Текст книги "Виток клубка"

Мохини тихонько рассмеялась и вновь вернулась к своим мыслям. Она вспомнила вдруг, что, в общем-то, и не видела своего «избранника», Муни Бабу. Нет, конечно, она, как и большинство жителей деревни, глядела на его обитель, видела и его самого с далекого холма. Но это не в счет. Лишь небольшое количество жителей, не слишком низкой касты, осмеливались обращаться прямо к Муни. Женщины же без особой нужды даже и не приближались к той части реки, где обитал йог. Что уж говорить о Мохини! Так что ей чисто по-женски было интересно посмотреть на будущего отца своего ребенка.

Шанта возвращался к учителю и даже не глядел на поднос со сладостями! Он ликовал: «Я победил вожделение! Вот так учитель!» В таком радостном расположении духа Шанта приблизился к учителю и, поставив перед ним поднос, сказал, во всю улыбаясь:

– Получилось!

– Что получилось? Достать такие замечательные сладости? – Муни добродушно посмотрел на ученика, а потом еще раз на угощение.

– А?.. – Шанта с недоумением глянул на поднос и только сейчас заметил, какая там была вкуснятина.

– Да нет, – уже с меньшим энтузиазмом продолжил он. – Ваш рецепт помог. Очень хорошо помог! Сегодня Мохини у меня не вызвала ничего, кроме отвращения! Я победил…

– Любовь, отвращение… Пока ты не научишься смотреть на все одним взглядом, ты не достигнешь совершенства. Что толку в том, что ты заменил одно чувство на другое? Одну привязанность на другую? Одно временное обозначение на другое? По-настоящему разумный человек просто не видит различий между временными объектами этого временного мира. Он одинаково смотрит и на красивую женщину и на уродливую старуху, на камень и слиток золота… Вот к чему ты должен стремиться! А не к развитию отвращения к одним объектам, любви к другим и ненависти к третьим. Это безнадежный путь.

– Но ведь сработало! – Шанта не совсем понимал. – Ведь вожделение, которое я… испытывал к Мохини, могло увести меня с духовного пути! Вы сами говорили, что это уже случалось не раз в моих прошлых жизнях. Но разве может отвращение увести с духовного пути?

– Уводит не вожделение или отвращение, или какое-то другое чувство. Уводят не чувства вообще, а привязанности. Какая разница, какое чувство ты испытываешь к объекту в данный момент? В любом случае ты привязан к нему, к объекту чувства. Через вожделение ли, гнев ли… А чувства легко трансформируются одно в другое. Очень легко. Все дело в привязанности к объекту чувств. Если ты разорвешь привязанность, то о воздействии на тебя не будет и речи. Сейчас ты привязан к Мохини. Вначале ты думал, что это вожделение, теперь думаешь, что отвращение. Но что изменилось?! Объект остался прежним! Только если ты будешь глядеть на Мохини, как на сотни других женщин, или мужчин, или камней… ты достигнешь успеха.

– Но чувства хотят наслаждаться объектами. И если я не дам им объект, окрашенный отвращением, они обратятся к объекту в другой, куда более опасной окраске! Ведь одни чувства более разрушительны, чем другие, и создают более сильные привязанности. Может, лучше заменять самые опасные чувства на безвредные или хотя бы на менее разрушительные для духовной жизни?

– Ты прав и не прав одновременно. То, что одни материальные чувства и привязанности лучше, чем другие – это неверно. Так думает твой погруженный в иллюзию ум. Но ты прав в том, что для ума и чувств хорошо бы найти такой объект, который вытеснил бы все временные обозначения этого несуществующего мира и заставил обратиться тебя – хотя бы через ум и чувства – к абсолютному миру, миру без обозначений и объектов. Обращение к собственной абсолютной сущности – вот истинное наслаждение души. Как только ты почувствуешь его, даже мельком, все в этом мире тотчас же потеряет для тебя притягательность, и аромат, и цвет…

Муни замолчал, как будто что-то вспоминая. А Шанта стал разглядывать принесенные сладости, одновременно с этим обдумывая сказанное учителем.

