Текст книги "В плену теней"

А как насчет темной стороны ее жизни? Не спрятано ли здесь что-нибудь – в шелковых подушках, вышитых сердечками, или в фарфоровой голове Пьеро, одиноко сидящего перед зеркалом?

Хейли подошла к комоду – на хрустальном зеленом блюде лежали яркие шелковые шарфики. Красивая расцветка, подумала она и, прикоснувшись пальцами, почувствовала под тканью что-то твердое.

Свечи. Шесть штук: две красные, две зеленые и две черные. Страсть. Деньги. Власть. Почему все эти вещи оказались в этой комнате?

Когда Хейли было восемнадцать, единственное, о чем она мечтала, – это покой и истинная любовь. Какими невинными кажутся сейчас ее мечты! Какими невинными кажутся те ночи, когда один любовник успокаивал боль, вызванную другим…

Снизу послышалась музыка, произведение неизвестного ей композитора. Уверенная в том, что никто ее не видит, Хейли выдвинула верхний ящик комода.

Кружева и шелковые трусики разных цветов были аккуратно сложены стопками рядом с лифчиками и чулками. Аромат свежих роз усилился. Хейли взяла в руки мешочек с сухими духами и вдохнула. Мешочек был новым.

Странное это место озадачило Хейли. Комната казалась мавзолеем Линны – все на месте, все тщательно сохранено. Если бы Линна ожила, она нашла бы свою комнату в том же виде, в каком оставила.

Тихо задвинув ящик, Хейли выскользнула в коридор.

Напротив – другая дверь. Она должна заглянуть и туда.

Когда Хейли толкнула дверь, петли заскрипели. По углам комнаты и с хрустальных канделябров, стоявших на лакированном черном комоде, свисала паутина.

Если она войдет, то оставит следы на покрытом пылью деревянном полу. Но в этом нет необходимости. Ящики наверняка окажутся пустыми, а под выцветшим зеленым покрывалом на кровати не будет простыней.

Луи де Ну покончил со своим прошлым, в то время как прошлое Линны забальзамировано в комнате, которая сейчас за спиной у Хейли. Как можно тише она прикрыла дверь и спустилась к хозяину дома.

Он налил кофе и бренди. Хейли с удовольствием ощутила, как спасительное тепло разливается по телу.

– Вы увидели то, что ожидали? – спросил Луи.

– Не знаю. Вы очень скучаете по ней, правда?

– Скучаю? У вас есть брат? Вы с ним близки?

Она кивнула:

– Он на десять лет младше меня, любимый ребенок в семье. Нет, мы с ним не близки.

– А представьте, что вы – близнецы, выросли в одной колыбели, вскормлены одной грудью. Мы были так похожи! Мы думали одинаково. Мы даже считали, что и в прошлой жизни были родственниками – ребенком и отцом, мужем и женой. А теперь ее нет, я остался один. Скучаю… Это слово и близко не выражает того, что я чувствую, потеряв ее.

– Мистер де Ну… Луи, простите, что причинила вам боль. Я не желала этого.

– Знаю. Пойдемте, я провожу вас до улицы Сент-Чарлз.

Они шли молча мимо огромных деревьев, больших белых домов – призраков прежней, более благородной жизни. Когда подошел троллейбус, Луи поцеловал Хейли руку и прошептал:

– Утром я пришлю вам письмо. Думаю, ваш агент обрадуется, получив письменное разрешение. Что же касается вашей книги, то я помогу вам, чем смогу.

– Что заставило вас принять такое решение? – спросила Хейли.

– Сегодня я прочел вашу книгу о сыне. Признаюсь, я плакал. Кто-нибудь должен оплакать и Линну, вы не думаете?

В окно отъезжающего троллейбуса Хейли наблюдала за тем, как, поигрывая на ходу резной тростью, удаляется Луи – худой и элегантный в своем черном костюме. Он был так добр, так галантен, так льстил ей. И все же сердце у нее бешено колотилось. Осознав это, Хейли заметила, что инстинктивно вытирает о юбку тыльную сторону ладони, словно хочет стереть память о прикосновении его губ.

Глава 9

В ту ночь Хейли не спала, но впервые не сетовала на бессонницу. Прежде чем снова вернуться в мир Линны, она хотела осмыслить то, что успела узнать.

