Текст книги "Лань"

Эстер Энци, героиня романа «Лань», – один из самых сложных психологических образов Магды Сабо, блистательно показанный писательницей все тем же методом самораскрытия героя, внутреннего монолога. Одаренное, незаурядное, сильное, но и слабое, глубоко несчастное существо, словно с завязанными глазами бредет Эстер но жизни и, как зверек, повсюду чует одни опасности, не верит (уже достигнув славы, став знаменитой, обожаемой актрисой) в возможность искреннего человеческого участия, симпатии, лелеет и себе мучительную, годами копившуюся озлобленность. Ключ к своему невероятно исковерканному еще в детстве характеру она старательно прячет в жестоко израненной душе и не допускает туда даже того, кого наконец полюбила, в чью любовь к себе уже было поверила… Только у могилы его, погибшего – нет, погубленною ее фатальным неверием в доброту, – стала она рассказывать ему, уже нe слышащему, о голгофе своего детства, проникнутого смутным, до конца не осознанным и неверно направленным ощущением социальной несправедливости, отвечать ему, навсегда умолкшему, на все его бережные, ласковые, тревожные, а потом и болезненно раздраженные «почему».

Не только Эстер, но и многие другие «взрослые» герои Магды Сабо – которые, естественно, складывались как индивидуальности, еще в ином, прежнем социальном мире – становятся в ранние свои годы (тут сказывается личный и семейный опыт самой Магды Сабо), так или иначе, жертвами жестокой сословно-классовой иерархии; происходя в основном из средних слоев либо деклассированных семей, они научились лишь страдать, ненавидеть и прятаться – но по бороться. Придя в современную жизнь Венгрии сложившимися, они не чувствуют себя активными участниками животворимой истории, даже свидетелями со по-настоящему по являются, воспринимая все искаженным и приглушенным, словно отчужденно наблюдают происходящее сквозь толстое и мутное стекло. Таков и учитель Япош Тот из «Праздника убоя свиньи» (1960), который безоглядной, больной любовью к жене своей Пауле Кемери, презирающей «мужика»-мужа каждой капелькой своей «голубой» крови, полностью отгорожен от внешнего мира; он просто не замечает (а Магда Сабо умеет даже сквозь такое отстраненное сознание показать ему самому не внятные, но безошибочно узнаваемые читателем характерные черты нового), как разительно этот внешний мир изменился за четверть века его мучительного служения своему недостойному божеству, изменив и социальную шкалу ценностей, поставив в глазах общества его скромных, ради жены отвергнутых родителей-мыловаров, куда выше кичащейся родовитостью, бездушной и насквозь лживой семьи Кемери. Увы, Япош Тот вообще но научен был думать о чем-либо, стоящем вне его, пусть честных, но все-таки узко-личных интересов, он тоже лишь обыватель по своему кругозору п социальному невежеству – поэтому он слаб и беспомощен в жизни, как щепка в бурном потоке. И когда, смертельно уязвленный открывшейся ему коварной изменой, отравленный мукой всей жизни, он убивает жену, это тоже не акт протеста и не проснувшаяся воля к борьбе – а лишь окончательная капитуляция несостоявшейся личности.

Магда Сабо хорошо, близко знает мир чопорных и бездушных, осененных старинными гербами семейств Кемери, Энци и им подобных. В одном из таких домов золушкой росла ос собственная мать, расплачивавшаяся за «грех» неравного брака родителей (эта жизнь, эта семья с ошеломительной откровенностью и большим социальным накалом описаны Магдой Сабо в «Старомодной истории», изданной летом 1977 г.). В эгоистической, повернутой лицом только к себе среде венгерской знати – как и в среде тянувшейся к ней, за ней «безродной» верхушки тогдашнего общества – нечасто рождались яркие личности, способные воспринять правду миллионов, требующие справедливости и готовые пожертвовать ради этой правды всем, вплоть до жизни. Нечасто, но рождались, что, разумеется, естественно, как естественно и то, что не на свою среду они оказывали влияние, а напротив, становились в ней изгоями, отщепенцами даже в глазах семьи. Не просто этот факт отмечает Магда Сабо, создав на страницах «Лани» образ смелого и самоотверженного юноши Эмиля Граффа, студента-подпольщика, противника войны и фашизма, а то, как проявляется нравственный – безнравственный – облик этой среды через столкновение с новым.

