Текст книги "Сквозь мутное время. Русский взгляд на необходимость сопротивления духу века сего (сборник)"

Почему цыгане – наши навсегда?

В конце 80-х – начале 90-х я много странствовал, бродяжничал, можно сказать. Ездил автостопом по России и по Западной Европе, когда появилась возможность выезжать. По Франции, в частности.

И где бы я ни бродяжничал, где бы ни ходил по дорогам с рюкзаком и с книжкой, цыгане везде давали мне приют – воду, ночлег, еду.

Во Франции, в Провансе, я, помню, шел к Пиренеям, цыгане пригласили меня. Они видят – идет парень, явно такого вида странного, нонконформистского, и говорят: иди к нам, иди поешь.

Я всегда буду на стороне цыган. Я вырос на пьесе Льва Николаевича Толстого «Живой труп».

Респектабельный адвокат, отец семейства, услышал, как цыганка поет, и в сердце у него такая тоска защемила, что бросил он и семью, и жену и пошел куда-то искать правду жизни.

Я вырос на повести Лескова «Очарованный странник», где он говорит: не ты ли небо и землю выдумала?

Потом услышал дуэт Юла Бриннера и Алеши Дмитриевича. Кто не знает, Юл Бриннер был на самом деле русский, тот человек, который сыграл в «Великолепной семерке» всемирно известную роль.

Алеша Дмитриевич – это великий русский цыган. И у них потрясающий дуэт, они поют песни на все лады.

Я всегда буду на стороне цыган в их конфликте с жирным, сытым, буржуазным обществом. Всегда. Пушкин с его «Цыганами» – его для нас никто не отменял.

Считайте эту позицию романтической. Конечно, с цыганами есть определенные проблемы. Но с цыганами надо разговаривать не как с каким-то нарисованным на плакате чудищем.

У цыган есть свои законы, и эти законы более древние, чем некоторые государства, демократии и королевства.

Когда в Европе бегали в шкурах, бегали и думали, как бы мамонта забить, в это время цыгане в Индии уже знали, что делать.

Цыган нельзя переделать, с цыганами можно только договориться. Поэтому если есть какие-то проблемы с наркоторговлей, то надо пойти к баро и четко с ним договориться, что на этой территории наркотиками не торгуют.

В отличие от людей общества потребления, которые сами не знают, кто они, просто матрица эмоций или на самом деле люди, цыгане – это точно люди, которые существуют в конкретное время, в конкретном пространстве, с конкретными законами.

И эти законы они всегда будут ставить выше, чем законы любого государства.

Так вот, с цыганами просто надо по правилам обсудить: наркотики не продавать, сдерживать воровство, сдерживать беспричинную миграцию. Я уверен, что все вопросы можно решить.

К цыганам надо идти с открытым сердцем, желать им здоровья, добра, и у вас все будет хорошо. Главное – никого не бояться. В этом мире вообще никого бояться не надо, а цыган тем более.

Кому нужна эта премия «мира»?

Нобелевская премия мира таким людям вручалась в свое время, которые, честно говоря, обесценили эту Нобелевскую премию.

Ну, вот Горбачев нобелевский лауреат мира – это, знаете, такая особая песня, которая снижает доверие к этой теме.

Не знаю, какой там мир принес Горбачев моей стране, может быть, американцев он освободил от страха ядерного удара со стороны Советского Союза.

А Югославия и Советский Союз оценивают деятельность Горбачева как деятельность по уничтожению своих стран, приведшую к гибели сотен тысяч, если не миллионов людей.

Ну что же, тогда и фельдмаршал Паулюс должен был от Сталина получить премию мира за капитуляцию под Сталинградом.

Среди лауреатов Нобелевской премии мира очень много странных людей. Ну, вот Обама, например, человек, ведущий две войны, – тоже лауреат.

Нобелевскую премию мира, по-моему, получили в свое время Садат и Бегин. Но особого мира на Ближнем Востоке что-то не получилось.

Эта премия политизирована. Она дается непонятно как. Кто эти люди, которые принимают решение о вручении этой премии? Чем они заслужили право ее вручать?

Говорят, что это главная премия года. Но Нобель эту премию не учреждал. Она возникла после его смерти. Нобель учредил премию в совершенно понятных номинациях.

