Текст книги "Школа двойников"

Лизавета отложила заявление и подошла к окну – именно на подоконник взломщики решили сложить снятые со стеллажа кассеты.

– Здесь у меня, в основном, бытовые кассеты, фильмы, мои личные записи, их много, я точно не знаю, все ли на месте. А бетакамовских кассет тоже было две штуки, обе чистые, подарок на день рождения, и я до сих пор не перетащила их на студию. – Лизавета взяла в руки две черные пластмассовые коробки с надписью «SONY» на боку. – Вот они, обе здесь.

– А личные записи не пропали?

– Нет, да и кому интересно, как я праздную дни рождения и провожу отпуск, или как мой кот ползает по шкафам?

– Всякое бывает, – бросил в ответ оперативник и опять удалился в соседнюю комнату.

Лизавета, видимо, более привычная к писанине (почему все милиционеры обязательно сетуют на обилие бумажной работы?), справилась со своей задачей быстрее, чем Васильев. Зажав исписанный листок двумя пальчиками, она осторожно подошла к склонившемуся над протоколом оперу. Тот старательно выводил: «Осмотром обнаружено, что замки на входных дверях отжаты при помощи какого-то предмета, возможно, лома или фомки, что все шкафы в комнатах, на кухне и в прихожей пусты, дверцы распахнуты, вещи, книги, продукты, посуда вывалены на пол в полном беспорядке. Со слов хозяйки известно, что ценности, находившиеся в квартире, не исчезли». Почерк у оперуполномоченного был круглый, почти детский. Писал он медленно, Лизавете показалось, что Васильев сейчас от усердия высунет язык.

– Почему вы ничего не написали насчет понятых и экспертов? – Лизавета сразу заметила, что правая часть протокола осталась почти не заполненной. Только ее адрес и правдивая информация о том, что осмотр проводится при искусственном освещении.

– А зачем они? – простодушно удивился оперуполномоченный. – Какие споры-то? Это ж не обыск и не убийство. При таких расследованиях…

Лизавета и Саша Байков давно знали, что только в кино на месте преступления или происшествия трудится целая бригада следователей, экспертов, специалистов и консультантов. Все они опрашивают соседей, рассыпают по столам и полкам волшебный порошок в поисках отпечатков пальцев, снимают при помощи фотоаппарата или даже гипса следы ног и рук, перетряхивают все в поисках необычной пыли или странных ниточек и лоскутков, которые непременно приведут их к преступнику. Реальная жизнь проста и сурова. Один молоденький оперуполномоченный призван был заменить всех. Заменить и поймать злоумышленников.

Впрочем, сам он не слишком верил в собственные силы.

– Честно говоря, шансы не очень хорошие, точнее, их почти совсем нет, такие дела раскрываются редко…

– Особенно если ничего не делать, – немедленно отреагировал Саша Байков. Он опять стоял за Лизаветиной спиной, словно атлант, готовый подставить плечо в трудной ситуации.

– Почему ничего? – обиделся оперативник. – Мы делаем все возможное, просто такие дела плохо раскрываются, улик-то никаких… Сами посудите, они же автограф не оставили. Ни гильз, ни пуль, ни…

– Обрывков билетов на самолет со своей фамилией и номером паспорта, – очнулась Лизавета и продолжила казенным голосом: – Так же плохо раскрываются заказные убийства, рэкет, вымогательство, организация банды, взятка и подкуп должностного лица…

– Ну почему, – промямлил опер. Так юнцы тянут совершенно бессмысленное «почему», когда девушка, которую они подхватили на танцах и проводили домой, вдруг, против их ожиданий, говорит: «Спасибо, дорогой, до свидания».

– Потому что все эти преступления, как правило, повисают нераскрытыми… В Москве их называют «висяки», в Петербурге «глухари», и милиция их очень не любит, поскольку они портят отчетность и репутацию. Особенно портят отчетность и репутацию громкие нераскрытые дела – их и не раскроешь, и не прикроешь. – Лизавета решительно и без церемоний демонстрировала свои познания в том, что касается изнанки милицейской жизни.

