Текст книги "Доверьтесь мне. Я – доктор"

Четверг, 20 мая

Сегодня мне попадается в ординаторской Суприя – она проверяет результаты анализов крови.

– Ты как, в порядке? – спрашиваю я, разыскивая кое-какие записи.

Привычный коротенький разговор в больничной суете.

– Да, уже все нормально. Спасибо, что меня успокоил. Мне стало гораздо лучше. Но все-таки, как просто выбить почву у человека из-под ног, правда?

Киваю в ответ. Она спешно что-то строчит в карте, одновременно отвечая на вопросы одной из медсестер. Ей отлично удается делать несколько дел одновременно. Так и представляю, как дома она заправляет постели, готовит завтрак и борется за мир во всем мире. Не забывая при этом записаться на маникюр.

Неделю назад Суприя пережила настоящий кризис, но теперь уже движется дальше. В этом вся суть профессии врача: ты постоянно думаешь наперед, распределяешь задачи, переходишь от пациента к пациенту, стараясь не переносить драматизм одной ситуации на следующую. И так день за днем. В медицине неделя – это долгое время.

Пятница, 21 мая

Раздается громкий стук и все доктора и медсестры жмурятся. Барни подавляет смешок, кто-то любезно подает доктору Пайку салфетку: у него все брюки в овсяной каше. Он осторожно ее промокает, а потом вдруг застывает на месте. Внимательно смотрит на пациентку, лежащую в кровати. Поднимает с пола тост, секунду назад сброшенный с подноса с завтраком. Сестра выступает вперед:

– Если вы голодны, у нас есть печенье, – тактично замечает она.

– Тост жесткий, – говорит он и добавляет, – А овсянка остыла.

Определенно доктор Пайк вне себя.

– Теперь всем понятно, что такое с миссис Хадсон, правда? – спрашивает он, обводя взглядом удивленных сестер и интернов, толпящихся вокруг койки.

Миссис Хадсон поступила в отделение после того, как упала. Лучше ей не становится. Собственно, как я теперь понимаю, мы упустили кое-какие важные сигналы, которые объясняют, почему она так слаба. Мы смотрели, но не видели.

Работа врача сродни работе детектива. Постановка диагноза во многом напоминает дедуктивный процесс, который использует хороший сыщик. Надо установить возможных подозреваемых и путем допросов исключать одного за другим, пока не останется последний, тогда диагноз и определится. Неудивительно, что величайшего сыщика в литературе придумал врач. Своего Шерлока Холмса сэр Артур Конан Дойл списал с профессора Джозефа Белла, у которого был интерном. Белл неоднократно поражал Конана Дойла неожиданными наблюдениями относительно несвязанных друг с другом феноменов, которые затем сводил воедино, определяя причину болезни. К этому же приему прибегает и Шерлок Холмс при раскрытии преступлений. Собственно, техники наблюдения и дедукции входят в программу медицинского колледжа и применяются всеми врачами. Подробный осмотр пациента, к примеру, обычно начинается с рук: там могут присутствовать кое-какие признаки, указывающие на предположительный диагноз. Красные ладони означают проблемы с печенью, ногти, загнутые кверху, – железодефицитную анемию и так далее. У миссис Хадсон катаракта, также у нее артрит. Но что означает открытая шкатулка у нее на тумбочке, в которой лежат зубные протезы? Какое отношение к этому имеют холодная овсянка и жесткий тост? Элементарно, дорогой Ватсон! (Простите, не удержался.)

– Естественно, она никак не окрепнет – она же не ест. Отсюда и остывшая овсянка, и зачерствевшие тосты, – заключает доктор Пайк. Ведь зубные протезы лежат от нее слишком далеко, видит она плохо, а поднос ставят так, что до него не дотянуться. Из-за артрита ей сложно резать еду, и подносы с завтраком, обедом и ужином стоят нетронутыми, а потом их, без всяких вопросов, просто уносят из палаты.

