Текст книги "Школа двойников"

– Значит, и там, и там что-то искали… – тихо и задумчиво проговорил Савва. – А мои кассеты?

– Не знаю, я только посчитал… Двадцать три, так?

– Должно быть двадцать пять, вместе с теми, что я передал Лизавете.

– Значит, две пропали! – Сашин возглас напоминал победный клич. Разумеется, он ликовал не потому, что пропали кассеты, а потому, что пропажа подтверждала их версию насчет целенаправленных преследований.

– Успокойтесь, ничего не пропало, – вмешалась Лизавета. – Я просто забыла положить кассеты в твой стол. Здесь они. – Лизавета демонстративно извлекла из сумки черную коробку и покрутила сначала перед Саввиным, а потом перед Сашиным носом. – Цел твой спецрепортаж из школы телохранителей!

– Ну и что? – дуэтом воскликнули мальчики. Сашу и Савву не так-то легко было обескуражить или сбить с истинного пути.

– Значит, не нашли то, что искали!

– Или нашли и даже унесли, но мы не знаем, что именно. Кстати, я тут, пока лежал, прикинул, кто имеет на меня зуб, – продолжал Савва. – Во-первых, «Банко»…

Времени для размышлений у госпитализированного Саввы было более чем достаточно, и он подробно перечислил всех, кому насолил.

Первым среди своих недругов Савва назвал председателя акционерного общества закрытого типа «Банко» Семенова. «Банко» – типичная пирамида, каковых в России в девяностые годы было возведено больше, чем в Египте эпохи Древнего царства. Одной из них Савва занимался вплотную. В эту деятельность его вовлек один не в меру активный вкладчик АОЗТ «Банко», полковник в отставке. Пораскинув мозгами, полковник сообразил, что их «Банко» с обещанными семьюстами пятьюдесятью процентами годовых – самый настоящий капкан. Свято веря во всемогущество тележурналистов, полковник через знакомых и родственников вышел на Савву и предложил вывести жуликов на чистую воду. Савва долго бегал от полковника, однако в конце концов взялся за дело и умудрился добиться ареста банковского счета злосчастной фирмы. Председатель «Банко» был вынужден бежать от гнева вкладчиков за границу, причем почти нищим: сто тысяч долларов, по меркам строителей грандиозных финансовых пирамид, – не деньги. Теперь, спустя годы, когда гнев обманутых вкладчиков несколько поутих, а правоохранительные органы занялись другими, не менее опасными преступлениями, прожившийся мошенник мог вернуться для того, чтобы отомстить ретивому журналисту.

Кандидатом в отравители номер два был всемирно известный авантюрист. Человек, который запросто звонил по телефону министру обороны СССР, еще когда СССР был жив, хоть и не совсем здоров. Человек, который, используя кремлевские связи как козыри при игре в дурака, играл в гольф и пил кофе с американскими высокопоставленными лицами и министрами западноевропейских стран. Человек, который убедил могущественных московских чиновников в том, что он нужен и полезен, а позже, уже раздобыв разнообразный компромат, – в том, что он опасен и, следовательно, необходим. Человек, который дарил женщинам самолеты, груженные розами. Человек, который сидел за попытку вывезти из России бесценные рукописи, а потом вышел на свободу. В общем, пухлощекий Чичиков с замашками и повадками Казановы. Савва несколько раз снимал интервью и с ним, и с его адвокатами, и с представителями обвинения. Савва был убежден в виновности российского авантюриста новейшей формации, и его объективные репортажи должны были убедить общественность в том же. То есть основания для обиды у знаменитого политического жулика были. Савва считал, что если не сам Чичиков-Казанова, то его сообщники вполне могли при помощи мышьяка или цианида доказать всем журналистам, что определенная позиция и конкретная точка зрения в этом вопросе опасны для жизни.