Звонок в дверь помешал завершить лекцию.

– Может, это злоумышленники вернулись? – сказала Лизавета и отправилась открывать. Саша, естественно, последовал за ней.

Появились не злоумышленники, а очередной сотрудник милиции. Настолько типичный, что он мог бы и не предъявлять краснокожее удостоверение. Короткая стрижка с прямой, прикрывающей лоб челкой – в девятнадцатом веке ее называли «а ля Нерон», теперь чаще именуют «а ля бандит». Ясные, серые круглые глаза. Квадратный подбородок и такие же квадратные плечи. Торопливая речь. Этакий моторный живчик, умеющий все проблемы решать быстро и споро. Или умеющий показать всем, что проблемы решены. Он приступил к делу, не пожелав тратить время на бесполезные реверансы, вроде «здравствуйте» и «можно войти?». Живчик весело перешагнул порог и закричал:

– Генчик, ты что-то, значит, задержался. Что здесь? Что-нибудь серьезное?

Саша Байков ответил раньше:

– Нет, что вы, мы здесь семечки лузгаем!

Только услышав нетривиальный ответ, вновь прибывший милиционер заметил хозяйку дома. Заметил, поморгал серыми глазами и узнал. А узнав – немедленно посуровел лицом.

– Здравствуйте. Очень приятно познакомиться, меня зовут Сергей. – Он схватил Лизаветину руку и сжал своей широкой ладонью. – А вы в жизни, значит, такая же, как на экране. Здорово! Здесь что, квартирная кража?

– Хуже, – грустно ответил Гена Васильев.

– Не убийство же, значит…

– Ничего не пропало, – безнадежно махнул Гена

– А-а-а. – Милиционер, пришедший вторым, явно был более опытным, что называется, «бывалым». Он сориентировался мгновенно. – Ничего, значит, не пропало… – С момента выхода на экран телефильма «Место встречи изменить нельзя» и по сию пору сотрудники милиции, полагающие себя крутыми и справедливыми, как начальник отдела по борьбе с бандитизмом, широко пользуются сорным словечком «значит». Правда, Сергей произносил его несколько иначе. Не протяжно и ласково, а веско, категорично.

– Значит, не пропало. – Сергей сунул руки в карманы, покачался немного на каблуках, вернее, как бы на каблуках – с пятки на носок, – ведь на кроссовках нет каблуков. И лишь потом задал неизбежный сыскной вопрос. Вопрос, который немедленно ставит в тупик и заставляет умолкнуть самого шумного потерпевшего: – Вы кого-нибудь подозреваете?..

Меньше чем через двенадцать часов Лизавета услышала этот вопрос во второй раз, когда после звонка Ярослава примчалась на студию. Спрашивал милиционер, удивительно похожий на Сергея. И она точно так же проглотила воздух и не нашлась с ответом.

Она приехала на студию часов в одиннадцать и сразу попала в центр оперативно-следственной бури. По кабинетам бродили и ползали вызванные Ярославом и Борюсиком оперативники. А поскольку собственно телестудия еще с тоталитарных времен считается объектом стратегического значения, то к расследованию налета на редакцию «Петербургских новостей» подключились не только отделение милиции, но и главк, и прокуратура.

Представители этих славных ведомств переходили из кабинета в кабинет. Беседовали с людьми, без учета звания и положения, спрашивали, не видел ли кто чего вчера вечером, ночью или утром. Не слышал ли кто о каких-нибудь планах, которые можно истолковать в смысле налета на редакцию. В тех комнатах, что были разгромлены, внимательно обследовали каждый квадратный сантиметр пола, перетряхивали и без того разбросанные бумаги, рылись в ящиках и кассетах. В отдельной комнате сидели обитатели пострадавших кабинетов. Их допрашивали куда более подробно и пристрастно.

Первым на беседу увели Сашу Маневича. Он вернулся через сорок минут невероятно злой. И тут же обидел представителей североамериканской фауны:

– Тупоголовые скунсы! Им еще не нравится, когда про милицию анекдоты рассказывают. «А остальные восемь погибли в ходе следственных экспериментов!»