Случай миссис Хадсон отнюдь не единичный. Сестры открыто признают, что у них нет времени, чтобы кормить пациентов. Это происходит не из-за халатности, а потому, что их заваливают бумажной работой, и собственно уходом заниматься им некогда. Однако старики – не единственные пациенты в больнице, которые не могут сами есть, и все-таки вы не увидите в педиатрии шеренги некормленых младенцев, которым сунули бутылочки и велели разбираться, как получится. Из чего я делаю вывод, что истощение пожилых людей, лежащих в больницах, указывает на общественную проблему – пренебрежение стариками. То есть все мы смотрим, но не видим.

Воскресенье, 23 мая

Мы с Руби стараемся не упоминать о Любимчике Домохозяек. Теперь, оказавшись в терапии, мы редко сталкиваемся с ним по работе, а свои отношения эти двое скрывают – он, я уверен, ради того, чтобы продолжать триумфальное шествие по постелям еще неохваченной его вниманием популяции медичек. Однако полагаю, они до сих пор встречаются. Вчера Руби не ночевала дома, и единственный вывод, который отсюда следует, – она была с ним. Интересно, как он выкручивается, ведь беременность его жены уже очевидна. Наверное, Руби действительно его любит. Только это более-менее объясняло бы тот факт, что она позволяет так с собой обращаться. Я знаю Руби и понимаю, что какой бы бескомпромиссной ни казалась, она ни за что не причинит страданий другому человеку – уж точно не беременной замужней женщине.

Четверг, 27 мая

Обучение через унижение испокон веков применялось в медицине. Толпу студентов сгоняли к кровати пациента, случай которого считался «интересным», и въедливый консультант вызывал одного из них, трясущегося от страха. Тот стоял весь красный, уставившись на свои ботинки, пока консультант изгалялся в демонстрации его невежества, безжалостно унижая бедолагу, в то время как остальные старались стать как можно меньше и незаметнее. Все заканчивалось полным уничтожением несчастного и непременными слезами. Считалось, что так закаляется характер и что это хорошая подготовка к работе врача. Лучший способ отрастить стальные яйца – хотя девушкам-студенткам они, конечно, ни к чему. Редкие консультанты-гуманисты выбирали другую крайность, и я не могу сказать, что лучше – когда хирург-ортопед на тебя орет или когда заставляет всех сплотиться в групповом объятии.

Конечно, приступив к работе я понял, что тут не имеет значения, в курсе ли ты, где проходит какой-то нерв, и как проявляется синдром имени неизвестно кого. Все, что от тебя требуется – обеспечить, чтобы результаты назначенных анализов вовремя оказались в карте пациента. Это, правда, тоже нелегко, и тебе по-прежнему приходится стоять с красным лицом и пялиться на свои ботинки.

Сегодня, однако, об этом можно забыть: у меня начинается недельный отпуск. Время расслабиться, отвлечься от медицины, обходов и срочных вызовов. Наконец-то я могу отоспаться. Через 3 дня, в которые я практически не вставал из постели, вылезаю из своей комнаты с опухшими глазами, но полный решимости более осмысленно провести оставшиеся свободные дни. Надо сесть на поезд и поехать проведать сестру. Наверняка у нее имеются какие-нибудь жалобы, требующие моего врачебного вмешательства.

Пошатываясь ото сна, стою на платформе. Поезд подъезжает, пассажиры начинают загружаться в вагоны, но тут неподалеку возникает подозрительная суета.

– Скорей, кто-нибудь, помогите! – раздается женский крик. – Вызовите охрану!

– Он ранен? – спрашивают люди на разные голоса.

Потом кто-то восклицает:

– Срочно нужен доктор!

О нет, это же я. Зеваки тесно столпились у одной из дверей. Я уже представляю себе эпичную сцену, и как я появляюсь (точь-в-точь Джордж Клуни) и всех спасаю. Меня обнимают, не знают, как отблагодарить. Называют героем и показывают в утреннем телешоу. Мама мной гордится. К сожалению, пока я рисую у себя в голове эти картины, крики не утихают. Похоже, придется действительно идти и что-то делать. Хотя если честно, чем я могу помочь? Вряд ли кому-то надо заказать снимок, а это единственное, что у меня получается более-менее успешно. В этот момент двери закрываются, и шум локомотива становится громче: поезд готовится к отправке. Люди на платформе вскрикивают хором, и машинист, услышав их, останавливает двигатель.

