Текст книги "Красный свет"

Но его это не смущало: в мировой коммунизм он не верил никогда; перманентная троцкистская мечта – блеф, не более; а побеждать в войне надо вместе с народом – с национальной идеей.

Интернационал – оружие революции; фракционеры жаждут новой революции – пользуются капитулянтской тактикой Ленина; следует уничтожить Интернационал и убить возможность революции. И он отдал идею Интернационала – фашизму. И Гитлер идею Интернационала – взял, причем взял немедленно, цепко, с благодарностью. Уже в 1941-м формировали легионы СС из грузин, армян, казахов, украинцев, румын, венгров – из тех, кого вчера звали в Интернационал трудящихся. Нет больше Коминтерна, вот вам взамен интернационал фашизма – а интернационал коммунизма сдох. В интербригады Испании поехали от России всего лишь 560 человек – идея братской солидарности умирала; а вот предложенный Гитлером Brudershaft товарищей по легиону собрал сотни тысяч – эта идея оказалась живой.

Официальный роспуск Коминтерна (июнь 1943-го) утвердил реальность: интернационала трудящихся более нет, интернационала коммунистов более нет, есть теперь интернационал – фашистов.

Коминтерн Сталин не любил никогда, но в предвоенные годы ненавидел прицельно: каждого деятеля отдельно – за соглашательство, за возможное предательство. Некоторых Димитров сумел отстоять, выхлопотал некоторым прощение; большинству – не смог. Сталин засыпал и просыпался с единой мыслью: уничтожить Коминтерн. Они будут объяснять Сталину ценность интернациональной солидарности? Ему – специалисту по национальному вопросу, наркому по нациям в ленинском правительстве? Сталин не просто изучил предмет: его знания использовались для строительства Советского Союза, именно Сталина призвал Ленин строить национальную политику в бывшей империи, состоявшей из десятков народностей. Подобно многим людям, придумавшим нечто в молодости, Сталин оставался верен однажды понятому. Однажды он написал, что нация – важнее племени или народности, нация есть культурная и историческая общность людей, – а коль скоро это культурно-историческая общность, задача социал-демократии – корректировать цели нации в рамках мирового процесса. Это ведь возможно: воспитать историческую идею и вдохнуть идею в нацию? Неужели не понятно, что именно СССР – гарантия такой идеи? Так само собой соткалось убеждение, что государство не должно отмирать, советское государство есть регулятор идеи, которая передается воспитательным путем нации, а нация не есть узколобая народность или племя – но историческая общность: советский народ. Принцип интернационализма должен сплотить рабочих как единую революционную нацию, отвергая нации прочие. Мелкими племенными интересами надо пожертвовать ради большой нации пролетариев, которая живет и функционирует, опираясь на титульную народность государства, – и если вы хоть на миг усомнитесь в государстве рабочих, сама идея интернационализма пропадет навсегда. Ручьи малых наций сольются в море государственной сверхнации – вот такой теперь будет интернационализм.

Это лишь на первый взгляд кажется сложным построением – Сталин пришел к мысли о сверхнации в 1913 году, потом додумал и уточнил в знаменитом «Письме к Мешкову». Учение о нации, которая больше, чем нация, но является своего рода классом нового типа, фундаментом нового государственного строительства, – это учение появилось одновременно с теорией Шпенглера, теорией, в которой культура – больше, чем просто совокупность ремесел, привычек и знаний. Сталин нигде не ссылался на Данилевского, но по существу работал параллельно с ним и Шпенглером, создавая учение о формообразующей субстанции, в которой сплавляются племена, обычаи и страсти малых людей.

В перспективе такого понимания интернационализма – государство отмирать уже не могло, оно, напротив, воплощало новое качество титульной нации.

То было время Первой мировой – и пока Ленин переводил империалистическую в Гражданскую – Сталин уже осознал, как Гражданская перейдет в национальную, в такую национальную, где нация будет понята в высшем классовом смысле.

Идея революционной нации, спаянной государством, – стоила арийской идеи, от фантазий Маркса в ней не осталось ничего; идея нации, превосходящей народ и племя, – объясняла депортации: народность может быть ведома узким национальным интересом, а вот сверх-нация – только исторической идеей. Да, не ортодоксальный марксизм, но Маркс не должен был командовать фронтом, Маркс не принимал решений под Царицыном, Маркс не подавлял Кронштадт, да и вообще, время и место иные – при чем тут Маркс? Что Маркс знал про коммунизм? Революцию, как говаривал Ленин, мало совершить – ее завоевания надо удержать. Как удержать, если не в государстве? Война – завтра, государство должно крепнуть; и аресты шли.

