Текст книги "Доверьтесь мне. Я – доктор"

Декабрь

Вторник, 2 декабря

Значительная часть моей жизни уходит на поиски снимков в отделении радиологии. За прошедшие пару месяцев эта процедура стала для меня, в каком-то смысле, психологической разгрузкой, в контрасте с исключительной непредсказуемостью медицины в целом. Отделение радиологии превратилось в убежище от больничных перипетий, и я даже привык к доктору Палаши, раньше внушавшему мне такой страх.

Вчера они с Максиной поругались из-за костей таза, которые, по ее словам, валялись у него в кабинете: факт, яростно отрицаемый доктором до тех пор, пока Максина не отыскала снимок, как обычно, за батареей. (Да-да, я понимаю, что со стороны подобный спор выглядит диковато.) Теперь она с ним не разговаривает и, в неявной форме, угрожает отказаться от перепечатки бумаг для его частных пациентов. Конечно, все мы знаем, что Максина недавно купила подержанную Alfa Romeo, так что нуждается в деньгах, но периодически баланс сил между ней и доктором Палаши требует пересмотра. Это своего рода ритуал, который они время от времени исполняют. На самом деле, ужасно мило. Как у супружеских пар, только без секса. Собственно – как у супружеских пар.

В общем, теперь доктор Палаши изо всех сил старается с ней помириться. «Позвольте я вам помогу», – говорит он раз за разом, пока она собирает снимки, рассыпанные по полу кабинета, тащит их к себе и нарочито громко швыряет на стол, чтобы разобрать.

– Хочешь чаю, Макс? – с нажимом спрашивает она, проходя мимо дверей доктора Палаши. Предпочитая не участвовать в их противостоянии, отрицательно мотаю головой. – Может, кому-то еще налить чаю, раз уж я его вскипятила? – громогласно вопрошает Максина, игнорируя кружку, которую доктор Палаши уже тянет к ней.

Он пожимает плечами и закатывает глаза, сам идя к чайнику и предлагая налить и ей тоже. Все заранее известно: поначалу она откажется, но он предложит ей вместе пойти в обед в кондитерскую купить пирожных, она согласится, и разногласия будут забыты. Я наблюдал это уже не раз. До чего славно.

Среда, 3 декабря

Даже не знаю, что смешнее: попасть в скорую с щеткой для волос в заднице или попытаться убедить врача, что ты «упал», пока расчесывался, подставил руку, чтобы смягчить падение, и щетка угодила прямиком туда. Ради одного этого стоило 6 лет потеть на медицинском факультете. Подобные случаи проходят под кодовым обозначением «1 %». Вместо того, чтобы написать на доске в приемном «парень с щеткой в заднице», что могло бы смутить нашего джентльмена, его обозначают процентом, который в человеческом организме приходится на гениталии. Кстати, довольно прискорбно – всего 1 %, совсем немного. Хотел бы я познакомиться с человеком, который это придумал.

Наверное, не стоило вам об этом рассказывать, ведь теперь, если вы вдруг окажетесь в больнице и увидите «1 %» на доске, то сразу поймете, о чем речь, то есть весь смысл нашей хитрости будет утрачен. Конечно, на самом деле тут нет ничего смешного. Очень глупо смеяться над несчастьями других, даже если те (что бы вам об этом ни наплели) произошли полностью по их вине. Делаю снимок: на нем, совершенно очевидно, щетка для волос, которая ухитрилась как-то развернуться и, похоже, прочно застряла. Зову Старую Кошелку.

– Ну слава богу, там не вантуз – они хуже всего.

Естественно, кто же будет совать себе в зад вантуз, когда вполне можно обойтись щеткой? От вантузов ведь сплошные неприятности. Могу себе представить, какие объяснения придумывают персонажи с вантузом: «Понимаете, я, без штанов, прочищал раковину, как все нормальные люди…»

Пациента отправляют в палату, готовить к операции по «обследованию» заднего прохода. После обеда на обходе Старая Кошелка сообщает мне, что щетка вышла довольно легко, но за ней обнаружились еще детали от LEGO. Об этом решили не упоминать, чтобы избавить беднягу от унизительных выдумок (видимо, вроде «я, без штанов, строил замок из LEGO, как все нормальные люди…»).