– Позовите врача!

«Я в отпуске», – хочется крикнуть мне, но вместо этого я сдаюсь и бросаюсь к эпицентру событий.

Толпа расступается.

– Вы доктор? – спрашивают меня.

– Ну да, вроде того, – бормочу в ответ. Потом оглядываюсь. Вроде ничего не происходит.

– Он под поездом, – говорит кто-то.

– Уведите мать, – добавляет кто-то еще.

– Сын этой женщины садился в поезд, споткнулся на ступеньке и провалился через щель под вагон.

Воцаряется тишина. Все отступают от края платформы и с надеждой смотрят на меня. Деваться некуда: делаю глубокий вдох и заглядываю под поезд.

– Я конфеты уронил, – сообщает мальчуган, таращась на меня с путей.

– Ты не ранен? – спрашиваю его.

– Я конфеты уронил, – повторяет он.

Я встаю на колени и вытаскиваю его на платформу через ту же щель, в которую он провалился. Не совсем понятно, почему для этого непременно требовался человек с медицинским образованием. Рыдающая мать бросается к ребенку и хватает его в объятия. С ним все в полном порядке, разве что удивился немного. Дело сделано; я забираюсь в вагон и стараюсь стать как можно мельче и незаметней в своем кресле. Все пялятся на меня. Я краснею и остаток поездки смотрю на свои ботинки.

Суббота, 29 мая

Мы с Руби идем в бар выпить. Впервые нам представилась возможность отпраздновать свои будущие назначения. Флора в эти выходные свободна; навестив родителей, она присоединяется к нам.

– Ты выглядишь таким довольным, Макс! Что случилось? Неужели тебе начинает нравиться работа? – спрашивает Флора.

– Он эту неделю в отпуске, – сухо отрезает Руби, – еще бы он не был доволен.

Я улыбаюсь.

– Нет, дело не только в этом. Столько всего случилось в последнее время; мне пришлось по-настоящему задуматься о том, чем я дальше хочу заниматься. Я немного сбился с пути, но потом пришел к выводу, что хоть мы все и любим жаловаться, работа у нас очень неплохая.

Руби и Флора хохочут.

– Ну смотри, Макс, только не загордись и не издевайся над нами, а то я тебя убью, – говорит Флора, швыряя в меня ломтиком лимона из своего коктейля. Все мы заливаемся смехом.

А потом оборачиваемся к Руби, которая внезапно затихает. Застывшим взглядом она глядит куда-то в окно.

– Что такое, Руби? – спрашивает Флора, все еще улыбаясь.

Я прослеживаю ее взгляд и вдруг захлебываюсь воздухом.

– О, Руби… – начинаю я и тут же замолкаю, не зная, что сказать.

– Что? В чем дело? – спрашивает Флора, и улыбка сползает у нее с лица, когда она видит сцену, разыгрывающуюся на другой стороне улицы.

Там стоит женщина, слегка за тридцать, в платье в цветочек и в кардигане, с распущенными длинными волосами. Она смеется, запрокинув голову, а ее спутник гладит ее по животу и щекочет губами шею. Они останавливаются, коротко целуются, и в этот момент нам становится отчетливо видно его лицо. Мужчина ласково хлопает женщину пониже спины. Потом Любимчик усаживает свою сильно беременную жену в машину и уезжает, а Руби начинает плакать.

Воскресенье, 30 мая

Руби весь день не выходит из комнаты. Мы с Флорой сидим внизу, за кухонным столом, и решаем, как поступить.

– Ты психиатр, иди поговори с ней, – настаивает Флора.

Я задираю бровь.

– Флора, мне только предложили работу в психиатрии. Я пока не Зигмунд Фрейд.

В результате мы идем вдвоем. Флора несет чашку с чаем. Мы стучимся, и я слышу, как Руби тихонько всхлипывает. Я открываю дверь, но она не поднимает головы.

– Пожалуйста, я хочу побыть одна, – бормочет она, уткнувшись лицом в подушку.

Мы садимся на край кровати. Руби не смотрит на нас. Флора наклоняется и ласково гладит ее по голове.

– Ну же, Руби, не позволяй ему так портить тебе жизнь.

