочили с них. Миссис Гарднер подняла свой лорнет и проводила взглядом их стремительно движущиеся силуэты так, словно никогда не видела кошек. Аня, подавив несколько нервный смех, как могла, извинилась перед ней.

– Вы любите кошек? – спросила миссис Гарднер с чуть заметным оттенком снисходительного удивления.

Несмотря на свои нежные чувства к Паленому, Аня не особенно любила кошек, но тон миссис Гарднер вызвал у нее досаду. Без какой-либо видимой связи она вдруг вспомнила миссис Блайт, которая так любила кошек, что держала их в доме столько, сколько соглашался позволить ей ее муж.

– Премилые животные, не правда ли? – лукаво заметила Аня.

– Я никогда не любила кошек, – равнодушно сказала миссис Гарднер.

– А я их люблю, – вмешалась Дороти. – Они такие славные и себялюбивые. Собаки слишком отзывчивы и бескорыстны. Они вызывают у меня чувство неловкости. Но кошки восхитительно человечны.

– У вас здесь прелестные фарфоровые собаки. Можно мне рассмотреть их поближе? – сказала Алина, направляясь к камину и невольно становясь виновницей другого происшествия. Взяв в руки Магога, она села на подушку, под которой был спрятан шоколадный торт Присиллы. Аня и Присилла обменялись страдальческим взглядом, но ничего не могли поделать. Величественная Алина продолжала сидеть на подушке и беседовать о фарфоровых собаках до самого конца визита.

Дороти на минутку задержалась, чтобы порывисто стиснуть Анину руку и шепнуть:

– Я знаю, мы с вами будем друзьями! Рой мне все о вас рассказал. Я единственная в семье, с кем он может поговорить – бедняга! С мамой и Алиной не пооткровенничаешь. Как вы, девушки, должно быть, замечательно проводите здесь время! Вы не позволите мне приходить к вам почаще?

– Приходите так часто, как вам только хочется, – сердечно ответила Аня, радуясь, что хотя бы одна из сестер Роя внушает симпатию. То, что она никогда не полюбит Алину, было слишком очевидно, как и то, что Алина никогда не полюбит ее, хотя расположение миссис Гарднер, возможно, и удастся завоевать. В целом Аня вздохнула с облегчением, когда все это тяжкое испытание осталось позади.

 
– Печальней всех печальных слов
Слова «надежда не сбылась»[74]74
  Цитата из стихотворения «Мод Малер» американского писателя и поэта Джона Гринлифа Уитьера (1807–1892).


[Закрыть], —
 

с трагическим видом процитировала Присилла, поднимая подушку. – Этот торт теперь представляет собой то, что можно было бы назвать «плоской шуткой». И подушка тоже испорчена. Никто не разубедит меня в том, что пятница – несчастливый день.

– Люди, которые просят передать, что придут в субботу, не должны являться в пятницу, – заметила тетя Джеймсина.

– Я уверена, что это ошибка Роя, – заявила Фил. – Но этот молодой человек совсем потерял голову и не отвечает за свои слова, когда беседует с Аней… Да где же она?

Аня ушла наверх, в свою комнатку. У нее было странное желание расплакаться. Но вместо этого она заставила себя рассмеяться. Паленый и Джозеф были просто ужасны!.. А Дороти такая милая.

Глава 37
Новоиспеченные бакалавры

– Я хотела бы быть мертвой… или чтобы сейчас был завтрашний вечер, – стонала Фил.

– Если ты проживешь достаточно долго, оба желания исполнятся, – спокойно заверила ее Аня.

– Тебе легко оставаться безмятежной! Философия для тебя – родная стихия. Для меня – нет, и, как подумаю об этом ужасном завтрашнем экзамене, совсем падаю духом. Если я провалюсь, что скажет Джо?

– Не провалишься. А как ты справилась сегодня с греческим?

– Не знаю. Может быть, это был хороший письменный ответ, а может быть, такой плохой, что Гомер[75]75
  Гомер (IX в. до н. э.) – греческий поэт, автор «Илиады» и «Одиссеи».


[Закрыть] перевернулся в гробу. Я зубрила и корпела над конспектами так долго, что стала совершенно не способна составить собственное мнение о чем бы то ни было. Как будет счастлива маленькая Фил, когда все это экзаминирование закончится!

– Экзаминирование? Никогда не слышала такого слова!

– А разве я, как и любой другой, не имею права сделать свое слово? – вознегодовала Фил.

– Слова не делают, они растут, – сказала Аня.

– Все равно, зато я уже начинаю различать впереди спокойные воды, где нет никаких экзаменационных рифов. Девочки, а вы уже осознали, что наша редмондская жизнь почти кончилась?

– Я нет, – с грустью отозвалась Аня. – Кажется, будто только вчера Прис и я стояли в толпе первокурсников, чувствуя себя совсем потерянными. И вот мы уже четверокурсницы и сдаем выпускные экзамены.

