Текст книги "Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2"

Определив коррупцию как злоупотребление государственными должностями в личных целях, необходимо сделать оговорку, что не каждая сделка внутри третьей экономики, основанная на отношениях блата, также является коррупцией[130]130
  Леденёва приводит сравнительный анализ блата, с одной стороны, и взяточничества и коррупции, с другой. См.: Ledeneva A. Russia’ s Economy of Favours. P. 39–47.


[Закрыть]. Например, если определенное действие совершается в обход любых государственных должностей, его нельзя назвать коррупцией. Однако если блат имеет место либо (a) между государственными служащими, например между руководителями государственных компаний и высокопоставленными чиновниками из номенклатуры через посредничество толкачей, либо (b) между государственным служащим и актором из какой-то другой сферы социального действия, то мы имеем дело с коррупцией, совершаемой, соответственно, по сговору и без.

Кроме того, необходимо отличать блат от так называемых экономических преступлений, которые по большому счету являлись коммунистическими эквивалентами хищений в посткоммунистических режимах[131]131
  Łoś M. Economic Crimes in Communist Countries // Comparative Criminology. Beverly Hills: Sage Publications, 1983. P. 39–57.


[Закрыть]. В случае экономических преступлений (как и в случае хищений) коррупционный спрос и предложение, или поставщик коррупции и ее главный бенефициар, по сути, являются одним и тем же лицом, которое злоупотребляет своей государственной должностью в целях личного обогащения. Блат, в свою очередь, всегда подразумевает межличностное взаимодействие (обмен), и тот, кто время от времени злоупотребляет своей государственной должностью, чтобы сделать кому-то одолжение, это не тот же самый человек, от которого исходит спрос на коррупционную сделку.

Таким образом, мы можем противопоставить блат другими формам коррупции по признакам наличия или отсутствия коррупционного сговора, а также разделения коррупционного спроса и предложения (Таблица 5.5). В нашем понятийном вокабуляре нет другого типа коррупции без сговора с разными участниками, кроме блата между государственными служащими. С другой стороны, блат по сговору похож на другие типы коррупционных сговоров с разделенными спросом и предложением: в частности, коррупцию на свободном рынке, протекцию для корешей и захват государства снизу вверх. В правой колонке нашей таблицы, содержащей типы коррупции, в которых спрос и предложение не разделены, мы выделяем экономические преступления и хищения как типы коррупции без сговора, а также сговор, инициированный государственным органом, захват государства сверху вниз и криминальное государство как типы коррупции, подразумевающие наличие сговора[132]132
  В Таблицу 5.5 мы не включили измерение систематичности коррупционных сделок, а также мы описали блат только в его межличностной форме. Однако в Главе 1 мы указали на то, что такого рода взаимоотношения могут принимать системный характер [♦ 1.4.1], а блатные сети часто имеют «главаря», который контролирует поток продуктов и услуг. Экстремальные случаи, когда доступ к ресурсам возможен только через сеть, в простонародии называются «блатным миром», внутри которого главари решают абсолютно все, включая вопросы жизни и смерти.


[Закрыть].

Таблица 5.5: Сравнительная типология коррупции по признакам наличия или отсутствия коррупционного сговора и разделения коррупционных спроса и предложения

Для лучшего понимания экономических механизмов коррупции в коммунистических и капиталистических экономиках имеет смысл обратиться к типологии Корнаи, в которой он различает коррупцию покупателя и коррупцию продавца (что имеет довольно высокую аналитическую ценность, даже несмотря на то, что Корнаи определяет коррупцию намного шире, чем мы). Согласно Корнаи, рыночная экономика является «рынком покупателя», так как именно желания покупателей в ней ставятся во главу угла. Продавцы конкурируют между собой, прибегают к инновациям и используют другие разнообразные инструменты для привлечения большего количества покупателей. С другой стороны, плановая экономика коммунистических диктатур представляет собой «рынок продавца», где во главу угла ставятся желания продавцов. А покупатели вынуждены конкурировать, чтобы заполучить расположение конкретных продавцов, монополизировавших определенные отрасли на своих позициях внутри номенклатуры[133]133
  Корнаи Я. Социалистическая система. С. 273–280.