Я хочу сказать, что я ее предупреждал, что она сама во всем виновата и что надо было слушать, когда все вокруг говорили ей не связываться с ним, но какой теперь от этого прок?

– Он меня обманул, – наконец говорит Руби. – Сказал, она не беременна, что мне не надо слушать всякие сплетни. Что он любит только меня.

Она садится. Лицо у нее красное и опухшее. Флора протягивает ей салфетку, которую Руби начинает рвать на мелкие клочки.

– Поверить не могу, что он все время меня обманывал. Делал из меня дуру. Я была очередной игрушкой у него в постели, и это знали все, кроме меня.

Мы с Флорой крепко ее обнимаем.

– Давай, – говорит Флора, – выпей чаю.

Мы сидим у нее на кровати и разговариваем, и я думаю о том, что хотя на работе мы каждый день сталкиваемся с ужасными вещами, собственные маленькие трагедии все равно причиняют нам боль.

Июнь

Вторник, 1 июня

Руби, судя по всему, чувствует себя лучше, хотя вчера весь день была какая-то тихая. По дороге на работу она почти не разговаривала; даже медсестры спрашивали меня, что это с ней такое. Она ушла пораньше, оставив свой пейджер Суприи: сказала, что ей надо сделать кое-что важное. Вернувшись домой, я обнаружил ее сидящей за кухонным столом. Она подстриглась, лишившись осветленных концов, оставшихся с того раза, когда она неудачно покрасила волосы в попытке стать блондинкой. С тех пор они постепенно отрастали, и теперь, когда их срезали, она вернулась к своему натуральному, рыжевато-каштановому цвету. С ним ей гораздо лучше. Она опять прежняя.

Этим утром я проснулся под звуки радио, играющего внизу, а когда спустился в кухню, обнаружил, что Руби готовит завтрак. Яичница, йогурт, грейпфруты… Обычно завтрак Руби состоит из кофе и сигарет. По-моему, в последний раз она ела фрукты примерно в девяностых.

– В честь чего это все? – спросил я.

– Просто проснулась пораньше и сходила в соседний магазин, – легко ответила Руби. – На твою долю приготовила тоже.

Я поспешно уселся за стол, гадая, не сон ли это. В любом случае, надолго ее не хватит, так что надо пользоваться случаем. Для начала попросим двойную порцию яичницы.

Среда, 2 июня

Крики с улицы определенно становятся громче. Выглядываю из окна сестринской: отсюда видно, как доктор Пайк размахивает руками перед лицом парня в униформе.

– Имейте совесть, молодой человек! – слышу я его голос.

Машину доктора Пайка опять эвакуируют с больничной парковки. Это случается с такой регулярностью, что меня удивляет, как у него еще хватает сил притворяться возмущенным. Ко мне присоединяется одна из медсестер.

– Что, опять увозят?

Мы закатываем глаза и хором смеемся. Но на самом деле смешного тут мало. Машину доктора Пайка эвакуируют со стоянки при больнице, в которой он работает. Парень, надевающий на колеса колодки, не работает в автодорожной инспекции, не является служащим госпиталя. Он сотрудник частной компании, которая по поручению Национальной службы здравоохранения управляет нашей больницей. У доктора Пайка нет разрешения на парковку: их выдают в крайне малых количествах, потому что за них платит управляющий совет. Доктор Пайк дежурит по очереди в нескольких больницах, и ему необходима машина, чтобы перемещаться между ними. Тот факт, что он работает сверх графика и за эти часы ему никто не заплатит, не мешает эвакуировать его автомобиль.

С пациентами ситуация не лучше. Я всякий раз испытываю неловкость, когда прохожу мимо очереди к платежному автомату, взимающему деньги за парковку при больнице, которая финансируется за счет налогоплательщиков. Неделю назад я стал свидетелем душераздирающего зрелища: мужчине, у которого только что скончалась в реанимации жена, угрожали немедленной эвакуацией его машины, потому что у него не было парковочного талона.

