Текст книги "Аня с острова Принца Эдуарда"

Глава 33
«А он все приходил и приходил»

Три дня спустя Аня пришла из школы домой и застала Джанет плачущей. Слезы и Джанет – это казалось столь несовместимым, что Аня пришла в полное смятение.

– О, что случилось? – воскликнула она с тревогой.

– Я… мне сегодня исполнилось сорок, – всхлипнула Джанет.

– Но вчера вам было почти столько же, и вы от этого не страдали, – утешала Аня, стараясь говорить без улыбки.

– Да… но, – продолжила Джанет с трудом, глотая слезы, – Джон Дуглас не хочет сделать мне предложение.

– Ах… он сделает… непременно сделает, – сказала Аня, запинаясь. – Дайте ему только время, Джанет.

– Время! – воскликнула Джанет с неописуемым презрением. – У него было двадцать лет. Сколько ему еще нужно?

– Вы хотите сказать, что Джон Дуглас ухаживает за вами двадцать лет?

– Да. И никогда даже не упоминал о женитьбе. И теперь я уже не верю, что он когда-нибудь это сделает. Я никогда ни одному смертному ни словечка об этом не говорила, но теперь чувствую, что просто должна с кем-то поделиться своим горем, а иначе сойду с ума! Джон Дуглас начал ходить со мной двадцать лет назад, когда еще жива была моя мать. Ну, и все приходил к нам и приходил, и через некоторое время я начала вязать одеяла и все такое прочее, но он никогда и не заикнулся о свадьбе, только все приходил и приходил. И я ничего не могла с этим поделать. Моя мать умерла, когда мы с ним проходили так вместе восемь лет. Я думала, может, хоть теперь он заговорит, когда увидит, что я осталась совсем одна на свете. Он проявил настоящую доброту и сочувствие и делал для меня все, что мог, но так и не сказал: «Поженимся!» Так все и идет до сих пор. Люди винят в этом меня. Говорят, что я не выхожу за него, так как его мать тяжело больна, а я не желаю утруждать себя уходом за ней. Но я с радостью стала бы ухаживать за матерью Джона!.. Но пусть думают, что хотят. Пусть уж лучше осуждают меня, чем жалеют. Это так унизительно, что Джон не делает мне предложение. И почему? Мне кажется, что, если бы я только знала причину, я не страдала бы так.

– Может быть, его мать вообще не хочет, чтобы он на ком-то женился, – предположила Аня.

– Да нет же, она хочет! Она часто говорит мне, что очень хотела бы, чтобы Джон женился, прежде чем пробьет ее смертный час. И она всегда делает ему намеки – вы и сами на днях слышали. Я думала, сквозь землю провалюсь.

– Это выше моего понимания, – растерянно сказала Аня. Она вспомнила Людовика Спида. Но случаи были несопоставимы. Джон Дуглас не был человеком того же склада, что Людовик. – Вам следовало бы выказать больше твердости, Джанет, – продолжила он решительно. – Почему вы не прогнали его давным-давно?

– Я не могла, – жалобно простонала бедная Джанет. – Понимаете, Аня, я всегда ужасно любила Джона. И он мог приходить или не приходить – это не имело значения, так как здесь все равно нет никого другого, за кого я хотела бы выйти замуж.

– Но тем самым вы смогли бы заставить его высказаться, как подобает мужчине, – настаивала Аня.

Джанет покачала головой:

– Нет, думаю, что не смогла бы. Да я боялась и пробовать: он подумал бы, что я и вправду не хочу его видеть, и ушел бы насовсем. Наверное, я слабохарактерная, но такие уж у меня чувства. И я ничего не могу с этим поделать.

– Вы можете, Джанет! Еще не поздно. Займите твердую позицию. Дайте понять этому человеку, что вы больше не намерены терпеть его нерешительности. Я поддержу вас.

