Текст книги "Красный свет"

17

Роман Фалдин приехал к зданию Следственного комитета, где шел допрос Панчикова, и стоял там вместе с двумя активистами, которые всегда стоят подле этого здания.

– Не знаете, Панчикова уже внутрь завели?

– Это которого за татарина взяли? – спросил бойкий человек по фамилии Клименюк, активист организации «Россия сидящая». – Завели уже… Его Щербатов допрашивать будет.

– Палачи, – сказал подросток в тонкой поролоновой куртке, лицо его было синим от холода. Подросток достал пластмассовый рупор и стал кричать: – Па-ла-чи! Па-ла-чи! Свободу Панчикову! Свободу политическим заключенным!

– А много там политических? – спроссил Фалдин.

– Вчера Пищикова привозили. Свободу Пищикову!

– Не Пищикову, – поправил Роман, – а Панчикову.

– Так это совсем другой человек. Но тоже узник. Он акции «Газпрома» подделывал. Свободу Пищикову!

Роман Фалдин не стал спрашивать, почему они защищают Пищикова.

На противоположном от них тротуаре собиралась группа недобрых мужчин – и они тоже были с транспарантами. На транспарантах этой группы было написано «Воров за решетку».

– Враги наши пришли, – сказал юноша в поролоновой куртке, – их правительство посылает, чтобы наши митинги протеста блокировать.

От толпы врагов отделился человек, Роман узнал своего занакомого анчоуса с демонстрации на Поклонной горе, таксиста Костика по прозвищу Холокостин. Таксист тоже узнал Романа и помахал ему рукой.

– И ты здесь, кореш? – радостно закричал Холокостин. – Нас вот пригнали с либералами бороться! Рад тебя видеть, земеля!

Роман на всякий случай убрал маленький транспарант за спину. На транспаранте было написано «Свободу Панчикову!». Роман решил, что Холокостину эту надпись показывать не стоит.

– Ну что, и сюда пришел? Газеты сейчас как вороны, на любую мерзость слетаются. И тебя посылают… Эх, Ромка, тяжело тебе хлеб достается. Ну, повязали мужика. Ну, грохнул он татарина, и что тут писать? Не позорься, Ромка. Хочешь репортаж писать – вон, в Сирию езжай. Там репортаж накатаешь, тебе, может, тысячу долларов за него дадут.

– Это верно, – сказал Фалдин.

– На мазурика что смотреть? Идем лучше пива выпьем.

– Холодно вроде для пива.

– Чешское пиво. И сто грам для согрева. Я тебе так скажу, – Холокостин обнял его за плечи, – выпить надо. Познакомился с дамой, – слово странно прозучало в устах Холокостина, – Катей зовут, русская. А муж еврей, бросил женщину с дитем. На богатую променял и молодую. Евреи, они всегда ищут, где послаще. Согласен?

– Бывает, – сказал Фалдин.

– На митинге познакомились, вот как с тобой. Представь, она про еврея помнит, не хочет меня знать. Наши бабы отходчивые, все о своем Ройтмане помнит. Пошли выпьем.

Неожиданно для себя Роман согласился, и они пошли прочь от здания Следственного комитета; по пути Роман аккуратно опустил транспарант в снег.

Глава восьмая
Красное и коричневое

1

Середу брали полтора дня, подкрепление не подошло.

Когда немцев выбили, оказалось, что идти на Гжатск не с кем и удерживать Середу нечем – нет средств оборонять Середу. Им оставалось свернуть на Сычевку, до которой было семнадцать километров, – туда должны были выйти кавалеристы генерала Белова.

Мырясин наблюдал, как Дешков принимает решения; сам он совета не дал – но, объективно рассуждая, советовать здесь нечего, и так все ясно: оставаться – нельзя, в Гжатск – невозможно, Сычевка – давала шанс.

Дешков собирался пройти насквозь, единым махом, развалить город, как говорил в таких случаях покойный Гамарник. Но встали у железнодорожного вокзала Сычевки, закрепились в здании и пакгаузах, в складских помещениях. Лошадей завели внутрь, оставили с коноводами; лошади шарахались от стены к стене, вставали на дыбы, испуганные взрывами. Потом все стихло и рассвело. И лошади перестали ржать.

Четыре дзота – первую линию обороны – они подавили, из зданий товарной станции немцев выбили.