Когда мы доходим до его кровати, то обнаруживаем рядом с пациентом симпатичную даму лет семидесяти, которая встречает нас теплой улыбкой. Парень становится красным как рак при виде Старой Кошелки, но она, к ее чести, сразу все понимает и ведет свой доклад так, чтобы не указать в точности причину, по которой он оказался в больнице, и предмет, который она только что удалила. Пациент явно ей признателен, на лице у него читается облегчение. Мы делаем необходимые записи в карте и объявляем, что он может ехать домой.

И тут вступает его мать.

– Знаете, очень повезло, что его приятель Клод как раз был в другой комнате, когда это случилось, иначе даже не знаю, кто вызвал бы скорую помощь. Очень хороший друг этот Клод, правда? – говорит она, и, поднимаясь, чтобы собрать вещи сына, быстро, но совершенно недвусмысленно, подмигивает нам.

Четверг, 4 декабря

Флора, которая продолжает настаивать на том, что у нас должно быть хотя бы подобие человеческой жизни, несмотря на объединенные усилия всего мира держать нас на работе, организовала для нас троих поход в театр.

– Идемте, это же культура! – говорит она.

Раньше культура для меня означала оперу, балет, экскурсии, вечерние лекции в красивых залах, но с тех пор, как я вышел на работу, это слово вызывает в памяти только нечто, что выращивают в лаборатории из чьей-то мочи.

– Да ладно, будет весело! – настаивает она. – Французская авангардная танцевальная труппа. Показывают полностью женскую интерпретацию «Кориолана».

Я слишком устал, чтобы возражать, что означает, что я и правда очень устал. Договариваемся встретиться в театре в четверть восьмого вечера.

– Вы же не опоздаете, да? – с угрозой в голосе спрашивает Флора.

– Приложим все усилия, чтобы вовремя уйти с работы, – отвечает Руби.

Конечно же, в семь вечера мы с ней все еще в больнице.

– Черт, мы же опоздаем! – кричит мне Руби, пробегая мимо с банкой чего-то отвратительного.

Я уже собираюсь уходить, когда медсестра напоминает:

– Макс, ты забыл поставить внутривенный катетер мистеру Кацу на седьмой койке.

Закатываю глаза. На это уйдет не меньше 10 минут. Руби появляется из-за занавесок:

– Скорей, мы еще успеем, – шипит она, натягивая плащ.

Я бегу к мистеру Кацу и начинаю проталкивать ему в вену иглу. Попадаю с первого раза. Он стонет. Потом еще раз. Потом вскрикивает от боли. Гляжу на него, недоумевая.

– Все в порядке, катетер на месте, болеть уже не должно, – говорю я.

– Ох, сынок, дело не в иголке, в груди болит. А теперь еще и на руку перешло.

Всматриваюсь в его лицо: оно бледное и все в поту. Нащупываю пульс и бегу за электрокардиографом, чтобы проверить сердце. Кардиограмма показывает, что у мистера Каца инфаркт, отчего сердце обрывается у меня самого. Мы никуда не идем.

Час спустя мы с Руби добираемся до театра. Дожидаемся, пока Флора в антракт выйдет в фойе. Но ее нет. Мобильный не отвечает. Сидим с Руби в театральном буфете, болтая о работе, и тут Флора вбегает. Пораженная, видит нас.

– Простите-простите, задержалась на работе, – объясняет, запыхавшись. – Вы что, ждали меня тут все это время? Мне ужасно жаль. Я все сделала, чтобы уйти вовремя, но тут привезли одну женщину, и пришлось ее осмотреть, а потом другая позвала…

– Все нормально, – успокаивает ее Руби, – мы тоже только что пришли, тоже задержались.

– Ну, не страшно, – говорю я, – все равно идея была хорошая.

Мы решаем вместо второго действия пойти поужинать.

Так сложно что-то организовать в вечернее время, что я уже не уверен, стоит оно того или нет. Однако перспектива провести следующие 40 лет, вырубаясь по вечерам перед телевизором с бокалом розового, меня пугает. Что бы мы ни запланировали, все срывается. По дороге до ближайшего ресторана утешаюсь тем, что хуже, чем пропустить авангардную полностью женскую версию «Кориолана», было бы все-таки попасть на нее.