– Не знаю, – сказала Джанет с безнадежностью в голосе, – не знаю, наберусь ли я когда-нибудь смелости. Это тянется так давно. Но я подумаю о вашем предложении.

Аня чувствовала, что разочаровалась в Джоне Дугласе. Он очень понравился ей, и она никак не предполагала, что он из тех мужчин, которые могут безответственно играть чувствами женщины в течение двадцати лет. Ему, несомненно, нужно дать урок! И Аня с мстительным чувством в душе думала о том, какое удовольствие доставило бы ей подобное зрелище. Поэтому она пришла в восторг, когда на следующий вечер, шагая рядом с ней на молитвенное собрание, Джанет заявила, что собирается «выказать твердость».

– Я дам понять Джону Дугласу, что не намерена больше позволять ему топтать мои чувства.

– Вы совершенно правы! – подчеркнуто заявила Аня.

Когда молитвенное собрание закончилось, Джон Дуглас подошел к Джанет со своей обычной просьбой. Джанет выглядела испуганной, но решительной.

– Нет, спасибо, – сказала она ледяным тоном. – Я отлично знаю дорогу домой. И это неудивительно, если учесть, что я хожу по ней сорок лет. Так что вам нет необходимости утруждать себя, мистер Дуглас.

Аня смотрела на Джона Дугласа и в ярком свете луны снова увидела последний поворот дыбы. Без единого слова он отвернулся и зашагал прочь по дороге.

– Стойте! Стойте! – отчаянно закричала вслед ему Аня, совершенно не думая об остальных ошеломленных свидетелях этой сцены. – Мистер Дуглас, стойте! Вернитесь!

Джон Дуглас остановился, но не двинулся назад. Аня подлетела к нему, схватила за руку и прямо-таки потащила обратно к Джанет.

– Вы должны вернуться, – бормотала она умоляюще. – Это все ошибка, мистер Дуглас… все это моя вина. Я заставила Джанет так поступить. Она не хотела… но теперь все в порядке, правда, Джанет?

Джанет, не проронив ни слова, взяла Джона под руку и пошла домой. Аня покорно последовала за ними, а затем проскользнула в дом через заднюю дверь.

– Да, хорошо же вы можете поддержать человека, – язвительно заметила Джанет.

– Я ничего не могла поделать, – с раскаянием сказала Аня. – Я просто почувствовала себя так, словно на моих глазах совершается убийство. Я просто должна была побежать за ним.

– Ах, я так рада, что вы это сделали. Когда я увидела, как Джон уходит от меня по дороге, мне показалось, что вместе с ним уходит из моей жизни вся радость и все счастье без остатка. Это было ужасное чувство.

– Он спросил вас, почему вы это сделали? – поинтересовалась Аня.

– Нет, он ни словом об этом не обмолвился, – уныло ответила Джанет.

Глава 34
Джон Дуглас наконец объясняется

У Ани еще оставалась слабая надежда, что, возможно, что-нибудь изменится после этого вечера. Но ничто не изменилось. Джон Дуглас приходил в гости, ездил с Джанет кататься, провожал ее домой с молитвенных собраний – так же, как делал это предыдущие двадцать лет и как, по всей видимости, собирался делать следующие двадцать. Лето подходило к концу. Аня вела уроки в школе, писала письма, немного училась сама. Прогулки до школы и обратно были очень приятными. Она всегда ходила коротким путем через топь. Это было чудесное место: болотистая почва, ярко-зеленая от наизеленейших мшистых кочек, извивающийся среди них серебристый ручей и прямые стройные ели с лапами, укутанными в серо-зеленый мох, и с корнями, поросшими всевозможными лесными прелестями.

Тем не менее Аня находила жизнь в Вэлли Роуд несколько однообразной. Хотя один забавный эпизод все же имел место.