«Спецсообщение Н. И. Ежова И. В. Сталину и В. М. Молотову о Б. Я. Менисе. 29 апреля 1937 г. По показанием троцкиста Римского Льва известно, что Менис является скрытым троцкистом. Имеются данные, позволяющие подозревать Мениса в шпионской деятельности. Считаю необходимым Мениса арестовать». Резолюции: «За. Молотов», «За. Ст.»

«Шифротелеграмма Л. П. Берии И. В. СТАЛИНУ 29 апреля 1937 года

Просим ЦК ВКП(б) разрешить арестовать Чичинадзе Виссариона, ныне работающего начальником Главгибропроекта Наркомтяжпрома СССР, проходящего как немецкий шпион и вредитель». Резолюция: «За арест. Ст.»

Каждый день собирал десятки бумаг – и на всякой надо было поставить резолюцию Сталину, иногда Молотову.

«Шифротелеграмма А.Т. Заликина И. В. Сталину об увеличении лимита для Башкирии. 12 октября 1937 года…Лимит, который был дан по Башкирии по первой и второй категории, явно недостаточен. Прошу увеличить лимит». Резолюция: «Т. Ежову. Надо увеличить лимит по первой и второй категориям. Ст.». Первая категория – это арест, вторая категория – расстрел. Сталин обыкновенно маркировал фамилии кружками и цифрами – против одного кружка писал «1», против другого – «2».

И каждый день – десятки документов.

«Вызвать в Москву и арестовать. Ст.», «Тов. Ежов, надо немедленно арестовать всех названных Акаповым военных. Ст.», «Всех этих военных надо арестовать. И. Ст.», «Ежову. Обратите внимание. Надо арестовать Плавника, Акапова. Надо раскопать Главконупр. Ст.», «Т. Ежову. Надо арестовать Сахата Мурадова с женой. Ст.», «Т. Ежову. Все ли названные здесь лица найдены и арестованы? И. Ст.». И много фамилий в кружочках. «Надо арестовать кой-кого. (См. в тексте) И. Ст.» – и в тексте двадцать четыре фамилии.

Предположения иных арестованных большевиков, будто Сталину никто не рассказывает о масштабах арестов, безосновательны. Ему рассказывали подробно; он хотел знать все. И всякое решение он взвешивал стремительно; и решал без колебаний, так же точно, как часом позже он принимал решение о движении дивизий Калининского и Западного фронтов. Он чувствовал, как петля затягивается вокруг России, – если не уничтожить всех подозрительных людей, будет плохо. Убивал он рьяно, в спешке, в запале. Перепуганным чиновникам мнилось, что Сталин преследует лично их, что он обуян жаждой убийства, что тирана сжигает чувство, определенное Блаженным Августином как «похоть власти». Это не так. Сталин стал убийцей точно так же, как он стал конструктором, генералом, строителем и инженером. Ежедневно на его стол ложились десятки протоколов от Ежова – но рядом с протоколами допросов оказывались сводки о суточной сдаче самолетов, танков, орудий; рядом – лежали сводки и донесения со всех фронтов; рядом – депеши политиков; рядом – докладные с заводов. Он убивал троцкистов и деятелей Интернационала, одновременно контролируя выпуск «Илюшиных-2» и «Петляковых-8», он растягивал фронт 20-й армии и диктовал меморандум Черчиллю. Надо было спешить.

5

Троцкий и заговор военных связаны меж собой – кто знает, как сегодняшние командиры поведут себя на войне; до конца ли выжгли предательство? Разоблачили многих, но далеко не всех; он волновался, что важное звено пропущено.

Следователи оборвали некоторые дела, не завершив: когда в 1939-м был арестован сам Ежов, сотни дел развалились – не успели сшить разрозненные эпизоды. Следователи вернулись к начатым в 1937– 1938-м и отложенным в 1939-м делах уже когда началась война. В свете военных действий предательство, считали следователи, будет заметнее. Но кто мог угадать масштабы сотрудничества Тухачевского с рейхсвером? Тухачевский выдал Гитлеру оперативный план, как сказал Сталин на оперативном заседании Военного соввета; но разве мы знаем, что именно военные успели передать Троцкому? Троцкий – не последний человек в армии; как распорядится знаниями?