– Может быть, отвращение предшествует отречению? Ведь привязанность к объекту уже есть, и чтобы разорвать эту привязанность, необходимо так взглянуть на объект привязанности, чтобы он просто перестал привлекать! Взглянуть через отвращение…

– Что ж, попробуй! – сказал Муни с усмешкой, взяв с подноса сандеш и демонстративно откусив от него кусочек. – Попробуй развить отвращение к этим сладостям! Чтобы уничтожить привязанность…

Муни с удовольствием жевал. Он чувствовал, что с ним сегодня не все в порядке. Все время, пока он проповедовал ученику на счет отречения от чувств и их объектов, сам Муни думал только о сладостях на подносе! И, не утерпев, в конце концов, он воспользовался удачным моментом…

Сандеш таял на языке, словно молоко, вылитое в лесное озеро. Вкус, как казалось Муни, ощущался далеко в горле, растворяясь только где-то на подступах к желудку. Крупинки сандеша разбегались во все стороны и прятались в каждом удобном и неудобном месте, источая отовсюду свой аромат. Под языком и на языке, на зубах и между ними, на щеках внутри и чуть ли не снаружи!.. Удивительный вкус заполнил весь рот мудреца. Но даже и этот, казалось бы, непревзойденный вкус, менялся. То и дело на языке таяли крупинки пальмового сахара – такие микроскопические и так умело расплавленные, что даже и непонятно было, что это за чудесные вкусовые крапинки попадаются то и дело. Кроме того, ближе к центру сандеша крупинки сахара были все более и более сгущенными, и вкус от этого также изменялся, становясь насыщеннее.

Муни дожевывал сандеш и анализировал свои ощущения. Ему было и досадно, и интересно одновременно. Он взглянул на Шанту и рассмеялся. Внутренняя борьба ученика была написана на его лице! У него, что называется, текли слюнки.

А Шанта пытался выполнить указание гуру. «Я не голоден, я не голоден, – сначала повторял он. – Все, что я вижу на подносе, через какое-то время превратится в…» И Шанта во всех подробностях представлял себе «продукт переработки». Это помогало, пока юноша не смотрел на поднос. Когда же взгляд останавливался на сладостях, отвратительная картина, созданная в уме, таяла. Тогда Шанта решил не отрывать взгляда от объекта (то есть от сладостей) и накладывать свое отвращение прямо на него. И даже это через какое-то время у него в той или иной степени получилось, но стоило ему взглянуть на Муни, когда тот с удовольствием, разве что не жмуря глаза, откусывал очередной кусочек!.. Шанта отвел взор.

Через какое-то время Муни насытился. Он съел бы еще, но вдруг заметил, что проглотил уже больше половины всех сладостей! Обычно Муни довольствовался одним маленьким сандешем и несладким йогуртом. «Пожалуй, традиция есть утром молочные сладости пошла мне во вред. Я ведь не Божество в храме, в конце концов!» – Муни сердито закончил завтрак и встал, разрешая приступить к еде ученику. Когда Муни вернулся с реки, Шанта уже заканчивал, дожевывая с набитым ртом.

– Если уж наслаждаешься, хоть делай это с толком! – бросил Муни, сев невдалеке и ожидая, когда ученик очистит место «пира». Тот сделал вскоре все, что необходимо.

Учитель и ученик стали готовиться к дневным занятиям, а в это время Мохини пыталась прогнать страх и настроить себя. Она очень хотела отправиться и посмотреть на своего избранника. Тем более сложились такие благоприятные условия: вроде бы больной Шанта и прямое указание хозяйки сходить к мудрецам, на которое можно при случае сослаться… Но Мохини все равно боялась… Даже не боялась, а как бы опасалась чего-то: при мысли о предстоящем путешествии у нее пробегал холодок внутри.

Мохини тихонько собиралась. Выбрав платье поскромнее, она умело нанесла косметику – так, что не было ничего заметно, хотя глаза и губы стали необычайно выразительны. Мохини тщательно уложила волосы и сняла на всякий случай даже те простые украшения, которые носила дома. Глянув в зеркало, девушка осталась довольна.