Если не считать нескольких случайных встреч на дороге, она почти не видела бесцветного, с волосами, как пакля, Сэмюэля с его мятными леденцами после того вечера, когда он час просидел на садовой ограде у домика Джанет. Но в один теплый августовский вечер он появился снова и торжественно уселся на грубо отесанную скамью возле крыльца. Он был в своем обычном рабочем одеянии – брюки с разнообразными заплатами, продранная на локтях голубая рубашка из грубой хлопчатой ткани и потрепанная соломенная шляпа. В зубах он держал соломинку и не переставал жевать ее, торжественно глядя на Аню.

Аня со вздохом отложила книгу и взялась за свое вышивание. О каком-то разговоре с Сэмом нечего было и думать.

После продолжительного молчания Сэм неожиданно заговорил.

– Уезжаю отсюда, – отрывисто сказал он, махнув соломинкой в сторону соседнего дома.

– Вот как? – отозвалась Аня вежливо.

– Ага.

– И куда же вы едете?

– Подумываю свой дом завесть. Есть тут один подходящий в Миллерсвилле. Но ежели я его сниму, так надо женщину.

– Да, вероятно, – сказала Аня с неопределенной интонацией.

– Ага.

Последовало новое продолжительное молчание. Наконец Сэм вынул соломинку изо рта и сказал:

– Пойдете за меня?

– Что-о! – Аня задохнулась от изумления.

– Пойдете за меня?

– Вы хотите сказать… замуж? – невнятно спросила бедная Аня.

– Ага.

– Да я с вами почти незнакома! – с раздражением воскликнула она.

– Ничего, познакомились бы, когда бы поженились, – невозмутимо отвечал Сэм.

Аня собралась с остатками чувства собственного достоинства.

– Я никак не намерена выходить за вас замуж, – заявила она высокомерно.

– Ну, из меня жених совсем неплохой, – попытался уговорить ее Сэм. – Я малый работящий, и деньжата в банке есть.

– Не говорите больше со мной об этом! Да как вам пришла в голову такая мысль! – воскликнула Аня. Чувство юмора брало верх над гневом: это была такая нелепая ситуация!

– Девушка вы с виду подходящая и ходите проворно, – сказал Сэм. – Мне ленивую не надо. Подумайте. Я еще не раздумал. Ну, я пошел. Коров надо доить.

Аниным иллюзиям, касающимся предложений о вступлении в брак, были за последние годы нанесены такие удары, что от этих иллюзий мало что осталось. Так что она могла от всего сердца посмеяться над этим необычным предложением, не испытывая при этом никакой затаенной душевной боли. В тот вечер она весело передразнивала беднягу Сэма, и они с Джанет хохотали без удержу над тем, как он пустился вдруг в сантименты.

В один из вечеров, когда Анино пребывание в Вэлли Роуд подходило к концу, в Придорожье в страшной спешке примчался на своей бричке Алек Уэрд, сосед Дугласов.

– Джанет, вас срочно зовут к Дугласам, – сказал он. – Я почти уверен, что старая миссис Дуглас собирается наконец умереть, после того как двадцать лет притворялась умирающей.

Джанет побежала в свою комнату, чтобы надеть шляпу.

– Вы считаете, что этот приступ у миссис Дуглас тяжелее, чем предыдущие? – спросила Аня у Алека.

– Нет, ей далеко не так плохо, как бывало раньше, – сказал Алек веско, – вот поэтому-то я и думаю, что это серьезно. В другие разы она вопила и моталась по всему дому. На этот раз она лежит смирно и помалкивает. А если миссис Дуглас помалкивает, значит, ей действительно худо – будьте уверены!

– Вы не любите старую миссис Дуглас? – с любопытством спросила Аня.

– Я люблю кошек, когда это кошки; я не люблю кошек, когда это женщины, – прозвучал загадочный ответ.

Домой Джанет вернулась в сумерки.

