Текст книги "Красный свет"

– Оправдываете солдат? Благородно… Отчего не оправдать? Например, лейтенанта Гуго Примоцека оправдали, освободили в 1945-м. Гуго отличился подо Ржевом, подбил 24 советских танка, отличная работа. А всего на его счету 60 русских танков – сгорели как свечки, вместе с экипажами. И Гуго отпустили на свободу. Он же просто солдат. Или Ойген Кениг, генерал-лейтенант, тоже достаточно поубивал русских подо Ржевом – и тоже на свободе с 1945-го, благополучно прожил еще 40 лет. Вольно вам чтить героев Ржевской битвы. Я-то лично ценю храбрость подо Ржевом, на то имею причины.

– Солдаты! Поймите наконец – солдаты!

– А вот генерал Ангелис, осужденный за военные преступления, и освобожденный в 1955-м? Сто боевых вылетов в составе легиона «Кондор» над Испанией в 1937-м. Знаете про «Кондор»? Бомбил Сталинград и Горький. Стер завод ГАЗ с лица земли – вместе с рабочими, естественно. Что его освободили в 1947-м, это понятно. Знаете ли, чем он занимался после войны? Служил в звании полковника в штабе НАТО в Париже.

– Значит, его знания пригодились союзникам!

– Бесспорно так! Для борьбы с тем же самым коммунизмом. Барон не менял убеждений.

– Коммунизм значительно хуже нацизма, – сказал Халфин. – Это уж, извините, моя область! По этому вопросу – будьте добры, обращаться ко мне!

В руке у моего гостя пухлая книжка, он с гордостью сообщает, что это – лишь первый из трех томов правдивой истории России, которую он написал под патронажем американских учебных программ; то есть, я хотел сказать, на деньги, выданные американскими спецслужбами. Правда, мой гость считает, что за книжку ему платил университет. Но университет получал свои деньги у конгресса США, а конгресс брал деньги из бюджета спецслужб. Так уж заведено в России: эмигранты начинают с разоблачений, а заканчивают сотрудничеством со спецслужбами. Некогда беглый писец Посольского приказа Федор Котошихин сочинял разгромную историю Государства Российского, прячась при дворе шведского короля и живя на шведские деньги. То была блистательная карьера при дворе – многие (в том числе Халфин) ссылались на Котошихина – и платили писцу щедро. Правда, кончил борец с восточным варварством плохо: на площади Стокгольма беглому писцу отрубили голову за бытовое преступление – он в пьяном виде зарезал хозяина своей квартиры. Итак, о чем это мы? Ах да, обсуждаем праведную денацификацию.

– Не будем осуждать простых солдат, – сказал Ройтман растерянно; я видел, что он смущен. – Вы ведь назвали нам имена служак… офицеров армии…

– Вы правы, я пока говорил про вермахт, – согласился я, – говорил про вермахт, поскольку придерживаюсь мнения, что вина распределена равномерно на всех; но извольте, расскажу и про войска СС. Отто Абец, бригаденфюрер СС, занимался массовыми депортациями евреев из Франции; осужден на 20 лет каторжных работ; освобожден в 1954-м. Эрих фон дем Бах, обергруппенфюрер СС, по его инициативе (совместно с Вигандтом) создан лагерь смерти Освенцим, то есть Аушвиц, как говорят германцы. С мая 1941-го и по 1944 год – высший руководитель СС и полиции в Центральной России. Уполномоченный Гиммлера по борьбе с партизанами на востоке. После казней евреев в Риге, когда убили в один день 35 тысяч человек, фон Бах сказал: «Больше евреев здесь не осталось», – но действительность оказалась сурова: ему еще пришлось потрудиться. Организатор массовых казней в Минске и Могилеве. Подавлял Варшавское восстание. Как говорят, после подавления восстания казнил до 200 тысяч человек. До 1950 года находился в заключении. А в 1951-м Мюнхенский суд по денацификации приговорил фон Баха к десяти годам общественных работ. То есть он жил в своем доме, пил кофе, гулял с собакой. Герман Беккер, группенфюрер СС, организатор массовых арестов евреев в Польше. Умер своей смертью, на свободе, в собственном доме в Торгау в 1974 году. Готлиб Бергер, обергруппенфюрер СС, способствовал вербовке с СС уголовников. Выпустил учебник «Недочеловек», в котором обитатели России – то есть вы, господин Ройтман, в том числе, и вы, господин Халфин, – характеризовались как существа, находящиеся на уровне развития ниже животного. Руководитель всей службы по делам военнопленных Германии – понимаете? Американским военным трибуналом в Нюрнберге приговорен – по обвинению в уничтожении евреев – к 25 годам тюрьмы. Освобожден в 1951-м. С 1952-го выпускал неофашистский журнал «Национ Ойропа».