Пятница, 5 декабря

Миссис Шеппард сегодня умерла, и печаль от ее смерти для меня смешивается с ужасом от того, что все мы, каждый по-своему, виноваты в ее смерти. Под всеми я имею в виду и вас тоже.

Миссис Шеппард поступила в больницу для плановой операции по удалению опухоли. Поначалу она пошла на поправку: шов заживал, и она уже ходила по отделению. Затем, внезапно, ее состояние стало ухудшаться, и рана открылась вновь. Организм не откликался на лечение, и анализы подтвердили наши опасения – в ране развился метициллинрезистентный золотистый стафилококк. В последнее десятилетие такие случаи в Англии и Уэльсе заметно участились. Метициллинрезистентный золотистый стафилококк, или MRSA, – это разновидность Staphylococcus aureus, в целом безобидной бактерии, присутствующей у всех людей на коже, но выработавшей сопротивление к антибиотику пенициллиновой группы метициллину. Несмотря на то, что эта бактерия есть практически у всех на коже, при попадании в глубокие раны она может выйти из-под контроля и вызвать инфекционное заболевание, очень тяжело поддающееся лечению. Систему здравоохранения регулярно призывают «взять на себя ответственность» за распространение MRSA.

Но так ли виновато здравоохранение? Политики убеждают общественность, что все дело в чистоте больниц. Однако с тех пор, как я сам начал работать, пришел к выводу, что не все так просто. Распоряжение о привлечении для уборки сторонних клининговых компаний ничем не помогло. Наши уборщики не являются сотрудниками больницы, и поэтому не отвечают за свою работу. Да и в любом случае колонии MRSA требуется всего 3 часа, чтобы заново поселиться в отделении, так что для гарантированного уничтожения бактерии требуется практически постоянное очищение всех поверхностей. А причина существования MRSA – далеко за пределами госпиталя.

Каждый раз, когда бактерии сталкиваются с антибиотиком, они мутируют, чтобы выжить. Чем чаще происходит этот контакт, тем больше вероятность возникновения резистентности. Когда люди настаивают, чтобы им выписывали антибактериальные препараты при легких инфекциях или в случае вирусного заболевания, они способствуют этому. Также, многие, кому назначают антибиотики, не пропивают курс полностью, и бактерии, которые не погибли, мутируют, становясь резистентными. Я знаю, что спрос на дешевое мясо промышленного разведения приводит к использованию антибиотиков, помогающих подавлять инфекции у скота, что тоже способствует возникновению резистентности. Собственно, нынешняя волна MRSA вызвана событиями десятилетней давности, когда антибиотики широко использовались в животноводстве для стимуляции роста.

Все это – основные причины распространения MRSA, но также верно и то, что заражаются им ослабленные пациенты в госпиталях. Однако не от докторов – известно, что около половины заражений происходит от посетителей, которые не моют руки до и после того, как навестят больного. Если бы люди делали это всегда, распространение инфекции можно было бы остановить. Так что прежде чем набрасываться с обвинениями на систему здравоохранения, следует осознать, что ответственность за распространение MRSA лежит на всех нас.

Понедельник, 8 декабря

Руби изо всех сил старается выбить для мистера Гранта компьютерное сканирование брюшной полости, которое – он настаивает – надо провести непременно сегодня. Она висит на телефоне в дежурке, препираясь с отделением радиологии, пока я проверяю результаты анализов крови, но ей что-то не везет. Для ее пациентов нет ни единого свободного окна. Тут входит Льюис и, подслушав разговор, предлагает попытаться вместо нее.

– Мне самому надо договориться о паре снимков, так что все равно придется туда идти, – говорит он с чарующей улыбкой.

Мы с Руби удивленно таращимся на него.

– Доктор Палаши ни за что не согласится. Нет никаких убедительных причин, почему их нельзя отложить на завтрашнее утро, – объясняет Руби.

Льюис качает головой и берет запрос у нее из рук.