– Миссис Дуглас умерла, – сказала она горестно. – Она умерла вскоре после того, как я пришла туда… Она только один раз обратилась ко мне: «Теперь-то ты выйдешь замуж за Джона?» У меня, Аня, душа перевернулась! Подумать только, что сама мать Джона считала, будто я не выхожу за него замуж из-за нее! Я не могла сказать ей ни слова – там были другие женщины. Хорошо, что хоть Джона не было в эту минуту в комнате.

Джанет принялась горько плакать. Но Аня помогла ей успокоиться, приготовив для нее горячий имбирный чай. Как Аня, к своей досаде, обнаружила впоследствии, вместо имбиря она заварила белый перец, но Джанет ничего не заметила.

Вечером после похорон Джанет и Аня сидели в час заката на ступенях парадного крыльца. Ветер уснул среди сосен, огненные пласты зарниц вспыхивали и гасли в северной половине неба. На Джанет было ее некрасивое черное платье, и выглядела она, как никогда, плохо: глаза и нос покраснели и распухли от слез. Говорили мало, так как Джанет, вяло сопротивляясь Аниным попыткам подбодрить ее, явно предпочитала быть несчастной.

Неожиданно щелкнула задвижка калитки, и в сад большими, решительными шагами вошел Джон Дуглас. Он направился к ним прямо через клумбу герани. Джанет вскочила. Аня тоже. Аня была высокой девушкой, и платье на ней было белое, но Джон Дуглас не видел ее.

– Джанет, – сказал он, – ты согласна выйти за меня замуж?

Слова эти вырвались у него так, как будто он двадцать лет хотел сказать их, и теперь они должны были прозвучать прежде, чем любые другие.

Лицо у Джанет было таким красным от слез, что стать краснее уже не могло, поэтому оно сделалось некрасивого багрового цвета.

– Почему ты не сделал мне предложение прежде? – медленно произнесла она.

– Я не мог. Она заставила меня пообещать, что я не сделаю этого… мать заставила пообещать… Девятнадцать лет назад, когда у нее был ужасный приступ… Мы думали, она его не переживет. Она умоляла меня дать ей обещание, что я не сделаю тебе предложение до тех пор, пока она жива. Я не хотел обещать, хотя все мы думали, что жить ей уж недолго, доктора говорили, не больше шести месяцев. Но она на коленях, больная и в страшных мучениях, умоляла меня… Мне пришлось пообещать.

– Что твоя мать имела против меня? – воскликнула Джанет.

– Ничего, абсолютно ничего. Она просто не хотела другой женщины в доме – никакой женщины, пока она жива. Она сказала, что, если я не дам ей такого обещания, она умрет сразу и я буду ее убийцей. Я дал обещание. И с тех пор она требовала, чтобы я его выполнял, хотя теперь уже я в свою очередь умолял ее на коленях освободить меня от него.

– Почему ты не сказал мне об этом? – сдавленным голосом спросила Джанет. – Если бы я только знала! Почему ты не сказал?

– Она заставила меня обещать, что я не скажу ни одной живой душе, – сказал Джон хрипло. – Она заставила меня поклясться на Библии. Джанет, я никогда не сделал бы этого, если б только мог вообразить, что все протянется так долго. Джанет, ты никогда не сможешь представить, что я перенес в эти девятнадцать лет. Я знаю, что заставил и тебя страдать, но ведь теперь ты выйдешь за меня, да, Джанет? О Джанет, ведь выйдешь, правда? Я пришел сразу, как только смог, чтобы сделать тебе предложение.

В этот момент потрясенная Аня пришла в себя и поняла, что ей нечего здесь делать. Она тихонько проскользнула в дом и не видела Джанет до следующего утра, когда та рассказала ей все остальное.

– Какая бессердечная, жестокая, лживая старуха! – воскликнула Аня с негодованием.

– Не надо… она мертва, – торжественно сказала Джанет. – Если бы она была жива… но она умерла. И мы не должны отзываться о ней дурно. Но я наконец счастлива, Аня. И я была бы совсем не против ждать так долго, если бы только знала причину.