– «Почтенные, премудрые синьоры!»[76]76
  Цитата из трагедии У. Шекспира «Отелло» Слово «signors» (синьоры) произносится так же, как слово «seniors» (старшекурсники).


[Закрыть] – процитировала Фил. – Как вы полагаете, мы действительно стали умнее, с тех пор как приехали в Редмонд?

– Ведете вы себя порой так, будто этого не произошло, – сурово сказала тетя Джеймсина.

– Ах, тетя Джимси, – взмолилась Фил, – разве, если рассматривать нас в общем и целом, не были мы довольно неплохими девушками в эти три зимы, когда вы берегли и лелеяли нас, как родная мать?

– Вы были четыре самые приятные, милые, хорошие девушки, какие когда-либо учились вместе в университете, – заявила тетя Джеймсина, которая никогда не портила свои комплименты неуместной экономией. – Но я подозреваю, что вы еще не очень-то набрались ума-разума. Иного, конечно, трудно было и ожидать. Разуму учит опыт. Ему нельзя научиться, прослушав университетский курс. Вы проучились в университете четыре года, а я не училась никогда, но знаю несравнимо больше, чем вы, юные леди.

 
– Жизнь сложна, ее не втиснешь в протокол.
Далеко не все на свете
Скажут в университете,
И не все узнаешь в лучшей из всех школ, —
 

процитировала Стелла.

– Научились ли вы в Редмонде чему-нибудь, кроме мертвых языков, геометрии и прочего вздора? – спросила тетя Джеймсина.

– О да, конечно! – заверила Аня.

– Мы постигли истину, о которой говорил нам на последнем заседании Общества филоматов профессор Вудлей, – сказала Фил. – Он произнес следующее: «Юмор – самая пикантная приправа на пиру существования. Смейтесь над своими ошибками, но учитесь на них; делайте предметом шуток свои горести, но черпайте в них силу; острите по поводу своих затруднений, но преодолевайте их». Разве этому не стоит учиться, тетя Джимси?

– Конечно, стоит, дорогая. Если вы научились смеяться над тем, над чем следует смеяться, и не смеяться над тем, над чем не следует, вы обрели мудрость и благоразумие.

– А что ты, Аня, вынесла из университетского курса? – вполголоса задумчиво спросила Присилла.

– Я думаю, – начала Аня медленно, – что я в самом деле научилась смотреть на каждое небольшое препятствие как на забаву, а на каждое большое – как на предзнаменование победы. Подводя итоги, я нахожу, что именно это и дал мне Редмонд.

– А я прибегну к другой цитате из профессора Вудлея, чтобы объяснить, что университет дал мне, – сказала Присилла. – Помните, что он отметил в своей речи? «В мире – в мужчинах и женщинах, в искусстве и литературе – повсюду есть для всех нас – если мы только имеем глаза, чтобы видеть, сердце, чтобы любить, руку, чтобы собирать, – так много всего, чем можно восхищаться и чему радоваться». Я думаю, Аня, что Редмонд в известной мере научил меня этому.

– Судя по тому, что вы все говорите, – заметила тетя Джеймсина, – самая суть заключается в том, что если у человека достаточно природной сообразительности, то за четыре года в университете он вполне может научиться тому, на что в обычной жизни ему потребовалось бы лет двадцать. Что ж, это, пожалуй, оправдывает в моих глазах высшее образование. Прежде я всегда питала сомнения на его счет.

– Ну а как же с теми, у кого нет природной сообразительности, тетя Джимси?

– Те, у кого ее нет, никогда ничему не научатся, – отрезала тетя Джеймсина, – ни в университете, ни в обычной жизни. Проживи они хоть до ста лет, знать будут все равно ничуть не больше, чем когда пришли на свет. Это их беда, а не вина, несчастные души! Но тем из нас, у кого есть природная сообразительность, следует должным образом возблагодарить за это Господа.

– А не соблаговолите ли, тетя Джимси, дать определение того, что такое природная сообразительность? – попросила Фил.

– Нет, юная леди. Всякий, у кого она есть, знает, что это такое, а тот, у кого ее нет, никогда этого не узнает. Так что нет нужды давать определение.

Трудные дни пролетели быстро, и экзамены остались позади. Аня получила диплом с отличием по английскому языку и литературе, Присилла – с отличием по классическим языкам, Фил – по математике. Стелла добилась хороших оценок по всем предметам. Затем пришел день торжественной выпускной церемонии.

– Это событие, которое я назвала бы прежде эпохой в моей жизни, – сказала Аня, вынув из коробки, присланной Роем, фиалки и задумчиво глядя на них. Она собиралась украсить ими свой наряд, но взгляд ее скользнул к другой коробке, стоявшей на ее столике. Эта вторая коробка была заполнена ландышами, такими же свежими и душистыми, как те, что цвели во дворе Зеленых Мезонинов, когда в Авонлею приходил июнь. Рядом с коробкой лежала открытка Гилберта Блайта.