Среди подозреваемых числился и директор недавно разорившегося банка «Звезда». Именно Савва в свое время принес на хвосте известие о том, что банк переживает временные трудности и намерен приостановить операции по вкладам. Информация улетела в эфир, клиенты бросились закрывать счета, и «Звезда» превратилась в черную дыру. Банкир, соответственно, имел все основания для недовольства. Он потом долго кричал на всех углах, что при помощи слухов можно погубить самый устойчивый банк. Недобросовестная конкуренция хуже воровства – это второй тезис, который отстаивал обанкротившийся банкир. Почему бы ему не перейти от слов к делу, точнее, к яду?

Лизавета внимательно слушала грустный реестр коллеги. Потом спросила:

– По-моему, ты помянул не всех…

– Конечно, еще вот бывший председатель комитета по городскому хозяйству, он теперь в Москве обретается. Я же когда-то сделал сюжет о том, как он целый отель украл!

– Аж целый отель? – ахнула Лизавета. – Нет, я о другом. Почему ты не поминаешь братьев соблазненных тобою и потом брошенных девиц? Саввушка, у них тоже есть все основания угостить тебя ядовитой пепси-колой!

Савва надулся, как рыба-шар перед атакой. То ли обиделся на то, что Лизавета назвала его Саввушкой, – он и так-то собственное имя недолюбливал, а тут «Саввушка». То ли ему не понравилось предположение насчет обесчещенных девиц.

– Тебе все шуточки… Пока самой не коснется… – пробурчал он и осекся. Да, его отравили, но ведь Лизавете разгромили квартиру и кабинет в редакции, так что вовсе непричастным, сторонним наблюдателем ее не назовешь.

– Ладно, ребята, не ссорьтесь. Это уж точно бессмысленно, – миролюбиво сказал Саша. – У нас явно мало информации. Надо думать.

– Думать не вредно, а уж у меня времени думать – море!

– Я говорю – думать, кому мы могли встать поперек дороги, а не жалеть себя бесценного, невинно пострадавшего, чуть не убиенного. Ребята, которых ты в свой поминальник записал, люди, безусловно, достойные, серьезные, при случае и пулю, и горсть мышьяку не пожалеют. Другой вопрос – мотив. Месть? Тухлятина это все! На черта ты им сдался? Зачем под статью идти за просто так? Вот если бы ты проведал номера их счетов на Каймановых островах, тогда они бы накинули отравленный платок на твой роток. – Из Саши иногда совершенно непроизвольно сыпались пословицы и поговорки. Временами получалось даже удачно.

– Что доктора говорят? Тебе долго еще здесь лечиться?

Савва неохотно посмотрел на Лизавету:

– Дня три.

– Тогда договоримся так. Три дня лечись и думай. Мы тоже поразмышляем. В конце недели возьмемся.

С тем и разошлись. Савва отправился в палату к другим отравленным, а Саша решил проводить Лизавету до дома – глянуть, что там у нее натворили неведомые хулиганы, а заодно звякнуть знакомому в их отделение. Пусть лучше он, а не какой-то там Гена Васильев и его упитанный приятель Сергей занимаются Лизаветиным делом.

Они вышли из метро «Маяковская». Лизавета ворчала, правда, тихонечко. Она без всяких колебаний пользовалась журналистскими связями для производственных нужд, но при этом считала недопустимым использовать свой авторитет и знакомства в личных целях. Саша придерживался прямо противоположной точки зрения. Он полагал, что у журналиста чисто личных проблем не бывает.

– Сама посуди, если бы тебе позвонил какой-нибудь человек и рассказал, что неизвестные преследуют его и на работе, и дома, обыскивают квартиру и офис, разве ты не обратилась бы за помощью к знакомым ментам? – говорил он.

– С чего ты взял про обыск?

– Если все переворошили и ничего не взяли – это называется обыск. И в редакции был обыск, и у тебя. Так что не думай, моя милая, что все это… – Лизавета и сама мысленно называла оба инцидента «обысками». А вот о чем она не должна думать, Лизавета так и не узнала. Саша неожиданно остановился и оглянулся. Потом сделал два шага, достал сигареты и начал прикуривать, поглядывая в зеркальное окно какого-то офиса.