– Когда вы поженитесь?

– В следующем месяце. Свадьба, конечно, будет очень скромная. Но все равно, я думаю, уж люди почешут языки! Скажут, что я поспешила зацапать Джона сразу, как только его больная мать перестала быть помехой. Джон хотел рассказать всем правду, но я сказала: «Нет, Джон. В конце концов, это была твоя мать, и мы сохраним все в тайне и не бросим тень на память о ней. Теперь, когда я сама знаю правду, мне все равно, что будут говорить люди. Это совершенно не важно. Пусть все будет похоронено вместе с покойницей». И похоже, мне удалось его уговорить.

– Я никогда не дошла бы до подобного всепрощения, – заявила Аня довольно сердито.

– Вы на многое будете смотреть иначе, когда доживете до моего возраста, – примирительным тоном ответила Джанет. – Одно из умений, которые мы приобретаем с возрастом, – умение прощать. Это легче дается в сорок, чем давалось в двадцать.

Глава 35
Начало последнего учебного года в Редмонде

– Вот все мы и вернулись, с прелестным загаром, радостные и бодрые, как сильный бегун перед состязаниями, – сказала Фил, усаживаясь на чемодан со вздохом удовлетворения. – Разве не весело снова увидеть милый Домик Патти… и тетю… и кошек? Паленый, кажется, лишился еще одного куска уха.

– Паленый был бы самым милым котом на свете, даже если бы у него совсем не было ушей, – объявила со своего чемодана верная Аня, на коленях у которой в это время в неистовстве радушного приветствия крутился Паленый.

– А вы разве не рады снова видеть нас, тетя? – спросила Фил.

– Рада. Но я хотела бы, чтобы вы поскорее все прибрали, – жалобно сказала тетя Джеймсина, глядя на нагромождения коробок и чемоданов, которыми были окружены четыре смеющиеся, весело болтающие между собой девушки. – Поговорить вы сможете и позднее. Сначала дело, потом развлечения – таков был мой девиз, когда я была девушкой.

– Наше поколение просто поменяло этот девиз на противоположный, тетечка. Мы говорим: повеселись, а потом начинай вкалывать. Человек может делать свою работу гораздо лучше, если перед этим как следует развлекся.

– Если ты собираешься замуж за священника, – сказала тетя Джеймсина, подхватывая Джозефа и свое вязанье и покоряясь неизбежному с той чарующей снисходительностью, которая делала ее истинной королевой всех матерей семейств, – тебе придется отказаться от таких выражений, как «вкалывать».

– Почему? – простонала Фил. – Ну почему считается, что жена священника должна изрекать лишь жеманные благопристойности? Я так говорить не буду. На Патерсон-стрит все употребляют жаргон – метафорический язык, так сказать, – и, если я не буду поступать так же, они решат, что я невыносимо горда и чванлива.

– Ты уже сообщила новость домашним? – спросила Присилла, угощая кошку Сару лакомствами из своей дорожной корзинки с завтраком.

Фил кивнула.

– И как они ее приняли?

– Мама рвала и метала. Но я была несокрушима как скала – это я-то, Филиппа Гордон, которая никогда прежде не могла твердо держаться никаких решений! Папа был спокойнее. Его собственный отец был священником, так что, как понимаете, он питает слабость к служителям церкви. Я привела Джо в Маунт Холли, когда мама успокоилась, и они оба полюбили его. Но мама в каждом разговоре делала ему ужасные намеки на то, какие большие надежды она возлагала на меня прежде. О, мой каникулярный путь отнюдь не был усыпан розами, дорогие мои! Но я победила, и у меня есть Джо. Все остальное не имеет значения.

– Для тебя, – загадочно заметила тетя Джеймсина.

– И для Джо тоже, – возразила Фил. – Вы по-прежнему жалеете его. Почему, скажите на милость? Я считаю, что ему можно позавидовать. Во мне он получает ум, красоту и золотое сердце.