– Ну что, готова? – В комнату заглянула хозяйка. – На вот, возьми.

Она протянула пузырек с желтоватым снадобьем:

– Это бальзам Вишну. От всяких умственных болезней. Если молодой йог болен, то болен от расстройства, не знаю уж какого, так что бальзам поможет. Стоит только втереть его в голову и виски!

– Впрочем, – добавила хозяйка, подумав. – Ничто тебе не мешает втереть его и еще куда-нибудь… – она выдержала паузу и закончила, – ну на шею там, на грудь нанести…

– Да, госпожа, – только и сказала Мохини, потупив взор. Она думала о своем, и хозяйка делала неправильные выводы, видя смущение Мохини. Точнее, не совсем правильные!..

Мохини вышла из дома и медленно зашагала по серой дороге. Эта дорога была одной из главных в деревне, поэтому при каждом шаге над ней поднималась тучка мелкой въедливой пыли. Но Мохини скоро сошла с дороги на заросшую травой тропинку, что вела прямо к реке. Девушка решила идти берегом.

Мохини не спешила. Она задумчиво оглядывала все вокруг, как будто была здесь в первый раз. Выйдя к берегу, она задержалась, присев на крупный камень. Девушка смотрела на гладь воды и думала: «Как здесь красиво!» Но подобно тому, как поверхность реки – всего лишь незначительная ее часть, так и мысль эта – лишь плавала на поверхности ума, скрывая глубинные течения. Мохини не думала прямо о том, что ее действительно интересовало и беспокоило – эти волны ходили где-то в глубине, покрытые тонкой пленкой внешнего выражения сознания. Мохини брала из прибрежного песка камешки и бросала их в воду, бросала легко, без размаха. И камень разбивал тонкую пленку.

Мохини склонила голову на плечо, и через некоторое время ей совсем не хотелось никуда идти, она желала просто сидеть на этом берегу, смотреть на воду и кидать (или не кидать) камешки. Но она преодолела себя и встала. Она пошла берегом реки, и шаг ее становился решительнее.

Дневные упражнения у Муни шли насмарку. Он никак не мог достичь медитативного состояния. Сказывался обильный завтрак. Кровь отливала от головы к желудку, и Муни в живую ощущал, как медленно, но неотвратимо тупеет. Ученик давно уже застыл в падмасане и медитировал… или спал, или имитировал медитацию… или сон. Одним словом, Шанта занимался. Не лучше и не хуже, чем обычно, а Муни все ерзал, постоянно теряя контроль над умом.

Мохини приближалась. Вот был уже виден холм, с которого она когда-то смотрела на обитель йога… Девушка замедлила шаг. Ее сердце, успокоенное у реки, вновь тревожно забилось. «Что я им скажу?» – думала она, вертя в руках пузырек с бальзамом, постоянно открывая-закрывая крышечку. Так, с пузырьком в руках она поднялась на холм.

Муни все не мог сосредоточиться. Он то и дело полностью открывал глаза и в раздражении оглядывался. Вот знакомое дерево, вот ученик, неизменно текущая река… Трава, пожухшая вверху и зеленая у реки. Все было привычно. «Значит, это внутри», – в который уже раз сказал себе Муни. Вдруг он заметил необычное движение на соседнем холме – из-за него кто-то поднимался. Вначале показалась голова с неясно различимыми чертами, потом также неразличимый бюст, талия и бедра… Вскоре весь человек показался над холмом, где в нерешительности остановился. «Хм! Это интересно, – подумал Муни. – Уж не подружка ли это нашего Шанты? Не та ли самая Мохини? Любопытно, под каким предлогом она сюда заявилась? Неужто просто так осмелилась? Тогда отдаю должное ее дерзости!»

У Муни исчезла досада на себя. Он еще раз глянул на девушку и закрыл глаза.