Лизавета тоже остановилась и терпеливо наблюдала, как коллега щелкает зажигалкой и все не может высечь огонь – хваленая «Зиппо» то потухнет, то погаснет. Она постояла так с полминуты и уж совсем было собралась разразиться язвительной филиппикой насчет лживой рекламы. Ведь что только не вытворял со своей зажигалкой красивый, небритый любитель «Кэмела»: и в водопаде купал, и о камни бил, и в пещере терял, а она в ответ знай пламя изрыгает. Саша же со своей мучается, как с дерибасом одесским.

Однако не успела Лизавета открыть рот и произнести нечто разительно-изящное, как ее опередил владелец никудышной зажигалки. Почти не разжимая губ, Саша прошипел:

– Не оборачивайся и слушай меня внимательно.

– Что? – Лизавета инстинктивно кинула взгляд через плечо.

– Не шевелись. – Шипение стало еще энергичнее. – Не оборачивайся и слушай. Я опять его срисовал.

– Кого?

– Который следит! – Саша нечаянно сломал сигарету, отбросил обломки и продолжил: – Я его еще на выходе из метро сфотографировал. Он неожиданно вынырнул совсем рядом с тобой. Может, заметила? Приметное такое лицо, со шрамом и усами.

– Он что же, тебя возле эскалатора караулил? – Лизавету обуревали сомнения. Странного шпика выбрал Саша – со шрамом, с усами. Таких не бывает даже в плохих детективах. Любой мокроносый графоман знает, что у топтуна, филера, соглядатая, в общем, у того, кто ведет наружное наблюдение, внешность должна быть неприметной. Чем серее, тем лучше. Специально ищут людей среднего роста со средними носами и средней волосатостью. А тут – усы и шрам, как на заказ, чтобы чаще замечали.

– Да нет! Он, наверное, давно следит за нами. Я его еще утром видел, когда на студию шел. Потом он потерялся. По крайней мере, мне показалось, что в больницу мы шли без хвоста. А теперь этот тип снова вынырнул. Можешь осторожно посмотреть, он у киоска остановился.

Лизавета проследила за Сашиным взглядом и увидела высокого мужчину в белом пальто и черных брюках. У него действительно были длинные, стоящие торчком усы и шрам на правой щеке в виде вопросительного знака. Усы – точь-в-точь как у фельдмаршала Китченера. И вообще он очень походил на располневшего героя колониальных войн: решительный взор серых глаз, смотрящих капельку исподлобья, крупный нос с высокой переносицей, крутой излом рыжеватых бровей. Брови чуть сдвинуты, словно их владелец уже отдал приказ и теперь ждет, когда доложат об исполнении. Рот не разглядеть – укрыт рыжими же усами, кончики светлее и топорщатся. Разница в том, что главнокомандующий британскими войсками в англо-бурской войне Горацио Китченер всегда был худ и жилист, высушен, выжжен африканским солнцем, а тот, кого Саша Маневич считал своим преследователем, при росте метр восемьдесят весил никак не меньше центнера и даже под просторным пальто не мог спрятать небольшое, но отчетливое брюшко. Ну и шрама у Китченера не было.

– Очень внешность у него приметная, – осторожно сказала Лизавета, разглядев Сашиного шпика. И добавила: – Может, пойдем, посмотрим, последует ли он за нами.

Они свернули на Невский, потом на родную Надеждинскую, свернули во двор. Человек с усами поначалу шел следом, потом отстал. Но отстал, лишь убедившись, что они свернули во двор.

– Заметный тип, – повторила Лизавета, когда они дошли до подъезда.

– Это точно, – охотно согласился Маневич, – я и сам удивился, когда его срисовал.

Саша, как и полагается романтику, воспринимал происходящее просто и со вкусом: увидел, удивился – и никаких сомнений. Лизавета же, склонная анализировать все подряд, заметив какое-либо несовпадение или несообразность, немедленно подвергала это сомнению. Многое зависит от характера и образа мыслей.