На следующее утро посыльный принес письмо от Луи де Ну с разрешением на публикацию. Седой человек маленького роста, доставивший послание и указавший, где поставить подпись в квитанции, улыбнулся, получив чаевые, и отбыл, не произнеся больше ни слова.

Как и ожидала Хейли, письмо было комплиментарным и юридически корректным. Остаток утра ушел на то, чтобы яснее очертить контуры сюжета. Сочинять дальше книгу, финал которой совершенно от нее не зависел, было невозможно, она так устала от этого, что была даже не в состоянии пройти несколько кварталов до почты, а вызвала курьера «Федерал экспресс». Вручив ему пакет, она растянулась на кровати, чтобы дать хоть немного отдохнуть глазам.

…Платья, висящие на некотором расстоянии друг от друга в надушенном шкафу, так прекрасны. В маленькой гостиной, куда вынесли вещи ее матери, Линна достает их одно за другим, прикладывает к себе, смотрит в пыльное зеркало – идет ли ей цвет? Выбирает зеленовато-голубое атласное платье в стиле «принцесс» с рукавами из тонких полосок ткани. Этот цвет так моден в нынешнем году, возможно, никто не догадается, что платье старое.

Платье неуловимо пахнет мамиными духами, и Линна, неся его к себе в комнату, прижимает к лицу, вспоминая те времена, когда мама надевала его.

Она вешает платье на дверь и начинает демонстративно готовиться ко сну, постоянно посматривая на часы.

Спустя час она тихо проскальзывает вниз и ждет у входной двери, моля Бога, чтобы Стив пришел за ней вовремя, как договорились, и чтобы никто ее не заметил.

Почему папа всегда наказывает ее за малейшую провинность как раз накануне какого-нибудь важного события? С трудом сдерживая слезы, Линна смотрится в зеркало – не поплыл ли макияж? Будет очень плохо, если она начнет себя жалеть, расплачется и тушь потечет.

Услышав стук, открывает дверь. На пороге – Стив с красной розой в руке. Машину он припарковал, как условлено, на улице за углом. Только после того как они добираются до нее и отъезжают подальше, она разрешает Стиву остановиться и приколоть розу к ее груди. Когда Линна опускает голову, чтобы посмотреть на цветок, Стив касается ее щеки губами.

– Тебе не влетит за то, что ты убежала? – спрашивает он.

– Ничего. Игра стоит свеч. – Она кладет руку на его бедро и не отнимает всю дорогу…

Девочки со своими поклонниками разбились на группы: умненькие; богатые; уродины, которые пришли с такими же уродами, как они сами; темнокожие девочки, получившие возможность учиться благодаря новому либеральному закону об образовании, со своими нервными спутниками; красавицы стоят в обществе таких же красивых поклонников, не отрывая глаз от собственного отражения в мутных зеркалах, расположенных вдоль стены спортивного зала. Во время уроков девочки в синих шароварах проделывают перед ними гимнастические упражнения. Сейчас зеркала задрапированы розовым и белым крепом. Таким же крепом украшены двери. С потолочных балок на тонких нейлоновых нитях свисают сделанные из натуральных перьев голубки.

Начинает играть оркестр. В медленный вальс решаются пуститься лишь несколько пар. Линна берет своего спутника за руку и присоединяется к ним, в танце она прижимается к Стиву.

– Ведьма явилась, – комментирует красивая девочка, мимо которой они проплывают. – И ухажера себе приворожила, ну сильна! – Девочка, кружась в вальсе, откидывает назад свои медового цвета локоны.

– Что это значит? – спрашивает Стив.

– Ничего.

– Как будто тебе надо прилагать усилия, чтобы за тобой ухаживали. – Он целует ее в лоб. – Ты ведь самая красивая здесь.

В течение следующего часа Линна не отходит от своего спутника и его от себя не отпускает. Этим вечером, независимо от того, кто она и какой тайной владеет, Линна хочет быть просто девочкой, пришедшей на вечер с мальчиком, который ей нравится и который ничего о ней не знает.

Иногда ей это очень нравится – быть обыкновенной девочкой, – и она сожалеет о своем любопытстве, о том, что позволила таинству так властно завладеть ею, что насильно заставила посвятить себя.

(«Насильно», – мысленно повторила Хейли. Да, именно это сказала ей и Жаклин.)