Если бы Нобелевская премия мира выдвигалась на консенсусе, условно говоря, представителей всех стран, то вот это и была бы премия мира. Сегодня это премия узкой группы политиков.

Почему Западная Европа – общество несвободы?

Во Франции женщинам запретили носить религиозную одежду. Этот опыт, я думаю, очень внимательно будет изучен и услышан в России, и будут сделаны выводы из того, куда идет Европа.

Кому какая разница, как одевается женщина? Если она наденет вуаль и платье, которое полностью скроет ее красивые руки, разве дело посторонних указывать ей, в чем она должна ходить?

В чем заключается свобода? Получается, в том, чтобы бабы ходили, извините, голыми, с голыми животами, с проткнутыми пупками и с какими-то хаерами синими на голове.

Это нормально, чтобы женщины раздевались, везде и всюду свое тело выставляли на продажу? Стояли в витринах, как в Голландии? Это, значит, нормально.

В витринах Амстердама стоят женщины, которые продают свои тела. Вот это можно. А если женщина отказывается продаваться, если она хочет закрыть свое тело и лицо, то это ей запрещено.

Мусульманки хотят одеваться так. Почему именно им надо навязывать условия какой-то специальной одежды?

Проституткам разрешено стоять везде. Проституция разрешена и поощряется. Наркотики, пропаганда наркотиков – это считается нормальным дискурсом либерального мира.

Уход от этого, отказ от этого считается экстремизмом. Это касается не только мусульман. Была дискуссия и о том, чтобы запретить носить крест девочкам-католичкам в школу.

Вот говорят – европейские дети не привыкли видеть женщин в хиджабах, им страшно. А, значит, панков, грязных, вонючих панков дети не пугаются? Это считается нормальным?

Проституток в витринах дети не пугаются? Трансвеститов, которые в Булонском лесу толпами бродят, дети не пугаются?

Гомосексуалистов, которые ходят по Амстердаму в экстравагантных одеждах, дети не пугаются? Это считается нормальным для детей.

А вот традиционно религиозная одежда мусульманки, православной или католички считается опасной для детей.

Если женщина закрывается чадрой – это уже нельзя? Значит, она должна приспособиться, отказаться от своей души, от своих ценностей.

У нас два разных мира формируется по этому принципу. Я не хочу, чтобы в моей стране когда-либо верующие люди чувствовали себя несвободно.

И никто – ни прокурор, ни мент, ни журналист – не может указывать верующим женщинам, в чем им ходить. Это их дело. Муж говорит своей жене, в чем она должна ходить.

И потом – мы забываем, что вообще-то в Европе католическая церковь есть, традиционная католическая церковь.

Что, в Европе нет монашества? В Европе нет женщин, которые закрывали бы свои тела, прятали бы свои лица? Это что, не традиционный европейский вид одежды?

Недавно во Франции велась дискуссия о запрете детям носить крест, христианский крест в школах. Скажут – разве это традиционная одежда католички? А что, католики должны без креста ходить?

Религия нагло атакуется современным либеральным Западом, обществом, просто нагло. Про папу Бенедикта XVI, например, говорят такие чудовищные гадости, которым просто диву даешься.

Тогда перестаньте говорить, что Европа – свободное общество. Тогда скажите, что это общество, свободное для трансвеститов, для тех, кто хочет раздеваться, для тех, кто хочет выставлять напоказ своих жен.

Скажите, что это общество не является свободным для верующих людей, что Европа – это место, где верующие люди не могут чувствовать себя свободно.

Здесь и проходит водораздел. Вот поэтому мы всегда будем бороться против либерального Запада.

За что интеллигенты любят Брейвика?

Думаю, что феномен Брейвика и сочувствие, с которым говорят в обществе о Брейвике, связаны с несколькими аспектами.

Брейвик реализует ту парадигму, которая трепещет ниточкой в душе каждого интеллигента: тварь ли я дрожащая или право имею?

Но автор этой мысли, герой Федора Михайловича Достоевского Родион Раскольников, хотел себя проверить, убив старушку процентщицу.

В итоге убил еще и беременную ее сестру Елизавету, на чем сломался в целом. Потому что стереть «насекомое» с лица земли у него не получилось, пришлось захватить еще и человека.