– Считай, дело сделано.

Двадцать минут спустя Руби на пейджер приходит сообщение из отделения радиологии: доктор Палаши согласился принять ее пациента в обеденный перерыв. Как Льюис это делает? Оба мы стоим, уставившись друг на друга, в недоумении.

– Ладно, – говорю я, складывая в стопку собственные запросы на рентген, – у Льюиса, похоже, появилась новая обязанность.

Среда, 10 декабря

– Ваш Льюис очень приятный парень, правда? – говорит Максина, пока мы с ней совершаем традиционное паломничество за святым Граалем, то есть описаниями снимков, необходимыми для операций на следующей неделе.

– Ну да, симпатяга, – отвечаю я.

– В последнее время он часто тут бывает, – добавляет Максина с легкой улыбкой.

– Правда? – говорю я, перебирая конверты и не придав должного значения ее словам.

– Наверное, это потому, что его консультанты требуют делать снимки практически каждому, кто входит к ним в дверь, – замечаю я и роняю стопку конвертов на пол.

Максина приседает на корточки, чтобы помочь мне их подобрать.

– Да, наверное, причина в этом, – поддакивает она, снова едва заметно улыбаясь. – И отнюдь не в докторе Палаши, – добавляет она, искоса поглядывая на меня.

– Ты хочешь сказать… Льюис и доктор Палаши… – переспрашиваю я, потрясенный. – Поверить не могу! Да нет, ты выдумываешь.

– А тебе самому не кажется странным, что Льюис получает описания всех своих снимков вовремя? Что доктор Пи никогда не теряет их, а? – явно довольная собой, заявляет она.

– Да что тут, все со всеми, в этом госпитале, да?! – возмущаюсь, чувствуя себя слегка обойденным.

– Почему? Ты знаешь еще про кого-то? – возбужденно спрашивает Максина.

– Ну, вот Руби… – но тут я замолкаю, чтобы не распространять про нее слухи.

Максина неодобрительно надувает губы.

– О! Неужели все-таки связалась с этим своим мерзким консультантом? У него каждый год роман с девчонками-интернами. Помяни мое слово, она об этом пожалеет. Надоест ему, и он ее бросит, как всегда.

Я беспомощно пожимаю плечами.

– Ты что, ревнуешь? У всех вокруг любовь, – замечает она.

В ответ я заливаюсь краской.

– Ну, если хочешь немного поразвлечься сегодня вечером… – начинает Максина, хохоча и склоняясь через стол поправить мне галстук.

– Я подам на тебя в суд за сексуальные домогательства, – говорю я, сгребая со стола снимки, и выскакиваю в коридор.

– Симпатичная задница! – кричит она мне вслед.

Оглянувшись, вижу, как Максина, гогоча, посылает мне воздушный поцелуй.

Пятница, 12 декабря

– Эй, ты! – кричит кто-то мне в спину, когда мы с Суприей проходим по отделению. – Я это есть не буду!

Оба мы, удивленные, оборачиваемся.

– Простите, доктор, это я не вам, а сестре.

Обмениваемся с Суприей недоумевающими взглядами.

– Какой сестре? – спрашиваю я.

– Вот ей, – кивает он в сторону Суприи.

Уже не в первый раз Суприю принимают за медсестру, и ей это начинает надоедать. Мужчина быстро сознает свою ошибку.

– Прости, красавица, я думал, ты сестра, – говорит он слегка смущенно.

– Вот и нет, я врач, – огрызается она в ответ, – и тут не ресторан, так что ешьте то, что дают.

Я уже готовлюсь к потоку ругательств, но вместо этого он улыбается.

– Ну конечно, доктор. Извините.

Он переводит взгляд обратно на меня и откидывается на подушку, а мы с Суприей идем дальше.

Одно из преимуществ должности врача заключается в том, что даже отчаянные грубияны ведут себя с нами вежливо. Стоит перед твоей фамилией появиться приставке «доктор», как к тебе начинают относиться с уважением. Не всегда, но в большинстве случаев. Превратившись в пациентов, самые злобные и отталкивающие персонажи становятся очаровательными и любезными и лезут из кожи вон, чтобы тебе понравиться. Те, кто в обычных обстоятельствах потребовал бы у тебя кошелек, бегут за тобой по отделению, чтобы сказать «с добрым утром». Конечно, бывают и исключения: пару раз мне приходилось вызывать охрану к проблемным пациентам, решившим, что лучший способ привлечь мое внимание – ткнуть мне в лицо кулаком.