– Мы-то знаем, как относиться к твоим речам, – снисходительно сказала тетя Джеймсина. – Надеюсь лишь, что ты не говоришь так в присутствии незнакомых. Что они могли бы подумать?

– И знать не желаю, что обо мне думают. В отличие от Бернса, я не хочу видеть себя так, как видят меня другие[67]67
  Речь идет о стихотворении Р. Бернса «Насекомому, которое поэт увидел на шляпе нарядной дамы во время церковной службы».


[Закрыть]. Я уверена, что большую часть времени это причиняло бы ужасные неудобства. Да и в то, что Бернс был абсолютно искренен в этой своей молитве, я не верю.

– О да, я думаю, что все мы просим иногда в молитвах о том, чего – если только быть честным, заглядывая в свое сердце, – на самом деле не хотим, – простодушно признала тетя Джеймсина. – Я замечала, что такие молитвы возносятся не так уж редко. К примеру, я прежде молилась, чтобы мне было дано суметь простить одну особу, обидевшую меня, но теперь я знаю, что в действительности я вовсе не хотела ее прощать. Когда же я наконец дошла до того, что захотела простить ее, то простила, даже не молясь о том.

– Не могу поверить, что вы были способны долго не прощать, – сказала Стелла.

– О, я была такой. Но долго держать зло на человека кажется нестоящим занятием, когда постареешь.

– Это напомнило мне одну историю, – вмешалась Аня и рассказала о Джанет и Джоне.

– А теперь, – потребовала Фил, – расскажи-ка нам о той романтической сцене, на которую ты так туманно намекала в одном из последних писем.

И Аня с большой выразительностью представила в лицах сцену любовного признания Сэма. Девушки взвизгивали от хохота, а тетя Джеймсина улыбалась.

– Это дурной тон – смеяться над поклонником, – строго заметила она и тут же невозмутимо добавила: – Но я сама всегда так поступала.

– Расскажите нам о ваших поклонниках, тетечка, – принялась умолять ее Фил. – У вас, должно быть, много их было.

– О моих поклонниках можно говорить не только в прошедшем времени, – возразила тетя Джеймсина. – У меня они есть до сих пор. В поселке, где я живу, есть три старых вдовца, которые вот уже некоторое время умильно на меня поглядывают. Не думайте, детки, будто любовные истории – исключительно ваш удел.

– Вдовцы и умильные взгляды… звучит не очень романтично, тетя.

– Да, но и молодежь не всегда романтична. Некоторые из моих юных поклонников явно не были такими. Тогда я смеялась над ними возмутительнейшим образом – бедные мальчики! Был такой Джим Элвуд – всегда словно спал на ходу, никогда, казалось, не знал, что происходит вокруг. Он осознал, что я сказала ему «нет», лишь спустя год после того, как я это сказала. Потом он женился, и однажды вечером, когда ехал с женой из церкви, она выпала из саней, а он даже и не хватился ее! Потом был еще Дэн Уинстон. Он слишком много знал. Он знал все об этом мире и почти все о том, который нас ожидает, и мог дать ответ на любой вопрос, даже если вы спрашивали, когда наступит Судный день. Милтон Эдвардз был очень милым молодым человеком, но замуж за него я не вышла. Во-первых, ему обычно требовалось не меньше недели на то, чтобы понять шутку, а во-вторых, он так никогда и не сделал мне предложения. Гораций Рив был самым интересным из всех поклонников, какие у меня когда-либо были. Но когда он о чем-нибудь рассказывал, то так приукрашивал свою историю, что сути было и не видно за всеми красотами слога. Я никогда не могла решить окончательно, лгал ли он или просто давал волю своему воображению.

– А остальные, тетя?