Но теперь, после того как полностью скомпрометировала себя, она уже не может отказаться от исполнения ритуалов, во всяком случае, в этом городе, где всегда найдется кто-нибудь, кто слышал сплетни о ее тайных увлечениях. Да в сплетниках и нужды нет.

Все знают, кто она.

И даже если она откроет им причину своего могущества, разве станут они ее уважать? Жалеть?

Линна отстраняется от партнера на расстояние вытянутой руки и улыбается. Нет, лучше уж пусть ее презирают, думает она.

– Я должна вернуться домой к одиннадцати, – говорит Линна.

Папа вернется в двенадцать. Она вполне успеет приготовиться, чтобы как ни в чем не бывало лежать в постели, когда он зайдет пожелать ей спокойной ночи.

Поскольку время еще есть, Стив везет ее через Одюбон-парк, останавливает машину на темной аллее, которая поворачивает к полям для гольфа.

– Где еще увидишь такие звезды, как здесь? – говорит он.

В дельте, где деревья растут далеко друг от друга и звезды висят низко-низко. На задних двориках покинутых городских усадеб. На лодках, которые курсируют вверх-вниз по реке, перевозя посвященных на ночные церемонии.

«Нет, я не такая девочка, как другие, но поцелуй меня – целомудренным, невинным поцелуем друга, который может стать чем-то большим». Она наклоняется к нему и ждет.

В тот же миг он оказывается сверху, прижимает ее всей тяжестью своего тела, и его рука уже шарит в трусиках под ее юбкой.

– Не надо, – просит она, но больше не произносит ни слова. Его губы хранят вкус фруктового пунша и шоколадных пирожных, которые они ели. Она больно кусает их.

– Сука! – вскрикивает он и отстраняется. На его губах – кровь.

Она смотрит на лиф своего платья и видит темные пятнышки. Кровь. «Как же ее отчистить?» – мелькает у нее в голове. Потом, вскакивая, Линна замечает, что пятнышки сползают вниз, а когда она бежит прочь от машины – падают на землю. Это с розы, которую он прикрепил ей на грудь, во время борьбы опали лепестки. На бегу Линна откалывает стебель и сжимает в руке шляпную булавку с жемчужиной на конце.

– Сука! – кричит он ей вслед. – Сука! Думаешь, я не знаю, кто ты?

Простая девочка. Как она могла подумать, что может сойти за простую девочку?

К тому времени, когда она добегает до дома, на крыльце уже горит свет. Шторы в гостиной раздвинуты. Поздно! Она прислоняется к двери и всхлипывает.

Дверь медленно открывается. Отец жестом велит ей войти, закрывает и запирает за ней дверь. У него мрачное лицо, безжалостный взгляд.

– Где ты была? – спрашивает он убийственно спокойным голосом.

– На школьном вечере.

– С кем?

– С мальчиком. Он пригласил меня. Это не друг Луи. – Она не хочет впутывать брата.

Поначалу ей кажется, что отец не сердится, но это иллюзия. В то мгновение, когда она проходит мимо, он хватает ее за волосы и с силой толкает к двери. Его руки на ее плечах.

– Это платье твоей матери! – вопит он. – Какой-то мальчишка касался его. Какой-то паскудный мальчишка касался тебя!

Он поднимает руку и наотмашь бьет ее по щеке. От удара Линна падает. Лямка на плече рвется, лиф платья сползает.

– Появиться на людях в таком виде! – ярится отец и бьет ее по обнажившейся груди. Она к этому уже привыкла, терпит.

Шляпная булавка, очень острая, вонзается отцу в руку. Он рычит от боли и начинает вытаскивать булавку. Линна пользуется моментом и, вырвавшись, бросается к лестнице.

– Еще раз тронь меня – и, клянусь Богом и всеми святыми, я заставлю тебя об этом пожалеть!

Она пытается разглядеть в его лице хоть какие-то признаки страха. Но оно выражает лишь ярость – чувство, слишком хорошо ей знакомое.

– Ты думаешь, тебе кто-нибудь поверит? – ухмыляется отец.

– Дурак! – улыбается она в ответ, уверенная в своей силе, которую никогда еще не применяла против него. – Существуют другие способы.