В числе прочих подняли забытое дело Нины Алексеевны Дешковой, жены легендарного комбрига Григория Дешкова, изменника родины и германского шпиона. Дело Дешковой было сдано в архив, папка содержала бессмысленные, не оформленные в историю допросы, хотя обвиняемая продолжала находиться в следственной тюрьме – такое случалось.

Нину Алексеевну взяли в 1938-м в Архангельске – через четыре месяца после ее прибытия. Соседи сопоставили фамилию новой жилички с московскими процессами, направили запрос о Дешковой в следственный комитет Архангельского управления НКВД. В архангельской тюрьме держали месяц – но в Архангельске не допрашивали. Допросы Дешковой проходили в Москве, любопытно было связать ее показания с показаниями военных и даже с показаниями идеологических вредителей, скажем, Радека. Здесь, на пересечении военного заговора и идеологических диверсий – было еще много белых пятен. Харбинские ре-эмигранты, коммунисты Гоминдана, осадники из Польши, агенты Сикорского, беженцы из Германии, и, конечно, Коминтерн – непочатый край работы.

В 1938-м начинал допрашивать Нину Алексеевну Дешкову капитан Голованов, человек значительный. Голованов был человеком того типа, какой Герман Геринг характеризовал как «тип возрожденческой личности», Голованов занимался масштабными делами, выбивать признание у старухи ему было не интересно. Допрос длился недолго: Голованов подошел к Нине Алексеевне, сжал старушечье плечо – несильно сжал, просто сдавил двумя пальцами и попросил рассказать все подробно.

– А ну-ка, по нотам, с именами-фамилиями, весь персимфанс мне изложите, – сказал Голованов.

Встряхнул Дешкову несильно – а старуха потеряла сознание. Следователь даже не сделал попыток продолжить дознание; просто вышел из кабинета.

Следующий допрос уже вел старший лейтенант Альтман, тот самый, что допрашивал Енукидзе, – но и для Альтмана работа была мелковата. Обвиняемая Дешкова была измучена горем и страхом, она говорила крайне бестолково, часто плакала. Альтману показалось расточительным тратить время на этот материал. Тогда делом Дешковой занялся лейтенант Фалдин, он вел работу рутинно, без блеска. Правда, допросы Дешковой дважды посетил председатель Московского горкома партии Никита Хрущев. В его присутствии Фалдин проявлял больше усердия. Фалдин любил допросы, ему нравился жанр интервью – Егор Романович мечтал стать журналистом.

Из всех членов тогдашнего Политбюро только Никита Сергеевич Хрущев любил лично присутствовать на допросах и пытках, не брезговал порой и сам приложить руку к процедуре дознания. Хрущев был личностью эмоциональной: плясал перед Сталиным вприсядку и пел под балалайку матерные частушки – так некогда Федор Басманов развлекал царя Ивана; не следует из этого факта делать вывод о легкомыслии Хрущева или Басманова. «Батько Сталин, я всех уничтожу ради тебя!» – фразу Хрущева смогли оценить многие.

С 1935-го до 1938 года Хрущев (секретарь Московской городской и областной партийной организации), Ежов (нарком внутренних дел) и Успенский (начальник московского управления НКВД) образовывали так называемую «тройку»; подписями этой тройки скреплены приговоры того времени. В течение 1937 года из 136 секретарей райкомов партии в Москве и области на своих постах остались семь, остальные исчезли. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК погибли в результате репрессий 98, из 1966 делегатов XVII съезда – 1108. Брали непосредственно после съезда, и, когда Хрущев подписывал приготовленные Ежовым списки, он добавлял от себя до двадцати фамилий. Столичные жители, которые традиционно боятся 1937 года и до сих пор поминают «тысяча девятьсот проклятый», должны знать, что арестовывал их Никита Сергеевич Хрущев; секретарь Московского горкома партии лично контролировал ход арестов, требовал, чтобы цифры были впечатляющими; в 1937-м Хрущев ежедневно звонил в московское управление НКВД, спрашивал, как идут аресты. «Москва – столица, – напоминал Никита Сергеевич наркому Ежову. – Нам негоже отставать от Калуги или Рязани».