К несчастью, в экстренных случаях больничная охрана не очень-то спешит на зов. Стоит припарковать машину в неположенном месте, как они слетаются целой стаей, но, если тебя прижимает к стене пьяный детина вдвое выше и тяжелее, который явно предпочитает чтению кулачные бои, они куда-то пропадают.

В подобных ситуациях гораздо лучше вызвать медсестру. Сестры ежедневно сталкиваются с драчливыми пациентами и прекрасно умеют им противостоять. Мне приходилось видеть сестер, которые усмиряли здоровых мужиков вдвое крупнее меня, даже не вспотев. Сестры не только помогают нам справляться с дебоширами, но и снабжают сведениями о том, что в действительности творится в палатах. Да, врачей пациенты уважают больше. Но без сестер больницы просто не могли бы существовать. Именно сестры подсказывают мне ответы на вопросы Старой Кошелки или мистера Баттеруорта во время обходов, и они же не говорят ни слова, когда Дэниел приписывает себе какие-нибудь их заслуги. Сестры день за днем работают с пациентами, но не получают и малой доли того уважения, которого заслуживают, ни от больных, ни – вот уж точно – от докторов. Если кто в больнице и уважает сестер, то это интерны.

Без сестер ни один интерн не продержался бы и пары дней. Они знают не только то, где находятся все нужные инструменты, но и как ими пользоваться. Для интерна в новинку работа в больнице, а сестры тут уже все повидали, и, если ты им понравишься, они постараются уберечь тебя от ошибок. А еще, если ты им понравишься, тебе будут заваривать чай. Одна сестра, Андреа, даже делает мне сэндвичи, когда я работаю в ночную смену.

Сегодня, проходя по приемному, я внезапно подвергся нападению мистера Эллиса. Он был крайне недоволен. Перед тем он подрался и получил сильный удар по голове. Поскольку в больницу его доставили все еще пьяным и агрессивным, было решено подержать пострадавшего в зале ожидания, чтобы он немного пришел в себя.

– Я тут полночи дожидаюсь, так что мне надо, чтобы кто-нибудь осмотрел меня прямо сейчас! – кричит он мне в лицо, стоя слишком близко.

Я пытаюсь его утихомирить, но он распаляется еще сильней и хватает меня за галстук. В этот момент хочется позвать маму, но вместо нее откуда ни возьмись появляется Андреа. Несмотря на крохотный рост, она решительно берет ситуацию в свои руки.

– Да как вы смеете так разговаривать с доктором?! – рявкает она, уводя его по коридору.

Минут двадцать спустя Андреа возвращается.

– Думаю, он достаточно успокоился. Теперь можете его осмотреть.

Мистер Эллис тихонько сидит в боксе.

– Простите, доктор, я не хотел вам грубить. Просто не люблю больницы, вот и распсиховался.

Пораженный такой трансформацией, я осматриваю его голову, а когда, закончив, собираюсь уходить, он снова обращается ко мне:

– Пожалуйста, поблагодарите от меня ту медсестру. Она молодец. Заслуживает уважения.

Тут я с ним полностью согласен.

Суббота, 13 декабря

Дежурю в выходные. На прошлой неделе в отделение на каталке привезли миссис Фрейзер. Ей за сорок, голова ее неудобно лежит на боку, а глаза словно перекатываются взад-вперед. Пять лет назад ей поставили диагноз – прогрессирующий надъядерный паралич. Одна рука безжизненно свисает с постели. Сорочка мокрая от пота, и когда я наклоняюсь послушать ее сердце, то слышу, как она с трудом выговаривает: «Дайте мне умереть».

Потом, словно разозлившись, отворачивает от меня голову. Через пару минут приходит мистер Баттеруорт. Она пытается повторить свою просьбу.

– Что она говорит? – спрашивает мистер Баттеруорт.