Сцена меняется. Теперь это номер Карло в отеле, Линна – в его постели. Она стонет, его руки мнут ее грудь, губы впиваются в шею, а бедра поднимаются и опускаются – он яростно овладевает ею. Но лицо Карло постепенно преображается, становится другим, и вот это уже лицо Джо Моргана. Он смотрит на нее, Хейли, так, словно он – ее первый мужчина и ему она обязана своим первым экстазом.

Сквозь сон Хейли слышит, как мерно шлепают по деревянному полу чьи-то ноги, дверь открывается, потом закрывается, до нее доносится рвущий душу детский плач.

Анри де Ну должен напиться крови. Если не дочери, то чьей-нибудь еще…

Хейли проснулась со слезами на глазах, сердце ее бешено колотилось. Хотя окна были закрыты, опущенные занавески колыхались, словно по комнате гулял легкий ветерок или за занавесками кто-то был.

Все, что нужно было знать Хейли, заключалось в этом мимолетном видении. Остаток дня и большую часть ночи она писала, прервавшись лишь для того, чтобы дойти до «Шератона» и пообедать в зале за столиком, стоявшим рядом с тем местом, где сидела когда-то Линна, принимая букеты от Карло. Но даже во время обеда у Хейли в руках был блокнот, в котором она записывала события жизни своей жертвы. К тому моменту, когда, обессилевшая от усталости, она легла в постель, Линна – юная трагическая Линна – начала приобретать отчетливые очертания. Если Хейли и ошибалась в своих предположениях или неправильно восстановила какие-то факты, Линна не сочла нужным что-либо исправлять.

…Платье, которое она надевает к ужину на следующий день, то же самое, в котором она ходила на танцы. Оборванное плечико наскоро сколото булавкой, то место, где платье порвано, скрыто маминым шарфом. На ней также мамины серьги, она надушилась ее духами. Густой макияж, которым она весь день прикрывала синяки, смыт. Волосы собраны высоко на затылке и ниспадают свободными локонами – так когда-то причесывалась мама. Даже туфли на высоких каблуках с серебряными застежками – это туфли ее матери, купленные много лет назад и быстро потерявшие вид.

Когда она занимает место матери за столом, Луи в ужасе смотрит на нее округлившимися глазами. Потом замечает синяк у нее на щеке, и его глаза наполняются болью. Из кухни появляется Жаклин, видит, где уселась Линна, и гневно качает головой, но, как и Луи, ничего не говорит.

Сегодня Анри де Ну весь день провел дома, пил в своей берлоге, что-то бормотал, иногда обращаясь к жене или к Линне. Теперь он входит в столовую, у него нетвердый шаг и пьяный взгляд. Он переводит взгляд со стола, покрытого вышитой скатертью и сервированного фарфоровыми тарелками с золотой каймой, на Линну, насмешливо фыркает и садится на свое место. Перед ним уже лежит ростбиф с ножом и вилкой для разделки. Он отрезает тонкий кусок мяса и кидает его на тарелку дочери, другой бросает сыну.

– Значит, маменькин сынок и потаскушка объединились против меня? Не думайте, будто я не понимаю, чего вы добиваетесь, – предупреждает он.

Линна, отлично отдающая себе отчет в том, что делает и какие чувства вызывает у отца, смотрит на него в упор и мило улыбается. Рот – как у матери. И выражение лица такое же.

Они едят молча. Вторую порцию Анри накладывает только себе.

– Гнев забирает столько энергии, правда, папа? – невинно спрашивает Линна и без разрешения встает из-за стола. – Спокойной ночи, Луи. – Она запечатлевает легкие поцелуи на губах брата и отца и удаляется, покачивая бедрами, вверх по лестнице.

Луи оставлен на растерзание отцу, но она больше ничего не может для него сделать.

Наверху Линна зажигает нечестивую черную свечу, которую слепила сама, и произносит последние слова из молитвы святому Иуде – покровителю заблудших душ. Она чувствует, что ее собственная душа заблудилась, но не более того. Линна заставила отца поверить в ее силу; теперь она должна заставить его поверить в силу ее заклинаний.

– Йембо, защитник женщин, совращенный той, которую любил, дай мне силы, в которых я нуждаюсь, – быстро бормочет она, раздеваясь и натираясь маслом из флакона – легкий запах масла смешивается с ароматом духов матери.

Она становится посредине комнаты и ждет – ее умащенное тело мерцает в сиянии свечи.

– Только поскорее, – просит она. – Молю тебя, Иуда, и всех святых: только поскорее, а то вся моя храбрость улетучится.