Брейвик тоже решил проверить себя таким образом, но масштаб у него уже другой. А масштаб другой, потому что и современный мир несколько иной.

В XIX веке жизнь одной старушки и ее беременной сестры была поразительным фактом, сшибающим с ног: их убили, убили человека! Убийство, в городе убийство! Это что-то невероятное!

После XX века, с его массовыми убийствами, с его газовыми атаками, пулеметами, расстрелами, траншеями, концлагерями, количество убитых уже по большому счету не имеет значения. Оно является неким фактором в информационном пространстве.

В Норвегии было убито 90 с лишним человек, правильно? Мы это обсуждаем до сих пор. В Ираке во время взрыва очередного смертника погибло 200 с лишним человек. Это был сюжет для полдневного обсуждения.

В Афганистане американцы расстреляли свадьбу «по ошибке». Потом принесли извинения – бумажка пришла, факс: извиняемся, убили свадьбу.

Там было 123 человека. Цена жизни европейца и цена жизни афганца или иракца – совершенно разная.

Брейвик совершил чудовищное деяние. Но он не совершил деяние, которое принципиально отличается от того, что делают американцы в Афганистане. От того, что делали мы в Чеченской Республике в годы войны.

В мире, где насилие институционализировано, действия Брейвика я не считал бы действиями отдельного сумасшедшего, который исходит из своих странных психопатических побуждений. Его действия мотивированы политически.

Современное тотальное насилие для нас по большей части – виртуально. Мы же не видим кровь, слезы. Максимум – кино в телевизоре, чтобы вышибить слезу.

И Брейвик действовал именно по этому сценарию. Это его политическая позиция. Он показывает, что ничем не отличается от какого-нибудь генерала Уэсли Кларка.

Или от Шарона, который приказывает бомбить Газу или Ливан или дает фалангистам приказ решить проблему палестинцев в Сабре и Шатиле.

Чем Брейвик от них отличается принципиально? Ничем, абсолютно ничем, на мой взгляд. Это такой же человек, который просто не имеет некоего легитимного мандата.

Мы не называем его премьер-министром, президентом, министром иностранных дел, командующим группировкой.

Его действия мало чем отличаются от их действий. Просто их убийства, их насилие как бы легитимно.

Вот если есть у тебя погоны и ты убил 250 женщин ракетами, то это нормально – mistake, легкая ошибка.

Если это сделал Брейвик, который выставил концептуальное обоснование своих действий, не менее масштабное, чем выставляют журналисты для обоснования массового убийства, которое совершает человек в погонах, то он – маньяк и сумасшедший.

Ничего подобного. Брейвик – часть этого мира, в котором массовое убийство, истребление, геноцид, расстрел являются фактором гораздо менее значимым для всех, чем это было бы в Средневековье.

Мы до сих пор помним о пытках ведьм в Средневековье – пытали огнем, мечом. Мы ужасаемся – как же так, их заставляли подписывать протоколы, им лили смолу на голову!

Сейчас пытка, подписание протокола под пыткой – это такая обыденная вещь, что об этом даже и говорить как-то неприлично. Ну и что, что пытали! А как же иначе обращаться с бандитами и террористами?

Брейвик является частью этого мира. Поэтому все, что он демонстрировал, все, что он транслировал, все, что он записывал в своем дневнике, – это не записки сумасшедшего.

Это записки политика, который претендует на свою роль, на свое место. Который говорит: государство в данном случае – это я.

Я действую от имени такой же легитимности, от имени которой действуют маршалы, фельдмаршалы, генералы, премьер-министры, дипломаты, военные и тому подобные люди. И я тоже имею право на такое же насилие.

И он обосновывает, он говорит: мы должны действовать так, как действует Израиль на Ближнем Востоке. Мы должны действовать так, как действовал Гитлер.

Мы должны бороться с этими сторонниками палестинцев. Мы должны бороться с этими противниками Израиля, с этими антисионистами. Мы должны и их истреблять, и марксистов, и неомарксистов.

А что, этого не говорят в парламентах Европы? Этого не говорят правые радикальные партии, которые поддерживают Израиль, в голландском парламенте, в норвежском парламенте, например?