Лизавета и остальные изолированные от общества потерпевшие расхохотались:

– Но почему скунсы?

– Потому что только и способны ядовитой слюной брызгаться: «Что пропало? Что пропало?» – Раздраженный Саша не заметил веселья присутствующих. – Я им один раз объяснил, второй! Нет, не понимают!

– Что не понимают? – продолжала смеяться «очередь», дожидающаяся допроса.

– Они все про ценности спрашивают. Что пропало. Из ценностей, в их понимании, там только компьютер и кофеварка. И то и другое на месте. Я им говорю – мол, налетчиков могли еще интересовать кассеты. Пропали ли они, я сейчас сказать не могу. Надо посмотреть. А эти два лба в ответ: «Смотрите!» Я снова объясняю, что на кассетах самое главное – видеозаписи, и поэтому, чтобы понять, пропали они или нет, надо посмотреть. А они опять – смотрите! И один этак рукой показывает в угол, где валяются мои и Саввины кассеты! Крутолобые парни, в общем. Так и не поняли, что я записи должен посмотреть!

Лизаветина очередь подошла к часу дня. Она вошла в кабинет Саши и Саввы, отведенный для опроса людей, непосредственно пострадавших от погрома. Удивилась – один из милиционеров был чуть ли не копией вчерашнего Сергея. Такой же типичный. Второй, правда, отдаленно, худобой и серьезностью, напоминал Гену Васильева.

Типичный милиционер и спросил:

– Кого вы подозреваете?

Лизавета ответила ему так же, как Сергею:

– Чтобы кого-либо подозревать, у меня нет оснований.

Он почему-то расстроился и заговорил едва ли не теми же словами, что Сергей ночью:

– Вас всех послушаешь, так руки опускаются. Пропало ли что, никто не знает. Подозревать никого не подозревают. И никто ничего не видел и не слышал! Красота благостная! Ну объясните мне, как это вы не знаете, что пропало.

Лизавета улыбнулась.

– Никто не хотел вас обидеть. Просто кассеты и коробочки – они все одинаковые. Коробочки – по крайней мере, Саши Маневича – все на месте. А насчет кассет он не знает, потому что можно ведь подменить кассету. Коробочка та же, а запись другая. Или размагничена. – Лизавета поймала недоверчивый взгляд молчаливого худого опера и продолжила: – Мои коробочки, кстати, тоже все есть. Я, правда, не такой скрупулезный человек и не помню точно, сколько кассет у меня было. Но в любом случае у меня ничего представляющего интерес для бандитов не было. Я и на съемки такого рода давно не ездила.

– Ну, значит, спасибо, разъяснили, – перебил ее крепыш с челкой. – Тогда, может, скажете, кто ездил на съемки «такого рода»?

Лизавета помнила, как Саша рассказывал о перепуганном депутате Зотове. Когда Маневич вернулся с допроса, она не стала его спрашивать про интервью Зотова. Не захотела при всех. Не стала она упоминать и о кассетах, до сих пор лежавших в ее сумочке, – кассетах со съемками школы телохранителей, которые передал ей Савва. Но отделаться просто молчанием не удалось.

– Кто-нибудь из обитателей этих комнат ездил на «такие» съемки? – Теперь на ответе настаивал худощавый.

– Многие… – опять попыталась уклониться Лизавета. Можно было бы бросить им версию насчет разоблачительного сюжета о бывшем мэре. Этот сюжет уже был в эфире, и подключение к скандалу милиции ни на что не повлияло бы, но Лизавете в принципе не нравилось посвящать во внутренние дрязги посторонних.

– А вот, например, репортаж, показанный в субботу в вашем выпуске… – не унимался напарник «типичного» милиционера.

– Он один из многих. – Саша не предупредил Лизавету, что он посвятил «органы» в детали их борьбы за предвыборные разоблачения. – Я не знаю, пропали эти кассеты или нет.

– Но могли быть люди, которым интересно их изъять?