– Замечательно, что он мог выпускать журнал! – сказал Халфин. – Я приветствую свободу печати… Это, во всяком случае, не был журнал «Коммунист»… а в Советском Союзе никто не арестовал Молотова, коммуниста и демагога.

– Вы правы, – сказал я и продолжил: – Гуго Блашке, бригаденфюрер СС, в его ведении были стоматологические службы концентрационных лагерей. Блашке занимался сбором золотых коронок и зубных протезов – выдергивали у заключенных, перед тем как убить. В 1948 году Блашке был освобожден, а после войны имел собственную стоматологическую практику в Нюрнберге. Ваши друзья у него не лечились? Говорят, прекрасно протезировал.

– Не надо, – сказал Халфин, – передергивать.

– Передергивать – что? Зубы? Иосиас Вальдек-Пирмонт, обергруппенфюрер СС, генерал войск СС, сын князя Вальдек-Пирмонта и принцессы Шаумбург. Состоял комендантом концлагеря Бухенвальд. Комендант Бухенвальда – заметная фигура, правда? На бухенвальдском процессе в Дахау приговорен к пожизненному заключению. Потом срок был сокращен до двадцати лет. А в 1950 году его освободили. Умер он спустя 17 лет, в 1967-м, в собственном замке, там же, где и родился – в Шлосс Шаумбург, в Арнользене, в родовом гнезде. Может быть, знаете: Везерские горы.

– Это где? – заинтересовался Ройтман.

– Я вам покажу на карте… Интересуетесь? Думаю, там можно прикупить недвижимость. – Ройтман нахмурился, и я понял, что он совсем не богат; тем лучше, значит, в нем еще сохранилась способность к действию. – Якоб Верлин, оберфюрер СС. Находился в правлении «Даймлер-Бенц» с 20-х годов, личный друг Гитлера, снабжал его деньгами, помогал партии. Возглавил концерн «Даймлер-Бенц» и был инспектором автомобильного дела. Уже в 1949 году вновь входил в правление «Даймлер-Бенц». Ничего для Верлина не изменилось.

– Автомобильная промышленность, – сказал Халфин примирительно и всплеснул вялыми руками. – Не хватало судить автомобилистов!

– Карл Вольф, оберстгруппенфюрер СС и генерал, полковник войск СС. Участвовал в создании СС. Руководил отправкой евреев из Варшавы в Треблинку, лагерь уничтожения. По распоряжению Вольфа уничтожено 300 тысяч евреев. Встречался в Цюрихе с Аленом Далласом, пытаясь заключить сепаратный мир. Освобожден в 1949 году. Правда, в 1964-м арестован вновь (спустя 15 лет мирной жизни), Мюнхенский суд предъявил Вольфу обвинение в убийстве евреев – 300 тысяч жертв. Приговорен к 15 годам заключения, однако в 1971-м ему вернули свободу. Умер Вольф в собственном доме в Розенхайме, в Баварии, в 1984 году. Он пережил Брежнева и чуть не пережил Советскую власть.