Впрочем, Магда Сабо умеет и в этой среде увидеть большое число психологических вариантов. Наиболее интересен среди них образ Ангелы, которая явно входит в число так или иначе приспособившихся и все же остается в глазах окружающих «голубым ангелом», детски-невинным существом. Ангела – антипод Эстер. Суровая школа жизни и собственная активность научили Эстер не ждать милостей, полной мерой расплачиваться за все, но зато и ожесточили до крайности. Но Ангела свитая наивная Ангела – напротив, приникла, что все дается ей само собой, считает это чем-то вроде закона природы и потому умеет лишь брать от жизни, ничего не давая взамен. Магда Сабо показывает: позиция (пусть бессознательная) невмешательства в дела мира в конечном счете есть эгоизм и душевная инфантильность, в каком бы невинном виде это пи проявлялось.

Ангела – паразитическое растение на теле жизни, и только. Но хамелеонству, циническому приспособленчеству Магда Сабо отводит– самое позорное место, она нетерпима к нему и в личном и в общественном проявлении, справедливо считая, что для людей, одержимых этим пороком, нет и не может быть ничего святого, что одним только их прикосновением оскверняются самые прекрасные и благородные чувства, идеи и цели. Оттого-то не находит она смягчающих красок для Приемыша – племянника, пригретого старым священником Матэ, который беззастенчивой ложью, обманом пытается протоптать себе дорожку в партию; оттого лишь выслуживание перед властью угадывает в поступках «красного попа» Ласло Куна, видя жестокое его своекорыстие и нечистые помыслы в его личной жизни («Фреска»); оттого так явно разделяет презрение Ветер Энци к ханжески-скорбной семейной группе, окружившей мемориальную доску с именем Эмиля. В 1962 году Магда Сабо еще раз вернется к этой теме в страстной пьесе «Разоблачение», тверди убежденная, что ханжество и цинизм, как крайние степени общественной и личной аморальности, необходимо разоблачать во всеуслышания, чтобы они не отравляли жизнь общества.

В творчестве Магды Сабо возникает также, многократно и разносторонне освещаемый, вопрос взаимопонимания поколений. Должно быть, еще со времени тургеневских «Отцов и детей», но особенно сейчас, во второй половине XX века, эта тема рассматривается обычно как противостояние зрелых, еще полных сил, но до какой-то степени отчуждающихся уже от собственной юности «отцов» и решительно требующих себе места в активном социальной жизни, хотя еще слишком зеленых, не сложившихся Каи личности «детей». Магда Сабо, которой несомненно присуще глубоко ответственное чувство перед завтрашним днем, в своих произведениях для юношества всегда стремится научить и юных в взрослых взаимопониманию, взаимоуважению. В 1967 году она опубликовала роман, в котором уже специально взяла эту тому, заострив ее до последней крайности, создав ситуацию жестокой непримиримости между только входящим в жизнь и зрелым поколением («Моисей, книга первая, глава двадцать вторая»); искренне стараясь понять изнутри сущность обуревающего молодежь протеста, ее стремления по-своему организовать свою жизнь, она бережно, убедительно показывает, что только высокая цель – ради следующего шага в утверждении гуманизма – и только чистые руки, чистые средства делают присущее молодости бунтарство осмысленным и справедливым.

Однако гораздо больше места в творчестве Магды Сабо занял другой, не столь часто разрабатываемый литературой аспект этой темы поколений. Для нее, особенно в шестидесятые годы, острей зазвучало сопоставление обратного толка: уже взрослых, в расцвете лет и творческой активности «детей» – и отходящих от дел, доживающих свой век «отцов». Были тому и личные причины: нелегкая старость родителей, близко наблюдаемые судьбы их друзей-сверстников, смерть отца, наконец, тяжелая, долгая, смертельная болезнь матери.

Роман «Пилат», написанный в 1963 году, дополнил галерею созданных М. Сабо женских образов еще одной сложной и многозначной фигурой. Женщина сильная, одаренная, самоотверженный врач, социально-полезная личность, безусловно нужная людям, обществу, Иза не выдерживает экзамен лишь на самую простую – домашнюю, казалось бы, только частной ее жизни касающуюся – человечность. Но эта деталь, частность под умным пером Магды Сабо вырастает в серьезную социальную проблему. Своеобразная архитектоника романа, построенного как бы концентрическими, все сужающимися кругами, не сразу, но круг за кругом проясняет, выявляет душевную неполноценность героини, постигшую се незаметно для нее самой атрофию чувств, заменить которые в человеческих отношениях не может даже самый ясный, самый благонаправленный интеллект. И дает себя знать эта особенная неполноценность сперва, разумеется, только в сфере интимной жизни, разрушая самые задушевные связи. Издали Иза все еще видится людям совершенством – по что из того, что она окружила мать умным, до последней мелочи продуманным комфортом, – ее сердце не умело сочувствовать, сопереживать другому, даже самому родному сердцу и потому оказались напрасными все усилия ее разумной моли: лишенная ощущения собственной нужности – главного смысла человеческого существования, мать теряет вкус к жизни и, охваченная отчаянием, безнадежностью, трагически ее обрывает.