На всем пространстве между железной дорогой и первыми домами города: на путях, платформах, на привокзальной площади, которую пересечь уже не могли, лежали убитые красноармейцы. Лежали и немцы, но немцев было мало. Впрочем, своих раненых немцы унесли.

Дешков, Успенский и Мырясин прошли по перрону в бетонный блок, где помещался кабинет коменданта вокзала; по пути Успенский подобрал офицерскую фуражку – показал остальным: «С почином, товарищи». Вошли к коменданту, Мырясин переворошил бумаги в ящиках. Посмотрел расписания и карты.

– Поразительный народ. Вошли на полчаса, но составили карты и расписания.

Вдруг засмеялся, совсем некстати, как показалось Успенскому и Дешкову.

Майор Мырясин неожиданно превратился в мальчишку-хулигана, показывал им на бумагу и подмигивал:

– Знаете, как немцы Сычевку называют? Ссычевка! Не верите? Поглядите! – Он держал в руках план железной дороги, там было написано Ssitchevka, и его это веселило. – Все-таки какой дурацкий народ. Что ни сделают, все у них как-то… – и майор опять смеялся.

Смех его заразительно подействовал на Дешкова и Успенского. Ну, что делать, укрепрайон с налету не взяли, но все же они в Сычевке! В Ссычевке!

– Не ссы, мы в Ссычевке, – сказал майор Мырясин, и грубая эта шутка всем им показалась очень смешной.

Станция наша, говорили они друг другу, а это значит, что противник от коммуникаций отрезан, а наше подкрепление подтянется. Так сказал Успенский, а майор его поддержал.

– Разрешите высказать мнение? – сказал Мырясин. – Мне не кажется целесообразным продолжать атаку. Мы овладели стратегически важным пунктом, возможно ключевым пунктом данного этапа операции. Следует использовать имеющиеся ресурсы и удерживать рубеж до подхода основных сил.

– Согласен, – сказал Дешков. Он думал иначе.

Он думал, что сумел бы взять Сычевку. Они бы потеряли еще больше людей, но прошли бы, не снижая аллюра. И вторую линию обороны прошли бы. Там, на поле, убили многих, точные сводки о потерях еще не поступили. Наст выдержал первые ряды конников, но лошади в галопе разбивали наст, и задние ряды шли в снежном месиве, кто-то увяз. Первые всадники уже вступили в бой с дзотами, стоявшими на насыпи, подавили пулеметные точки, но пока хоть один пулемет работал, этого было достаточно, чтобы убивать увязших в снегу конников. Их расстреляли в упор. И теперь Дешков не мог отдать приказ о новой атаке.

Это он приказал штурмовать дзоты, это он приказал скакать галопом через глубокий снег – он даже не знал людей, которым приказал идти в атаку, а эти люди уже убиты. Прежде Дешков не думал, что ему надо знать солдат, с которыми он вместе служил; и сейчас понял, что не знает имен конников, убитых сегодня из-за его приказа. Теперь он отвечает за жизнь незнакомых ему людей – а когда отдавал приказ, он этого еще не успел понять.

– Согласен, – сказал он.

– Поддерживаю, – сказал Успенский.

– Сколько человек убито? – спросил Дешков.

– Кто сейчас посчитает, командир, – сказал Успенский. – Доживем – посчитаемся. Ты командующему сигнализируй – основные силы подключать.

– Следует оповестить соседей. Ждем кавалерийский корпус генерала Белова. Предлагаю связаться не только с нашими частями, но сообщить также в штаб 29-й армии, – сказал Мырясин, обращаясь к Дешкову как командиру. Он выбрал особый тон в разговоре с Дешковым: обращался к нему как к старшему по званию, но требовательно. Дешков оценил интонацию. Так, верно, говорил Ришелье с Людовиком во время осады Ла-Рошели. – 29-я, по нашим сведениям, в нескольких часах пути, переходят Волгу – если уже не перешли. Они могли бы выслать подкрепление, сделать бросок. В сущности, мы берем в кольцо фрицев. Разрешите, отдам приказ наладить связь со штабом армии?

– Действуйте, – сказал Дешков.

– Помимо прочего, я обязан доложить начальству о проведенном бое. Сообщить о факте саботажа во время атаки, о том, что командование полком взяли на себя вы, а руководство политчастью приходится на меня. Разрешите действовать? – Мырясин выговаривал эти слова «разрешите действовать» без издевки, но с твердостью старшего.