Больницы зарабатывают миллионы фунтов в год, взимая плату за парковки. Это часть одной большой проблемы, охватывающей все государственные медицинские учреждения в стране и наглядно демонстрирующей отношение правительства к здравоохранению. Госпитали все больше походят на пригородные торговые центры. Стойки с фастфудом и сетевые магазины постепенно вытесняют прилавки «Лиги друзей». Когда я был студентом, кофе в больничном буфете стоил 50 пенсов. Вчера в нашей «модернизированной» больнице, где прилавок «Лиги» закрылся несколько месяцев назад, он обошелся мне в два с половиной фунта.

Трансформация медицинских учреждений началась с появлением «внутреннего рынка», когда управляющим советам позволили пополнять копилку за счет коммерческой сдачи внаем и контрактов на обслуживание. Они стали продавать землю, сокращать персонал и использовать дешевых поставщиков, чтобы получать прибыль. Именно эта гонка за деньгами является первопричиной недостатка мест на парковке и обилия частных ресторанчиков, газетных киосков и кофейных автоматов, наводнивших больничные холлы. Компании, предоставляющие больницам свои услуги, получают приличный доход, оперируя на столь выгодном рынке. Врачи и медсестры никак не могут повлиять на их деятельность, наше мнение не принимается в расчет, когда требуется проявить здравый смысл или сострадание. Единственное, что нам остается – это стоять и кричать, а потом идти и платить, в общем порядке.

Четверг, 3 июня

Своими глазами я сцену в буфете не видел, но из надежных источников знаю, что рагу из баклажанов действительно полетело в воздух и действительно попало в цель. У Льюиса было место в партере; он позвонил мне сразу, как только все закончилось, чтобы скорей рассказать. И Максина. И Мэри 2. И Труди. Все они находились в буфете, когда Руби, прекрасно державшаяся до этого момента, оказалась сразу за Любимчиком в очереди за ланчем. Он спросил, почему она не отвечает на его звонки, и в ответ Руби просветила его насчет нашего открытия. Похоже, даже после того, что мы своими глазами увидели в прошлые выходные, он продолжал все отрицать.

– Нет, ты ошибаешься. Это был кто-то другой. Не я, – запротестовал он.

Смущенный тем, что его выставляют в неприглядном свете на публике, он развернулся к кассирше и что-то такое сказал насчет ПМС в момент, когда буфетчица передавала Руби тарелку с баклажанным рагу.

Насчет дальнейших событий мнения разделились. Мэри 2 уверена, что все произошло случайно, в то время как Максина утверждает обратное. Льюис говорит, что ему вообще все равно: мол, пути Господни неисповедимы, главное – парадный костюм Любимчика пришел в полную негодность. Уж не знаю, действительно ли Господь столь мстителен, однако закончилось все тем, что Любимчик вылетел из буфета униженный, обляпанный маслом, изрыгая страшные проклятия на глазах у всего больничного персонала.

– Он был такой красный, ты себе не представляешь, Макс! – радостно объявил Льюис под конец.

Руби отказалась комментировать происшествие, когда позднее в тот же день мы с ней вышли на перекур. Сказала только, что она не голливудская звезда, чтобы кидаться в кого-то едой. Однако ее приподнятая бровь окончательно убедила меня, что рассказы – правда.

Флора приехала на выходные, но у Руби дежурство. Флора переводится в анестезиологию и в августе, когда закончится ее текущий контракт, переезжает обратно к нам. Она будет работать в том же госпитале, куда переходим мы с Руби, и, хотя мы окажемся в разных отделениях, жить снова будем вместе. Предвкушение будущего воссоединения вдохновляет всех троих.

– Только это и поможет мне продержаться оставшиеся пару месяцев, – говорит Флора, которая сейчас вынуждена жить в больничной квартире вдали от цивилизации.

Радуясь предстоящему возвращению в стаю, Флора уже бронирует для нас места на разных творческих мероприятиях по выходным. Наверняка большую часть из них придется отменить, когда мы узнаем свой рабочий график и расписание дежурств, но ее это не останавливает.

– Самое интересное – это когда заказываешь. А посещение – простая формальность, – объявляет она, запечатывая чеки в конверты и подписывая адреса.

Мы сидим на кухне, и я пересказываю ей во всех подробностях сагу о Любимчике и баклажанном рагу. Флора задумчиво кивает.