– Лишь при том условии, что они совсем незнакомы с нашей технологией. У Саши могли храниться только исходники. – Она вспомнила, что не всякий обязан знать термин «исходник», и пояснила: – Те записи, что были сделаны непосредственно на съемках. А собственно репортаж стоит в архиве на предмонтаже. Плюс существует копия всей программы на ВХС, на бытовой кассете, как от домашнего магнитофона. Так что если кто хотел посодействовать в уничтожении улик, то налета только на наши комнаты явно недостаточно.

– Как сказать, как сказать, – бросил реплику крепыш.

Лизавета терпеть не могла подобные псевдомногозначительные высказывания.

– Так и сказать, что в данном случае ваши подозрения безосновательны!

– Не уверен. Кто может изъять кассету из архива?

Лизавета промолчала.

– Я все равно знаю! Ваше руководство! – Он победоносно подмигнул. – И репортаж могут изъять, и любую другую кассету из архива! А вот вы бы свой материал не отдали. И Маневич бы не отдал! Так?

Отвечать не хотелось. Отчасти, только отчасти милиционер был прав. У них и правда были случаи бесследного исчезновения видеоматериалов. Сотрудники, беседуя шепотом, подозревали кое-кого из начальства. Но бежать с подозрениями в милицию? Фи! Однако крепыш с челкой говорит очень уверенно – неужели кто-то из своих проболтался?

Впрочем, Лизавета очень сомневалась, что к погрому причастны их же телеруководители или те, кто решил любой ценой защитить лицо, пострадавшее от их репортажа. Разоблачение, что называется, состоялось. Задний ход включить невозможно. Можно подать в суд. Тогда там потребуют видеоматериалы. Их пропажа, разумеется, доставит начальству несколько неприятных мгновений. Но в конце концов Маневич смотается в Москву и снова побеседует со своим следователем. Коль дело существует, снять его второй раз – не вопрос.

Можно, конечно, предположить, что дела не существует, а репортаж, следователь прокуратуры, материалы, допросы, расшифровки телефонных бесед и прочее – лишь декорации в сложной интриге по дискредитации верхушки Петербургского телевидения. Впрочем, подобная мысль достойна воспаленного воображения Яна Флемминга или Ярослава Крапивина. Человеку разумному, в том числе Лизавете, такое не пригрезится и в горячечном бреду.

– Значит, так или нет?

– Я не знаю, что и сказать, – наконец вымучила ответ Лизавета.

– Опять не знаете. Ну, значит, так и запишем. – Крепыш запустил пятерню в стриженую шевелюру и склонился над листком бумаги.

Он что, испугать ее хочет? Лизавета встала.

– Я могу идти?

Ее отпустили. Только типичный оперативник, тоже любитель грозного «значит», проводил ее свинцовым взглядом. Будто выстрелил вслед.

Саша Маневич дожидался в коридоре. Человек посторонний по недоумию решил бы, что журналист ждет, когда гостям надоест общаться с хозяевами и они освободят его кабинет. На самом деле Саша высматривал Лизавету. Он схватил ее за руку и утянул в дальний конец коридора.

Телевизионные коридорные тупики хороши тем, что там можно поговорить без свидетелей, хотя и у всех на виду.

Саша достал пачку «Лаки страйк», щелкнул зажигалкой.

– Ярослав говорит, что и твою квартиру разгромили точно так же?

Лизавета кивнула.

– А Савву отравили. И за мной следят. Теперь я это точно знаю! Тебе не кажется, что нас преследуют абсолютно целенаправленно? Причем делают это люди весьма могущественные. – Саша шумно затянулся.

Еще немного, и он вспомнит о протоколах Сионских мудрецов, масонской ложе «Великий Восток Франции» или розенкрейцерах. Лизавета не верила в тотальные заговоры и не любила «околозаговорные» разговоры.

– Ты говоришь как неуловимый Джо.

– Которого никто не ловит? – Саша покрутил сигарету, пуская красивые кольца дыма. – Но меня-то ловят. Я их вчера четко засек.

– Тебя опера допрашивали? Ты им о своих подозрениях рассказал? – Лизавета заранее знала ответ, потому и не стала его дожидаться. – А что так?