– Действуйте, майор. Предлагаю связаться также с командным пунктом 29-й армии, – сказал Дешков, как будто эта мысль принадлежала ему самому. И сказал Успенскому: – Распорядитесь занять круговую оборону. Раненых – в здание вокзала. Пленных доставьте сюда.

– Один у нас пленный.

Ввели опрятного солдата, одетого в русский ватник, – пленного конвоировали двое, а Додонов стоял сзади, держал упертый в поясницу пленного карабин.

– Русский он, – сообщил Додонов, – обычный русский мужик, предатель просто.

– Я не русский, – сказал пленный по-русски. – Я немец.

– Он русский, – сказал Додонов. – Такой же русский, как ты и я, только служит у фрицев.

– Я немец из Латвии.

– А Латвия что, не Россия? – спросил неприязненно Успенский.

Успенский и Додонов глядели на пленного во все глаза: столько раз они слышали слова «враг народа», но близко видели врага народа впервые. Мырясин, в отличие от них, насмотрелся на врагов народа достаточно.

– Из остзейских баронов? – сказал Мырясин, с той интонацией, которая появляется у работников правоохранительных органов, когда они оглашают состав преступления.

– И ватник на нем советский, – сказал Додонов. – Перебежчик. – Додонов посмотрел внимательно. – И сапоги наши. И портки наши. Если ты немец, откуда у тебя русская форма. С убитых снял?

– Ношение формы противника в условиях боя является военным преступлением, – сказал Мырясин. – За это не расстреливают, а вешают.

– Мы не думали, что начнется бой, – сказал пленный. – Имеем две формы: германскую и советскую.

– Так ты переодеться не успел? – сказал Успенский. – Рано мы слишком, да?

– Это Бранденбургский полк, – сообщил Мырясин, – диверсанты. Имеем сведения. Там и русские тоже есть. Это ты в репродуктор орал: солдаты, бросайте свои части и уходите в леса?

– Предатель, – сказал Успенский. – Враг народа.

– Вот, возьми, – сказал Дешков и дал пленному бумагу, взятую со стола у коменданта, – нарисуй нам план укрепрайона. Где боеприпасы. И где командный пункт. И где лагерь военнопленных. И сколько где бойцов. – Он повторил еще раз: – И где лагерь военнопленных.

– Как же на таком важном документе рисовать, – сказал пленный рассудительно. – Вдруг господину коменданту этот рапорт нужен.

– Понимаешь сам, мне тебя допрашивать некогда. Пленных не берем и не допрашиваем. Если сам хочешь говорить, тогда говори, – сказал ему Дешков.

– Вы не можете расстреливать пленных согласно конвенции.

Пленному никто не ответил. Пленный перевел глаза с Дешкова на Мырясина, потом стал говорить. Мырясин комментировал детали рассказа. Чего-то не знал и Мырясин.

Бранденбургский полк был сформирован по инициативе гауптмана фон Хиппеля, одобренной фюрером, в отличие от многих иных инициатив. Энтузиасты Германии не остались безучастны к призывам вождя; так, в 1934 году, выступая перед студентами Фрайбургского университета, профессор Хайдеггер призвал их разделить общий труд нации – сказал, что всякий труд как таковой является духовным, – и это безусловно стимулировало трудовое (оно же духовное) поприще.

Инициатив было столь много, что Герману Герингу пришлось ликвидировать так называемые «дикие лагеря», самостийно организованные военными чинами для укрощения неполноценных граждан и преступников. В таких лагерях не было того порядка, коим славился впоследствии Аушвиц, но функционировали любительские лагеря исправно – лагерь на общественных началах в Бреслау, организованный по инициативе полицейского комиссара Хайнеса, «дикий» лагерь в Берлине, организованный Карлом Эрнстом из руководства СА. Впоследствии опыт «диких» лагерей пригодился в Латинской Америке, где некоторые нацисты воспроизводили в условиях небольшой деревни классический штатлаг.