– Просит нас позволить ей умереть, – бормочу я в ответ.

Миссис Фрейзер перевели из терапии в хирургию из-за повторяющихся инфекций дыхательных путей: дело в том, что мышцы горла у нее постепенно отказывают. Предполагается, что во время операции ей поставят прямо в желудок трубку, через которую ее можно будет кормить, избежав при этом проблем с глотанием и связанных с ними рисков – вот для чего она здесь.

– Дайте мне умереть, – шепчет миссис Фрейзер снова. Ей явно требуется огромное усилие, чтобы произнести эти несколько слов.

Я стою рядом, пока мистер Баттеруорт объясняет, какие последствия для нее может иметь отказ от хирургического вмешательства. На следующий день то же самое повторяет ей мистер Грант, консультант Руби, пытаясь убедить миссис Фрейзер согласиться на операцию. В следующие несколько дней ее осматривают и уговаривают еще несколько врачей, в том числе психиатров. Она стоит на своем: ей не нужна операция, и она хочет умереть.

Я всякий раз нахожусь поблизости: делаю записи в карте и думаю, до чего мне хотелось бы удовлетворить ее желание. Разве это жизнь? Запертая в своем постепенно отказывающем теле, она прекрасно сознает, что впереди у нее лишь мучительная агония, но положить конец страданиям не в ее власти. Два года назад, еще до того, как стала полным инвалидом, миссис Фрейзер пыталась покончить с собой, но у нее не получилось.

Мое отношение к данной теме довольно сложное. Как врач, я должен облегчать страдания пациентов, но иногда это означает помогать им уйти из жизни. Часть меня активно выступает за эвтаназию. Я рад, что есть страны вроде Швейцарии, куда такие люди могут поехать. Этика – не мой конек, так что я предпочитаю избегать рассуждений о морали и питаю искреннее уважение к услугам, которые там оказывают. Но при мысли о том, что то же самое может быть разрешено в Великобритании, у меня возникает странное и, пожалуй, нелогичное ощущение внутреннего дискомфорта. Одновременно я не могу смириться с тем, что живу в обществе, где такие люди, как миссис Фрейзер, вынуждены бесконечно долго терпеть свои мучения.

В четверг миссис Фрейзер перевели из хирургии обратно в терапию. Сегодня, после обхода со Старой Кошелкой, я столкнулся с одним из тамошних врачей и спросил, как у нее дела. Он сказал, что у нее опять развилась инфекция. Прошлой ночью, после нескольких лет тяжелейших страданий, миссис Фрейзер получила, наконец, то, что хотела.

Понедельник, 15 декабря

После обхода мы с Руби сбегаем на короткий перекур и встречаем доктора Палаши, пыхающего сигаретой. Для интернов такие моменты дороже золота – застать врасплох ничего не подозревающего консультанта в неофициальной обстановке. За то время, что курится одна Benson & Hedges, мы договариваемся обо всех снимках на сегодня, он комментирует рентгеновский снимок грудной клетки, который оказался у Руби с собой и по которому ей требовалось его мнение, и соглашается еще раз поискать результаты сканирования мозга, которое я назначил, но описания пока не получил. Если бы не счастливый случай, мы оба провели бы утро, отлавливая рентгенологов по всей больнице и выслушивая их возмущенные тирады насчет того, как мы им помешали. Здесь же мы обсудили все насущные вопросы как взрослые цивилизованные люди, и теперь доктор Палаши просто обязан нам помочь и проследить, чтобы нашим пациентам вовремя сделали нужные снимки.

В общем, нашему здоровью курение, может, и вредит, зато здоровью наших пациентов оно точно на пользу.

Среда, 17 декабря

Навыки тайм-менеджмента – одна из тех вещей, которые с гордостью указывают в отдельной графе в резюме вместе со знанием иностранных языков и водительскими правами. Однако если ты врач, ты никак не управляешь своим временем, потому что оно съедается всякими совершенно непредсказуемыми неожиданностями. Каждое утро после обхода я с армейской точностью планирую свой рабочий день, но эти планы неизбежно рушатся, потому что огромное количество неотложных дел приходится включать в список того, что надо закончить перед уходом. Хотя время в медицине на вес золота, на каждую манипуляцию уходит вдвое дольше запланированного, что дополнительно осложняет ситуацию. Количество бланков, которые надо заполнить, внезапно утраивается, рентгеновские снимки теряются, а пациенты опаздывают на осмотр.