– Уверен, он раскаялся в ошибках молодости, – сказал Халфин.

– Карл Генцкен, группенфюрер СС, генерал лейтенант войск СС. Шеф санитарной службы войск СС. Директор надзора за медицинским персоналом в концентрационных лагерях. Без его санкции не мог проводиться ни один медицинский опыт над заключенными. На процессе по делу медиков в Нюрнберге признан виновным в проведении бесчеловечных экспериментов, повлекших смерть многих заключенных. Приговорен к пожизненному заключению. В 1951-м срок снижен до 20 лет. В 1955-м Генцкен выпущен на свободу.

– Тоталитаризм, – Ройтман говорил сдавленным голосом, – согласно Ханне Арендт…

– Отто Гофманн, обергруппенфюрер СС, генерал полиции и генерал войск СС. С 1939 года начальник службы проверки расовой принадлежности, RuSHA. Организовывал массовые депортации населения с оккупированных территорий. Участвовал в работе Ванзейской конференции по выработке окончательного решения еврейского вопроса. Это он предложил стерилизовать «полукровок». В Нюрнберге приговорен к 25 годам заключения. В 1951-м приговор смягчен до 15 лет. В 1954-м выпущен на свободу. Работал в торговле, умер в 1982 году, проведя последние 28 лет в комфорте и уважении. Леопольд Гуттерер, бригаденфюрер СС. Работник прессы, сотрудник Геббельса, организатор нацистских маршей. В 1948-м освобожден, стал директором театра в Аахене. Умер в 1996-м, долгая жизнь! Вильгельм Коппе, обергруппенфюрер СС, генерал полиции и генерал войск СС. С 1939-го по 1943-й высший руководитель СС и полиции в Познани. Создатель концлагеря Хелмно, где уничтожено 320 тысяч человек. Возглавил уничтожение еврейских гетто на территории Польши. После войны мирно жил в Германии, был арестован лишь в 1960 году. Прошел денацификацию, амнистирован в 1965-м. Мирно дожил до восьмидесяти лет – скончался в Бонне, в 1976-м. Геррет Корземанн, группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции. Руководитель СС и полиции в Ровно, затем в Ростове. Организатор террора против евреев и сочувствующих партизанскому движению. После войны приговорен к 18 месяцам тюремного заключения, а с 1949 года мирно проживал в Мюнхене. Эрхард Крегер, оберфюрер СС. Уроженец Прибалтики, балтийский немец. Командовал айнзацкомандой № 6 в составе айнзацгруппы «C», проводил массовые расстрелы мирного населения на юге России. Затем руководитель Германской службы в Париже. Затем – управление СС при генерале Власове. Мирно жил после войны, а в 1969-м приговорен судом Тюрингии (в рамках денацификации) к трем годам и четырем месяцам заключения. Отпущен на свободу быстро. Умер в 1987-м в Риге – перед смертью вернулся в освобожденную от коммунистов Ригу – в 1987-м Рига уже практически освободилась. Сентиментальный человек.

– Не понимаю, – сказал Халфин, – для чего вы это рассказываете? Как не надоест? Неприятно слушать такие подробности.

– Что вы, – любезно возразил я, – разве это неприятные подробности? Я еще не перешел к биографиям эсэсовцев из соединения «Мертвая голова», обслуживавших лагеря уничтожения. Там неприятных подробностей больше. Карл Вольф лично не душил евреев «Циклоном Б». Те, о которых я еще не рассказал, они душили лично. Или закапывали евреев в землю живыми. Скажем, охранница из Майданека по прозвищу Майданекская Кобыла – она сапогами затаптывала худых евреев. Однако умерла эта женщина на свободе.

– Довольно! – резко сказал Ройтман. Наконец-то я добился того, что он заговорил громко. Я хотел, чтобы он испытал боль, я провоцировал их. Я хотел, чтобы этот толстый синещекий господин вспомнил, что он еврей. Я добивался того, чтобы он понял, что окружен врагами. Проснись, Ройтман, – ты в опасности! Он и впрямь возбудился. – Да, было страшно! Я вам расскажу про сталинские лагеря – вы с ума сойдете от страха.

