Текст книги "Виток клубка"

Виток клубка
Собрание сочинений, том 3
Максим Мейстер

© Максим Мейстер, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

– …Ты должен воспринимать этот мир подобно человеку, который сидит на берегу реки и спокойно рассматривает все, что несут ее воды, – говорил Муни Бабу своему единственному ученику. Они вдвоем как раз отдыхали у берегов священной Ганги. Учитель продолжал:

– Смотри! По воде плывут щепки, ветки, даже небольшие бревна, но разве это касается меня? Я лишь наблюдаю. Множество мусора проносится рядом. Он несся выше по течению, несется и ниже, плывет и здесь, но я, неизменный, сижу на берегу, и могу наблюдать, а могу и не наблюдать…

Муни Бабу имел единственного ученика вовсе не потому, что никто, кроме Шанты, не захотел принять его своим учителем. Вовсе нет. Одно время к Муни приходили толпы искателей, желая, чтобы он согласился взять на себя духовное руководство над ними. Со временем толпы поредели, а потом люди вокруг и вовсе отчаялись получить посвящение у несговорчивого мудреца – Муни упорно отказывал всем. Зачастую он даже не выходил из медитации, а посетитель днями просиживал рядом, ожидая ответа на свою просьбу. Так и уходил. Однажды…

– Что же ты не слушаешь? – вдруг сердито сказал Бабу, увидев, как Шанта вздрогнул. (В это время по реке проплывал полусгоревший, полуразложившийся человеческий труп. Обычное дело: после кремации покойника часто опускали в реку. Муни тоже заметил покойника и теперь строго смотрел на ученика).

– Как только появляется отождествление, появляется страх, появляется страдание и гнев, привязанность и любовь, ненависть и сострадание… Не отождествляй себя с мусором, плывущим по волнам жизни, будь в стороне, будь безмолвным наблюдателем… Иди и вылови эту грязь из своего сердца, – неожиданно приказал Муни, указывая на мертвеца.

Шанта побледнел, но, не смея ослушаться и с трудом преодолевая в себе отвращение, полез в воду, в качестве утешения пытаясь понять скрытый смысл приказания гуру.

…Так вот, однажды к Муни, как всегда погруженному в себя, подошел юноша, почти совсем еще мальчик. Он обошел несколько раз вокруг Бабу и сел рядом в позе лотоса. Этим мальчиком и был Шанта. Одет он был в одну набедренную повязку, волосы завязаны узлом на затылке… Он выглядел бы совсем как молодой аскет, если бы не мягкая темная кожа, лоснившаяся от дорогого сандалового масла, и не предательская походка, сообщавшая о том, что юноша совсем не привык ходить босиком. Нежная кожа стоп говорила о том же. Шанта действительно был родом из довольно известной аристократической семьи…

– …Ну, что ты там нашел? – спросил Муни, видя, что ученик внимательно разглядывает обгоревшие останки. Кости руки еще каким-то образом держались вместе, и на пальце, бывшем пальце, что-то сверкало. Муни почувствовал еле заметное беспокойство в области сердца.

– Подожди, не трогай! – произнес он, когда Шанта решился взять блестящий предмет. Учитель поднялся и сам подошел к трупу.

– Отойди, – сказал он, снимая золотой предмет с руки мертвеца. Сейчас было очевидно, что это чуть оплавленное великолепное кольцо. Золотой обручок в виде змейки был покрыт каким-то рисунком, инкрустированным драгоценными камнями. Рисунок был наполовину скрыт клейкой тиной.

Шанта отошел, озадаченный странным поведением гуру. Муни промыл кольцо и узнал фамильный знак рода, к которому принадлежал его ученик…

Шанта был почти принцем. Его семья владела огромными площадями земель на севере княжества, причем богатства семьи превышали богатства самого князя. Но, к несчастью, отец семейства, Ананда, был бесплоден. Он брал одну жену за другой, обвиняя бедных женщин в отсутствии наследника, но со временем понял, что виноваты не жены…

Он собрал по всему княжеству лучших врачей, перекупив одного даже у самого махараджи (князя). Но они лишь увеличили его отчаяние. Выполняя многочисленные рекомендации, глотая кучи снадобий, надевая груды талисманов и камней, Ананда только похудел и сник. Тоскливо бродил он по роскошному саду, ожидая, когда толпы врачей с ним покончат. Мать Ананды вовремя спохватилась и разогнала всех лекарей, а сына отправила в паломничество по святым местам.