– Зачем мне надо, чтобы они все испортили? Еще увезут с собой, для составления подробного протокола. Я их методы знаю! У меня сейчас и без них дел невпроворот. Мы же к Савве собирались. Он в Центре по лечению острых отравлений. Ты, между прочим, тоже не рассказала им о своих налетчиках!

– А ты откуда знаешь?

– Иначе бы не отпустили! – Саша много работал как криминальный репортер и, безусловно, знал повадки милиционеров. Они его не волновали; что Сашу действительно тревожило – так это серия происшествий. – Пойми, такого количества совпадений не бывает! – страстно произнес он и неожиданно скис: – Ладно, не будем спорить. Поговорим позже.

Лизавета оглянулась и увидела Ярослава. Начальник эфира умел ходить совершенно бесшумно, как и положено интригану. Маневич стоял лицом к коридору и первым заметил руководителя.

Ярослав пылал скорбным лицом.

– Да, ребята, такие вот дела…

Лизавета и Саша не поддержали начальника в его скорби. Эфирный ни чуточки не смутился.

– За то, что ты журналист, приходится платить. Я уже сообщил в Фонд защиты гласности. Пусть они тоже займутся этим делом. Если бывший мэр хочет отомстить, я этого так не оставлю… – Ярослав сжал кулаки, всем своим видом показывая, что собственных подчиненных в обиду не даст. – Я и о нападении на твою квартиру упомянул. – Он проникновенно заглянул Лизавете в глаза.

– Да не стоило, чего там!

– Как это «не стоило»! Как это «не стоило»! Мы – четвертая власть, мы должны защищаться, когда на нас нападают! – Ярослав, как всегда, превратил собственные происки в дело общегосударственной важности. – Да и милиция серьезнее к нам отнесется. Вы не исчезайте пока. Лады?

Журналисты дружно кивнули. Начальник плавно развернулся на каблуках и удалился так же бесшумно, как и подошел.

Глядя ему вслед, Лизавета размышляла о происходящем. Должно же быть какое-то объяснение всем этим странным событиям последних дней. Если обыски (а оба места происшествия выглядели точь-в-точь как после обыска) связаны с их бурной деятельностью по поводу смерти Леночки и парламентского толстяка, то им впору насторожиться. Но почему на сей раз эти безжалостные люди действуют столь осторожно? На минутку поверив, что вокруг них засуетились «педагоги из школы двойников», что все происшествия – убийства, нападение на психолога, яд в Саввином стакане – дело рук одной и той же банды, Лизавета не могла уразуметь, почему они добреют день ото дня. Начали с изощренного убийства. Использовали – если использовали – редкий яд. А потом вдруг стали добрыми и примитивными! Кокошкина недобили, грубо искали что-то у нее дома, а потом на студии. Только что они искали? У нее? В голове мелькнула смутная догадка, но Лизавета решила сначала все проанализировать, а потом уж делиться с Сашей и Саввой. В противном случае мальчики тут же примутся «ломать дрова». Пока лучше помалкивать.

Саша Маневич докурил сигарету, и они отправились к Савве в больницу.

ЯБЕДА

Петербургский Центр по лечению острых отравлений с некоторых пор работает на полную мощность. Когда-то были десятки пациентов, потом сотни, теперь – тысячи отравленных. И все нуждаются в госпитализации.

Все это не потому, что в городе бушует шайка злобных отравителей. Нет, конечно, преступлений много, криминальные отравления по нынешним временам – не сенсация. То председателю круглого стола предпринимателей и его секретарше в чай соли подсыплют, и не обычной сольцы, шутки ради, а соли какого-нибудь металла потяжелее. Или молодая жена решит подкормить мышьяком престарелого, когда-то знаменитого и богатого, а теперь больного и стремительно беднеющего мужа-артиста. Или внучек бабушке в кашку серных спичек намешает.

Но это все – любительщина, дилетантизм. Серьезных конкурентов проще устранять при помощи взрывчатки. А нелюбимых жен и мужей, соперников в любви и зажившихся родичей в наши дни если и устраняют, то с помощью ножа и топора.