Весь день я ношусь сломя голову, отчаянно стараясь успеть переделать все, что перечислено в моем списке, но тут сестра просит меня поговорить с миссис Физерс. Ее должны выписать домой, но перед этим она хотела бы задать мне несколько вопросов. Издаю громкий стон. Я и так уже отстал от графика, а теперь кто-то хочет о чем-то меня спросить. Без пациентов моя жизнь была бы куда легче. Напоминаю себе, что пошел учиться на врача, потому что хотел помогать людям, а не заполнять карты, и прямо сейчас пациентка нуждается в моей помощи.

Захожу в палату к миссис Физерс. У нее рак груди, и несколько дней назад мистер Прайс ее прооперировал.

– Хирург, похоже, вполне доволен результатами, но… – голос ее слабеет.

Я задергиваю шторы вокруг ее кровати и присаживаюсь на край.

– Дело в моем муже, – говорит она. – Мне очень неловко отнимать у вас из-за этого время, но, похоже, он просто не может на это смотреть. Говорит, грудь выглядит неправильно и соска больше нет.

Сглатываю слюну.

– Вы не поговорите с ним, доктор?

К такому я точно был не готов. Мне надо назначать рентгены, готовить выписки, диктовать письма.

– Конечно, я поговорю, – отвечаю ей.

Несколько минут спустя приходит мистер Физерс.

– О, все в порядке, доктор, не беспокойтесь, – заверяет он меня, но по его лицу видно, что это не так.

– Слушайте, я собирался выпить чаю, так почему бы нам не спуститься вместе в буфет и там немного не поговорить? – предлагаю я, и он соглашается.

Я сижу напротив него за столом и понимаю, что никак не могу обратить время вспять, вернув те дни, когда у его жены не было рака. Я знаю, что и он это знает. И просто хочет, чтобы кто-нибудь уделил ему пару минут. Да, операция прошла успешно, но шрамы для него – вечное напоминание о том, что его жена болела, что она едва не умерла и что он ничего не мог сделать, чтобы ее спасти. Ему кажется, что их жизнь никогда не будет прежней. К тому моменту, когда мы с ним заканчиваем беседу, мне следует быть уже на пути к дому. Однако разговор с мистером Физерсом куда важнее, чем заполнение бланков. Пока он получает у сестер обезболивающие для жены, я заглядываю к миссис Физерс, чтобы попрощаться.

– Большое вам спасибо, доктор. Уверена, что разговор с вами пошел ему на пользу. Постепенно все встанет на свои места, просто на такие вещи требуется время, – говорит она.

Я в ответ киваю головой и отправляюсь разбираться с остальными делами, которые должен закончить, прежде чем уйти домой.

Пятница, 19 декабря

Несмотря на все сплетни и намеки, я до сих пор не слышал версию Руби касательно их отношений с Любимчиком Домохозяек. Сегодня я вышел за корпус радиологии покурить и там, в ярком утреннем свете, заметил их за мусорными баками, причем стояли они чуть ближе друг к другу, чем это принято. Мгновение поколебавшись, я подошел поздороваться. Любимчик окинул меня своим обычным высокомерным взглядом, который я немедленно ему вернул. Он затушил сигарету и обратился к Руби, намеренно развернувшись ко мне спиной:

– Значит, увидимся позже.

Сказав это, определенно с намеком, Любимчик гордо удалился.

Некоторое время мы с Руби постояли в неловком молчании, но потом я решился и спросил напрямую:

– Вы с ним встречаетесь?

– В каком смысле? – удивилась она, но лицо ее выдавало тот факт, что она прекрасно понимает, в каком.

– Ты с ним спишь? Ну же, Руби, мы с тобой дружим уже тысячу лет. Я прекрасно знаю, что у вас происходит. Ты спишь с ним, так ведь?

Она вздохнула.