В комнату врывается Анри с потемневшим от ярости лицом и сжатыми кулаками. Коричневый кашемировый халат, небрежно подпоясанный, болтается на нем. На голых ногах поношенные синие тапочки – давний подарок жены.

– Как ты смеешь смеяться надо мной?! – рычит он.

Увидев, что Линна обнажена, он невольно возбуждается: дряблый член вмиг становится твердым и показывается между полами халата. Когда-то он проникал в лоно ее матери, в ее собственное и в лоно Жаклин.

А Луи? Луи не желает говорить об этом, но она знает, что и он не застрахован от отцовской похоти.

Больше никогда! Она начинает произносить магические заклинания – невнятное бормотание, в котором лишь изредка угадываются знакомые слова. Не важно. Если произносящий заклинание верит в него и верит тот, кому оно адресовано, ничто не помешает успеху.

– Никогда, Йембо… никогда, Йембо… Ничто… – Она бормочет, бормочет, незнакомые слова вкладывает ей в уста дух лоа, который дает силу, сила вливается в нее. Линна чувствует это, стоя почти неподвижно, внимательно наблюдая за тем, как увядает отцовская страсть. – Больше никогда. Пока я обречена томиться в этом доме, ты никогда не ляжешь ни с кем: ни со мной, ни с Жаклин, ни даже с собственным сыном. Это твое проклятие и наше благословение. Этого желает Йембо.

– Шлюха! – кричит отец и бросается на нее. Но от масла ее тело скользит. Он не удерживается и падает к ее ногам, тяжело дыша.

– Твое проклятие, папа, – повторяет она и, склонившись над ним, целует его долгим страстным поцелуем. Его тело, всегда такое отзывчивое, не реагирует. Он верит, верит так же сильно, как она, в ее проклятие.

Линна оставляет его на ковре, идет в душ и смывает с себя масло, не потрудившись даже закрыть дверь. Он больше никогда к ней не прикоснется.

Она понимает: Луи слышал шум ссоры и теперь ждет, что она расскажет ему, чем все кончилось. Он умен и в то же время такой дурачок! Когда она приходит к нему и рассказывает, что сделала, он кажется не столько довольным, сколько встревоженным и в конце концов открывает причину своей тревоги:

– Он отошлет тебя. Он тебя отошлет, а я останусь один.

Она обнимает и успокаивает его. Они спят вместе в его постели, прижавшись друг к другу, словно дети, хотя оба уже не невинны.

Записывая свой сон на следующее утро, Хейли задумалась: каково им было? Она размышляла о непримиримых врагах: Анри де Ну, могущественном и уважаемом; о его болезненном сыне; о его издерганной дочери, чья репутация была погублена из-за поклонения культу вуду. Если бы дети обратились в полицию, им бы никто не поверил. В этом у Хейли нет никаких сомнений.

Тем не менее Линна сопротивлялась, сопротивлялась единственным доступным ей способом и победила: в конце концов Анри ее действительно отослал как можно дальше от себя.

А что же Луи?

Ах, если бы он не казался ей таким отталкивающим, если бы она могла испытывать к нему хоть немного симпатии, чтобы попытаться понять и поделиться с ним тем, что ей стало известно!

Несмотря на свою антипатию, Хейли все еще не исключала такой возможности. Но инстинкт подсказывал: держись от него подальше.

Она собиралась прогуляться и пообедать, когда позвонила Селеста.

– Я напала на след Жаклин! – закричала она в трубку. – Это одна из моих покупательниц. Если бы я не расспросила кое-кого из старых друзей, ни за что не догадалась бы, что это Жаклин.

– Вы сказали ей, что я хочу с ней поговорить?

– Она просила вас прийти сегодня днем. Понимаю, что слишком поздно сообщаю вам об этом, но все же постарайтесь навестить ее, пока она не передумала.

Жаклин Меньо утратила былую красоту. Длинное худое лицо, когда-то казавшееся экзотическим, покрылось морщинами. Уголки губ теперь были скорбно опущены, седые волосы туго стянуты на затылке в унылый пучок. Выбившиеся завитки беспорядочно падали на лицо, что совершенно не соответствовало ее нынешнему облику.