Инициативой снизу было и создание Бранденбургского полка. Полк предназначался исключительно для диверсий – туда вербовали носителей языка тех стран, с которыми воевали. Солдаты Бранденбургского полка носили форму противника, проникали на территорию врага и взрывали мосты, ликвидировали посты, нарушали связь. Война с Россией официально началась 22 июня, но бои шли с 21-го – бойцы Бранденбургского батальона, одетые в советскую форму, взорвали мосты у притоков Березины. В Мочульских лесах дислоцировали 1-ю балтийскую роту Бранденбургского полка – солдаты действовали разрозненно, никогда не вступали в прямой бой, передвигались вместе с противником, часто присоединяясь к раненым и обозам. Частично это рассказал Мырясин, кое-что сказал сам пленный.

– Это ж как понять, – сказал Додонов, – диверсанты вы, что ли?

Немец из Риги нарисовал план укрепрайона, объяснил, что склада боеприпасов в Сычевке нет. Он говорил спокойным голосом, вел себя как и надлежит пленному солдату: очевидные вещи рассказывал, о секретных не говорил.

– Подкреплений вы ждете?

– Не могу знать. Снарядов мало, воевать нечем, должны подвезти. – Поскольку это было общей бедой, Дешков поверил. Норма эксплуатации пушки была – два снаряда на день.

– Может, домой вам всем пора? – Додонов спросил. – Загостились вы у нас.

– Отсюда никуда не отойдем, – сказал пленный. – Приказ фюрера.

Действительно, Гитлер приказал остановиться, ни на шаг более не отступать, удержать рубеж, достигнутый 3 января. Гитлеровский приказ «Ни шагу назад» прозвучал на полгода раньше известного сталинского приказа № 227. Гитлер обо всем подумал – даже и о Сычевке; он изучил карту и дал указания точнее фон Бока и фон Брайхича. Двадцатого декабря сорок первого года Гитлер принял на себя командование всеми сухопутными силами рейха – а главнокомандующий фельдмаршал Браухич отправился домой «по болезни». По причине болезни оказался отозван и генерал фон Бок, возглавлявший группу «Центр»; Гитлер назвал генеральский недуг «русской болезнью».

В те дни Гитлер был возбужден, война буксовала. В Африке осаду Тобрука пришлось снять – проблемы с ресурсами армии. В России – разрыв фронта в районе Оки, осада Севастополя, которая затянулась. На место фон Бока был назначен фон Клюге. Девятой армии отступать запретили. Приказ удержать железнодорожный узел Сычевка (Ссычевка, как произнес Гитлер, который не любил свистящие и шипящие русские слова) был дан подробный. Генералу Моделю, новому командующему 9-й армией, оставалось приказ воплотить – и не попасть в окружение советских армий. Предстояло сшить разорванное, а разорвано было во многих местах. Генерал Модель отдал первые приказы: 3-я танковая армия удерживала русских на востоке, чтобы дать возможность маневра; 1-я таковая дивизия снята с восточного направления и послана на Сычевку; танковая дивизия СС «Рейх» выделяла полк «Дер Фюрер», бойцы испытанные – прибудут в район Сычевки к вечеру. Пока эти части были в пути, Модель собирал хоть что-то, что можно бросить в бой немедленно. Держать надо сейчас – минута, и все пропало. Генерал Адольф Штраус, которого отставили, сдавая дела, указал Моделю на тонкое место в обороне – вся армия была подвешена на нитке, соединяющей ее с фронтом. Указал Штраус – и отбыл в Берлин.

– Что, побежал ваш генерал Штраус? – сказал Мырясин, демонстрируя отменные знания командного состава армии противника. – Наподдал ему товарищ Конев, и мы немного маршалу Коневу помогли. Теперь и фон Бока в Берлин позовут. На партактив.

– Фон Бок уже в Берлине, – сказал пленный. – Группой «Центр» командует генерал фон Клюге. – Это были общеизвестные сведения; секретов пленный не раскрыл: именем фон Клюге подписывали листовки, которые разбрасывали по лесам и болотам Ржевского района.

– А в 9-й армии Штраус еще командует? Ему сколько лет? Семьдесят?

– Теперь генерал Вальтер Модель. Его не победить, – сказал пленный. – А генерал Штраус уехал.

– Товарищи офицеры, – сказал Мырясин, наблюдая за тем, как телефонисты тянут кабель, – разрешите вас поздравить: двух генералов мы уже отправили на покой.

– В Сычевке лагерь для военнопленных есть? – повторил Дешков.