Ананда посетил сотни священных мест и храмов. Везде он слезно молил местных святых о благословении получить сына-наследника. Почти никто не отказывал, прося лишь щедрое пожертвование. Ананда не скупился.

Прошел год, и паломник решил возвращаться домой. Но не в сопровождении свиты и не на паланкине, на котором Ананду везли от одного храма к другому, а пешком и в одиночку. Несмотря на множество собранных благословений, Ананда не чувствовал уверенности в том, что путешествие принесет желанный плод. Поэтому он готов был еще год потратить на путь домой, передвигаясь подобно какому-нибудь нищему страннику.

Однажды, путешествуя вверх по Ганге, уже совсем неподалеку от своих обширных владений, Ананда решил переночевать в ближайшей деревушке. Но, на его беду, в этой местности хозяйничала группа разбойников, которая уже больше года скрывалась от карающего гнева махараджи, занятого проблемами с соседним князем. Из-за близости бандитов жители деревни не горели желанием принять слишком позднего гостя: ночная охрана из вооруженных крестьян выпроводила Ананду, впрочем, не слишком грубо (единственной грубостью было то, что кто-то посоветовал попроситься ночевать к свинарю, который, как и положено людям такой профессии, жил за пределами деревни). Эта неприятность почти не расстроила путешественника. «Пускай! Может ночь под открытым небом добавит нужную песчинку в копилку кармы моего аскетизма», – подумал Ананда, глядя на мрак, окутавший его, темное глубокое небо и неясные тени, что просыпались иногда в свете луны. Но его решимость исчезла в тот же миг, как ухо заслышало тонкий и, если не знать, что за ним последует, нежный звук… Это стаи москитов радостно жаждали познакомиться с незадачливым путешественником. «Возможно, Господь будет доволен мной, если я оставлю предрассудки, отброшу гордость и проведу ночь под одной крышей с неприкасаемым! – спустя некоторое время громко подумал Ананда и тихонько добавил: Все равно меня здесь никто не узнает…» Осторожным шагом направился он в сторону, указанную крестьянами, и вскоре, несмотря на темноту, остановился у двери одиноко стоящего дома. Постучал. Ему ответил испуганный и заспанный голос. Стараясь быть вежливым, Ананда попросил ночлега. Испуганный голос удивленно пригласил путника в дом, предложил ему стакан воды и уложил спать, закрыв москитной сеткой.

Ананде снился сын, который играл в саду. Вот он сорвал красивый цветок и побежал к отцу: «Папа, смотри, какой црюто.. фрюто… хрюто… хрю-хрю, хрю-хрю…», и мальчик постепенно стал превращаться в поросенка. Ананда в ужасе проснулся. Громкое хрюканье вокруг напомнило ему, где он находится. «Надо скорее покинуть это нечистое место, – с неудовольствием подумал Ананда. – Прямо сейчас пойду на реку, омоюсь, и сюда больше не возвращусь». Он встал, завернулся в кусок материи, взял чистую смену одежды (чтобы после омовения облачиться во все свежее) и остальные вещи. В таком виде он выскользнул во двор, сначала желая вообще избежать встречи с хозяином, но затем, подумав, что надо хотя бы поблагодарить за ночлег, прошелся вокруг дома в его поисках. Наконец Ананду окликнул неуверенный голос:

– Дорогой гость, я здесь, в хлеву. Сейчас я вижу, что вы рода высокого, чтобы не было греха, я не на глаза ваши не покажусь. Простите, ночью принял, с испугу не понял-разобрал…

Голос что-то еще не совсем вразумительно мямлил.

– Хорошо, – с некоторой досадой перебил его Ананда. И, зашагав к реке, бросил: – Благодарю за ночлег.