[Закрыть]. Данное разделение отражает разницу в природе коррупции или, по крайней мере, в коррупции низкого уровня, влияющей на распределение продуктов. В условиях рынка покупателя, существующего в либеральных демократиях, коррумпируется продавец, так как именно стремление продавца склонить большее количество покупателей к коррупционным сделкам (например, не выдавая чек по завершении сделки, чтобы сэкономить на налогах) с целью продать больше продуктов, которые при нормальных условиях и полном отсутствии коррупции остались бы нераспроданными, является главной движущей силой этой системы. В условиях же рынка продавца, характерного для коммунистической диктатуры, в свою очередь, коррумпируется покупатель, так как именно усилия покупателя, направленные на расположение к себе определенных продавцов с целью склонить их к коррупционной сделке (например, через дополнительный платеж «под столом»), чтобы заполучить таким образом желаемый продукт, который являлся бы дефицитным и в обычном, некоррумпированном социалистическом режиме, лежат в основе этой системы взаимоотношений[134]134
  Там же. С. 281–284.


[Закрыть].

В случаях, когда рынок покупателя внезапно превращается в рынок продавца, то есть во время смены режима, структура неформальных взаимоотношений также подвергается трансформации. В посткоммунистическом регионе смена режима привела к беспрецедентному увеличению неравенства не только в плане богатства, но и в плане появления должностей, предоставляющих широкий простор для коррупции. Так как экономика дефицита сошла на нет внутри частного сектора, главное поле для коррупционной деятельности переместилось обратно в каналы деловых отношений, существующих между частными и публичными акторами. Однако в этой новой ситуации клиент перестал быть скромным потребителем внутри старого коммунистического режима, а постепенно превратился в непреклонно богатеющего члена бизнес-кругов, пройдя путь от мелкого арендатора коммерческой недвижимости, принадлежащей государству, до олигарха, заказывающего внесение поправок в законодательство. Другими словами, более демократичная и «эгалитарная» природа коррупционного блата была замещена элитарной моделью.

Ниже мы перечисляем изменения в практике блата, последовавшие за сменой режимов:

• сужение круга потенциально коррумпированных акторов и конец массового характера этого явления, а также фактическая привязка блата к государственным должностям и политической элите;

• трансформация процесса принятия решений в зонах, где присутствуют неформальные отношения: преимущества, связанные с повседневным потреблением, были устранены, тогда как помощь государства, связанная с конкуренцией по накоплению благ, вышла на первый план (приватизация, госзакупки на государственном и местном уровнях, тендеры, переквалификация недвижимости, выдача разрешений и т. п.);

• значительное увеличение потенциальной прибыли от индивидуальных коррупционных сделок: речь шла уже не о приобретении из-под полы некоего дефицитного продукта посредством умасливания продавца государственного магазина, а о приобретении целых предприятий, которые эти продукты производили, вместе с сетью магазинов, которые их продавали – и все из средств государственного займа;

• постоянное разведение ролей в неформальных сделках: время, когда «каждый» мог быть одновременно и «инициатором», и «поставщиком» коррупции, играя свою роль в обществе дефицита, прошло; теперь инициаторы коррупции, предлагающие сделки государственным служащим, в основном являются частными лицами.

Резюмируя вышеизложенное, формальное разделение сфер социального действия помогло создать западноподобные ситуации, внутри которых формально частные лица вступают в сговор с формально государственными служащими. Но поскольку разделение сфер остается лишь номинальным, ранее сформированные неформальные сети проникают в новообретенную капиталистическую среду и помогают создать более сложные комбинации коррупционных сговоров по сравнению с западной практикой, включая захват государства сверху вниз и криминальное государство.

Реляцию в посткоммунистическом регионе можно описать в абстрактных терминах, но вряд ли ее можно понять как социальное явление без учета контекста социальной культуры. Мы уже подчеркивали это в Главе 1, где речь шла об эффекте колеи, который указывает на культурные детерминанты централизованных и монополизированных форм коррупции, происхождение однопирамидальных патрональных сетей и причины, по которым коррупция представляет собой нечто большее, чем коррупционные сделки снизу вверх, и имеет все признаки коррупции в формате сверху вниз. Сосредоточив внимание на более низких уровнях коррупции и неформальности, мы можем выявить присущие еще докоммунистической эпохе культурные элементы, которые сохранялись в течение коммунистического и посткоммунистического периодов и с различной интенсивностью проявлялись в западной и восточной частях региона.