Мохини не поняла, что ее заметили. С холма она видела, что у дерева неподвижно сидят две мужские фигуры. Нерешительность девушки росла. Она остановилась на самой вершине холма и не знала, куда себя деть, куда бежать. «Может, вернуться? – в отчаянии спрашивала она. – Пока не поздно, пока меня еще не заметили?»

Время шло, а Мохини все стояла. Муни снова открыл глаза. «Ага, еще тут и все на том же месте! Значит, девушка не наглая и пришла с каким-то делом. Иначе бы давно спустилась».

– Иди сюда! – крикнул Муни. Его сильный, как труба, голос будто ударил Мохини и Шанту. Оба очнулись. Шанта изумленно посмотрел на учителя, а Мохини заторопилась вниз по холму, сосредоточенно глядя под ноги и держа руки на весу, как будто боясь упасть.

Шанта, проследив взор учителя, оглянулся. Он обмер на секунду, а в следующий миг весь внутренне встрепенулся.

– Это Мохини, – сказал он сквозь зубы. Он внимательно посмотрел на приближающуюся девушку, но вдруг спохватился и быстрее стал повторять: «Она лишь кожно-жировой мешок…» и так далее.

– Я понял, что Мохини, – усмехнулся Муни. – Но у нее какое-то дело, и она уже давно стоит на том холме. Пускай выкладывает свою проблему и оставит нас. Потерпи немного.

– Я практикую ваш метод. Один раз он мне помог. Я надеюсь на него и теперь!

– А? Ну-ну! Только если ты о методе глядеть на объект через различные окраски, «менее опасные для духовной жизни», то это не мой, а твой метод! О своем я тебе говорил, но видно без толку… Впрочем…

Мохини приблизилась на пару десятков шагов.

– Стой! – сказал Муни. – Что привело тебя? Одну. Разве ты не знаешь, что женщина не должна быть одна?

– Я… я… – Мохини дрожала от страха. – Молодой господин… Когда пришел… Утром. Когда пришел молодой господин… Я думала… Я подумала… Мы подумали… Да! Мы подумали. Молодой господин больной… Он как больной был… Мы беспокоились… Я беспокоилась… Бледное-бледное лицо! Заболел молодой господин? Хозяйка сказала: «Иди!» Я иду, пришла… Вот Вишну бальзам.

Все это Мохини говорила долго, запинаясь и оговариваясь, но к концу речи уверенность стала возвращаться к девушке. Она протянула пузырек и сказала, смущенно вспоминая игривые слова хозяйки:

– Вот, госпожа прислала… Это бальзам Вишну. Его надо втирать в голову и… и грудь.

– Ага! – Муни засмеялся, он сразу все прекрасно понял. – Так работает твой метод? А, Шанта? Тебя даже за больного приняли! Уж если ты практикуешь отречение через отвращение, то старайся, чтобы хоть отвращения-то на твоем лице не было видно!

Шанта сидел неподвижно, как с каменной маской на лице. Казалось, он не слышит своего учителя.

– Ну ладно, – сказал Муни, не дождавшись ответа. – Пытайся…

Муни сделал вид, что забыл о Мохини и закрыл глаза, застыв в полной неподвижности – не было видно даже дыхания.

Мохини некоторое время тоже хранила почтительную неподвижность, но время шло, а ничего не менялось: перед девушкой будто сидели две статуи, одна с открытыми, а другая с закрытыми глазами… Мохини устала от неподвижности и начала потихоньку переминаться с ноги на ногу.

Но неподвижность в этой сцене была лишь видимостью. Внутри у Шанты происходила нешуточная борьба, да и Муни гораздо более активно, чем обычно, анализировал свои внешние ощущения. Чем больше проходило времени, тем сильнее становилось беспокойство обоих.

Шанта поначалу ухватился за свой метод, и он непродолжительное время действовал, но затем, в какой-то неуловимый миг, Шанта подумал: «А ведь это очень симпатичный мешок с костями!» И все! Его медитация вернулась на круги своя. «Как здорово обтянут этот мешок с мясом и костями, какая гладкая у него кожа и какая приятная форма!..» Шанта спохватился, заметив, что думает как-то не так, но было уже поздно…

«Тьфу ты! – подумал Шанта. – Отвращение перешло в вожделение… Почему? Хотя учитель меня предупреждал… Ну почему у меня ничего не получается?!!»