С военными у Хрущева сложились особые отношения. На 8-м съезде Советов Хрущев сказал так: «Карающая рука пролетарского закона разгромила эту шайку и при всеобщем одобрении всех трудящихся нашей страны стерла с земли эту нечисть». Речь шла о военных заговорщиках: Якире, Тухачевском, Блюхере. Именно Хрущев режиссировал ход митинга на Красной площади в июне 1937 года с осуждением военных заговорщиков – вернуться к процессу военных казалось ему логичным.

Хрущев спускался в кабинет внутренней тюрьмы на Лубянке, пил чай с лимоном и, морщась, наблюдал, как Фалдин задает вопросы Нине Алексеевне Дешковой.

«Вопрос: Как дано вы занимаетесь вредительской деятельностью и какие конкретно методы вы использовали? Ответ: Я не занималась вредительской деятельностью. Вопрос: То, что вы, Дешкова Нина Алексеевна, являлись передаточным звеном в контактах шпионской сети, разоблаченной следствием, не подлежит сомнению. Ни ваша изворотливость, ни ваш цинизм, ни привычная вам ложь не помогут. Вы пытались скрыться от народного правосудия, но вам это не удалось. Мы располагаем признательными показаниями изменников Родины Блюхера, Якира, вашего сожителя Григория Дешкова. Ответ: Григорий Иванович Дешков мой муж, а не сожитель. Вопрос: Германский шпион Григорий Дешков вступил с вами в связь, но документов, регистрирующих ваши отношения не существует. В силу этого следствие именует ваши отношения сожительством. Теперь вы должны сказать следствию, где, каким образом, при участии кого вы передавали сведения о советских вооруженных силах разведке Германии. Ответ: Я хочу видеть своего мужа. (…) Вопрос: Итак, следствием установлено, что вы передавали сведения через японского шпиона Гамарника и через торгового атташе германского посольства Клауке. Теперь я хочу спросить вас, каким образом вами был установлен контакт с троцкистской организацией в коммунистической партии Польши? Ответ: Я никогда не была в Польше. Вопрос: Следствие интересует – как, посредством каких контактов вы переправляли польским агентам данные о заседаниях троцкистских ячеек в Москве. Ответ: Я не знаю никаких ячеек. Вопрос: Не рекомендую вам лгать. Ваш сожитель Дешков провел два года в Польше и связь с польскими вредителями им была установлена еще в 1921 году. Ответ: Мой муж воевал в Польше в составе армии Тухачевского. Вопрос: Вы видите, что запутались во лжи. Ваш сожитель был связан с Тухачевским, работавшим через польские связи непосредственно с абвером, а вы нам тут рассказываете… (…) Вопрос: Итак, вы поддерживали связь с польской троцкистской организацией через так называемых «осадников», то есть лиц польской национальности, проживающих в местности, граничащей с территорией СССР. Следствие интересует, кому в Москве вы передавали печатную антисоветскую продукцию, полученную из буржуазной Польши (…)».

В промежутках между вопросами Дешкову били резиновым шлангом по рукам и коленям. Следователь Фалдин задирал Дешковой юбку до пояса, чтобы ловчее добраться до колен, а старуха, стесняясь, закрывалась руками, тогда следователь бил Нину Алексеевну и по рукам тоже. Скоро Нина Алексеевна потеряла рассудок – сознание уплывало, она стала говорить бессвязно. Она называла Егора Романовича Фалдина «миленький» и «сыночка» и норовила поцеловать ему руки. Говорила: «Не бей меня, сыночка», – и плакала. Фалдину было крайне тяжело работать: допрашиваемая была очевидной дурой. Фалдин старался говорить разумно, сам формулировал нужные ответы, он ведь был без пяти минут журналист, но допрашиваемая не понимала подсказок.