– В каждом пункте обязан быть дулаг. Есть дулаг в Ржевске, образован из бывших складов зерна. Есть в Вязьме – большой. В Сычевке дулаг невеликий.

– Что такое дулаг?

– Пересыльный пункт. В распределительном центре армии решают, куда сколько послать. Когда пленных берут, их сначала этапируют в дулаг. Сортируют. Потом этапируют дальше.

– Куда?

– Не могу знать.

– Отвечай.

И совсем дикий вопрос задал Дешков:

– Видел женщину с ребенком?

– Какую женщину?

– Просто женщину с ребенком.

– Много таких. Как могу знать?

– Отвечай про всех, – сказал Дешков. – Расскажи про всех женщин подробно.

Времени на подробный рассказ не было, но Дешков спросил.

– Вы наших женщин насиловали, – сказал пленный. – Вы нас родины лишили.

– Как пленных этапируют?

– Колонной по шестеро.

– Пешком?

– Транспорта для пленных нет.

– Ну что ты с ним разговариваешь? – сказал Успенский. – Много он тебе расскажет?

– Латыши вообще молчаливые, – сказал Додонов. – С латышами не поговоришь. У меня знакомый был латыш…

– Потом расскажешь, – сказал Дешков.

– И куда латыша этапировать? – спросил Додонов.

– Пленных не берем, – сказал Дешков

– Мы с вами условились, – сказал пленный. Он говорил по-прежнему негромко и аккуратно ставил слова, но лицо его изменилось.

– Действуй, – Дешков сказал Додонову.

Пленный вздохнул всей грудью, еще раз вздохнул и еще – ему было страшно, но голос остался тихим. Он сказал так:

– Вы ненавидите меня, а я ненавижу вас. Стольким людям жизнь сломали, оттого что сами жить не умеете. Поэтому война. Пленных не убивают. А вам закона нет. Захватили мою страну, убили моих родных. Теперь меня убьете. Не спрячетесь. Вас ваши собственные жиды в лагерях затопчут. Я хочу, чтобы ты узнал, красный палач, как бывает, когда твою жену топчут ногами.

Его никто не перебивал. Он сам остановился, когда все сказал.

– Вы слышали приказ? Выполняйте, – повторил Дешков.

Додонов ответил:

– Понял. Слушаюсь.

Двое красноармейцев вывели пленного из здания вокзала, отвели к отцепленным вагонам, прислонили к дощатой стене вагона. Пленный ни слова не говорил, лоб его вспотел. Додонов отошел на три шага и выстрелил пленному в голову.

Потом вернулся в кабинет коменданта, сказал:

– Приказ исполнен.

– Займись пулеметами. Бери из немецких дзотов и ставь так, чтобы площадь держать.

Успенский сказал:

– Выродок этот, из Латвии.

– Мужик как мужик, – сказал Додонов, – говорю же тебе: русский, просто предатель.

Дешков вышел, собрал шестерых конников, они занялись пулеметами. Два пулемета были повреждены, но четыре уцелели, их вытащили через узкие двери-щели бетонных дзотов, и разместили пулеметы так, чтобы стрелять по площади. Обнаружили пулемет незнакомый прежде, длинноствольный, тяжелый – «Пушка, что ли? как втащили? тяжесть смертная… фрицу только прикажи…». Дешков видел, как люди переносят разлапистую станину – они шли мелкими шажками, согнувшись, вцепившись лиловыми пальцами в сталь, шеи вздулись от напряжения, рты оскалены. Солдаты прошли под самым окном, срезаны до плечей оконной рамой, видны были только искаженные усилием лица. Один из солдат словно кричал ему что-то, искаженное криком лицо было обращено к Дешкову, но Дешков понял, что крика нет, просто рот солдата распахнут от неимоверного усилия.

Мырясин закончил разговор по телефону, подошел к офицерам и сказал:

– Разрешите доложить. Как было приказано, связался с руководством. Ожидается подкрепление. В течение ближайшего времени десантируют три парашютно-десантные роты. Держим связь. 29-я армия перешла Волгу – будут завтра. Сычевка оказывается стратегическим узлом операции. Похоже, генерал Модель в окружении. И здесь есть наша заслуга, товарищи. – И Дешкову, торжественно: – Руководство утвердило ваше командование полком. Разрешите поздравить, товарищ полковник.