Шанта посмотрел на испуганную гостью и чуть не заплакал.

«Ну когда же гуру как следует обучит меня своему методу? Он вот сидит и бровью не ведет, забыв, наверное, обо всем, кроме Высшей Цели, а я думаю о чем угодно, лишь бы подольше оставаться в этом безумном мире внешних чувств!»

Шанта был не прав. Сейчас Муни не был в медитации, он просто сидел с закрытыми глазами. Заметив и почувствовав, что Шанта потерпел неудачу, Муни с облегчением открыл глаза и снова взглянул на Мохини.

Та встрепенулась, заметив, что мужчины ожили. Ведь она уже больше часа, боясь вздохнуть, стояла от них в двадцати шагах, не смея ни уйти, ни позвать!

– Оставь бальзам там, где стоишь! – приказал Муни. – И иди. Передай хозяйке, что я благословляю ее…

Мохини наклонилась и поставила пузырек на траву. Медленно повернувшись, она побрела обратно, вверх по холму, чуть не падая из-за затекших ног.

– Как успехи? – спросил Муни, когда Мохини скрылась за холмом.

– У меня не получилось… Я не знаю почему! Сначала все шло нормально, но потом… Я даже не знаю, что произошло!

– Ум снова обманул тебя. Вот и все, что произошло. Дело в том, что твой метод был основан на деятельности ума – именно через него ты смотрел на объект, а ум – ненадежный помощник! Пока ты надеешься на силу ума и остаешься на уровне восприятия через него, ты будешь терпеть неудачу… Сходи, возьми бальзам. На солнце ему делать нечего.

– Зачем он? Ведь я не болен. Ей просто показалось…

– Этот бальзам успокаивает и устраняет многие умственные расстройства, так что не помешает немного втереть его в твою голову!

Муни задумчиво смотрел, как Шанта сходил за пузырьком, немного помазал обритую голову, поставил пузырек в тени под деревом и присыпал землей.

– Хорошо, – Муни снова выпрямил позвоночник. – Продолжим занятие.

– Да, учитель, – сказал Шанта и подумал: «Какая уж теперь медитация!»

Он был прав не только в отношении себя. У Муни сегодня тоже ничего не получалось! Внешне это никак не проявлялось, разве что едва заметное вращение глазных яблок выдавало внутренне беспокойство. Муни потерял привычную сосредоточенность, и это все сильнее раздражало его. «Проклятые сладости», – думал он. Но дело было не только в сладостях… Хотя в этом Муни упорно не признавался даже подсознательно. Чувства мудреца, как какие-нибудь змеи после зимней спячки, начинали кусать его изнутри, пытаясь выбраться наружу, словно из собственной норы. А Муни, как заклинатель, потерявший свою дудку, шипел на них в ответ и готовился к бегству… Но йог удержался, не уступил. Постепенно, шаг за шагом, змея за змеей, он сворачивал чувства в крепкие узлы. Не сразу это удавалось: то одна змея то другая внезапно разворачивались, как пружина, и снова жалили. Иногда даже сильнее… Но Муни продолжал свою работу, ведь он был опытным йогом и не обращался за помощью к уму, работая с чувствами напрямую. И к вечеру, наконец, Муни снова почти вошел в нормальное медитативное состояние. Мешал только возбужденный ум, который, хоть и отключенный, метался где-то неподалеку, не зная, чем себя занять, и постоянно настойчиво предлагая свои услуги.

Уже был вечер, когда Муни неожиданно открыл глаза и сказал:

– Сходи в деревню!

Шанта от неожиданности проснулся.

– Да, учитель, – привычно сказал он и, не раздумывая, отправился в деревню.