– Нет, – сказал я ему. – С ума я однажды не сошел, когда был повод. Значит, уже не сойду. И про сталинские лагеря я знаю лучше вас. Могу рассказать подробно. Хотите? Николай Кузанский уверял, что познание дается через сравнение.

– Факты можно изложить тенденциозно! – сказал историк Халфин. – И вы должны понимать, что, обращая излишне пристальное внимание на лагеря Германии, мы отвлекаемся от противника, который жив и бодрствует! Есть опасность, что преступления Гитлера закроют от нас преступления коммунизма. В конце концов, Гитлер предложил систему массового уничтожения на экспорт, а Сталин внедрял систему массового уничтожения для внутреннего применения. Вот и вся разница.

– Неправда, – сказал я. – не было системы «на эскпорт» и «для внутреннего употребления».

– Но это очевидно!

– Нацисты убивали славян и евреев из России – хотите вы сказать? Но чаще уничтожали евреев, цыган, стариков и больных – принадлежащих к населению Третьего рейха. Немцы не считали этих людей «своими» лишь в терминологии чистоты расы. Однако по принципу территориальной и государственной принадлежности большинство убитых были гражданами Третьего рейха. Говорить, будто Гитлер убивал «чужих», а Сталин «своих» – неверно. Они весь народ считали своим, и по праву: ведь Сталин и Гитлер – народные избранники.

Ройтман что-то понял, он был способен слышать, уже немало. Халфин же стоял запрокинув голову, скрестив руки на груди и мерил меня взглядом осуждения.

– Мне с вами спорить… – Халфин глухо засмеялся. – В трехтомнике я заранее ответил на эту реплику. Говоря в терминах Ханны Арендт…

А я вспоминал, как костлявая голова Ханны билась об стену гостиничного номера под напором герра Хайдеггера, любимого философа НСДАП.

– У вас, – сказал я, – имеются противоречия. Допустим, Солженицын прав в отношении того, что лагерями заправляли евреи («Они не любили эту страну», – говорит Солженицын), ergo, государственного антисемитизма не было. Либо антисемитизм не связан с тоталитаризмом, либо в Советской России не было тоталитаризма. Или Солженицын соврал – возможно, евреи не виноваты в репрессиях. Впрочем, с какой стати мне защищать евреев – это должны делать вы, Ройтман, – я кинул ему еще один волан, принимай подачу!

Я отхлебнул холодный чай с молоком, поставил кружку на подоконник. За окном негритянские подростки бежали за красным автобусом и проклинали водителя: он их не подождал.

– Демократия и тоталитаризм – не оппозиция, – сказал я. – То же самое, что противопоставить автобус и водителя. Демократия – это когда людям внушают, что все, что с ними происходит, происходит по их собственной воле. Автобус, думают они, едет потому, что пассажиры имеют билеты. Такой фантазии не было у рабов в Египте, они не считали, что сами хозяева своей судьбы. А вы, я уверен, считаете. Мало этого, вы собираетесь свергать тирана ради победы демократии.

Никогда бы не подумал, что проживу мафусаилов век и стану объяснять русским евреям, что они не правы, сравнивая тех, кто их убивал, и тех, кто их освобождал. Не мое это, в сущности, дело.