Культурные детерминанты коррупции можно обнаружить, обратив внимание на те социальные институты, где предоставление благ на дискреционной основе является легитимным и воспринимается как норма. В докоммунистическую эпоху в целом и до разделения сфер социального действия в частности существовало два таких института: семья и дружба. Они похожи по трем причинам:

• они оба предусматривают предоставление услуг дискреционным образом, а это означает, что членам семьи и друзьям отдается бóльшее предпочтение, чем другим членам общества на основании их личности;

• для них обоих характерны взаимные обязательства, то есть каждая услуга, совершаемая А для Б подразумевает неявное, не оговоренное соглашение о компенсации, которая тем не менее ожидается в будущем [♦ 3.2];

• им обоим свойственны сильные связи, то есть эти отношения являются давними, эмоционально насыщенными и/или интимными (взаимное доверие) [♦ 6.2.1.1][135]135
  Грановеттер М. Сила слабых связей.


[Закрыть].

С другой стороны, они отличаются друг от друга в трех отношениях:

• в основе семьи лежат родственные связи, тогда как друзья не связаны кровными узами;

• дружба – это предмет выбора, а семейные узы не приходится выбирать (если человек рождается в семье);

• оказание помощи членам семьи обязательно, а друзьям – нет[136]136
  Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах; Boissevain J. Patronage in Sicily // Man. 1966. Vol. 1. № 1. P. 18–33.


[Закрыть].

Культура семейных обязательств[137]137
  Естественно, член семьи не был обязан помогать всем, с кем имел родственные отношения. Скорее это касалось близкого семейного круга. Например, в Европе XIX века семейные обязательства «распространялись на кровных родственников, вплоть до троюродных братьев и сестер, поскольку именно в пределах такой степени родства Церковь запрещает браки». См.: Boissevain J. Patronage in Sicily. P. 19.


[Закрыть] связана с тем фактом, что до появления государства всеобщего благоденствия основными поставщиками этого благоденствия были семьи, а также «сети социальной защиты». Члены семьи помогали друг другу сводить концы с концами, и, по сути, богатство семьи рассматривалось как общая собственность, которая должна быть распределена между членами более или менее равным и справедливым образом[138]138
  Gladstone D. Before Beveridge: Welfare Before the Welfare State. London: Institute for the Study of Civil Society, 1999.


[Закрыть]. Дружба могла выполнять аналогичную функцию, особенно когда между друзьями наблюдалось существенное неравенство в плане их уровня благосостояния, и один помогал другому. Пользуясь терминологией классического исследования Джереми Буассевейна, мы называем такие формы дружбы патронажем (patronage), который следует отличать от патронализма и патронально-клиентарных отношений, рассматриваемые в предыдущих частях нашей книги. Разница заключается в том, что, хотя патронаж – это асимметричные отношения, в которых «характер обмениваемых услуг может значительно варьироваться»[139]139
  Boissevain J. Patronage in Sicily. P. 18.


[Закрыть], это также и (1) отношения, в которых обе стороны являются друзьями и добровольно устанавливают сильные связи, следовательно, не только (2) условный «патрон» вправе решать, оказывать ли помощь условному «клиенту», который является главным бенефициаром этих отношений, но и (3) «клиент» может отказаться от предложения «патрона». Напротив, патронально-клиентарные связи в патрональных сетях представляют собой (1) принудительные отношения, в которых (2) патрон является главным бенефициаром, а (3) клиент не вправе отклонять «предложения» (приказы) патрона. В общем, можно сказать, что патронаж и патронализм отличаются друг от друга с точки зрения позиций власти: в патронаже более богатый друг помогает, но не господствует, тогда как патрон в патрональной сети руководит ею и выбирает, помогать или нет.

По мере модернизации общества и создания все большего числа безличных и профессиональных институтов государственной бюрократии возникает несоответствие между культурой дискреционности, которая проявляется в традиционных социальных институтах семьи, дружбы, патронажа и патронализма, и недавно появившейся культурой нормативности. Как отмечает Хантингтон, коррупция «в модернизирующемся обществе отчасти есть не только результат отклонения поведения от принятых норм, сколько отклонение норм от установившихся форм поведения [: ] согласно традиционным понятиям многих обществ, чиновник обязан награждать членов своей семьи и давать им работу»[140]140
  Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. С. 76–77.