– Постой! – неожиданно спохватился голос. – Там на берегу обитель большого йога. Он сидел там, кода мой дед пас свиней, когда мой отец пас свиней, когда… Не разгневайте его, лучше вниз по течению…

У Ананды что-то переменилось в сердце при этих словах, да так, что он ясно почувствовал эту перемену. Только и сумел подумать: «Вот оно!» Но, как ему и советовали, вначале отправился вниз по течению (здесь протекала священная Ганга), хотя и не с целью избежать «большого йога», а подготовиться к встрече с ним.

Совершив по всем правилам омовение, Ананда оделся в белые одежды паломника и в который раз попытался снять кольцо с фамильным гербом с пальца (это украшение не вязалось со скромным одеянием странника и было причиной того, что разнообразные нищие по всей стране особенно настойчиво добивались милостыни). Попытка опять закончилась неудачей: Ананда слишком долго носил украшение – палец вырос, а золотой обручок остался прежним.

Ананда глянул в сторону горизонта. Было раннее утро, но солнце уже начинало усердно подогревать своих подданных. Пока еще теплые после ночной прохлады лучи приятно щекотали кожу, и именно сейчас стоило отправляться в путь (Ананда так и путешествовал: утром и вечером двигался, а днем оставался там, где заставало жгучее солнце, где-нибудь под крышей храма или ашрама). Но, глядя на безоблачное небо, Ананда, вместо того чтобы немедленно зашагать вдоль дороги, расположился у воды, намереваясь ждать полудня. «Сейчас святой занят молитвами и медитацией, – ведь нет лучшего времени для этого, чем раннее утро, – и мне подходить к нему сразу – только гневать, – думал он. – А как солнце разойдется в полную силу, мудрец прервет занятия и уделит внимания мне». Ананда смотрел то на небо, то на спокойно текущие воды великой реки, и впервые за все время долгих странствий ему стало так спокойно, что подумалось: «А зачем мне, вообще говоря, сын? Может, лучше просто сидеть здесь, на берегу Матери-Ганги, забыв обо всех заботах и проблемах. И счастье мне…» Все тревоги покинули сердце Ананды, и он уснул…

Прохлада, идущая с реки, позволила спать несколько дольше, чем следовало бы. Ананде даже снова пришлось делать омовение, так как он проспал гораздо больше, чем два часа. Освеженный, Ананда, высыхая прямо на ходу, отправился вверх по течению, справедливо полагая, что в это время дня йог должен отдыхать.

На самом берегу реки сохранилась еще какая-то зелень, но совсем рядом, чуть дальше от воды, начинались просторы выжженной травы. «Вот так и мы – как только отворачиваемся от Господа, который питает всех, тут же высыхаем и становимся ломкими и мертвыми. Но разве виновата в этом река?» – подумал Ананда, вглядываясь вперед. Наконец, он заметил одинокую неподвижную фигуру. Подобно каменному изваянию, человек сидел неподвижно. Именно как изваяние! Потому что даже следов дыхания не было заметно на теле йога. Он сидел под хорошим раскидистым деревом, которое, скорее всего, защищало от солнца большую часть дня. Но не сейчас. Полностью открытый полуденным лучам, мудрец сидел, погруженный в себя, неподвижный, как мертвец. Ананда издалека поклонился и, почтительно сложив руки, осторожно подошел. Его приход не вызвал никакой реакции. Ананда нерешительно остановился неподалеку от йога и, не зная, что делать, стал осматриваться. Первым делом незаметно оглядел мудреца.

Муни Бабу (а это был именно он) сидел в позе лотоса, полуприкрыв глаза и остановив дыхание. Ананда заметил, что кожа святого была светлой, как будто ежедневные солнечные ванны никак на него не влияли.

Ананда немного опасался в открытую разглядывать могущественного йога, поэтому стал оглядываться вокруг.