Магда Сабо еще не раз возвращается к этой острой мучительной теме (в радиопьесе «Перемирие», 1965, во многих новеллах, изданных сборником в 1967 г.). С присущей ей чуткостью, но и прямотой она обратила внимание на важную для всего общества неустроенность: ей очевидно, что изменившиеся отношения в нынешней семье требуют какого-то нового «воспитания чувств», чтобы гуманизм современного человека не оказался ниже его интеллектуального уровни.

Воспитание чувств. Нравственное совершенствование человека. Для Магды Сабо важным звеном в нем является воспитание чувств гражданских. Оно подымает индивидуум над опытом его частной жизни, раздвигает горизонты, научает видеть закономерности и связи явлений, через общее дает способ к преодолению многих личных невзгод. Какой здоровый и своевременный выход незаурядной энергии Эстер Энци нашелся бы еще в начале ее сознательной жизни, но отдели ее от задач и тревог большого мира глухая стена семейных предрассудков, обывательской обособленности большинства обитателей ее провинциального городка.

Такой же искусственной стеной отгорожены от реального мира и многие другие героини Магды Сабо. А когда стена рушится, они – даже самые сильные и цепкие из них – оказываются беззащитными, нежизнеспособными или до конца дней несчастными. Эта тема назревала в творчестве писательницы исподволь, косвенно проявляя себя почти везде, полнее прозвучав в ее исторической, пронизанной предчувствием революции драме «Наследие Фанни» – весьма самостоятельной обработке известной пьесы венгерского писателя просветителя конца XVIII века Йожефа Кармана. Однако наиболее глубоко и драматично разработана эта тема в романе «Улица Каталин», вышедшем из печати в 1969 году.

«Улица Каталин», быть может, самая добрая, но в то же время и самая суровая книга Магды Сабо. Она добра к людям (кроме сознательных носителей зла, вроде фашиста Солдата, погубившего Генриэтту), готова простить чуть ли не любые непредумышленные их проступки, но сурово отрицает право на социально бездумную жизнь, роковую и для них самих, и для всего общества.

Роман строится как бы в двух плоскостях. Основной сюжет располагается в шести главных хронологических срезах, одинаково важных для всех действующих лиц и навечно, хотя во многом по-разному запечатлевшихся в их сознании. Этому предшествует краткая экспозиция: три небольших главки, три «места действия», в которых мы застаем героев, когда само действие – прожитая, но только сейчас по-настоящему осознаваемая жизнь – в главном позади. «Мест действия» три, потому что все они, герои, давно уже далеко друг от друга, давно потеряли свою улицу Каталин – образ безоблачного мира, – хотя она продолжает жить в них, рядом с ними: для Ирэн и Балинта – в географической близости, для безвольно унесенной от родины Бланки – в мечтах, которые для нее единственная подлинная реальность, для убитой Генриэтты – в том смутном, но смело сконструированном автором мире ушедших, из которого она постоянно ускользает на землю, к тем, кто помнит и думает о ней. («Человек на этой земле но исчезает бесследно; он живет, пока кто-то помнит о нем», – говорила еще героиня «Лани».)

О ней, Генриэтте, помнят они все, пытаясь понять, как могло произойти то жестокое, бессмысленное, что произошло, – и с нею, и с ними всеми. Три семьи на улице Каталин жили так чисто и дружно, так по-человечески тепло и красиво, что вырванная фашизмом органическая часть этой общности – еврейская семья Генриэтты – открыла в самой жизни всех остальных героев зияющую, незаживающую рану. И они уже не могут быть счастливы буднями доставшейся – оставшейся им жизни, и мысленно каждый по-своему все кружит и кружит в поисках путей к утерянному счастью – счастью незамутненной человеческой близости. Внутренний монолог Ирэн – ведущий голос – время от времени сменяется голосом автора, но голосом, окрашенным всякий раз в иную тональность, в зависимости от того, чье эмоциональное восприятие передает: Балинта, Бланки, или даже физически уже не существующей, но такой реально-земной, почти осязаемой Генриэтты. Всех их память упорно возвращает то в чистое, наглухо отгороженное от внешнего мира отрочество, то к травмам войны, ворвавшейся в их заповедное царство страхом, мучительной парализующей растерянностью, расовыми гонениями, смертью. Но дело но в самой памяти: все они чувствуют, что там, на улице их юности, истоки всего светлого, всех заложенных в каждом возможностей, – однако оттуда же идет и их несостоятельность перед реальной жизнью, обернувшаяся личными неудачами, преступной безответственностью, приведшей даже к потере родины, глубокой внутренней опустошенностью.