– Как ты думаешь, зачем они… ну, те, кто хочет знать, что ты делаешь… отрядили на слежку человека, который бросается в глаза в любой толпе? Его раз увидишь – на всю жизнь запомнишь, одни усы чего стоят. Такие только в начале века носили. Я не уверена, что в Петербурге на пять миллионов жителей найдется еще один экземпляр подобных усов. – Эту речь Лизавета произнесла уже дома, после того как она сварила кофе и они с Сашей удобно устроились на кухне – в тишине, тепле и безопасности.

Неизвестный, которого Лизавета про себя окрестила Фельдмаршалом, проводил их до самого ее дома. Но с другой стороны – это один из четырех возможных маршрутов от Маяковской. С вероятностью в двадцать пять процентов можно предположить, что он просто шел по своим делам.

Саша, оказавшись в полуразгромленной квартире (ночью и утром Лизавета успела кое-как развесить одежду и распихать посуду – книги и бумаги валялись по-прежнему, Саша Байков приладил вырванный чуть не с корнем замок), поохал, повозмущался и потребовал кофе. Лизавета дисциплинированно принялась готовить. Включила чайник. Достала жестянку с надписью «Президент». Зажгла газ и поставила джезву калиться, чтобы будущий напиток богов и журналистов получился более ароматным. Для запаха еще необходима щепотка соли. Солонку преступники раздавили, поэтому Лизавета, встав на табуретку, полезла в закрома.

На верхних полках стандартного кухонного гарнитура «под дерево» ее предусмотрительная бабушка держала запасы самых необходимых продуктов. Мария Дмитриевна, пережившая две больших войны и блокаду, почитала жизненно важным держать в доме соль, спички, мыло, муку, сахар и крупы. Время от времени она проводила в кладовых ревизию, заменяла то, что грозило испортиться, ассортимент же оставался неизменным.

Продукты почти не пострадали. По Сашиному мнению, это лишний раз доказывало: налет на квартиру – не просто акт вандализма. Лизавета рассказала ему, что именно за версию «вандалы» уцепились оперативники, после того как Саша Байков охарактеризовал версию «поклонник» бредом чистой воды.

– Вандалы крушат все на своем пути, с особым кайфом рассыпают все сыпучее и разливают жидкое. Помнишь, я снимал сюжет о юных вандалах в школе, которые погуляли в учительской? Что они прежде всего сделали? Вылили чернила, да так ловко, что перемазалась вся опергруппа и собака в придачу. И нам досталось, хотя мы еще позже приехали. А потом разодрали в лохмотья всю имевшуюся в шкафу одежду. Ну и граффити, разумеется! – Саша Маневич удобно устроился в углу кухонного диванчика, вытянул ноги и рассуждал с таким видом, будто всю сознательную жизнь общался с вандалами и изучил их повадки не хуже, чем освоила львиные обычаи хорошо пожившая в саванне Джой Адамсон.

Вандалы в представлении Маневича ничем не отличались от рекламных испытателей коврочистки нового образца – они должны были сладострастно перемешивать кетчуп с горчицей и гуталином, присыпать все это обрывками бумажек и лоскутками. Лизаветины книги и платья должны были быть изодраны в клочья, не говоря уже о том, что вандалы непременно разрисовали бы стены и потолки непристойными рисунками и надписями.

Саша говорил уверенно. Вот тут-то Лизавета и ввернула вопрос насчет внешности Фельдмаршала. Раз человек так хорошо знает типичных вандалов, он и шпиков не может не знать.

– Да, внешность у него необычная, – продолжал ничуть не обескураженный Маневич. – Я вполне допускаю, что те, кто его послал, вовсе не собирались таиться. Им интересно знать, что я делаю, и они даже хотели, чтобы я заметил слежку и занервничал. Своего рода провокация.

Любителю детективов Сашин аргумент показался бы вполне убедительным. Лизавета детективы любила, но вместе с тем знала, что в книгах и в жизни играют по разным правилам.

– А ты не занервничал?

– Занервничал, но не подал виду. Можно еще кофе? – Он протянул Лизавете кобальтово-синюю чашку.

Когда она отошла к плите, Саша взялся за телефон.