[Закрыть]. На Западе, где модернизация, а также разделение сфер социального действия протекали на протяжении многих веков, институциональные изменения шли достаточно медленно, чтобы культурные изменения могли за ними поспевать. Проще говоря, этика могла развиваться рука об руку с законностью. Следуя за традиционными нормами, дискреционность постепенно утратила свою социальную легитимность, а система взаимного обмена услугами внутри семьи в рамках публичной сферы претерпела переоценку и стала восприниматься как безнравственное и незаконное злоупотребление своим положением[141]141
  Там же. С. 75–77; Khatri N., Tsang E. W. K., Begley T. Cronyism: A Cross-Cultural Analysis.


[Закрыть]. Однако в странах, где социальные изменения происходили быстрее, разрыв между этикой и законностью был больше, чем при медленных и постепенных изменениях, а у этики не было достаточно времени или стремлений принять чужеродные практики, приспособленные к существующим структурам.

В интересующих нас странах первая резкая смена социальных институтов произошла после 1917 года вместе с установлением коммунистических режимов. В результате этого существовавшие сети сильных связей – семья, дружба, патронаж и патронализм – были частично ликвидированы (там, где в основе лежал дворянский или «буржуазно-капиталистический» классовый статус участников), а частично расширились через бесчисленное множество слабых связей в рамках системы блата[142]142
  Члены номенклатуры также не пользовались семейными связями. Неслучайно прием на работу происходил для них в индивидуальном, а не в семейном порядке (как это делается в приемной политической семье), ведь предполагалось, что член номенклатуры должен быть бюрократически лоялен партии, а не сетям сильных связей в виде семьи. Часто этот выбор между семьей и партией нужно было демонстрировать в форме эффектных акций, таких как расправа с членом семьи или принуждение его выполнять приказы номенклатуры от имени партии.


[Закрыть]. Этика акторов и законность системы не соответствовали друг другу и не могли соответствовать с учетом того, что ригидность командной экономики практически не позволяла сводить концы с концами без неформальных, а часто и коррупционных отношений, то есть блата. В странах, где культура семейных обязательств была особенно сильно выражена, блат отчасти сохранил свой привычный формат и продолжал процветать даже после окончания командной экономики. Так случилось в Китае, где система гуаньси выросла из существующих сетей сильных связей при диктатуре Мао Цзэдуна и с тех пор не перестала быть важной частью повседневной жизни Китая (см. Текстовую вставку 5.6).

Текстовая вставка 5.6: Культура гуаньси в Китае

Китайское слово «гуаньси» означает буквально «отношение» или «связь». Оно также отсылает нас к важному аспекту современной китайской культуры: необходимости «использовать» гуаньси, то есть личные или социальные связи, для улаживания дел, приобретения дефицитных товаров или получения доступа к некоторым возможностям. В этом смысле гуанси – это двухсторонние отношения социального обмена, в которых один человек помогает другому, а взамен другой остается должен ему социальную услугу. Таким образом, на практике система гуаньси похожа на обмен подарками между двумя людьми, в которой присутствуют чувства или добрые намерения (проявление человечности), взаимное обязательство помогать друг другу и ожидание возмещения в будущем. Подарки [и] услуги ‹…› являются объектами обмена, а долг в некоторых случаях может быть погашен через несколько лет. ‹…› Практика гуаньси проистекает из традиционного внимания китайской культуры к социальным связям и межличностной этике взаимных обязательств. Конфуцианские классические тексты сплошь состоят из обсуждений взаимного долга и обязательств, присущих различным социальным ролям и отношениям, а также обсуждений этики и этикета отношений дара и отношений хозяина и гостя в ходе ритуалов и приемов[143]143
  Mayfair Y. Guanxi (China) // The Global Encyclopaedia of Informality. Vol. 1. London: UCL Press, 2018. P. 75–76.


[Закрыть].

Несомненно, тот факт, что в Китае переход от командной экономики к рыночной с конца 1970-х годов происходил постепенно, также способствовал преемственности социальных норм между коммунистическим и посткоммунистическим периодами. Однако в странах советской империи после смены режима и распада СССР произошла вторая резкая смена социальных институтов. В то время как западные стандарты законности, то есть формальные демократические институты и частная экономика, были установлены там в короткие сроки, западные этические стандарты не могли быть полностью усвоены, и модели социальной этики и поведения догоняли институциональные изменения не везде с одинаковой скоростью. С одной стороны, там, где институты претерпели не такие сильные изменения и где в экономике преобладало бюрократическое управление (например, в государственной системе здравоохранения), блат продолжает свое существование, хотя для преодоления дефицита в новой капиталистической среде он трансформировался главным образом в денежную форму[144]144
  Kornai J. Hidden in an Envelope.