Следовало сказать им так:

«Вы согласны с Ханной Арендт, говорите, что нет разницы между нацистом и коммунистом. Какая разница, что за лозунги используют, если результат один: лагеря. Вам возражают: идеалы у нацистов и коммунистов были разные. А вы на это отвечаете: наплевать на идеалы, если практика одна. Я бы сказал вам, что и практика была очень разная, но вы мне не поверите. Примем вашу логику. Если результат уравнивает теории, приведшие к результату, тогда действительно нет разницы между нацистом и коммунистом. Но тогда нет разницы и между солдатом вермахта и членом айнзацкоманды. Убивали они оба, просто погоны были разные. Если фашист и коммунист равны, поскольку оба убивали, то солдат вермахта и солдат СС – тоже равны. Значит, убийцы остались на свободе, их даже сделали героями долга. Не было никакого суда, никто не понес наказания. И вы, евреи, сегодня доказываете мне, что ваши палачи, гуляющие на свободе, те, кто душил ваших матерей, лучше, нежели те, кто ваших палачей разбил. Странно, не находите?»

Этого я не сказал. А сказал так:

– Недавно вы спросили меня про Ханну Арендт и Мартина Хайдеггера. Да, мы встречались порой… верно. С Мартином мы часто курили на лестнице, пили шнапс в ночных барах… – слушатели завороженно смотрели на меня, с недавних пор Хайдеггер сделался кумиром прогрессивного общества. – Да, я знал его. Мы курили и болтали… постараюсь передать вам одну из его мыслей. Мартина занимала посткартезианская философия, то есть такая мысль, в которой богословие отторгнуто от собственно знания – и мудрость не заключается в познании Бога. Понимаете? Мудрость не в Боге, бытие не связано с божественной волей. Помните первую книгу Ветхого Завета? Так вот – Мартин всю жизнь писал опровержение книги Бытия. Его «Время и бытие» – это антитеза пятикнижию Моисея. Не было философа более важного для нацизма – Хайдеггер сделал для нацизма ровно то же самое, что Малевич для большевизма: написал сценарий. Суть нацизма в том, что арийское бытие есть бытие в превосходной степени. Хайдеггер доказывал, что всякая вещь имеет собственную природу бытия, реализует собственный проект: смерть умирает, любовь любит, война воюет, бытие бытийствует – так Мартин Хайдеггер любил говорить. Внутри каждой вещи есть как бы ее собственный Бог – существование предмета есть познание внутреннего автохтонного порядка. Бытие доказывает свое превосходство внутри своего вида – нет возможности анализировать бытие, глядя на него со стороны. Нацизм не подлежит суду – он имманентен себе, имеет внутреннего бога и собственную мораль. Воюют не люди – война сама воюет людьми. Было время, я тоже так думал… – И я вспомнил вечер в отеле, глаза Йорга и Елены. И еще вспомнил 1944 год, Альбрехтштрассе, тюрьму Плетцензее. – Думаю, в те годы я был совершенным демократом. Полагал, что человеческое бытие и бытие войны – равновелики. Я теперь говорю понятно?

– Не до конца понятно, – ответил мне Ройтман, – забыли важное. Рассказали про многих людей – только не про себя. Вы немец, нацист. Сколько за вами числится жертв? Сейчас живете в Лондоне, на покое. Сами вы кто в этой истории?

Я взглянул на него удивленно. Неужели до сих пор не ясно? Ну, присмотритесь. Ну, прикиньте, сколько мне лет.

– Кто я есть?

– Именно. Кто вы есть?

– Я и есть история.

Глава седьмая
Умеренная порядочность

1

– Люди перестали ценить родство, папу с мамой знать не хотят, бабушкой брезгуют, – сказала бабушка Соня, которая приходилась Петру Яковлевичу не родной бабушкой.

– Раньше хуже было, – сказала бабушка Муся. – Отец народов есть, а от папы отказывались. Помню, Фрида Холин от папы открестился. Вышел перед классом, весь красный, фотографию папы на пол кинул.

– Путина в отцы не назначают, и то слава богу, – сказала бабушка Зина. – Мне девяносто лет, а ему шестьдесят.

– Назначат еще, никуда не денутся. Старики без пенсий остались, – сказала бабушка Муся. – Скажут, не надо стариков, у нас «Газпром» есть.

Корпорация «Газпром» в семейных беседах использовалась как символ бесчестной наживы.