– Алло, Серега, привет, это Александр Маневич, если ты не забыл еще такого… Что? Конечно, помню, просто замотался… Ты тоже мог бы… Конечно, по делу… – И Саша коротко изложил историю налета на Лизаветину квартиру и на редакцию. Потом довольно долго молчал и слушал, причем лицо его становилось все более озабоченным.

Лизавета чесала ухо удобно свернувшегося у нее на коленях Масона и старалась не пропустить ни единого слова.

– Что?.. Закрыли?.. Почему?.. Вы все дохлые дела закрываете, не успев начать следствие?.. А ты разузнай!.. Как это не можешь? Ты же в убойном отделе… А-а-а… Я не сообразил… Но так срочно все равно не бывает. Ваша бюрократическая машина так быстро шестеренками не ворочает… Ах, позвонили! Кто, если не секрет?.. Узнать можешь?.. Важно! Я бы тебя по пустякам не беспокоил! Ладно, жду, чем скорее, тем лучше.

Маневич запихнул телефонную трубку в настенную держалку, пододвинул поближе чашку с кофе, сжал губы и задумался. Он явно размышлял, как преподнести Лизавете неприятные вести.

Как и положено романтику, Маневич считал, что женщин следует всячески оберегать, даже если эти женщины – коллеги. Именно поэтому он крайне неодобрительно относился к дамским попыткам проникнуть в стройные ряды криминальных репортеров или вести самостоятельные расследования. Для Лизаветы он временами делал исключение. Но только временами.

Саша достал сигареты, не спросив разрешения, закурил и наконец решился:

– Загадочная получается история… Кстати, твой крепыш – это и есть мой знакомый в вашем Центральном РУВД. Как я сразу не догадался по твоему рассказу! Он действительно обожает играть со словом «значит». Серега к тебе случайно попал, дежурил… Но дело в другом…

Лизавета, сидевшая за столом напротив, улыбнулась одними глазами, подбадривая и давая понять – мол, знаю, тебе твой источник поведал не только и не столько о своем дежурстве.

– Да, да, ты права, – заторопился Маневич, – они уже закрыли дело. Ну, не закрыли, а положили на полку. Не по собственной инициативе. Позвонили. Серега не знает, кто именно. Но кто-то влиятельный, кто-то весьма сильный, способный построить по стойке «смирно» начальника РУВД, полковника милиции. Позвонили и велели погромом у тебя особо не заниматься. Вот такой поворот…

Лизавета встала, сбросила на пол разнежившегося кота и принялась хлопотать – вдруг вспомнила, что они с Сашей не ели с самого утра.

– Серега обещал разведать, кто и откуда звонил. Но говорит, что трудно… – Помолчав, Саша спросил: – И что ты по этому поводу думаешь?

– Думаю, что у нас все больше информации к размышлению, – ответила Лизавета и поставила на стол блюдо с бутербродами и очередную джезву с кофе.

Прежде чем размышлять, следует перекусить.

ВЕСЕННИЕ КАНИКУЛЫ

– Я не знаю, о чем писать… Там глупости говорили. О глупостях я писать не буду! – Лидочка начала жаловаться, еще не открыв двери.

Лизавета с трудом сдержала стон. Пятница, вечер, все измотаны, у всех нервы на пределе. Точнее, не у всех, а только у тех, кому не удалось еще в юности заразиться инфекцией со звучным названием «пофигизм», переболеть, выздороветь и в результате избавиться от собственно нервов и от неприятностей, с ними связанных.

Лидочка, дитя века, вплыла в Лизаветину комнату горделиво и медленно, словно римская галера, входящая в гавань давно покоренного италийского городка.

Сегодня утром Лизавета и Лана Верейская долго перебирали подготовленные корреспондентами и службой информации темы. Горячая пора, за каждой темой и каждым сюжетом – выборы, выборы и еще раз выборы.