Те партии, которые подписали осенью прошлого года «Иерусалимскую декларацию». Крайне правые европейские радикалы сказали, что Израиль может применять любые средства для самозащиты против палестинцев, против арабов. Так и было сказано – «без малейших ограничений».

Это подписали крайние неонацисты. Это не было дезавуировано Израилем. Более того, это случилось в Иерусалиме в присутствии официальных израильских лиц. Все, кто хочет посмотреть, найдите, пожалуйста, эту декларацию в Интернете.

Единственный, кто потом отозвал свою подпись, был Хайнц-Кристиан Штрахе, лидер Австрийской партии свободы.

Штрахе плохо владеет английским языком. И когда он, уже вернувшись в Австрию, прочитал по-немецки вариант того, что он подписал, то пришел в ужас и дезавуировал свою подпись.

Брейвик – не сумасшедший. Он матрица и зеркало современного западного человечества. То, что он сделал, не является эксклюзивным, не является шокирующим, не является действием маньяка-одиночки.

Это абсолютное изображение того, что демонстрирует Запад по всему миру. Это право на массовое убийство, это право на информационное обоснование массового убийства. Это право на сегрегацию.

Это, скажем так, борьба против национально-освободительного движения, которое угрожает интересам Запада, а стало быть, крупному капиталу элит Запада.

Напомню, что Брейвик расстрелял лагерь норвежской Рабочей партии, одной из самых главных пропалестинских сил в мире.

Норвегия является инициатором признания палестинского государства. Уверен, что в своем акте Брейвик руководствовался и этим политическим мотивом тоже. Он просто сам писал об этом.

Я отказываюсь считать, что он сумасшедший. Брейвик – политик западной цивилизации.

Это политик, который более смело, чем многие современные действующие политики так называемого демократического Запада, постулировал те ценности, те принципы, на которых стоит современная западная цивилизация: насилие, деньги и чувство избранности по отношению ко всему остальному человечеству.

Орхану

 
если на саланге цепи и снег
то в москве ничего, ничегошеньки нет
дома машины люди огни
не мои они не мои
а где мое там нет меня боле
любовь моя сгустком кровавой боли
проходит горлом выходит в крик
я чувствую смерть
и мне кажется – я старик
с душой молодой и телом уставшим от
житейских невзгод и ментальных всяких забот
я жить не хочу
но хочу увидеть пожар
новых неба с землей сочетание наяву
и чтоб бабы смогли на века солдат нарожать
и солдаты потом смогли бы курнуть траву
передать косяк и прижаться к другу плечом
и дремать в машине под мерный рокот колес
я хочу в этой жизни себе служить палачом
чтоб ответить на самый важный в жизни вопрос
как могу я забыть
как могу я забыть
как могу я забыть
москва. январь. уходим под лед.
ощущение времени настает
смс от любимой жены – это яд, это яд
никогда ничто нельзя отыграть назад
все посевы созрели
на поле выходит жнец
собирать урожай лукавых слабых сердец
чары чарса
обманы мужских обид
женских страхов криков отчаяний череда
ведь у нас, мой друг, преимущество
в нас таит
свои тайны вечные мертвое «навсегда»
потому что мужчины лишь
носители тишины
воспоминаний о странных, диких в ночи пустяках
потому что мужчины лишь
друг другу обречены
излагать отчаянье
в черных как ночь стихах
 

Что такое наше право быть человеком?

Тема гомосексуализма в современном мире – тема очень не простая, глубокая и, я считаю, политическая.

Это не тема личной свободы, личного сексуального выбора, как ее пытаются представить и интерпретировать. Вся пропаганда гомосексуализма – это попытка глубинного изменения человеческой природы и человеческой этики.

Изменения в том смысле, что людей хотят превратить в существ абсолютно управляемых, неуверенных в себе.

Неуверенных настолько, что они даже точно не знают, кто они по своей сексуальности – мужчины или женщины. Лишить человека той фундаментальной, базовой идентичности, которая ему дана.

Вообще, есть несколько уровней идентичности. Первый – это фундаментальная идентичность, гендерная, сексуальная идентичность – мужчина или женщина.