Но отсутствие привлекательности с избытком компенсировал накал энергии. Жаклин без конца сновала по гостиной своей квартиры, примыкавшей к дому племянника: вот она протерла тонкие фарфоровые чашки бело-голубого чайного сервиза, поставила их на серебряный поднос, потом перенесла поднос на стол, возле которого друг против друга стояли обтянутые плюшем стулья с высокими спинками. Когда все было готово, Жаклин удалилась в кухню и принесла оттуда кофейник с цикориевым кофе и сливки. Во всем этом было слишком много суеты. Если бы ей нечего было делать, подумала Хейли, она, наверное, просто металась бы по комнате.

За те несколько минут, что Хейли оставалась в комнате одна, она успела осмотреться. Судя по распятию, висевшему над входной дверью, и маленькой статуэтке Непорочной Девы, стоявшей посреди множества безделушек в застекленной горке между окнами в кружевных занавесках, Жаклин Меньо была ревностной католичкой. Существовала ли в квартире другая комната, где она держала культовый алтарь, фетиши, картинки с изображениями божков и духов? Или она покончила с вудуизмом? Хейли в этом сомневалась. Обычно с годами вера укрепляется.

Вернувшись из кухни, Жаклин разлила кофе по чашкам и села на краешек стула, словно была готова в любой момент сорваться с места и убежать, если разговор примет неприятный оборот.

– Если бы Селеста не попросила меня об этом, я бы ни за что не стала говорить об Анри де Ну, – заявила она.

– Меня больше интересуете вы и его семья, – успокоила ее Хейли.

– Его семья?

– Линна и Луи.

– А, понимаю… – Выражение лица Жаклин сделалось настороженным. – А что вы хотите знать?

Хейли рассказала ей то же, что поведала Луи де Ну.

Рисунок на стене вызвал у Жаклин интерес, который она попыталась скрыть. Хейли добавила, что Луи де Ну дал ей разрешение на использование истории убийства сестры в качестве сюжета для ее нового романа.

– Это еще зачем? – Глаза цвета молочного шоколада уставились на Хейли, и она ощутила странную неловкость.

– Вероятно, потому, что я все равно написала бы эту книгу, – ответила Хейли. – С другой стороны, мне показалось, что ему даже хочется, чтобы я ее написала. И этого я не могу понять.

– Вот как. Ну а что еще вы хотите знать?

– Почему Линна сделала этот рисунок на стене? И почему вышла замуж за Карло Буччи – человека, которого по всем меркам следует признать изувером?

При последних словах Жаклин дернулась, словно ее хлестнули по лицу. Она быстро отвернулась и, чтобы скрыть чувства, вызванные упоминанием имени Карло Буччи, стала наливать по второй чашке кофе себе и гостье.

– Вы хорошо знали ее мужа? – спросила Хейли.

Жаклин качнула головой и ответила вопросом на вопрос:

– Вы действительно думаете, что Линна была такой своевольной?

– Не знаю. Я предположила, поскольку вырастили ее вы и… – Было невозможно вести разговор дальше, не открыв, что она знает больше, чем ей положено, и Хейли пошла напролом: – Вы приобщили ее к своей религии, она едва ли придавала значение расовой принадлежности.

Жаклин сухо рассмеялась:

– Не придавала значения расовой принадлежности? Возможно. Зато она отлично знала, кому какое место подобает, и не сомневалась, что я-то свое место хорошо знаю. Когда Линна была девочкой, я жила в их доме в постоянном страхе сказать или сделать что-то не так, поскольку тогда она донесла бы отцу, куда я вожу ее и с кем знакомлю. Как будто у меня была какая-нибудь власть над ней!

– Но вы были любовницей Анри де Ну, ведь так? Разве он вас не любил?

– О, он любил меня так же, как всякий хороший хозяин любит своего раба. Нет, несмотря на всю мою преданность, единственным человеком, которого он любил в своей жизни, была его жена. И Линна, поскольку была очень похожа на мать. К четырнадцати годам ее сходство с матерью стало поразительным. Она это знала и подчеркивала его: носила материнские платья, душилась материнскими духами, даже за столом сидела на месте матери – том самом, которое в знак уважения к памяти мадам всегда после ее смерти оставалось пустым. Неудивительно, что… – Она вдруг запнулась.

– Что?

– Ничего… Негоже так говорить об умерших.

Хейли, уже многое знавшая о жизни Линны в отцовском доме, не стала торопить Жаклин. Она лишь спросила:

– Когда вы ушли от Анри де Ну?