Когда ученик ушел, Муни осторожно вынул из земли пузырек с бальзамом Вишну и медленно, слой за слоем, стал втирать его себе в затылок и лоб. Густой бальзам холодил кожу и приятно пощипывал. Муни довольно усмехнулся и поставил пузырек на место. Бальзам помог, и медитацию Муни больше ничего не прерывало. Даже когда вернулся Шанта с подносом риса и несколько раз позвал учителя, Муни остался неподвижен. Он полностью погрузился в себя, будто наверстывая упущенный день. Шанта остался голодным: весь рис пришлось выбросить через пару часов, когда юноша убедился, что учитель не собирается приходить во внешнее сознание. После чего Шанта побыстрее лег спать, чтобы забыть о голоде. А Муни так и остался сидеть всю ночь до утра, забыв обо всем на свете…

…Мохини облегченно вздохнула, когда ее, наконец, отпустили. Она простояла больше часа под солнцем! Да еще почти без движения. Мохини чувствовала, что скоро с ее одежды начнет капать пот, и она сварится в собственном соку! Но вот Муни открыл глаза и сказал: «Иди! Я благословляю…» Мохини быстро поставила пузырек с бальзамом и заспешила обратно, вверх по холму. Ноги, затекшие от долгой неподвижности, не слушались, но постепенно отходили, и идти становилось легче.

Как только Мохини перешла на другую сторону холма, она как будто испытала еще большее облегчение, чем тогда, когда ее отпустили. Весь путь вверх по холму девушка чувствовала, как сзади в спину что-то давит, притом так ощутимо, что Мохини не имела никаких сил обернуться, а только торопилась вперед, чтобы уйти от этого давления. Мохини знала, что на нее смотрят, но не могла понять кто.

За холмом она остановилась и передернула плечами, сбрасывая липкий и тяжелый взгляд. «Ну вот и сходила», – подумала она и медленно пошла вниз, не замечая ничего вокруг, погруженная в свои мысли.

«…Какой он страшный! – думала девушка. – Может, лучше все-таки Шанта?.. Нет! Главное сын, а не собственное удовольствие. Но как я смогу? Муни так отречен, что ему за дело… В конце концов, кто я такая?! Но мудрец должен с сочувствием относиться к простым людям… К их потребностям…»

Мохини шла берегом реки, невидящим взором оглядывая берег. Глаза заметили вдалеке рыбака, но прошло какое-то время, прежде чем его образ всплыл в сознании и породил мысль: «А может все бросить и выйти замуж за сына свинаря? Отец его готов принять даже такую невесту как я! Но я не приму такого мужа! Что он мне может дать? Защиту? Сыновей?.. Нет, мой выбор самый лучший!»

Мохини возвратилась в деревню.

Становилось все жарче, и жизнь снова замерла: люди прятались в своих домах, стремясь уйти от беспощадного дневного солнца и отдохнуть – ведь за утро жители деревни успевали сделать немало.

Мохини хлопнула дверью и на этот звук сразу вышла хозяйка с дочерьми.

– Ну как? – неопределенно спросила она.

– Они приняли бальзам и благословили наш дом, – ответила Мохини, стремясь уйти к себе в комнату. Но хозяйка, закрыв собой дверь, продолжила расспросы:

– Что сказал Муни? Шанта? Рассказывай подробно! Был ли Шанта болен или тебе показалось? Как тебя приняли?

– Сама втирала мазь? – перебила мать старшая дочь.

Мохини задумалась, вспоминая подробности.

– Я волновалась… – наконец произнесла она. – Но они что-то говорили. Я так и не поняла, был ли болен молодой господин. Но мазь взяли, значит…

– Мазь сама втирала? – повторила хозяйка вопрос дочери.

– Нет. Меня даже близко не подпустили. Я просто поставила пузырек и ушла…

– А почему так долго?

– Я не сразу решилась… Сидела у реки…

– Понятно! Ты сегодня вечером поедешь в город?

Мохини не сразу поняла смысл вопроса.

– Да, я помню, – соврала она и настойчиво пододвинулась к своей двери.

– Ну, ладно… – хозяйка отступила и вместе с дочками вернулась к домашним делам.