Забастовка учителей – с призывом к кандидатам в президенты. Круглый стол, посвященный налогообложению, – с советами, адресованными потенциальному президенту. Медицинский форум – та же история, плюс просьбы всяческих даров и пожертвований больницам, детсадам и богадельням. Все культурные мероприятия, выставки, концерты и спектакли – почти без исключений – организованы теми или иными политическими движениями. Даже крутой, лохматый и бородатый авангард, устроители хеппенингов и перформансов, развешивали утюги на Дворцовой площади или гудели пожарными сиренами на Алексеевском равелине Петропавловской крепости не просто так, а за «своих» претендентов, выбираемых по принципу наименьшего рейтинга.

«Петербургским новостям», в соответствии с распоряжением вышестоящего начальства, было строго-настрого заказано в той или иной форме участвовать в предвыборной агитации и пропаганде. Как на президентских выборах, так и на довыборах в Думу. Между тем все запланированные события, кроме автотранспортных происшествий, ограблений и убийств, были патентованно предвыборными.

Лана Верейская крутила листки со списком репортажей, возмущалась и думала, чем заполнять эфир. Лизавета стояла рядом и думала о том же. Вот они вместе и сочинили сюжет для Лидочки и юного практиканта Мишеньки.

Их отправили проехаться по местным предвыборным штабам кандидатов. «Посмотрите, чем занимаются, спросите, как настроение, узнайте, о чем думают», – напутствовала корреспондентов Лана Верейская, а Лизавета вручила посланцам адреса предвыборных штабов и список вопросов.

Первым вернулся юный честолюбивый практикант. Он самоуверенно заявил, что все в порядке, и теперь, получив по полной программе от выпускающего редактора, переделывал уже третий вариант текста. Лана Верейская строга, у нее не пошалишь, не проскочишь на арапа с несогласованными подлежащими и сказуемыми и с путаницей в падежах.

Наконец явилась Лидочка, которую Светлана Владимировна уже начала ругать предвыборной маркитанткой, увязавшейся за президентским штабным обозом.

– Нет, это невозможно, они все какие-то странные и глупые. – Лидочка бросила сумочку в гостевое кресло и расстегнула куртку из красного искусственного меха. Куртка не имела никакого отношения к борьбе «зеленых» за гуманное отношение к братьям меньшим, просто Лидочка любила все яркое и броское. – Ну объясни, как можно писать о всякой дури! – Она по-балетному всплеснула руками и грузно плюхнулась рядом с сумочкой.

– Что невозможно? – Лизавета повернулась к раскинувшейся на диване, словно примадонна, журналистке и приготовилась долго и безуспешно растолковывать не любящей «всякую дурь» акулке пера, что профессия, которую она выбрала, предполагает умение писать обо всем, что происходит, – об утратах и свершениях, о подвигах и подлостях, о преступлениях и о научных открытиях, в том числе и о «дури». Но Лидочка не дала ей и рта раскрыть.

– Нет, ты сама посуди, приезжаем к этому… к варягу… – Варягом в телевизионных кругах называли того кандидата, который, не пройдя в Думу, решил в отместку стать президентом. – Там у него пресс-секретарь, шустрый такой, тут же ко мне подбегает и сует кассету: «Здесь программное заявление нашего кандидата, вы должны дать!» – Обычно медленно говорящая Лидочка очень правдоподобно изобразила скороговорку пресс-чиновника. – На самом деле я ему ничего не должна. К тому же нам вообще запретили включать агитацию в программу. – Лидочка сложила губы трубочкой, как для поцелуя, и чертыхнулась: – Черт побери, почему они нас всех за обслуживающий персонал держат?

Но и на этот вопрос Лизавета не успела ответить, Лидочка опять погрузилась в воспоминания о дне минувшем:

– Они заявили, что их шансы на победу – самые предпочтительные… Интересно, кто это их предпочитает? А потом этот… Радостный… он вообще какую-то чушь лепетал. – Словечко «лепетал», явно не из Лидочкиного словаря, свидетельствовало, что она не без пользы путешествовала от штаба к штабу. – Он мне сказал, что продвигают своего кандидата, как товар, и работают по законам рынка. Так прямо и заявил.