Нина Алексеевна думала, что скоро умрет, и боялась одного: дать показания против сына и мужа. Она переспрашивала следователя: «А вы зачем это говорите?» – чем вызывала гнев Фалдина. Нина Алексеевна готова была согласиться со всем, ей хотелось жить, но боялась оговорить близких. Когда слышала имя Григорий, напрягалась всем существом, выплывала из небытия, говорила: «Невиновен». Она призналась в своем контакте с польскими троцкистами, в передаче сведений, полученных от Гамарника, германской разведке, в передаче антисоветской продукции троцкистским ячейкам в Москве. Но не сказала ни слова против Григория Дешкова. На вопрос: «Через кого познакомились с врагом народа Гамарником?» Нина Алексеевна ответила: «Так он за мной в школе ухаживал, я у него пионервожатой была», – и разразилась рыданиями. Фалдин бил ее по пальцам и требовал прекратить истерику, требовалось отвечать ясно и по существу, не тратить время следователя попусту. Нина Алексеевна почувствовала, что умирает, она сказала: «Иду к тебе, Григорий», – потом упала со стула – пульса следователь не обнаружил. Хрущев, присутствовавший на последнем допросе, спросил: «А кто протокол подписывать станет? Пушкин?» – и вышел Никита Сергеевич, сильно хлопнув дверью. Как с такими кадрами готовиться к большой войне?

Однако Нина Алексеевна не умерла, пришла в себя в лазарете тюрьмы. Перевели в общую камеру, сокамерницы отпоили кипятком с сахаром; обошлось. За то время, что ею не интересовались, произошли перемены в ведомстве: нарком Ежов был арестован, допрошен, впоследствии расстрелян. Следователь Фалдин в ходе чисток не пострадал – но был переведен на фронт. Егора Романовича откомандировали в особый отдел 20-й армии, где он постепенно занялся тем, чем мечтал заняться всегда, – стал военным корреспондентом. Фалдин писал статьи и репортажи – совмещая это с работой особиста; описав бой, отдав статью во фронтовую газету, Фалдин говорил друзьям: «Сына воспитаю настоящим писателем».

Никита Хрущев получил назначение в Киев, в Киеве Хрущев работал не покладая рук («Дорогой Иосиф Виссарионович! Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более двух-трех тысяч. Прошу принять меры. Любящий вас Н. С. Хрущев»). Про Нину Алексеевну Дешкову запамятовали. Дело Нины Алексеевны Дешковой завершено не было – но и на допросы ее перестали вызывать; такое случалось, причем нередко.

Вернулись к делу Дешковой в 1942 году. Ведомство НКВД разделили на Наркомат Внутренних Дел во главе с наркомом Берией и Наркомат Государственной Безопасности под наркомом Меркуловым. Следователь Виктор Бастрыкин, разбирая дела (по инициативе Берии был пересмотрен весь архив и выявлены должностные преступления), наткнулся на любопытный допрос крупного хозяйственника Яковлева, который длился много дней; начинали дознание Альтман и Голованов, в основном же допрос вели начальник 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР Ямницкий и лейтенант Казакевич.

Просматривая многостраничный допрос, Бастрыкин, внимательный человек, выделил следующие фрагменты беседы:

«Вопрос: С кем, кроме Пятакова, из руководителей антисоветской троцкистской организации в СССР вы были связаны? Ответ: Кроме Пятакова у меня в 1930–1931 годах установилась сперва очень тесная личная связь, а затем и организационно политическая связь с одним из руководителей троцкистской организации Яном Гамарником. Вопрос: Каким образом вы установили связь с Гамарником? Ответ: Гамарника я знал во время гражданской войны по совместной работе на Украине. Моя жена Соколовская была другом его семьи. Начиная с 1930 года мы систематически встречались. Примерно в самом начале 1933-го в одной из бесед у меня на даче – в разговоре о положении на Дальнем Востоке и о внутреннем положении СССР – Гамарник заявил, что ему известно от троцкисткого центра мое положение как особо законспирированного руководителя специальной группы троцкистов, находящихся на руководящих постах в партии. Гамарник сказал о существовании большого троцкистского подполья в армии, организованного в военный заговор, объединяющий все антисоветские элементы в армии, которые готовят к вооруженному восстанию против партии и правительства. В последующие встречи Гамарник рассказал, что в руководстве заговора стоят такие люди, как Тухачевский, Якир, Уборевич и ряд других видных командиров. Заговор имеет два плана захвата власти: первый путем переворота, второй – путем организации поражения СССР в войне».