Мохини вошла в комнату. За последними событиями девушка совсем забыла, что сегодня вечером она должна ехать на работу. И если обычно этот факт никак не беспокоил Мохини или даже вызывал легкое возбуждение, то сегодня… Ей совсем не хотелось ехать, и было как-то противно.

Мохини просидела в комнате до вечера. Ей вдруг пришло в голову, что с рождением ребенка – и даже раньше – ее заработку придет конец! Ведь чтобы получить достойного сына, недостаточно иметь достойного отца. Важно, а может быть и необходимо и самой быть чистой… Хотя бы внешне… Так размышляя, Мохини решила, что сегодня поедет на работу в последний раз, а там пройдет какое-то время, и она сможет избавиться, по крайней мере, от грубого осквернения. От грязи своего и чужого вожделения. Так решив, Мохини стала одеваться. Повозка, которая отвозила ее (за небольшую плату) в город, уже ждала на улице.

Мохини привычно наряжалась. Вернее сказать, руки привычно наряжали тело Мохини, потому что сама она в этот момент была далеко… Она то думала о своем дерзком плане, то неожиданно вспоминала о накопленных деньгах и пыталась сосчитать их. Затем вдруг поняла, что даже не знает, сколько скопила денег за все время работы. Ей казалось много, потому что девушка почти ничего не тратила на себя. Разве что на украшения и дорогое платье. Но то было давно, в самом начале. «Надо обязательно зайти к моему ростовщику», – подумала Мохини, запоздало удивляясь своей беспечности. Могло случиться так, что скопленных денег не хватит на достойную жизнь до того времени, когда подрастет сын, став опорой для постаревшей матери.

Мохини наконец вышла. Мужчина на повозке невольно оглянулся, едва заслышав краем уха звон браслетов на ногах и руках своей пассажирки. Мохини шла, украшенная со всех сторон. Тонкий шелк соблазнительно плотно облегал все округлости молодого тела, а аромат дорогих духов ощущался за несколько метров…

– Ну вот и я, Саратха, – приветливо улыбнулась Мохини.

– Да уж… – вздохнул мужчина. – Здравствуй, Мохини. И почему ты не родилась в семье царя? Твоя красота могла бы служить гораздо…

– Кто знает, что лучше! – сказала Мохини. – И царские дочери могут быть несчастны, и куртизанки могут быть счастливы… Все в руках Бога.

– Да, все в руках Бога, – снова вздохнул Саратха, тронув лошадей. Повозка медленно заскрипела по пыльной дороге, постепенно набирая скорость.

Они ехали молча. Обычно Мохини по дороге много болтала о всяких глупостях… Саратха даже чувствовал себя как-то неуютно, слыша только скрип колес.

– Что-то случилось? – наконец не выдержал он.

– А? Все хорошо. Просто сегодня немного устала.

– Не надо было ехать тогда. Тебя же никто не гонит.

– Да привыкла уже в одно и то же время ездить. Зачем нарушать… Да и хозяйку в городе подводить нельзя.

– Ах да… – Саратха опять замолчал, чувствуя себя еще более неловко.

Больше они не проронили ни слова до самого города.

– Подъезжаем, – только и сказал Саратха привычные слова, когда дорога стала расширяться, а пыль подниматься все выше и выше. Поначалу она струилась из-под колес небольшими фонтанчиками, а теперь будто серые облака гнались за лошадьми и повозкой.

– Снова опаздываешь? – хозяйка дома для мужчин неодобрительно посмотрела на Мохини. – Тебя уж заждались.

– Опять этот?..

– Да, твой толстячек… У него снова жена беременна…

Мохини улыбнулась. Это был ее постоянный клиент – весьма упитанный и любвеобильный торговец.

– Хорошо, – сказала Мохини. – Он в комнате уже?

– Да. Иди быстрей. Заставить мужчину подождать хоть и полезно, но во всем надо знать меру!

Мохини снова улыбнулась, затем осмотрела себя, поправила платье, прическу и пошла в свою комнату. Хоть голова ее занята была совсем не работой, но что делать…