Яд, особенно бытовой, штука ненадежная. Того и гляди с дозой ошибешься или стаканы перепутаешь. Поэтому убийцы перешли на холодное и огнестрельное оружие. Благо на рынке можно прикупить что угодно. Хоть базуку. Хоть миномет.

И все же, несмотря на то, что новое поколение убийц выбирает не цианид и не мышьяк, каждый, даже если он не наследник престола или финансового магната, может претендовать на честь быть отравленным. В опасности и кесарь, и слесарь. И уже не звучат анахронизмом слова «Отведай и ты из моей чары». В конце двадцатого века в России легко отравиться кильками, но и водкой тоже можно.

Лизавета и Саша без труда нашли Савву. Он лежал не в отдельной палате, как предприниматель от психологии, а в трехместной – правда, вполне современной, с хорошими кроватями и хорошим оборудованием. По крайней мере, стойки для капельниц были явно западноевропейских кровей, тумбочки не традиционно обшарпанные, а белье свежее. Вероятно, Центр некогда включили в список медицинских заведений, достойных получения гуманитарной помощи. Вот она-то и придала старым, впрочем, аккуратно отремонтированным стенам некоторый лоск. Врачи в Центре, по слухам, тоже работали по мировым стандартам.

Словом, Савва не имел морального права жаловаться. Тем не менее он лежал на койке у окна с лицом Чайлд Гарольда, заброшенного судьбой-злодейкой в убогий лазарет вместо султанского сераля. Заметив гостей, он слабенько улыбнулся и еле заметно кивнул.

А вот его соседи были приятно удивлены, увидев воочию красивую ведущую теленовостей.

– Это же надо, он и вправду с телевидения, – гаркнул лежавший под «искусственной почкой» бравый пилот – от вены на его левой руке к огромному черному ящику тянулась тоненькая трубочка. Лизавета, как-то делавшая сюжет о проблемах тех, кто постоянно нуждается в очищении крови из-за почечной недостаточности, знала, что это аппарат для гемодиализа. – Надо же, а я не при параде. Черт дернул именно дагестанского купить, хотя этикетка и показалась подозрительной. – Пилот бережно дотронулся до прозрачного шланга, по которому отсасывался яд, попавший в крепкий организм летчика вместе с коньячком подвального разлива.

Не придавая значения тому, что гости пришли не к нему, а к соседу по палате, пилот принялся рассказывать свою горестную историю.

Неделю назад он решил расслабиться вместе с давним другом – встретились случайно в аэропорту Пулково. Встретились, купили коньячку. Итог – один на больничной койке, другой на погосте. Впрочем, летчик, чудом выживший после дегустации (просто потому, что выпил за дружбу чуть меньше), ничуть не унывал. Сразу бросалось в глаза его жизнелюбие. Он и впредь, несмотря ни на что, будет пить и покупать выпивку незнамо где.

– Самое смешное, мне наши рассказали, милиция потом этот ларек проверила – все чисто, никакого бодяжного коньяка, и водка как слеза! Вот невезуха! – закончил он рассказ.

Журналисты, уже уставшие снимать сюжеты о работе подпольных винно-водочных заводиков, предупреждать граждан о большом количестве подделок, в том числе опасных для жизни и здоровья, и призывать к бдительности, переглянулись. Перед ними лежала живая иллюстрация к грустной повести о том, что сколько ни призывай русака требовать сертификат качества, он все равно покупает водку просто так. Саша Маневич не удержался и дал совет:

– В следующий раз будьте внимательнее.

– Да уж, с полустертой наклейкой покупать не буду! – согласился пилот и тут же переключился на Лизавету: – А вы в жизни совсем не такая, как на экране. Высокая… – Было видно, что он любитель женщин вообще и женщин с ростом за метр семьдесят в особенности.

– Да, камера чуть меняет человека, – вежливо ответила Лизавета.

Узнающих ее телезрителей можно было разделить на три категории – на тех, кто считал, что в жизни она лучше, чем в телевизоре; на придерживающихся прямо противоположной точки зрения; и на тех, кто уверял, что и там и там она одинаково хороша или плоха. Лизавета ни с кем не спорила и для каждого находила вежливый, но стандартный ответ.