С детства, так или иначе, через игровые функции, через развитие гормональной природы, через социопсихологическую инициацию самих себя мы понимаем, кто мы – мальчики, девочки, юноши, девушки, женщины, мужчины.

Второй уровень идентичности, тоже базовый, – этничность. Мы рождаемся уже сразу русскими, евреями, латышами, китайцами, индусами, кем-то еще.

Третий уровень идентичности – политическая. Мы становимся красными, белыми, левыми или центристами. Или нам абсолютно по фигу, что происходит в мире, и это тоже политическая позиция.

Четвертый, самый высокий уровень идентичности, – религиозный. Когда ты соотносишь себя с неким абсолютом, неким идеалистическим форматом.

Когда пытаешься понять то, что является важнейшим для человека, то, что связано с его жизнью и его смертью.

Три верхних уровня идентичности: религиозный, политической, этнической – либеральный мир смёл.

Путем кровавых революций, войн, тотальной пропаганды, включения человека в общество потребления. Остался последний – гендерная идентичность.

Помню, у меня был разговор с одной дамой из немецкого бундестага из фракции зеленых. Она, естественно, лесбиянка, о чем сразу гордо и заявила. Она сказала:

– Да, мы будем пропагандировать преподавание гомосексуализма в немецких школах, потому что это преподавание снижает уровень тестостерона в мальчиках и таким образом снижает уровень насилия. Мы перепишем историю, изменим культуру человечества. Мы изгоним из нее то, что считается шовинизмом, нетерпимостью.

Нетерпимостью к этим гипертрофированным сексуальным проявлениям? То есть извращение, то, что на протяжении веков считалось отклонением от нормы, объявляется правильным, объявляется нормой, объявляется чуть ли не знаком свободы и главным способом самовыражения. И на это направлена огромная пропаганда.

Моя позиция такая: не лезть в спальню к другим людям, чтобы посмотреть, кто они такие и чем они там занимаются. Это их личное дело.

Но когда они сами это вытаскивают на публичное обозрение, когда это вытаскивают в виде парадов, которые так лживо, так уклончиво называются «гей-парадами»!

Демонстрации гомосексуалистов и другие их акции становятся политикой. Гомосексуальная пропаганда – это вопрос политики в современном мире.

И поэтому борьба с публичной пропагандой гомосексуализма – это не какая-то гомофобия и нетерпимость к другим людям.

Это борьба против того удушающего политического наступления, которое идет на нас как на людей, обладающих полом, этничностью, политическими взглядами, религиозностью. Как на полноценных личностей, в классическом смысле этого слова.

Нас хотят сделать рабами неизвестно кого. Того, наверное, кто стоит за этими странноватыми существами, пляшущими в этаком перверсивном, искаженном виде, как будто на картинах Босха. Сошедшими сегодня с этих картин на площади Берлина, Рима, других городов.

Идет война, открытая война. «Не бойся, посмотри в себя, посмотри, что у тебя на душе на самом деле, какие у тебя интересы, не бойся своих странностей!» – говорят юному человеку, испытывающему естественные проблемы взросления. И не стесняются об этом говорить.

Они выступают против этики мира, который мы знаем с детства. Если это будет продолжаться, если мы потерпим поражение, то наши внуки будут жить уже в совсем ином мире.

В мире, в котором им в школах будут преподавать преподаватели-гомосексуалисты, открытые гомосексуалисты. Где гомосексуальные пары будут открыто усыновлять детей.

Борьба с пропагандой гомосексуализма является борьбой за свободу, за человеческое содержание, за человеческое сознание, за будущее.

И это не просто борьба за какое-то такое гомофобское, шовинистическое, традиционное большинство, как говорят.

Нет, это борьба за свободу, за право быть человеком – человеком истории, человеком культуры, человеком, над которым не ставят экспериментов.

В обществе открыто идет пропаганда гомосексуализма. Они хотят, чтобы мы перестали быть мужчинами, перестали быть солдатами. Перестали быть готовыми к тому, чтобы дать отпор. Перестали любить женщин, перестали проявлять мужественность в отношениях с женщинами.

Но мы не позволим нас изменить. Мы будем сопротивляться. Это сопротивление будет носить политический характер. Борьба с этим должна быть политической борьбой.