– В «Газпроме» законы такие издают, – сообщила бабушка Зина, – чтобы старики жили поменьше.

– Раньше рабочие династии были, люди традиции соблюдали. Папа, допустим, раввин, и сыночка раввином воспитает, – сказала бабушка Соня. – Как Моисей Рихтер своего сына Соломона воспитал – разве теперь так воспитают.

– А уж Соломон как Моисея любил, – сказала бабушка Муся. – Глаз с отца не сводил.

– Он мне говорит: тетя Эсфирь, я умру, когда папы не будет, – сказала бабушка Соня. – Такая любовь у людей была, – и бабушка Соня стала вздыхать.

Среди прочих фотографий, висевших по стенам их квартиры, попадались и фотографии Соломона Рихтера вместе с отцом, Моисеем; и Петр Яковлевич обращал внимание на преданный взгляд сына, обращенный на сутулого и слабого отца. У Моисея был огромный лоб, растрепанные седые волосы, торчавшие в стороны от головы, как листья у пальмы, и рассеянный вид – а его сын Соломон, юноша в военной форме, глядел на рассеянного старика с обожанием.

Петр Яковлевич Щербатов собственного отца никогда не знал и, глядя на эти снимки, испытывал чувство, которое затруднялся определить. Нет, не зависть – как можно завидовать тому, чего ты не понимаешь? Это было то же чувство, которое возникает, когда слышишь иностранную речь – вдруг они говорят об очень важном? И надо бы выучить незнакомый язык, но где гарантия, что иностранцы захотят с тобой разговаривать, даже если овладеешь их языком? С таким же чувством смотрела Россия на Европу, то притворяясь ее частью, то отталкивая Европу от себя.

Там, на этих желтых фотографиях, происходило нечто такое, что, вероятно, и есть самое значительное в жизни, – но что именно, он никогда не узнает.

Особенно волновала одна фотография: старик лежал в постели, голова была подперта высокой подушкой, руки лежали поверх одеяла – жалкие и беспомощные руки. У кровати на коленях стоял сын и смотрел в лицо отца со страстной преданностью, со сжигающей нутро болью, которая передавалась даже Петру Яковлевичу. Сын глядел долгим истовым взглядом, старался остановить смерть, сын умолял смерть уйти, он будто сжимал существо отца своим взглядом, оттягивал отца от небытия. Смотреть на соединение этих взглядов стороннему человеку было трудно: сын тянул взгляд к отцу, как протягивают руку человеку, падающему в бездну, – он тянул взгляд из последних сил, отчаянно и моляще. И старик цеплялся за этот взгляд сына – и воздух гудел между их головами. Сын и отец держались друг за друга, вопреки всему миру, они держались друг за друга взглядами посреди небытия, и крепче этой скрепы ничего не существовало.

Когда Щербатов смотрел на эту фотографию, он хотел плакать. Точно ему дали издалека понять, что бывает у людей такая страсть, большая и лучшая, нежели все, что он сам знал и видел в жизни, – и подобной страсти у него самого никогда не будет.

– А теперь людям не за кого жизнь отдавать, – сказала бабушка Соня. – За партию не хотят умирать, за Родину не хотят умирать, за родителей не хотят.

– А я считаю, оттого, что родства нет и сыновства нет, они к ворам и пошли в челядь, – сказала бабушка Зина.

– Нынче всякий старается дружить с буржуями, а раньше за дружбу с буржуями в тюрьму сажали.

– Раньше и с жуликами не очень-то дружили! Помнишь, как Семихатовы украли дрова из сарая, с ними во дворе здороваться перестали.

– А вот и не перестали здороваться! С ними Холины здороваться перестали, а Фрумкины к ним в гости ходили.

– Зато Рихтеры с ними не здоровались.

– Рихтерам некогда было, коммунизм строили.

Петр Яковлевич допил утренний чай и стал собираться на службу.