[Закрыть]. С другой стороны, традиционные семейные обязательства людей, занимающих государственные должности и позиции более низкого уровня, больше не являются социально приемлемыми. Добровольные типы коррупции, скорее, приняли вид безличных деловых связей, как на Западе.

5.4. Государственное вмешательство

Поскольку характерная черта государства – это монополия на легитимное применение насилия, то из этого следует, что характерной формой государственной деятельности является применение этого насилия. Если оно применяется к экономическим акторам или в рамках экономической сферы социального действия, такое положение можно обозначить как государственное вмешательство:

♦ Государственное вмешательство – это деятельность государства на частном рынке, которая предполагает государственное принуждение для (a) совершения недобровольных сделок или (b) предотвращения добровольных.

Первый момент, который следует здесь отметить, заключается в том, что государственное вмешательство означает использование государством принудительных, внерыночных средств в экономике [♦ 2.6]. В стабильной политической системе [♦ 2.2.1] государство по определению является единственным актором, который может делать это на законных основаниях, и именно то, что политические акторы могут использовать власть в социальном взаимодействии, отличает их от экономических и общинных акторов. Второй и тесно связанный с первым момент заключается в том, что, хотя государство, как и частные лица, может участвовать в добровольных сделках, например когда оно занимается торговлей или приватизацией [♦ 5.5.2], в наших терминах это нельзя обозначить как государственное вмешательство. В таких случаях вмешательство государства в функционирование рынка ничем не отличается от вмешательства какого-либо актора, поскольку оно использует рыночные (а не внерыночные) механизмы.

В-третьих, государственное вмешательство в принципе возможно только в капиталистических экономиках, поскольку оно по определению требует наличия частного рынка, в который может вмешиваться государство. Поэтому в этой части мы не будем рассматривать коммунистические диктатуры и плановую экономику, где партия-государство регулярно использует принуждение в экономике, а частный рынок и вовсе ликвидирован в пользу централизованного планирования [♦ 5.6]. Наконец, опираясь на базовые принципы реляционной экономики, можно сказать, что характер государственного вмешательства определяется отношениями между частными и публичными акторами. Ниже мы подробно раскрываем эту мысль, используя типологию отношений, представленную в предыдущей части.

Начнем с либеральной демократии и конституционного государства. В этом типе режима основной формой реляции является сотрудничество, при котором группы интересов лоббируют определенные направления политики, а политики решают, какую из них следует принять во внимание. В этом и заключается принцип общественных интересов, которым руководствуется конституционное государство, согласно определению, приведенному в Главе 2. Кроме того, мы полагаем, что общественные интересы состоят из определенных интересов конкретных групп, а принцип общественных интересов означает, что эти группы вовлечены в прозрачный и формализованный процесс представления своих интересов, а также в процедуру принятия решений.

Эти группы, которые могут стать мишенями для государственного вмешательства, определяются положением в общественной структуре, то есть отвечают нормативным критериям, которым может теоретически соответствовать любой член общества. Другими словами, такая группа может быть отраслью, классом, меньшинством, причем они определяются на основе абстрактного критерия, независимо от их персональных качеств. Всем гарантировано одинаковое отношение: каждый, кто соответствует критерию, автоматически входит в группу[145]145
  Для функционирования государству требуется признавать людей членами определенных групп. Оно регистрирует людей как безработных, предпринимателей (определенной отрасли) или в каком-либо еще качестве, чтобы знать, к кому применять соответствующие законы. Однако, как правило, в конституционном государстве это несущественная техническая составляющая, а государственный аппарат действительно включает в группу всех тех, кто соответствует конкретному критерию.


[Закрыть]. Из-за того, что людей можно отнести к группам, подвергающимся государственному вмешательству по нормативному критерию, конституционное государство рассматривает их таким же образом и вмешивается нормативно.

♦ Нормативное вмешательство – это тип государственного вмешательства, которое направлено на социальную группу, соответствующую определенным критериям, независимо от того, кто конкретно к ней принадлежит. Другими словами, нормативное регулирование зависит от объективных и формальных критериев, не позволяющих относиться к людям по-разному на основании их личности (безличное отношение, без двойных стандартов).