– Зная Руби, могу предположить, что она этим не ограничится, – замечает она, и я с ней соглашаюсь.

Пусть Руби немного сумасшедшая, неорганизованная и увлекающаяся, но внутри у нее сидит глубинное чувство справедливости. В каком-то смысле она – человек высокоморальный. Она злится на Любимчика не только за то, что он унизил ее, обманул и предал, но и за то, что точно так же он поступил с собственной женой. И с бессчетным количеством молоденьких сотрудниц больницы. Похоже, в Руби он обрел достойного соперника. По крайней мере, я на это надеюсь.

Воскресенье, 6 июня

Сегодня я позвонил бабушке с дедом. После того как у бабушки случился сердечный приступ, я изо всех сил стараюсь регулярно поддерживать с ними контакт, хотя недели проносятся с такой скоростью, что порой я просто не успеваю. Набрав номер, сильно удивился, услышав на том конце голос сестры.

– Приветик, что это ты там делаешь? Я не знал, что ты собиралась к ним сегодня, – сказал я.

– А что, мне больше нельзя навестить стареньких бабушку и дедушку? Да, я здесь, бескорыстно уделяю время престарелой родне, – сардонически начала она.

Я попытался понять, что же действительно происходит. И тут до меня донесся незнакомый голос.

– Это кто, дед? – спросил я.

Сестра на мгновение заколебалась.

– Элен, ты слышишь? Кто это там говорит?

– Хм… ну, это Тоби, – смущенно пробормотала она, а потом, после короткой паузы, добавила, – Передает тебе привет.

Я потряс головой.

– И кто такой этот Тоби? Где бабушка с дедом?

– О, они сидят в гостиной и пьют чай с Тоби и со мной. Он дерматолог, любезно согласившийся осмотреть мою сыпь, когда бабушка лежала в госпитале. К счастью, это не проказа, хотя тебя благодарить не за что. Честное слово, зачем вообще иметь в семье врача, если он не может помочь собственной сестре!

Я проигнорировал ее провокацию.

– И что он там делает? – спросил я, хотя еще до того, как вопрос слетел у меня с языка, понял, что моя сестра, как настоящий ипохондрик, никогда не выпустит из своих цепких лапок молодого привлекательного мужчину, который может сходу консультировать ее по любым заболеваниям.

– Видишь ли, просто я заезжала к ним пару недель назад, чтобы сводить бабушку на контрольный осмотр в больницу, и подумала, не позвонить ли Тоби, вдруг он на работе…

Я хмыкаю в ответ на ее попытку оправдаться: вне всякого сомнения, с самой их первой встречи сестра собиралась продемонстрировать Тоби отнюдь не только свою сыпь.

– Ну да, очень удобно, – замечаю я.

Так и вижу, как они с бабушкой часами сидят и планируют эту «случайную встречу», в воображении уже слыша свадебные колокола (или это шум в ушах?).

Понедельник, 7 июня

Миссис Дойл медиум. Она сама мне сказала.

– У вас очень сильная аура, – объявляет она, глядя в пространство и поводя руками над моей головой. Наверное, это лосьон после бритья. Но в два часа ночи мне ничего не хочется знать об ауре. Я должен выяснить, когда у нее начались боли в ноге.

– Да, хорошо, так что насчет ноги? – продолжаю я, удерживаясь от вопроса, выиграю ли в лотерею. Последние восемь недель интернатуры я работаю в диагностическом отделении. Сюда отправляют пациентов из скорой помощи, если решают, что им требуются дополнительные обследования. Это новая схема, разработанная правительством в попытке сократить время ожидания в приемном. Надеюсь, однажды кто-нибудь выступит-таки с революционной идеей просто нанять больше врачей и медсестер.