В этом месте Ганга чуть-чуть повернула, образуя небольшой залив со спокойной водой. Место было удобное. С одной стороны, вверх по течению, гладь воды закрывал покрытый травой холм, а с другой стороны река тоже была не видна, потому что уходила в сторону. Поэтому обитель мудреца находилась как будто в низине у озера. А позади росло большое дерево… За ним, в отдалении и чуть сбоку находилась ферма, с которой пришел Ананда, а еще ниже по течению от фермы – деревушка, в которую его не пустили ночью.

Ананда осмотрел все окрестности. Снова глянул на йога и, не зная, что делать, присел неподалеку. «Он относится наверно к тем святым, что выходят из медитации раз-два в месяц, если не реже, – растерянно подумал Ананда. – На теле не видно и следов дыхания. Он, может, не ест годами… Что делать?..» Посидев еще немного времени, Ананда тихонько и робко сказал:

– Господин?..

Никакой реакции со стороны йога, но сам Ананда испугался собственной смелости: «Еще этого не хватало! Мешать медитации! Да он очнется, и я получу такого „сына“, что жизней так десяток из ада не вылезу! Лучше идти отсюда, забыть все, и помереть как животное, без наследника… И тоже в ад отправиться? Если не будет сына, кто совершит шрадху?.. Кто совершит поминальный обряд? Пока совершается шрадха, предки могут спокойно жить в раю! А если ее некому будет совершать?..»

Последняя мысль остановила Ананду, когда он уже собирался уносить ноги. И он снова в нерешительности присел неподалеку от неподвижной фигуры Муни. Прошло еще какое-то время, и Ананда не выдержал. Он искренне взмолился: «О Господи! Что же мне делать?!» И в отчаянии стал оглядываться вокруг. И вдруг он заметил одну интересную деталь: йог по-прежнему сидел прямо под лучами открытого солнца (на небе – ни облачка), тогда как сам Ананда прятался в тени дерева. Тут-то его и осенило! Он встал, скинул с себя верхнюю одежду, намочил ее в реке, выжал и, встав позади йога, голой спиной к солнцу, растянул рубашку над мудрецом, как зонт.

Шло время. Ананда чувствовал, как кожа на его спине начинает пузыриться, а в голове мутиться. Вялая мысль пронеслась: «Буду стоять и так умру. Это благочестивая смерть, смерть в служении святому. Высшие планеты обеспечены…» Ананда начал терять сознание, тщетно пытаясь удержать вытянутые руки с давно высохшей рубашкой. Он уже падал, когда вдруг – и не просто «вдруг», а очень вдруг – голова его стала свежей и ясной, а тело наполнилось силами.

– Что тебе нужно? – раздался где-то внутри Ананды умиротворяющий голос.

– Ты величайший святой, ты все знаешь… – сказал Ананда и пал перед мудрецом на колени.

– Да. Тебе нужен сын. Но мне трудно поверить, что из-за такой глупости, ты готов потратить годы в бесплодных странствиях и даже пожертвовать собственным телом, к которому все вы так привязаны.

– Но дхарма, долг, обязывает семейного человека иметь сына, чтобы традиция не прерывалась и чтобы обряд шрадхи продолжался вечно. Ведь если не будет наследника, мой род прервется, и мои предки, и я – все мы упадем на низшие планеты в соответствии со своей кармой. А ведь семейному человеку трудно жить так, чтобы не иметь дурной кармы. Невозможно это для домохозяина…

– Но тот же закон кармы говорит мне, что в этой жизни у тебя не будет сына. Что же ты хочешь? Чтобы законы вселенной отступили перед твоим желанием?

– Да! – Ананда сам не ожидал от себя такой дерзости.

– Хм! – Муни улыбнулся, а потом спокойно согласился: – Пусть будет так. Но при одном условии…

Не веря тому, что услышал, Ананда выкрикнул:

– Все что угодно!..

Он привык: желания почти всех встреченных до этого «святых» редко выходили за рамки золотого запаса его казны.

– Условие таково: когда сын подрастет, ты отдашь его мне в ученики…

– Но… – такого поворота событий Ананда не ожидал совсем.