Аня думала о том, почему Гилберт прислал ей цветы к этому дню. Она очень мало видела его в минувшую зиму. В Домик Патти он приходил лишь однажды – в пятницу вечером, вскоре после рождественских каникул, а в других местах они встречались редко. Аня знала, что он учится очень напряженно, чтобы получить диплом с отличием и премию Купера, и поэтому почти не принимает участия в светской жизни Редмонда. Для Ани же эта зима была довольно веселой, с множеством развлечений. Она часто бывала у Гарднеров и стала очень близка с Дороти, и в студенческих кругах со дня на день ожидали известия о ее помолвке с Роем. Сама Аня также ожидала этого. И тем не менее, отправляясь на выпускную церемонию, в последнюю минуту, перед тем как выйти из Домика Патти, она отложила в сторону фиалки Роя и взяла с собой ландыши Гилберта. Она не смогла бы объяснить, почему поступила именно так. Прежние авонлейские дни, мечты и дружба показались ей вдруг очень близки в этот час осуществления ее давних честолюбивых надежд. Когда-то вдвоем с Гилбертом они весело рисовали в воображении тот день, когда будут увенчаны шапочками с квадратным верхом и кисточкой и облечены в мантию бакалавра. Чудесный день настал, и для фиалок Роя в нем не было места. Только цветы старого друга, казалось, имели отношение к сладкому плоду, вызревшему из давно расцветших надежд, которые этот друг некогда разделял.

Долгие годы этот день звал и манил ее к себе, но, придя, оставил ей одно-единственное, пронзительное, незабываемое воспоминание, которым оказался не тот волнующий момент, когда величественный ректор Редмонда вручил ей шапочку и диплом и объявил ее бакалавром гуманитарных наук, и не блеснувшие радостью глаза Гилберта, увидевшего ее ландыши, и не растерянный, огорченный взгляд, который бросил на нее Рой, проходя мимо нее на подиуме. Не были это ни снисходительные поздравления Алины Гарднер, ни горячие и сердечные добрые пожелания Дороти. Это был странный, необъяснимый приступ острой боли, который испортил для нее этот долгожданный день и оставил слабый, но стойкий привкус горечи.

В тот вечер выпускники давали бал. Собираясь на него, Аня отложила в сторону нитку жемчуга, которую обычно носила, и вынула из чемодана маленькую коробочку, которая пришла в Зеленые Мезонины по почте на прошлое Рождество. В ней была тоненькая золотая цепочка с подвеской в виде крошечного пунцового эмалевого сердечка. На сопровождавшей подарок открытке было написано: «С наилучшими пожеланиями от старого друга. Гилберт». Аня тогда, посмеявшись над навеянными подвеской воспоминаниями о роковом дне, когда Гилберт назвал ее «морковкой» и тщетно пытался помириться при помощи красного леденца в форме сердечка, написала ему небольшое теплое письмо с выражением благодарности, но само это украшение никогда не носила. В этот вечер она с мечтательной улыбкой надела его на шею.

В Редмонд они с Фил шли вдвоем. Аня шагала молча, Фил болтала о самых разных пустяках. Неожиданно она сказала:

– Я сегодня слышала, что сразу после выпускных торжеств будет объявлено о помолвке Гилберта Блайта и Кристины Стюарт. Ты что-нибудь уже слышала об этом?

– Нет, – ответила Аня коротко.

– Я думаю, это правда, – беспечно заключила Фил.

Аня не ответила. Она чувствовала, как пылает в темноте ее лицо. Сунув руку за воротник, она схватила подвеску. Один энергичный рывок – и цепочка разорвана. Аня положила сломанную безделушку в карман. Руки ее дрожали, глаза щипало.

Но в тот вечер она была самой веселой из всех веселых девушек, танцевавших на балу, и без всякого сожаления сказала подошедшему, чтобы пригласить ее на танец, Гилберту, что ее бальная карточка уже заполнена. И потом, когда девушки в Домике Патти сидели перед догорающим огнем камина, прогоняющим весеннюю прохладу с их атласной кожи, никто не болтал более легко и беспечно, чем она о событиях этого дня.

– Муди Спурджен Макферсон заходил сюда сегодня вечером, когда вы ушли, – сказала тетя Джеймсина, которая не ложилась спать, чтобы к их возвращению в камине горел огонь. – Он не знал о бале. Этому юноше следовало бы спать, обвязав голову резиновой тесьмой, чтобы приучить уши не оттопыриваться. У меня был один поклонник, который так делал, и ему очень помогло. Это я дала ему такой совет, и он ему последовал, но так никогда и не простил меня за него.

– Муди Спурджен – очень серьезный молодой человек, – зевнула Присилла. – Его волнуют куда более важные вопросы, чем его уши. Он собирается стать священником.

– Что ж, я полагаю, Господь не обращает внимания на уши человека, – серьезно сказала тетя Джеймсина, отказавшись от дальнейшей критики в адрес Муди Спурджена. Тетя Джеймсина с надлежащим почтением относилась к любому служителю церкви, и даже к тому, кому только еще предстояло им стать.