Глуше, неувереннее становится с каждым новым вступлением голос «сильной» Ирэн Элекеш, поначалу так твердо убежденной в собственной непогрешимости, но постепенно, из мозаики разновременных воспоминаний, отчетливее познающей себя и свою объективную вину перед слабой и доброй Бланкой, от которой не paз принимала плоды ее грешных усилий, по которой сама никогда не протянула вовремя умную, твердую руку помощи, не отвела от края нравственного падения; перед Генриэттой, от которой отгородилась душой, поддавшись столь мелкому и пустому в тех трагических обстоятельствах чувству ревности. И с непреложной очевидностью открывается наконец героям романа та горькая истина, что в действительности они не умели жить и любить, оттого и теряли даже друг друга – сперва Генриэтту, потом, в новых и столь же не понятых ими трагических событиях 1956 года в Венгрии, Бланку, своей социальной инфантильностью обрекшую себя на жизнь без родины.

Обновленная, заново отстроенная улица Каталин в конце романа, с заселившими ее новыми, полными жизни семьями, с детьми, так похожими на их печальных предшественников, лишь внешне повторяет расстановку персонажей – ибо они живут в другом, более умном мире, и над ними не нависла война, им не угрожает расистский бред. Улица Каталин в романе Магды Сабо вырастает в символ родины, по которой мало тосковать – которую нужно, должно понимать и деятельно любить, только тогда удастся ее сберечь.

Многие произведения Магды Сабо пронизаны любовью к ее маленькой прекрасной стране (нельзя хотя бы не упомянуть о внутренне перекликающемся с «Улицей Каталин» романе «Созерцатели», 1973). Но во всем ее творчестве явственно присутствует и родина в более узком смысле – ее родной город Дебрецен, к которому она привязана горячей дочерней любовью. Чуть не в каждой ее книге он появляется какими-то штрихами, зарисовками отдельных, известных старожилам домов, улиц, обычаев, а в пьесе «Город, крикни!» (1973) Магда Сабо прямо обращается к истории Дебрецена, к героическим и драматическим страницам его прошлого. Связь эта настолько крепка и ощутима, что естественным был ответный великий дар города Дебрецена в 1977 году, в связи с шестидесятилетием Магды Сабо, присвоившего ей звание почетного своего гражданина.

Магда Сабо находится в расцвете творческих сил, полна замыслов, планов, идей. Вместе с мужем, писателем Тибором Соботка, она много ездит по стране; обаятельная и наделенная даром живой непосредственности, охотно, часто встречается с читателями, и с некоторыми из них у нее завязываются многолетние дружеские связи. Она вообще легко вступает в контакты с людьми, одинаково естественно находя верный тон со старой крестьянкой из Трансильвании, растерянно переходящей шумную будапештскую улицу с большим коробом привезенных на продажу вышивок, и с девчушками с соседней улицы, наперебой призывающими ее быть арбитром в их сложном, запутанном споре. На лестнице красивого дома в Буде, когда она подымается с гостями в свою квартиру, се останавливает соседка, чтобы поблагодарить за внимание к больной матери («просто женщина эта целый день на работе, а мать давно не выходит, все время одна, я по своей мамо знаю, что это такое», – мельком поясняет Магда Сабо). Так живет она среди людей, в кипении жизни, и, из жизни черпая вдохновение, пишет книги, нужные людям.

Ее романы и новеллы, драмы и радиопьесы, произведения для детей и юношества выдерживают по нескольку изданий' – не стареют, находят все новых читателей и почитателей, причем не только на родине писательницы, но и далеко за ее пределами. Магда Сабо любит подходить к тесно уставленным полкам, где собраны переводы ее произведений, и пробегать глазами по корешкам – словно по карте мира: в самом деле, каких только языков здесь нет! Почетное место занимают среди них и переводы на русский язык, выпущенные издательствами «Прогресс» («Скажите Жофике…»), «Молодая гвардия» («Бал-маскарад»), «Детская литература» («День рождения»). Теперь еще три любимых детища Магды Сабо заговорили по-русски, зазвучали в нашей огромной стране, которую она с первой же встречи успела принять в свое сердце – и тепло, чутко описать в живых, раскованно-непосредственных «Путевых заметках» (1962).

Признание дорого каждому человеку, каждому творцу – но Магда Сабо во внимании к ее творчеству видит, пожалуй, прежде всего, что она, дочь маленького народа, утверждает те высокие, нравственные, гуманистические идеалы, которые близки, нужны всему человечеству. И это наполняет ее радостью – радостью служения людям в том, что для них сегодня так важно: высвобождении истинно человеческой, истинно нравственной и социально-ответственной личности от обывательской мелкотравчатости и эгоистического равнодушия.

Е. Малыхина