– Ко мне часто приходят с просьбой стать их учителем, но у меня из жизни в жизнь только один возлюбленный ученик. Только один. Сейчас он задержался на другой планете, оплакивая смерть моего тогдашнего тела. Я уже давно жду. Настало время ему появиться здесь, на Земле. Пусть же он родится в твоей семье. Как только он подрастет, ты отправишь его ко мне, и я буду давать ему наставления, как и прежде, а он, как и прежде, будет служить своему гуру… Для абсолюта не существует времени. Ибо преходящи только тела, а суть неизменна.

– Как скажете, господин, – смиренно произнес Ананда. – Но…

– Я знаю твое беспокойство. Твой сын не будет монахом. В свое время он даст тебе внука.

– О! – Ананда вновь был счастлив. – Что я могу сделать для вас, господин?

– Что может дать нищий царю?.. Возвращайся домой. Но помни: никому не рассказывай, как ты получил сына. Мне и без того хватает ненужных посетителей…

После этих слов снова наступила неподвижная тишина плещущей воды.

Ананда поклонился, убедился, что солнце больше не беспокоит мудреца (на него наконец сдвинулась тень дерева), набросил на плечи рубашку и с легким сердцем зашагал прочь, не чувствуя даже малейшей боли от сожженной спины.

…Муни сразу понял, что кольцо принадлежало отцу Шанты. Ананда так и не смог передать фамильный символ своему сыну, чтобы тот передал своему… «Что ж, это сделаю я», – подумал Бабу и завернул кольцо в край набедренной повязки.

– Это место осквернено присутствием мертвеца, – сказал он, столкнув труп обратно в воду. – Поэтому омойся и принеси из деревни коровьего навозу. Все очисти здесь. Я пойду выше, за холм, пока это место не освободится от скверны.

– Хорошо, учитель, – сказал Шанта и отправился выполнять указание.

– Когда закончишь, можешь идти собирать милостыню. – Муни тоже встал и степенно направился вверх по холму, думая, как ему выполнить обещание, данное Ананде. Он обещал, что род богатого землевладельца не прервется, и в свое время Шанта женится и тем самым продолжит род. Муни не хотел отпускать Шанту от себя. Он хорошо служил своему гуру, и Муни привязался к ученику. Тем более связь между ними не прерывалась уже много жизней. Бабу было неприятно думать о своем обещании и необходимости женить ученика. Эти мысли беспокоили ум, что для йога совершенно недопустимо. Поэтому Муни усилием воли изгнал беспокойные мысли, опять сосредотачиваясь на объекте своей медитации.

Йог спустился с другой стороны холма и омылся (он тоже был осквернен прикосновением к мертвецу). Потом выбрал подходящее благочестивое дерево и расположился под ним, стремясь скорее усилить свою медитацию, которая становилась не такой интенсивной, когда приходилось заниматься отвлекающими действиями вроде ходьбы или купания в реке.

Тем временем Шанта быстро снял со своего тела осквернение с помощью священной воды Ганги, взял емкость, с которой он ходил за подаянием, и направился в деревню выполнять указание гуру.

Идти до деревни было не слишком далеко, но и нельзя было сказать, что деревня – рядом. До нее было бы гораздо ближе, выбери Муни для себя место чуть ниже по Ганге. Но Шанта привык к ежедневным прогулкам по едва видной, протоптанной только им тропинке, блуждающей в пожухшей траве среди множества деревьев. Жители деревни не пользовались этим путем, потому что ходили к реке гораздо ниже по течению. Шанта же сам выбрал не самый близкий путь до деревни – через лес (можно было сберечь время, просто идя по берегу) – потому, что пока он не видел особого вкуса в пассивной медитации, которой его учил Муни Бабу. Шанте гораздо интересней были прогулки по лесу, где можно поглазеть на столько интересных вещей. Когда же он медитировал, то чаще всего просто засыпал, и ему было скучно. Муни хотя и ругал ученика за это, но не так сильно, как за другие, менее значительные провинности. Учитель понимал: нельзя требовать от подопечного того, что пока недоступно для него. Но зато можно и нужно наказывать ученика за ошибки, которые тот уже способен не совершать.