Если вы думаете, что до сего момента я уже прошел через самое страшное, с чем сталкиваются интерны в первый год, то вы ошибаетесь. Отделение диагностики – это твой маленький личный ад. Можно практически гарантировать, что мелочи, которые ты упустил в медицинском коллеже, здесь немедленно всплывут на поверхность и будут преследовать тебя. И темпы работы в диагностике куда стремительней, чем в самой больнице. В дневное время вокруг еще есть другие врачи, к которым можно обратиться за советом, но по ночам остается только один резидент, одновременно отвечающий за послеоперационные и реанимационные палаты. Поэтому я в одиночку сражаюсь с непрерывным потоком пациентов, каждого из которых нужно осмотреть, записать подробный эпикриз и начать лечение. Все это занимает время, а пациенты прибывают и прибывают. Что-то вроде «Адской кухни», только вместо стейков – живые люди.

Ноги миссис Дойл сильно меня задерживают. Ее направили ко мне из скорой без диагноза. В карте просто сказано: «боль в ногах и высыпания». К сожалению, ноги мы проходили за две недели до Рождества, и я был куда больше озабочен покупкой подарков и вечеринками, а также планами на следующий год. Пару лет спустя дерматологию постигла та же участь, поэтому участок моего мозга, который должен бы отвечать за ноги и сыпь, вместо этого хранит смутные воспоминания об университетских рождественских балах.

– Должна вам сообщить, – говорит она, снова уставившись в пространство, – что очень скоро ваша жизнь изменится.

– Это как-нибудь связано со сном? – интересуюсь я.

Она смотрит на меня невидящим взглядом. Уж не знаю, что там у нее с ногами, но все диагнозы, угрожающие жизни, я исключил, и эта чепуха с предсказаниями начинает меня раздражать.

Наступает утро, а вместе с ним безрадостная церемония обхода отделения с консультантом.

– О, классический случай, – бормочет он, бросив взгляд на ноги миссис Дойл.

Я таращусь на него.

– А, да. Правда? – замечаю в ответ.

Вот-вот меня разоблачат как полного невежду, но неожиданно миссис Дойл приходит мне на помощь.

– Флебит, – кивает она.

– Прощу прощения? – переспрашиваю я.

– Ну, вы же так сказали ночью, разве нет? – продолжает она, подмигивая мне. Я ничего такого не говорил, поэтому сильно удивлен.

– Да-да, совершенно верно, это я и имел в виду, – говорит консультант. Эта женщина и правда медиум: она прочитала его мысли. У меня по спине пробегает холодок.

Но тут миссис Дойл шепчет мне на ухо: «Моя сестра – врач. Я позвонила ей с утра, она и сказала про флебит. Но это наш с вами маленький секрет, правда?»

После обхода я возвращаюсь к миссис Дойл, чтобы поблагодарить ее за помощь, но она уже выписалась. Впрочем, раз она медиум, ей и так все известно.

Среда, 9 июня

– Ты очень ей понравился, – говорит Мэри 3.

– О да, она со вчерашнего дня только о тебе и говорит, – перебивает ее Мэри 1.

Мэри 2 кивает, поедая крекеры из пакета.

– Даже не знаю, как тебя благодарить, – говорит Мэри 1. – Я всегда говорила, что ты – мой любимый доктор.

– Ничего подобного, – заявляет со смехом Мэри 3, высыпая в рот оставшиеся крошки.

Постепенно из их привычной перепалки я начинаю понимать, что в понедельник в отделении скорой помощи осматривал мать Мэри 1.

– Помнишь, что ты ей сказал: что не надо волноваться. И еще очень понятно объяснил, почему у нее сердце не работает, как надо, – говорит Мэри 1.

Я медленно киваю и благосклонно улыбаюсь. Они решили, будто я знал, что передо мной мать Мэри 1, и отнесся к ней с особым вниманием. Я же, должен признаться, ничего подобного не делал.

– И сестры тоже знали, я уверена, потому что одна из них принесла ей чаю. Все были с ней очень добры.

Я не собираюсь лишать их последних иллюзий насчет кумовства в здравоохранении; правда, однако, заключается в том, что я даже не помню ту женщину, не говоря уже о нашем с ней разговоре.