– После того как Линна уехала учиться. Не знаю, как ей удалось уговорить его, но он ее отпустил, хотя горевал так, словно еще раз потерял жену. Наверное, мне следовало проявить больше понимания, но после стольких лет, целиком отданных детям, я почувствовала себя бесполезной и такой же покинутой, как и он. Мы повздорили. Он прогнал меня. Позднее он обеспечил меня и я смогла обзавестись этим домом. Учитывая его щедрость по отношению ко мне, я всегда надеялась, что когда-нибудь он позовет меня обратно. Но потом вернулась Линна и стала снова жить в его доме.

– А Луи?

– Луи часто отсутствовал. Когда позволяли средства, он снимал собственный угол. А когда жил дома, я чувствовала себя не столько его матерью или служанкой, сколько нянькой. Несмотря на тяготы своей жизни, он всегда был истинным джентльменом, знаете ли, тихим маленьким мышонком, который никому не сказал худого слова.

– Но вы ведь к тому времени уже съехали от них.

– Месье Луи остался моим другом. Теперь, когда дом принадлежит ему, я часто там бываю. А прежде приходила очень редко. Если Анри замечал меня, он не возражал против моего присутствия. Думаю, иногда он даже хотел меня видеть. Но после возвращения Линны я стала ему не нужна. Потом Линна познакомилась с этим головорезом, с этим страшным человеком, у которого руки в крови. Я была так же против их брака, как, наверное, и ее отец. Но когда Анри отказался присутствовать на свадьбе, Линна явилась ко мне. – Жаклин подошла к двери и остановилась там в драматической позе со сжатыми кулаками. – Она встала вот на этом самом месте, вся в жемчугах, в белом шелковом платье, словно великосветская невеста, и приказала мне надеть платье, которое сама принесла.

– Почему же вы не отказали ей?

– Линне? – Жаклин расхохоталась. – Как плохо вы знаете ее! Ей никто никогда не посмел отказать ни в чем, куда уж мне. Я делала то, что она приказывала. И сыграла на свадьбе ту роль, которую она мне предназначила. – Продолжая говорить, Жаклин пересекла комнату. – Описание свадьбы было во всех газетах. Если прежде и можно было надеяться, что мы с Анри помиримся, то Линна положила этому конец. Впрочем, это уже не имело значения. Анри скончался через два месяца после того, как она развелась с мужем.

– Вы встречались с Карло Буччи?

– Только на свадьбе. Он был безупречно вежлив. Думаю, терпел меня ради нее.

– А почему она за него вышла?

– Она была сильной женщиной. Карло тоже обладал какой-то тайной силой. Думаю, это ее и привлекло. Вначале мне хотелось думать, что она его любит. Но с каждой новой встречей я замечала, что радость постепенно меркнет в ее глазах, словно увядающая роза, теряющая свежесть.

Хейли вспомнила сон, который видела два дня назад, и спросила:

– Она вышла за него замуж потому, что ненавидела отца, ведь правда?

Жаклин посмотрела на Хейли так, словно та ее ударила.

– Нет! Я не могу в это поверить. Было бы чудовищно, если бы она чувствовала ненависть к собственному отцу!

– Вы действительно так думаете? – мягко спросила Хейли.

Глаза старой мулатки наполнились слезами. Она смахнула их тыльной стороной ладони.

– Уходите, – сказала она. – Я ничего больше не скажу. Так говорить о мертвых – значит накликать беду на свою голову.

Хейли сняла пальто с вешалки, стоявшей у двери.

– У вас ведь есть мой номер телефона? – спросила она.

– Есть. Но я скорее отрублю себе руку, чем позвоню вам.

Впервые с момента прихода Хейли Жаклин сидела на стуле спокойно, прислонившись к спинке и словно окаменев. Ее до того постоянно двигавшиеся руки теперь неподвижно лежали на коленях. Приняв решение, она вмиг перестала нервничать. Хейли сомневалась, что сумеет теперь убедить эту женщину сообщить ей больше.

Тем не менее Хейли попыталась:

– Линна когда-нибудь приходила к вам?

Жаклин закрыла глаза и ничем не выдала, что услышала вопрос.

Так она и сидела, неподвижная и безучастная, когда Хейли закрывала за собой дверь.