– Идите и распаковывайте вещи, – сказала тетя Джеймсина, по ошибке отмахиваясь от них не той рукой, в которой была спица, а той, в которой был Джозеф. – Другие были слишком славные юноши, чтобы над ними насмехаться. Я буду уважать их память… В твоей комнате, Аня, коробка цветов. Ее доставили примерно час назад.

Прошла первая неделя после возвращения в Кингспорт, и девушки в Домике Патти решительно взялись за утомительную, а порой и скучную учебу, так как это был их последний год в Редмонде и необходимо было упорно бороться за получение дипломов с отличием. Аня посвятила все внимание английскому языку и литературе, Присилла корпела над классическими языками, а Филиппа «долбила» математику. Иногда они уставали, иногда впадали в уныние, иногда им казалось, что никакие отличия не стоят того, чтобы за них бороться. В таком вот настроении Стелла зашла однажды дождливым ноябрьским вечером в голубую комнатку. Аня сидела на полу в небольшом круге света, который отбрасывала стоявшая позади нее лампа, вокруг лежали снега помятых рукописей.

– Да что же это ты такое делаешь, скажи на милость?

– Просматриваю истории времен авонлейского литературного клуба. Мне потребовалось что-нибудь, чтобы ободриться и опьяниться. Я корпела над книгой, пока мир не показался мне унылым. Тогда я поднялась к себе в комнату и достала эти бумаги из моего сундучка. Они настолько пропитаны слезами и трагедией, что просто уморительны!

– Я и сама сегодня удручена и разочарована, – сказала Стелла, упав на кушетку. – Ничто, кажется, не стоит труда… Даже мысли у меня только старые. Все, что приходит сейчас в голову, я уже обдумывала прежде. А стоит ли в конце концов жить, Аня?

– Дорогая, это просто умственное переутомление, оно вызывает у нас такие ощущения, да еще погода. Такой дождливый вечер после целого дня изнурительной зубрежки не сокрушил бы разве лишь какого-нибудь Марка Тэпли[68]68
  Марк Тэпли – человек, не унывающий ни при каких обстоятельствах (по имени персонажа в романе Ч. Диккенса «Мартин Чезлвит»).


[Закрыть]. Ты же знаешь, жить стоит!

– Полагаю, что так. Но в данную минуту я не могу это себе доказать.

– Только подумай обо всех великих и благородных людях, которые жили и трудились в этом мире, – сказала Аня мечтательно. – Разве не стоит прийти после них и унаследовать то, чего они добились и чему научились? А подумай обо всех великих людях наших дней! Разве не стоит трудиться, если мы можем разделить с ними их вдохновенные мысли? А все те великие души, что придут потом? Разве не стоит немного поработать и приготовить им путь – сделать легче хотя бы один шаг на их дороге?

– Умом я соглашаюсь с тобой, Аня. Но моя душа остается печальной и лишенной огня. В дождливые вечера я всегда кажусь себе какой-то выцветшей и прокисшей.

– А я люблю ночной дождь. Мне нравится лежать в постели и слушать, как он колотит по крыше и шуршит в кронах сосен.

– Я люблю его, когда он стучит только по крыше, – сказала Стелла. – Но так не всегда бывает. Прошлым летом я провела одну ужасную ночь в старом фермерском домике. Крыша протекала, и дождь барабанил прямо по моей постели. Пришлось встать «во мраке ночи» и пыхтеть, передвигая кровать на другое место, – а это была одна из тех допотопных громоздких кроватей, что весят тонну или около того. А потом это «кап-кап-кап» продолжалось всю ночь, пока мои нервы не оказались совершенно издерганы. Ты понятия не имеешь, какой зловещий звук производит ночью большая дождевая капля, шлепаясь на голый пол. Похоже на шаги призрака и прочее в этом роде… Над чем ты смеешься, Аня?

– Над этими произведениями. Как сказала бы Фил, они убийственны, и не в одном смысле, поскольку все в них умирают. Какими поразительными красавицами были наши героини… и как мы их одевали! Шелка, атлас, бархат, бриллианты, кружева – другого они не носили. Вот одна из историй Джейн Эндрюс, где героиня описывается спящей в прелестной ночной рубашке из белого атласа, расшитого мелким жемчугом.