В любом случае, все Мэри меня активно хвалят. Они убеждены, что я отлично полечил мать Мэри 1, и им это очень приятно. Они не жалуются, даже когда я передаю им кучу диктовки, которой хватило бы на месяц. Но когда я выхожу из кабинета, то вдруг осознаю: мы с сестрами обращались с ней, как с любым другим пациентом. На мгновение меня охватывает гордость за самого себя: кто-то порадовался, что именно я – его доктор. Да, я по-прежнему пугаюсь, по-прежнему порой не знаю, что делать, и не в любой ситуации могу найти выход. Но три Мэри, пусть ненамеренно, придали мне уверенности. Улыбаюсь сам себе. Тут срабатывает пейджер, и сестра начинает отчитывать меня за то, что я вовремя не подписал лист назначений.

Четверг, 10 июня

Снова скандал в буфете, и на этот раз я уже очевидец. Сначала никто не обратил внимания на то, как Любимчик подлетел к Руби и попытался выволочь ее в коридор. Она начала сопротивляться. Он продолжал тащить. Какой-то пациент вмешался, спросив, все ли с Руби в порядке и не надо ли вызвать охрану. В этот момент, поняв, что силой затащить Руби в уединенное место, где на них не будет пялиться половина больницы, ему не удастся, Любимчик плюнул на осторожность и начал злобно шептать ей что-то у всех на глазах. Руби никак не реагировала, разве что легкая улыбка пробежала по ее лицу, когда он, забывшись, заговорил практически в полный голос.

– Ты рассказала моей жене, маленькая сучка, – прошипел он.

– Она и так знала, просто не представляла масштабов, – негромко ответила Руби, наслаждаясь своим торжеством.

Любимчик явно был вне себя от гнева и сдержался лишь потому, что, обернувшись, увидел полный буфет людей, которые молча таращились на него, застыв с поднесенными ко рту вилками и ловя каждое слово. Он ничего не мог сделать, поэтому, развернувшись кругом, бросился прочь из буфета, едва не сбив с ног пожилую даму с подносом. Руби кокетливо улыбнулась, заплатила за свой сэндвич и вышла. На этот раз баклажанное рагу по воздуху не летало – ни намеренно, ни случайно. Вина за скандал полностью и целиком лежала на Любимчике.

Суббота, 12 июня

– Консервированная органическая вишня, да? – раздался голос из ниоткуда. Я поднял голову. Где-то мы с этим человеком встречались, но где?

Я слегка улыбнулся.

– Да, отлично подходит к овсянке, – ответил я, чтобы не выдать своей растерянности.

Потом, поколебавшись, добавил:

– Ну а вы? Как вы себя чувствуете?

Он не ответил, лишь вновь опустил глаза на банку. Я уже начал беспокоиться насчет своего выбора. Что это говорит обо мне? Я чувствовал себя словно на кушетке психоаналитика. В тележке у меня громоздилась куча моющих средств, которые я набрал в порыве вдохновения, намерившись в выходные как следует отмыть всю квартиру. Я заметил, что он тоже рассматривает их, пересчитывая количество бутылок. – Я не страдаю навязчивой тягой к уборке или чем-нибудь в этом роде, – пробормотал я. – Просто сегодня приехал на машине, вот и решил… тяжелые сумки…

Оба мы уставились на связанные вместе четыре упаковки одноразовых тряпок, которые я держал в руке.

– Специальное предложение, – попытался объяснить я.

У меня возникло странное чувство неловкости по отношению к этому человеку, как будто между нами произошло что-то неприятное. Я снова поглядел на него.

– Так странно, знаете ли, – заметил он, – видеть вас тут, не в больнице, а в обычном месте, в магазине.

Внезапно я вспомнил, кто он такой. Пару месяцев назад этот мужчина был моим пациентом. Он страдал биполярным расстройством, и его привезли в больницу после передозировки лекарствами. Он плюнул мне в лицо и обругал медсестру. Ему промыли желудок и перевели в психиатрическое отделение. Да-да, теперь я его узнал. Он женат, жена работает почтальоном. Данные карты обрывками всплывали у меня в голове. И правда, странно встретиться с пациентом в таком прозаическом месте. Мне стало немного за него неудобно: нечасто наталкиваешься на того, кто знает всю твою подноготную, кто видел тебя в сложный момент, но кто, по сути, чужой тебе человек. Неудобство испытывал и я, потому что, в каком-то смысле, теперь он узнал меня лучше и тоже увидел в неподходящий момент: в застиранной футболке и с растрепанными волосами.