Лизавета поняла, что девушка принципиально не читает газет, перенасыщенных спорами о том, насколько правомерно продавать политика, как маргарин или жвачку в красивой упаковке, и с элементами лотереи. Ведь, в сущности, политики и их предвыборные обещания очень напоминают лотерею – купил политика и надеешься: авось да выполнит, что обещал. Есть и выигравшие.

Советовать что-либо было явно лишним, Лизавета ограничилась банальным:

– Так обо всем этом и напиши. А что по картинке?

– По картинке все нормально. Этот Радостный, с чубчиком, весь худой и скользкий. – Лидочка всегда отличалась чисто детской наблюдательностью и непосредственностью. – А говорит, как Портос: «Мы победим, потому что мы победим».

– Так и пиши… – Лизавета не выдержала и рассмеялась.

– И про Портоса можно?

– Можно, почему нет!

– Ладно, тогда у меня получится минутки две.

Лидочка встала, запахнула куртку, взяла сумочку и поплыла в сторону двери.

Лизавета хотела было попросить юную деву поторопиться – до вечернего эфира всего час, но воздержалась, просьба могла ее травмировать, тогда сюжета и к ночному эфиру не дождешься.

В дверях Лидочка нос к носу столкнулась с Маневичем.

– Привет! Я у тебя хотела спросить…

Саша, неизменно трепетно относящийся к дамам, Лидочку тем не менее недолюбливал. С его точки зрения, плавную, округлую, склонную к созерцательности деву следовало как можно скорее выдать замуж, а не мучить всякими съемками и репортажами. «Пусть сидит у мужа на диване, как болонка, а не в нашей монтажной. Его жизнь она способна украсить, нашу – только осложняет». Эта тирада Маневича дошла до Лидочкиных ушей. Она страшно обиделась и с тех пор все время твердила о сексизме Маневича, о том, что репортер дискриминирует ее по половому признаку и что в Америке за свой сексизм он вылетел бы с работы. «Я ее не дискриминирую, а спасаю по половому признаку! – возмущался Маневич. – В Америке, если бы ее не взяли замуж, она умерла бы с голоду. Там не бывает телерепортеров, которые один минутный сюжет монтируют по полтора часа, доводя видеоинженеров до болезни Паркинсона».

– У тебя на вопрос ровно три секунды. Я тороплюсь. – Саша попытался протиснуться в двери мимо Лидочки, но был схвачен за ворот куртки.

– Постой, это ты снимал охранное агентство «Буцефал»?

– Ну, я… Только давно, год назад… А в чем дело?

– Ничего, просто там штаб этого Зеленцова, который тоже в президенты… Он тебя вспоминал…

– А-а-а… Ты об этом хотела спросить?

– Нет, о другом. А о чем – забыла, – простодушно призналась Лидочка.

– Когда вспомнишь, заходи! – Саша все-таки проник в Лизаветин кабинет и даже умудрился закрыть дверь. – Пойдем… Мне надо кое-что тебе показать!

Лизавета немедленно сделала строгое лицо.

– Не могу. До эфира всего ничего, а у меня два комментария не готовы.

– Глупости! До эфира час, а ты пишешь комментарий за пять минут. Идем. Это действительно важно.

– Объясни, в чем дело!

– Не могу. Ты должна сама увидеть. Кажется, я понял, кто и почему отравил Савву.

– Мы же договорились: об отравлениях, слежке и прочих… чудесах, – Лизавета чуть не сказала «глупостях», – говорим, только если я не занята на эфире.

– Да помню, помню я. Ты просто посмотри. А говорить будем потом, после…

Лизавета поняла, что легче пойти и посмотреть, чем спорить с настырным коллегой, который час назад отобрал у нее кассеты, снятые Саввой в школе телохранителей.

Вчера они долго крутили всевозможные версии, но толком ничего не придумали. Саша отправился домой со словами «утро вечера мудреней».

Утром Лизавета, спешившая на работу, наотрез отказалась снова идти к Савве и к избитому политическому психологу. Так что Саша отправился в вояж по больницам в одиночестве. А вечером появился и изъял Саввины кассеты.