Отдал честь Дешкову.

– Полк принял, – сказал Дешков.

2

Генерала Вальтера Моделя назначили командующим 9-й армии 16 января – к тому времени вверенная ему армия была практически окружена. Впрочем, обе русские армии, которые брали его в кольцо, сами оказались в окружении – между континентом немецкого фронта и островом армии Моделя.

Русские окружали немцев, а немцы окружали русских – они были рассеяны в Ржевском районе, части армий отрезаны друг от друга болотами, холодным лесом и противником. Острова в болоте. Генерал Модель двинулся вперед – это напоминало китайскую игру го: если не окружишь противника, противник окружит тебя. Двинул вперед 6-й корпус – отрезать 29-ю русскую армию от 39-й армии. Одновременно свой 23-й корпус, оторванный от основных сил у города Оленино, пошел на соединение с корпусом 6-м. Тысячи людей пошли через снежные заносы, потащили пушки через сугробы, повели лошадей по льду болот. Надо было двигаться как можно быстрее, пока русское кольцо не сомкнулось. Хорошо, что мы немцы, думал Модель, ни один народ не сумел бы это сделать так быстро и точно. Британцы умеют воевать, и русские привыкли к снегу. Но четкой работы не знает никто из них. Модель проводил у карт ровно час, дисциплинированный человек. Потом летел на позиции, отдавал приказ на месте еще раз. Его самолетик «Аист» летел низко над верхушками елей – пройдет месяц, и эта бравада будет стоить ему очередного осколочного ранения. Надо проверить каждую клетку доски – синхронно; нельзя медлить. Одна клетка на доске пройдена, потом еще одна клетка. Немного вправо, там закрепиться. И сразу еще один шаг вперед.

24 января Вальтеру Моделю исполнилось 50 лет, по этому поводу он выпил рюмку грушевого шнапса, этим и ограничился праздник. Стоял с рюмкой в руке и смотрел, как слева, справа, впереди взлетают в темном небе русские сигнальные ракеты.

Генерал пехоты Бруно Билер сказал ему:

– Это салют в вашу честь, генерал. Про юбилей русские не знают. Просто отмечают ваше новое назначение.

Моделя шутка не рассмешила:

– Мой бог, я здесь как на острове.

За неделю – с 16 января считая, того дня, когда прибыл в расположение 9-й армии, – он кое-как подлатал разорванную линию фронта. Когда закрепил рваное полотно, дал сигнал: вперед. Его попросили обождать, пока мороз спадет: термометр показывал – 45 по Цельсию. Завтра будет то же самое, ответил Модель. И войска двинулись.

То, что русский поэт Пастернак называл «рычагами и шкивами» часового механизма войны, пришло в движение. Двинулись разом штандарты, и тысячи людей пошли через непроходимый снег убивать варваров. Шла великая Германия, все племена ее и народы. Шла 206-я пехотная дивизия генерала Хефля – саксонцы, крепкий, кряжистый народ, любящий работу. Шла по колено в снегу 256-я дивизия Кауфмана, рейн-вестфальцы, легкие на ногу, поджарые рейнцы. Шла 161-я пехотная дивизия генерала Реке, составленная из восточных пруссаков, привычных к холоду, скупых на слова. Кавалеристы и самокатчики разведывательного 328-го батальона из Померании, сентиментальные немцы – тоже двигались в снегу, погоняли лошадей, тащили технику. И саперный 743-й батальон из Гамбурга был здесь, рослые костлявые ганзейцы. И гессенская 87-я дивизия фон Штудница, которая брала Париж, тоже шла по ржевским болотам. И еще шли рабочие, призванные по имперской трудовой повинности, пролетарии шли наравне с солдатами – они тоже дошли до России, свести счеты с русскими пролетариями. Шел немецкий народ, практически всякое его сословие, всякое племя было представлено – от баварцев, самых умных и хитрых немцев, до остфризов, доверчивых рыбаков, над которыми все шутят. И любой диалект можно было слышать в мочульских лесах. Вальтер Модель подумал, что Наполеон не приводил сюда столько народу. Только в Ржевской операции участвовало больше солдат, нежели было их во всей армии императора.