Другими словами, нормативность означает, что государство проводит публичную политику, которая направлена на социальные явления, то есть на тех, кто входит в определенную социальную группу, и не связана с конкретными людьми. Проще говоря, нормативное вмешательство безлично, в соответствии с чем конституционные государства «систематически предоставляют гражданам и организациям услуги и блага на безличной основе ‹…›, то есть не обращая внимание на ‹…› идентичность и политические связи руководства организаций»[146]146
  Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. С. 208.


[Закрыть]. Получают выгоды или несут убытки от нормативного вмешательства все те, кто попадает в соответствующую социальную группу.

С другой стороны, коррупция есть не что иное, как проявление дискреционного отношения. Люди, занимающие государственные должности, для того и участвуют в коррупционном сговоре, что могут сделать то, чего по закону сделать нельзя, то есть получить приоритетное по сравнению с другими людьми обращение. Даже если законы, предусматривающие государственное вмешательство, формально нормативны, коррупция делает государственное вмешательство дискреционным.

Влияние коррупции на государственное вмешательство зависит от того, насколько коррумпировано государство. Чем больше степень его коррумпированности, тем более дискретным становится государственное вмешательство, а коррупция все менее походит на отклонение от нормального функционирования государства. Чтобы сформулировать это более точно, следует обратиться к нашей терминологии государств с различным правовым статусом, приведенной в Главе 2. В Таблице 5.6 показано, какие формы коррупционного сговора из нашей типологии являются преобладающими в коррумпированном, плененном и криминальном государствах. (Слово «преобладающие» означает здесь, что помимо той формы, которую мы указываем как доминирующую в конкретном типе режима, в нем могут практиковаться и другие формы коррупции, однако только те, которые расположены ниже по иерархии. Это означает, что в плененном государстве может быть коррупция на свободном рынке, но в коррумпированном государстве не может быть присвоения государства, поскольку если бы это было так, то такое государство по определению должно было бы называться плененным.)

Отправная точка для понимания государства соответствует определению конституционного государства либеральных демократий, поскольку в нем цели законодательного органа, который создает законы или управляет какой-либо структурной единицей государства, совпадают с целями доминирующего института – в данном случае с формальными законами, которые предоставляют фактическую основу для политических действий и представляют собой нормативное вмешательство. Единственное условие, при котором эти цели не выполняются, это наличие коррумпированного государственного чиновника, который в разрозненных коррупционных сделках на свободном рынке предоставляет определенным людям дискреционное обслуживание. Такое положение дел можно назвать неструктурным отклонением, поскольку цели государства (то есть цели как законодательного органа, так и доминирующего института) противоречат подобной деятельности.

Таблица 5.6: Статус коррупции в государствах с различным правовым статусом

В коррумпированном государстве статус коррупции такой же, хотя коррупция на свободном рынке приобретает уже эндемичные черты. В плененном государстве, однако, случаи (a) сговора инициированного государственным органом, (b) протекции для корешей, (c) захвата государства снизу вверх или (d) захвата государства сверху вниз предполагают, что здесь у законодательного органа другие цели, поскольку теперь он предоставляет дискреционное обслуживание. В тех случаях, когда его цели, то есть дискреционность, не совпадают с целями доминирующего института, то есть нормативностью, коррупцию можно рассматривать как структурное отклонение.

Наконец, четвертый вариант представляет собой такой тип, когда дискреционность является целью как законодательного органа, так и доминирующего института. В этом случае роль доминирующего института берет на себя неформальная сеть, в результате чего коррупция превращается из отклонения в норму или даже более того – в основополагающий элемент режима. Именно так обстоят дела в криминальных государствах, которые, как мы отмечали в Главе 2, являются центральным элементом мафиозного государства патрональных автократий [♦ 2.4.5]. Стимулом для мафиозных государств, в противоположность принципу общественных интересов, являются интересы элит, что подразумевает двойной мотив концентрации власти и накопления состояния приемной политической семьи. В отличие от нормативных групп конституционных государств, которые подвергаются государственному вмешательству, в мафиозных государствах такие группы определяются степенью их лояльности неформальной патрональной сети. Этот критерий дискреционный, и ему могут отвечать только определенные члены общества, то есть те, кого одобрил верховный патрон. Другими словами, государство стремится обслуживать определенные интересы приемной политической семьи, а критерием для включения в эту группу является персональное принятие. Невозможно автоматически войти в состав приемной политической семьи, а значит, каждый оценивается на индивидуальной основе и на основании этой оценки принимается или не принимается в политическую семью.