Поворот мысли существенный: то есть на тот случай, если переворот не удался (а он не удался), оставался запасной вариант – через Гитлера. Это еще в 1933 году решили. И далее:

«Вопрос: Ваше изуверское двурушничество и цинизм предателя очень красочны, тем не менее постарайтесь все же ответить на конкретный вопрос следствия: как строилась ваша связь с антисоветскими организациями? Ответ: Выкристализовалось основное ядро нашей организации: я – Яковлев, Варейкис, Бауман, Попов. Гамарник и Пятаков формально не входили в наш центр, но по существу информировали меня и направляли… Наряду с этим я имел самостоятельную группу, мною завербованных лиц, Михайлов, Гегечкори, Токарев, Цылько, Одинцов, Половинкин… (Список длинный, около тридцати фамилий, следователь проверил все фамилии – завели ли дело. Завели на каждого.) Вопрос: Вы имели личные связи с иностранной разведкой? Ответ: Да, имел связь с немецкой разведкой».

С этого места начиная – разговор вялый; несерьезно, оборвано. То ли обвиняемый устал, то ли следователь халтурил. Сталин собственноручно пометил протокол: «Жену Яковлева взять в оборот: он заговорщик, и она должна рассказать все. Спросить ее о знакомых-близких». Далее к делу приобщено заявление на имя Сталина жены Яковлева – Соколовской. «В связи с арестом моего мужа Яковлева Я. А., с которым я прожила с 1921 года, я решила рассказать все, что мне известно о борьбе Яковлева против партии, проводившейся им на протяжении многих лет. Яковлев являлся троцкистом с 1923 года, принимал активное участие в подпольной антисоветской организации, двурушничая для того, чтобы закрепиться на партийной работе»… Далее – имена; имена те же, впрочем, есть и добавления – но без конкретики.

Даже Сталин был удивлен неряшливостью допроса, он пишет на первой странице – поперек листа: «Т. Ежову. Кто такие? Даже имя-отчество не спросили… Хороши следователи. Нам важна не прошлая деятельность Яковлева и Соколовской, а шпионская работа за последний год! Последние месяцы 1937 года! Нам нужно знать, для чего оба мерзавца почти каждый год ездили за границу. И. Сталин» Четкие указания – и ноль по результатам. Халатность? Или хуже? Но ведь выход имеется: берем каждое из перечисленных до того имен, последовательно идем по нити его контактов. Смотрим, в каких местах обрывается нить. Любопытная получается картина.

Очевидно, что Гамарник – шпион, берем этот пункт за отправной; очевидно, что он стоит практически за каждой ячейкой троцкистов в армии; очевидно, что дата восстания в частях армии координировалась при его участии. Смотрим: в какое время и где в точности находился Гамарник. Получаем картину передвижений с Дальнего Востока – на Запад и обратно. А вот и страннейший документ о разоблаченной фашистско-троцкистской офицерской организации – с ячейками в Свердловске, Перми, Тагиле, Ворошиловске, Надеждинске, Хабаровске. То есть вплоть до Дальнего Востока тянется цепочка. Здесь даже прямо называется тактический центр и время удара: повстанцы должны захватить военный склад № 59 в Перми, затем захватить Пермь с ее оборонными заводами, разрушить железнодорожную магистраль, связывающую Европейскую и Азиатскую часть Советского Союза. Соответственно – западная часть отдается Германии, восточная – Японии. И опять среди имен – непременный Гамарник.

Был заговор – и какой!

И опять резолюция растерянного Сталина «Т. Ежову. Странное письмо! А кто из поименованных арестован?? Арестованы ли, скажем, Епифанов, Стихно, Булгаков и др.? Записка производит впечатление газетной статьи. И. Ст.». Кажется, ясно спросил Иосиф Виссарионович. И снова – ноль результатов. Нарочно? Впрочем, Ежов – враг, теперь мы знаем.

И еще, в общую копилку: протоколы допросов диверсантов. Везде мелькает Дальний Восток, а развития данная тема не получает. Логично предположить, что диверсионная организация вербует военных из тех, кто служит на Дальнем Востоке, в непосредственной близости к Гамарнику – и затем перекидывает шпионов в столицу. Пройдемся по семейным и дружеским связям Гамарника: кто там на Дальнем Востоке у него в окружении, кто его друг, с кем откровенен? Все нити ведут к семье Дешковых – причем любопытно, что сын Григория, Сергей Дешков, служил на Дальнем Востоке – а сейчас находится на Западном фронте. Оказывается, не договорили сотрудники комиссариата внутренних дел с Надеждой Алексеевной Дешковой, рано отложили ее дело в сторону. Есть еще материал для работы.

Виктор Бастрыкин вызвал Дешкову на допрос.