6-й корпус с генералом Билером во главе прошел через снег, и 23-й армейский корпус генерала Шуберта тоже прошел, со всеми дивизиями и техникой. 6-й и 23-й встретились, и саперы из Гамбурга пожали руку кавалеристам Фогеллайна. Русские теперь были окружены в своих болотах. Оставалась несшитой прореха возле Сычевки.

Вальтер Модель приказал обергруппенфюреру Отто Кумму и его полку «Дер Фюрер» – удержать коридор, образованный между Сычевкой и Волгой. Полк был хорош, а дивизия, откуда взят полк, – дивизия СС «Рейх» знаменита; но это был всего один полк.

Обергруппенфюрер прибыл в новый командный пункт генерала Моделя, перенесенного час назад прямо в Сычевку – на расстоянии пяти километров от русских кавалеристов и мотострелкового батальона, который уже прибыл и расчехлял пулеметы на станции. Модель все делал стремительно и вопреки правилам. Отпраздновал юбилей рюмкой шнапса – и поехал со штабом на передовую. Приказал – и перенесли штаб в Сычевку. На Кумма это произвело впечатление: он сам любил риск.

Отто Кумму было на двадцать лет меньше, чем генералу, у Кумма была ямка на подбородке и широкие скулы. Он был наборщиком типографии, с двадцати лет в партии. С самого начала войны – в дивизии СС «Рейх». Три месяца назад в Путивле эти же эсэсовцы отбивали атаки курсантов Харьковского военного училища. Пулеметы установили на низких стенах деревянного кремля, ровно на том месте, где княжна Ярославна рыдала по мужу, попавшему в плен князю Игорю. В тот день ей слез бы не хватило. Русские курсанты шли в атаку мерным шагом с пением «Интернационала», примкнув штыки, они шли обреченно и неумолимо – было чего испугаться. Юноши пели, что добьются освобождения своею собственной рукой, монотонная, страшная песня. Им давали подойти ближе, чем требовалось, – для верности. Дело было ясным днем, и Кумм скомандовал ждать, пока не увидишь глаза врага. Когда взглянули им в глаза, открыли огонь. Их убивали, ряд за рядом валился, пулеметчики били в живот. А они шли и пели, что разрушат мир насилия до основания. Кумм сам лежал за пулеметом в тот день. Работники всемирной, великой армии труда были мертвы все. Из курсантов не выжил ни один, перебили все училище до последнего человека. Полк СС потери понес незначительные, полк практически свежий; сегодня должны выдержать любой натиск.

Замерзшую Волгу уже перешла 29-я армия русских, еще один день, и Модель оказался бы в кольце. Но русские провели в Мочульских лесах четыре месяца – русские обморожены, они голодные и без боеприпасов. Можно представить отчаяние русских: если не прорвутся – смерть на холодных болотах. Будут драться отчаянно. Вплоть до того, как сомкнутся 6-й и 23-й корпуса армии, следовало удержать Сычевку.

– Любой ценой удержать, вы меня поняли?

– Слушаюсь, – сказал Кумм.

– Вам приходилось слышать о подвиге спартанцев?

– Да, господин генерал.

– Солдаты цивилизованной страны отличаются от варваров тем, что их сила не в толпе; каждый из нас – отдельная крепость.

– Понимаю, господин генерал.

– В ваших руках судьба армии, Кумм.

От того, соединятся ли корпуса, от того, удержится ли Отто Кумм, зависела жизнь тысяч людей, жизнь всей 9-й армии.

– Предложить вам выпить, Кумм? Сегодня день моего рождения. Круглая дата.

– Для меня это честь, господин генерал.

– Прошу вас, – Модель налил шнапс в маленькую рюмку.

Кумм поглядел прямо в глаза генералу:

– Большая честь сражаться под вашим командованием, герр генерал. С днем рождения! – и выпил.

С тех пор как Модель повел солдат в атаку по глубокому снегу, идя впереди в генеральской шинели, он мог отдать любой приказ. Маленький и жилистый, с моноклем в глазу и пистолетом в руке, он пошел по рыхлому снегу впереди батальона – и русские не смогли в него попасть. Где Модель – там удача.

Кумм поставил пустую рюмку на стол:

– Разрешите идти?

– Удачи, Кумм.

– Хайль Гитлер!

Поглядел в личное дело Кумма – рабочий из Гамбурга; северные люди не подведут. Сам генерал был из Гентина, что близ Магдебурга. Отец – учитель музыки.