– Вот, только смотри очень внимательно… – Саша усадил Лизавету в смотровом закутке и защелкал кнопками – монитор, плейер, динамик.

На экране возникло лицо хозяина школы телохранителей «Роланд», решительное и высокомерное.

«…Да, сейчас многие криминальные, преступные группировки прикрываются лицензиями на охранную и детективную деятельность. Это осложняет работу тех, кто стремится работать честно. Но ведь отравиться можно и лекарством! Это же не означает, что следует позакрывать фармацевтические фабрики. Пена может появится на любом, самом благородном деле!»

Андрей Викторович самодовольно усмехнулся. Его немедленно перебил журналист. Послышался голос Саввы:

«Это, конечно, так. Но, по данным лицензионного комитета мэрии и регионального управления по борьбе с организованной преступностью, почти восемьдесят процентов сыскных и охранных фирм – это просто-напросто банды… Если бы четыре пятых аптек торговали наркотиками, проще было бы закрыть аптеки!»

Хозяин школы ответил жестко:

«Милиция тоже занимается предоставлением охранных услуг. Разве вы никогда не слышали о милицейской „крыше“? Так, может, они просто хотят устранить конкурентов? Я согласен, что лицензии следует выдавать очень осторожно, что необходим жесточайший контроль за деятельностью таких фирм и бюро, но запретить! Нонсенс! Особенно теперь. В России продолжаются реформы, появляется все больше богатых людей, которые нуждаются в наших услугах. Запретить легальный охранный бизнес – значит загнать его в подполье. Это и сработает на руку преступникам!»

Андрей Викторович говорил сладко, гладко и чересчур пафосно. Лизавета посмотрела на часы и сказала:

– Я знаю, что Савва готовил спецрепортаж о частных детективных агентствах. И представляю круг проблем, которые он собирался затронуть. Мы даже вместе ходили в эту школу с глумливым названием «Роланд».

– Смотри. – Саша чуть не силком заставил Лизавету посмотреть на экран.

Интервью кончилось. Теперь Савва, точнее, оператор набирал видео. Панорама по фасаду школы, по тому залу, в котором Андрей Викторович давал интервью. Зал Лизавета узнала сразу – там боролись ученики школы, которых показали им с Саввой. На этот раз в зале было значительно больше народу, несколько пар стояли на татами, остальные сидели вдоль стен на низеньких скамейках. Далее шли съемки с экрана телевизора – тот самый эффектный ролик, что показывал им Андрей Викторович. Потом опять оригинальные съемки – Савву и оператора провели в тренажерный зал, забитый сложными аппаратами, помогающими превращать мускулы в каменные бугры под кожей…

– Я почти все это видела…

– Смотри и молчи! – рявкнул обычно вежливый Саша. – Вот сейчас!

В тренажерном зале тоже занимались курсанты школы телохранителей: кто лежал на полу под штангой, перемещающейся по стойкам, снабженным датчиками, кто крутил педали велотренажера, кто мощно взмахивал тяжеленными веслами… Крупно лица тренирующихся – оскаленные, искаженные нагрузками лица…

– Смотри! – опять зарычал Саша и щелкнул кнопкой.

– Что? Что смотреть?

На установленном для репортерских отсмотров плейере стоп-кадра не было, была только так называемая «пауза», как на бытовом видео. Кадр замирает, но посреди экрана повисает серая полоса, качество изображения посредственное.

– Он тебе никого не напоминает?

– Мужик и мужик, накачанный… Лицо стандартное… – Лизавета никак не могла понять, чего добивается Маневич.

– Ты повнимательней посмотри!

– Староват он, пожалуй, для курсанта и для получения новой профессии телохранителя… Лет пятьдесят, не меньше.

– Ну!

– Полный… – Лизавета, несколько ошарашенная Сашиными страстью и азартом, снова пригляделась к неизвестному, замершему в попытке выжать вес. Полупрофиль, короткая стрижка, высокий лоб, длинный прямой нос с высокой переносицей, прямые, заваленные к вискам брови, прямой же рот с тонкими губами. Но лицо действительно будто бы знакомое.