– А вот скажите, вы там наизусть шпарите? – Летчик явно настроился на длинное и подробное интервью.

– Нет, у нас есть специальный аппарат, телесуфлер, вроде вашего автопилота. – Лизавета перевела название телемашинки на доступный летчику язык.

– А, я так и думал. А слова…

На третий традиционный вопрос телезрителей Лизавета ответила раньше, чем летчик успел договорить:

– Тексты я пишу сама, а информацию мы получаем от разных агентств.

Она уже приготовилась рассказывать, что такое агентства, но вмешался болящий Савва. Он, еще минуту назад такой недвижимый, такой страдающий, зашевелился, привстал и скомандовал:

– Давайте выйдем в коридор, поговорить надо.

Правда, в коридоре Савва опять вспомнил, что в больнице следует болеть. Скривившись, он прислонился к подоконнику и далее говорил тихим голосом, который вполне подошел бы для озвучивания партии умирающего лебедя.

– Спасибо, что навестили.

– Что ты! Не стоит! Это наш святой долг и почетная обязанность! – Саша попытался разбудить Саввино чувство юмора.

Савва устало прикрыл глаза, давая понять, что он ценит столь трепетное отношение коллег к их обязанностям.

– Ну, какие новости?

– Да особо никаких, вот кабинеты разгромили. Ярослав даже милицию вызвал…

Саша Маневич не успел договорить. Чайлд Гарольд, погруженный в собственные беды, перебил его, задав очередной вопрос:

– А про меня что говорят?

– Да особо ничего. – Саша незаметно дотронулся до Лизаветиного плеча – мол, молчи.

– Совсем ничего? – Савва возвел глаза к потолку.

– Говорят, что отравился…

– Отравился? Вот просто отравился! – В голосе больного звенела горечь, он страдал от несовершенства мира, не сумевшего понять и осознать. – Значит, просто отравился…

– Да, сейчас же бодяги до фига продают, а ты – любитель пропустить рюмочку, – невозмутимо продолжал Саша. – Нет, все тебе очень сочувствуют, желают скорейшего выздоровления, собираются навестить…

– Навестить… – печальным эхом откликнулся Савва.

– Завтра, наверное, Лидочка придет со Славиком Гайским…

– Лидочка, со Славиком… – уже едва слышно произнес Савва.

– Да не переживай ты так! – Саша, оторопев, принялся успокаивать друга. Но тот неожиданно пришел в себя.

– Отравился! – Савва скорчил страшную рожу. – Вы меня за идиота держите?! Отравился! Рюмочку пропустил! Меня отравили. По-настоящему. Пред-на-ме-рен-но. – Последнее слово он произнес по слогам. – А вы, товарищи называется! Врачи и те подтверждают…

– Что они подтверждают?

– Что это не просто алкогольное отравление. Они уже провели гемосорбцию…

– Уголька активированного, что ли, дали? – подала голос Лизавета.

– Нет, что-то другое, – сразу завял Савва. Он почему-то тушевался в разговорах с Лизаветой, особенно последнее время.

– У пилота тоже не алкогольное отравление. Он же не упился вусмерть, просто хлебнул какой-то гадости. Да и второй твой сосед…

– У него вообще горло сожжено. Соляной кислоты попил!

– Пытали?

– Нет, бутылки перепутал… Но я-то – другое дело. Я вообще спиртное не пил!

Савва скрестил руки на груди и замер в ожидании надлежащей реакции.

– А грибы ел? – Саша все еще не терял надежды рассмешить друга.

Савва улыбнулся, но моментально справился с собой, прикрыл рот рукой и проглотил улыбку.

– И грибы не ел. Да будет тебе известно, я ничего не ел. Только пепси-колу пил! В магазинчике на Надеждинской. Попил и еле до дому дошел!

– Это перспективно, сдерешь с «Пепсико» приличную сумму.

– Не в этом дело, и пепси тут ни при чем!

– Это они пусть в суде доказывают! – продолжал стоять на своем Саша.