Тропинку Шанта проложил через свиноферму. Его забавляла и немножко интересовала жизнь этих отверженных. Часто Шанта останавливался у ограждения, забираясь на дерево и заглядывая во двор. Густая листва хорошо защищала, и он спокойно мог наблюдать за работой свинаря и его семейства.

Хотя Шанта был уже юношей, он часто вел себя как ребенок. Все детство прожив во дворце отца, он затем сразу был отдан на воспитание суровому йогу. Не то что бы Шанте не нравился его учитель, но… Упражнения йоги были пока слишком сложны для молодого человека. Потому-то Шанта частенько задерживался в деревне, играя с подростками, среди которых имел авторитет. Еще бы! Единственный ученик «большого йога». Иногда Шанта задерживался и в лесу. Ему часто доставалось от гуру, когда за игрой или за бездельем Шанта забывал о своих обязанностях.

Жители деревни хорошо относились к «молодому йогу», ведь он, играя с их детьми, рассказывал им все, что узнавал от учителя. А то, что Шанта каждый день приходил за едой… Любая, даже самая бедная семья, была рада, когда Шанта стучал в двери их дома.

Раньше, когда Муни еще был один, жители деревни каждый день приносили ему немного риса с овощами или фруктов. Но йог почти никогда не прикасался к пище (просто он в ней не нуждался), чем сильно расстраивал крестьян. Когда же появился молодой ученик… Тогда и самому учителю пришлось есть больше, ведь теперь он не мог постоянно находиться в медитации, вдыхая и выдыхая воздух один раз в день. Теперь надо было заботиться об ученике, давать наставления… Но главное: молодое тело Шанты никак не хотело удовлетворяться одной горстью риса в день. Жители деревни были довольны: они могли смело говорить, что у них есть собственный настоящий святой, которого они по-настоящему кормят. А иметь собственного настоящего святого – очень почетно и выгодно. Ведь его духовная сила защищала от разных невзгод. Поэтому Шанта, когда приходил за едой для своего гуру (и для себя), получал все, что мог только пожелать. И лишь благодаря строгим правилам, – перед тем, как что-нибудь съесть, ученик должен сначала обязательно предложить это гуру и затем довольствоваться остатками, – Шанта не превратился в толстого откормленного разгильдяя. Иногда он приносил Муни столько разнообразной пищи, что ее хватило бы человек на пять, рассчитывая наесться до отвала после того, как учитель съест свою обычную горсть риса. Но Муни каждый раз, особенно если замечал на блюде различные жарености и сладости, выбрасывал лишнее в реку, оставляя только простой рис, простые тушеные овощи, немножко фруктов… Одним словом, Шанта считал себя постоянно голодным, но правил не нарушал – никогда не ел в одиночку, без гуру. Ни в деревне, ни даже в лесу, вдалеке от посторонних глаз.

…Тропинка вышла из леса и повела обратно к Ганге, плутая между рисовыми полями. Скоро Шанта достиг окраины деревни, где пастух следил за большим стадом коров. Пастух, завидев юношу, поздоровался, сложил руки в приветственном жесте.

– Освобождения тебе, Горакша! – ответил Шанта, подойдя ближе. – Мне нужен свежий навоз.

И Шанта направился к ближайшей группе коров.

– Господин готовит какое-то жертвоприношение? – почтительно спросил Горакша, задав вопрос так, что было непонятно, какого «господина» он имеет в виду. Это понравилось Шанте, который еще далеко не был свободен от тщеславия.

– Да, мой господин часто совершает жертвоприношения для блага всех людей. Но сегодня нам просто надо очистить место. К берегу прибило покойника. Кто-то опять пожалел дров, и тело сгорело не полностью… Сейчас придется вычищать весь берег. Да и вообще дня три пройдет, пока все осквернение уйдет. Так что ко мне лучше не прикасайся.

Во время разговора Шанта переходил от зада одной коровы к заду другой, выжидая момент. Вся хитрость заключалась в том, что надо было поймать лепешку на лету, пока она не шлепнулась на землю. Вот Шанта и ходил с блюдом, подставляя его то там, то здесь, успевая еще и уворачиваться от бойких коровьих хвостов. Сами коровы не интересовались вниманием к их задней части. И не протестовали тоже. Просто привыкли. Навоз нужен был во многих случаях. И если крестьяне довольствовались обычным, «выпавшим», то Муни требовал только «высококачественного», прямо из-под хвоста.