– Ну ладно. Да. Слушай, я собиралась тебе обо всем рассказать, но ты бы точно этого не одобрил да еще и он взял с меня обещание держать язык за зубами. Сказал, это будет выглядеть непрофессионально, – поспешно объяснила она.

– И был, черт побери, совершено прав. Руби, это плохой парень. Он крутит романы со всеми девушками-интернами. Поверить не могу, что и ты тоже попалась.

Она посмотрела на меня с прищуром.

– А ты откуда знаешь, что он раньше спал с интернами? Ты что, с кем-то об этом говорил?

Я сразу впал в панику при мысли о том, что сейчас должен буду ей поведать о сплетнях про нее и Любимчика, гуляющих по всей больнице, и о том, что да, я тоже ее обсуждал. Но тут, пока я соображал, что ответить, пейджер Руби пронзительно заверещал.

– Слушай, мне надо бежать, наверное, в операционных хотят узнать список пациентов мистера Гранта на сегодняшнее утро. Прошу, Макс, только никому не рассказывай!

Я кивнул головой. Руби развернулась, собираясь уходить, но вдруг передумала.

– Макс, он правда мне нравится. Тут ведь бывает очень тяжело, ты и сам знаешь. Приходится работать с этим придурком Грантом, который меня на дух не переносит, и совсем не остается времени на себя. Я страшно устаю от этой бесконечной гонки, а с ним могу забыть про больницу и немного расслабиться. Понимаю, со стороны он кажется немного заносчивым, но когда мы вместе, я чувствую себя особенной. Так здорово ощущать, что ты кому-то по-настоящему нужна!

Ее пейджер снова засигналил.

– Похоже, ты нужна очень даже многим, – сказал я.

– Ты понял, что я имела в виду. Благодаря ему это все становится более… – она запнулась, подбирая слово, – …ну, сносным.

Руби улыбнулась и пошла к приемному. Помахав мне рукой, скрылась за вращающимися дверями. А я так и остался стоять, размышляя о том, что я, может быть, ошибаюсь и что Любимчик, может быть, не так уж плох, раз Руби с ним счастлива. Может быть.

Суббота, 20 декабря

Я понимаю, что продавец в магазине плохо представляет себе мой образ жизни, стоит ему произнести первую фразу:

– А каким увлажняющим кремом вы пользуетесь сейчас?

Присматриваюсь к выражению его лица – это что, шутка, «между нами мальчиками»? Он и глазом не ведет.

– Ну, – начинаю я, чувствуя себя школьником, объясняющим, почему он не сделал домашнее задание, – вообще-то я не особо часто пользуюсь увлажняющим кремом, понимаете ли…

Взгляд у него такой, будто я поразил его в самое сердце.

– Но все-таки, с какой периодичностью вы его наносите? – настаивает он.

– Хм… в общем и целом довольно редко. Собственно, я бы даже сказал… – делаю паузу, – никогда.

Его рука непроизвольно взлетает к горлу.

– Слушайте, мне не нужен увлажняющий крем, я хочу купить какую-нибудь пенку для умывания или что-то в этом роде, и все.

В магазин косметики меня привело желание чуть меньше, чем теперь, походить на труп. Я надеялся, что смогу компенсировать 5 месяцев полного пренебрежения своей внешностью значительным финансовым вливанием, купив нечто, чем вымою лицо и стану выглядеть лучше. Однако все оказалось не так-то просто.

– Смотрите, вот в этой содержатся природные флавоноиды, придающие коже свечение и в то же время не загрязняющие поры, – говорит он, протягивая мне тюбик.

Судя по тому, чему нас учили на латыни и биологии, его слова – полная чушь. Покупаю два флакона: увлажняющую пенку и крем для глаз.

Воскресенье, 21 декабря

Умывшись и намазавшись своими приобретениями вчера перед сном и сегодня утром после душа, я немного обескуражен отсутствием видимого эффекта от флавоноидов и обогащенных витаминами микрокристаллов. Конечно, я не совсем понимаю, в чем он должен проявляться, зато сразу замечаю, что оба средства слегка попахивают кошачьей мочой. Очень-очень дорогой кошачьей мочой.