– Продолжай, – сказала Стелла. – Я начинаю чувствовать, что, пока в жизни есть над чем посмеяться, жить стоит.

– А вот одно из моих произведений. Героиня веселится на балу, «сверкая с головы до ног огромными бриллиантами чистейшей воды». Но что толку в красоте или богатом наряде? «И даже славы путь ведет нас лишь к могиле»[69]69
  Цитата из стихотворения «Элегия, написанная на сельском кладбище» английского поэта Т. Грея (1716–1771).


[Закрыть]. Им предстояло быть убитыми или умереть от разбитого сердца. Спасения для них не было.

– Дай почитать какие-нибудь из твоих историй.

– Вот мой шедевр. Обрати внимание на веселенький заголовок – «Мои могилы». Я пролила добрую кварту слез, пока писала этот рассказ, а другие девочки лили их галлонами[70]70
  Кварта, галлон – меры объема жидких тел (кварта – около 1,2 л; галлон – около 4,5 л).


[Закрыть], пока я его им читала. Мать Джейн Эндрюс ужасно ругала ее за то, что она в ту неделю отдала в стирку так много носовых платков. Это душераздирающая история о странствованиях жены священника методистской церкви. Я сделала героиню методисткой, так как было необходимо, чтобы она странствовала[71]71
  Методисты – англо-американская религиозная секта, основанная в XVIII в. Джоном Уэзли; предусматривает должность разъездного епархиального священника, постоянно объезжающего свою паству.


[Закрыть]. В каждом месте, где она жила, ей приходилось хоронить одного из своих детей. Их было девять, и могилки были раскиданы от Ньюфаундленда до Ванкувера[72]72
  Т. е. от самой восточной до самой западной точки на территории Канады.


[Закрыть]. Я описала детей, изобразила кончину каждого из них, привела подробности об их надгробиях и эпитафиях. У меня было намерение похоронить всех девятерых, но, когда я расправилась с восьмью, моя изобретательность по части ужасов иссякла и я позволила девятому остаться жить калекой.

Пока Стелла читала «Мои могилы», перемежая смехом трагические эпизоды, а Паленый спал сном кота-праведника, свернувшись в клубочек на истории Джейн Эндрюс о прекрасной девице пятнадцати лет от роду, которая отправилась работать сестрой милосердия в колонию для прокаженных – и, разумеется, в конце концов умерла от этой страшной болезни, – Аня просматривала другие рукописи и вспоминала давние дни в Авонлее, когда члены литературного клуба, сидя под елями или среди папоротников у ручья, писали свои истории. Как хорошо проводили они тогда время! И как неожиданно возвращались к ней, пока она читала, блеск солнца и веселье тех прежних летних дней! «Ни Греция со всем ее величием, ни Рим со всем его великолепием»[73]73
  Цитата из стихотворения «К Элен» американского поэта и прозаика Эдгара По (1809–1849).


[Закрыть] не могли бы произвести на свет такого чуда, как эти забавные слезные истории литературного клуба. Среди рукописей Аня обнаружила и текст, написанный карандашом на кусках оберточной бумаги. Смех заиграл в ее серых глазах, когда она вспомнила время и место появления на свет этого сочинения. Перед ней была литературная зарисовка, сделанная ею в тот день, когда она провалилась сквозь крышу сарайчика девиц Копп на дороге Тори.

Аня пробежала глазами рукопись, затем принялась читать внимательно. Это был диалог между астрами, душистым горошком, дикими канарейками в кусте сирени и духом-хранителем сада. Прочитав его, она осталась сидеть, неподвижно глядя в пространство, а когда Стелла ушла, разгладила помятые листки рукописи.

– Так я и сделаю, – сказала она решительно.