– Да при чем тут суд! Я уже прикинул, кто мог меня отравить, вот небольшой списочек.

– Еще один неуловимый Джо! – снова вмешалась Лизавета.

А Саша неожиданно посерьезнел.

– Ты действительно полагаешь, что это не случайное происшествие?

– Полагаю! – снова скривился Савва. – Наконец-то дошло по длинной шее! А что мне еще полагать? Я ничего непроверенного не ел, не пил, и вдруг такой приступ, и врачи ставят диагноз «острое отравление».

– Ну, хорошо, допустим. И кому же ты нужен? – насмешливо спросила Лизавета. Она и сама не страдала манией величия, и другим не позволяла.

По дороге в больницу Лизавета еще раз обдумала версию «школы двойников». Ей теперь казалось очень маловероятным, что налет на ее квартиру, погром в редакции и Сашины подозрения насчет слежки связаны между собой и имеют какое-то отношение к их работе. А тут еще Савва со своим отравлением! Ну не могли эти «двойники» так топорно работать!

Разумеется, каждое отдельное событие может быть связано с их работой. Не исключено, что милицейский крепыш, допрашивавший ее дома и все приговаривавший: «А может, это кто-нибудь из поклонников вашу фотографию искал?» – не так уж и не прав. Когда милиционер повторил это в пятый или шестой раз, Саша Байков взорвался: «Вы еще скажите, что это я квартиру взломал или нанял бандитов, чтобы потом произвести впечатление на девушку!» Крепыш ответил саркастическим взглядом. Он был готов принять «к сведению и в работу» эту версию.

Судя по всему, Савва с Сашей уже поверили в составленный против них заговор – за одним следят, другого отравили, к тому же разгромили редакцию. Компот чистейшей воды! Сама Лизавета не была готова к такому повороту. Она свято и наивно верила в торжество общемирового разума, в целесообразность всего сущего вообще и отдельных индивидов, в частности. Верила в то, что разумных, здравомыслящих и честных людей на этом свете значительно больше, чем маньяков, готовых охотиться за журналистами. Есть, конечно, люди разумные и нечестные. Из страха быть разоблаченными и пойти под суд они могут решиться на крайние меры – и погромщиков нанять, и хитрого яду подсыпать. Только кто-нибудь когда-нибудь слышал про то, чтобы журналистское расследование в России усадило преступника на скамью подсудимых? Чтобы стал актуальным лозунг «утром в газетах – вечером в Крестах»? Газетные разоблачения были эффективными только в эпоху партийной организации и партийной литературы.

В нынеешние же времена и про взяточников писали, и про казнокрадов, и про убийц, и про мошенников. Про кого только не писали! Разоблаченные, оборудованные крепкой нервной системой, просто игнорировали публикации. Те же, у кого нервишки были расшатаны в борьбе за собственное благосостояние, начинали кричать о клевете, бросались в суд или заказывали статью прямо противоположного содержания. Все. Пузырь, раздутый обличителем, лопался. С шумом. Пострадавших от взрыва не было.

Вот интерес коммерческий, денежный, материальный – это другое дело. За кровный доллар или рубль и удавят, и взорвут. Но при чем тут скромные репортеры «Петербургских новостей» Александр Маневич, Савва Савельев и Елизавета Зорина? Чей бизнес они подпортили? Кому перебежали денежную дорожку? А раз не подпортили и не перебежали, то нечего бояться собственной тени и видеть «руку криминала» в простых, как гвозди, совпадениях. Подумаешь, траванулся! В России в конце двадцатого века не может отравиться только йог, питающийся чашкой риса в день. Подумаешь, квартиру взломали! Зарегистрированных квартирных краж, разбоев и грабежей год от года становится все больше, а незарегистрированных – тем более. Погром в редакции? Тоже скорее хулиганская выходка, и Фонду защиты гласности тут делать нечего.

Лизавета размышляла о людской любви к тайнам, об источниках и составных частях этой любви и вполуха слушала, как Саша рассказывает Савве о налетах на редакцию и на ее собственную квартиру.