Горакша хотел что-то сказать, но остановился на полуслове. Он оказался сообразительней Шанты и в уме быстро просчитал, из каких селений мог приплыть труп. А так как осведомленность жителей деревни в мирских делах была лучше, чем у молодого монаха, пастух сразу вспомнил, как сосед говорил ему о смерти очень богатого человека из поместья… Одним словом, разумный Горакша почуял, что мертвец – это бывшее тело отца Шанты.

– Что ты сказал? – откликнулся Шанта, увлеченный игрой. – Ах, ты! Уже три-ноль в вашу пользу! – возбужденно выкрикнул он, когда очередная лепешка бухнулась на землю мимо блюда, которое он опоздал подставить на какую-то долю мгновения.

– Да нет, ничего… – Горакша грустно следил за соревнованием. Он думал, что хорошо, конечно, быть учеником великого йога, но не присутствовать на смерти собственного отца, не зажечь его погребальный костер…

– Ага! Три-один!

Через какое-то время Шанта набрал нужное количество навоза и пошел по своей тропинке обратно, сказав Горакше:

– Еще увидимся. Я за едой скоро пойду.

Выполнив необходимые процедуры на берегу, Шанта взобрался на холм. Посмотреть, чем занят Муни. «Хорошо, – подумал он, видя, что учитель неподвижно сидит под деревом. – Господин в глубоком самадхи, можно подольше задержаться в деревне». И Шанта легким шагом направился обратно, сунув под мышку то же блюдо.

Муни знал о своем ученике все. Каждое воплощение с ним были одни и те же проблемы. Муни иногда размышлял, почему духовный прогресс его ученика идет так медленно. Вот уже десяток жизней ему никак не удается развить вкус к медитации. «Все бы ему развлекаться да за девками бегать, – с досадой думал Муни, вспоминая некоторые предыдущие рождения Шанты. – Может, просто виновато молодое тело?.. Интересно, быть может, в следующий раз попробовать родиться так, чтобы он был старше меня?» Мысль казалась увлекательной, но дикой, поэтому Муни не стал ее развивать. «На самом деле мое собственное развитие тоже замедлилось. У меня даже создается впечатление, что я уже несколько жизней топчусь на месте… Виноват здесь не только мой ученик, на обучение которого приходится тратить время, но и я сам – что-то я делаю не так. Может, в моей духовной практике какой-то изъян? Но разве может быть не прав великий Шанкара?» Мысль о том, что имперсональная медитация несовершенна, выводила из себя даже такого закаленного йога, как Муни Бабу. «В конце концов, я не Шанкара и не могу ожидать, что моя практика даст результаты в течение каких-нибудь двух-трех жизней. К тому же я отвечаю за судьбу моего подопечного, моего ученика, которого я также должен освободить от цепей кармы, вырвать из водоворота самсары!»

Впрочем, все было не так плохо, как думал Муни. Случались у него и весьма успешные периоды медитации, когда он получал очень глубокие впечатления. Например, недавно ему почти удалось на мгновение слиться с брахмаджьоти, светящейся безличной сущностью. Это было так удивительно, что йог долго не мог прийти в себя. Удивительное состояние отсутствия заворожило его. Муни хотел вновь и вновь ощущать неощутимое. Он с удвоенными силами погрузился в самадхи почти на два месяца, но излишнее волнение помешало ему достичь желаемого состояния. Муни вышел из медитации, чем несказанно обрадовал ученика, который уже оставил надежды на возвращение гуру.

Но потом, когда досада от неудачи прошла, в йоге проснулась гордость: «Все-таки я достиг! А дальше – дело техники…». Но «техники», видимо, не хватало. Отсюда и проистекало недовольство Муни собственным духовным прогрессом и выбранной практикой.

Вот и сегодня беспокойство, связанное со смертью отца Шанты и судьбой ученика, выводило ум йога из равновесия…