Поскольку выбор группы для государственного вмешательства совершается дискреционно, мафиозное государство осуществляет его соответственно:

♦ Дискреционное вмешательство – это форма государственного вмешательства, направленная по решению главы государства (например, верховного патрона) на определенных людей (например, приемную политическую семью или ее врагов). Другими словами, дискреционное регулирование опирается на субъективные и неформальные критерии и позволяет относиться к людям в зависимости от их личности (персональный подход и двойные стандарты).

Другими словами, дискреционность означает, что политика государства носит патрональный характер и направлена на конкретных индивидов. Такое вмешательство, в отличие от нормативного, персонально. Конкретные лица, на которых оно направлено, получают выгоды или несут убытки, а мишенью для него в патрональных автократиях становится тот, на кого (дискреционно) укажет верховный патрон.

Государственное вмешательство может быть дискреционным как формально, так и неформально. Формальное дискреционное вмешательство подразумевает отсутствие равенства перед законом, когда в самих писаных законах упоминается конкретное лицо или компания, например когда они освобождаются от нормативного вмешательства (правовые нормы, налоги и т. д.). Неформальное дискреционное вмешательство подразумевает отсутствие равенства после закона, когда писаные законы сами по себе нормативны, но для реализации дискреционного подхода или изменения правовой базы используются неформальные отношения. Это делается всякий раз, когда дело касается того, кто, по мнению верховного патрона, не должен быть затронут.

Системный характер дискреционности в процессе государственного вмешательства прямо пропорционален масштабам коррупционного сговора и, следовательно, напрямую зависит от отсутствия разделения сфер социального действия. Такой вывод можно сделать, опираясь на определения используемых здесь концептов, поскольку, если проложить мысленный вектор от государства к криминальному государству, по мере движения от одного к другому, коррупционный сговор возникает на все более высоких уровнях, а публичная и частная сферы все больше смешиваются. В «государстве» идеального типа существует нормативное вмешательство без дискреционности в позитивном или негативном смысле. Однако чем более дискреционным становится характер вмешательства или чем более высоких уровней достигает коррупционный сговор, тем больше возможностей возникает для предоставления и получения прерогативного обращения. Наконец, в криминальном государстве амплитуда произвола достигает своего максимума [♦ 2.4.6]. Однако это не означает, что криминальное государство совсем не использует никакое нормативное вмешательство. Напротив, когда возникает коррупция, дискреционное вмешательство как часть арсенала государства дополняет, а не заменяет нормативное. «Амплитуда» выражает здесь диапазон выбора между различными видами вмешательства, или, другими словами, способность государства осуществлять негативное и позитивное вмешательство по прихоти правящей политической элиты (или ее главы). Чем шире амплитуда произвола, тем больше вариантов дискреционных решений доступно представителям власти, а частные случаи государственного вмешательства размещаются между двумя конечными точками амплитуды.

Мы не приводим здесь схему, изображающую амплитуду произвола, поскольку ее можно найти в Главе 2 (Схема 2.2). На этой схеме есть горизонтальная ось с точками D1, D2 и т. д. Она показывает, как изменяются характер и масштабы произвола в зависимости от типа государства. Можно предположить, что эти изменения качественные, то есть типы могут быть представлены в дискретном виде, а не в непрерывном. Однако понятия «более высокий» и «более низкий» уровни, употребляемые в контексте коррупции, – это нечто большее, чем просто игра слов: чем более высокий уровень мы рассматриваем, тем больше решений оказываются дискреционными и тем шире амплитуда произвола. В коррумпированном государстве дискреционное вмешательство может достигать только правоприменительного уровня, и в нем не существует посредников коррупционных сделок, которые действовали бы дискреционно под принуждением. Следовательно, в этом типе государства нет коррупционных сетей, поскольку каждый коррумпированный административный служащий действует в рамках коррупции на свободном рынке (мелкая коррупция). В плененном и криминальном типах государства дискреционное вмешательство достигает высших уровней власти: оно становится структурным или основополагающим элементом, а в крупных коррупционных сетях задействовано большое число посредников, которые связывают формально не связанных друг с другом акторов и институты государственного механизма (крупная коррупция)[147]147
  На Схеме 2.2 расстояния между каждыми двумя соседними точками (тип государства) равны. Однако это условие не входит в наше определение, в котором принципиальным моментом является только то, что эта функция строго монотонно возрастает. Насколько велико это расстояние в реальности – вопрос эмпирического исследования каждого конкретного случая (тип политики).


[Закрыть].