Текст книги "Россия. Автобиография"

Аракчеев и аракчеевщина, 1815–1825 годы
Александр Михайловский-Данилевский

Россия оставалась единственной страной, где еще действовало крепостное право, и по завершении Французского похода император Александр I распорядился подготовить закон об отмене крепостного права. Разработку закона возложили на военного министра, графа А. А. Аракчеева, служившего еще императору Павлу, а при Александре фактически занимавшегося всеми внутренними делами страны. Его имя со временем сделалось нарицательным, олицетворением произвола и жестокости; при этом сам император говорил об Аракчееве: «Все, что делается дурного, он берет на себя, все хорошее приписывает мне».

Князь П. А. Вяземский, участвовавший в разработке проекта конституции («Уставной грамоты Российской империи»), вспоминал об отношении к Аракчееву простых людей:

«Известно, что император Александр Павлович в последние годы своего царствования совершал частые и повсеместные поездки по обширным протяжениям России. В это время дорожная деятельность и повинность доходила до крайности. Ежегодно и по нескольку раз в год делали дороги, переделывали их и все-таки не доделывали, разве под проезд государя, а там опять начнется землекопание, ломка, прорытие канав и прочее. Эти работы, на которые сгонялись деревенские населения, возрастали до степени народного бедствия. Разумеется, к этой тяжести присоединялись и злоупотребления земской администрации, которая пользовалась, промышляла и торговала дорожными повинностями. Народ кряхтел, жаловался и приписывал все невзгоды Аракчееву, который тут ни душой, ни телом не был виноват. Но в этом отношении Аракчеев пользовался большою популярностью: он был всеобщим козлом отпущения на каждый черный день. В Саратовской губернии деревенские бабы напевали в хороводах:

 
Аракчеев дворянин,
Аракчеев <сукин сын>,
Всю Россию разорил,
Все дорожки перерыл.
 

Аракчееву также поручили реализовывать проект по созданию военных поселений – деревень, в которых проживали семейные солдаты, прослужившие не менее 6 лет, и крестьяне в возрасте от 18 до 45 лет, обязанные в случае призыва становиться под ружье. Разумеется, этот проект не добавил Аракчееву популярности в народе: поселенцы жили в казармах, их день был расписан по минутам, жениться они могли только с разрешения начальника поселения и т. д.

Недовольство «аракчеевщиной» усиливалось и в дворянской среде; многие дворяне, участники европейских походов русской армии, полагали необходимым ограничить самодержавную власть, принять конституцию и учредить выборный законодательный орган. Поскольку открытое выражение недовольства пресекалось, в России стали возникать тайные реформаторские организации – «Союз спасения», «Союз благоденствия», после самороспуска которого на смену пришли Южное (одобрившее программу П. И. Пестеля «Русская правда») и Северное (с конституцией Н. Муравьева) общества.

А. И. Михайловский-Данилевский – флигель-адъютант императора и секретарь начальника Главного штаба, сенатор и член Военного совета – имел возможность наблюдать за графом Аракчеевым «при исполнении» и в повседневной жизни, и его воспоминания рисуют яркий портрет этого «вершителя судеб» в России при Александре Павловиче.

Без блистательных подвигов, без особенных дарований от природы, не учившийся ничему, кроме русского языка и математики, даже без тех наружных приятностей, которые иногда невольно привлекают к человеку, граф Аракчеев сумел, однако же, один из пятидесяти миллионов подданных приобрести неограниченное доверие такого государя, который имел ум образованнейший, обращение очаровательное и которого свойства состояли преимущественно в скрытности и проницательности.

Аракчеев был ненавидим за свои бесчеловечные поступки с солдатами и за дерзкое поведение с офицерами. Жестокость его с нижними чинами простиралась до того, что он однажды схватил гренадера за усы и оторвал оные вместе с мясом. При смотре Екатеринославского гренадерского полка, который он был послан инспектировать, он назвал при всех знамена сего полка, столько прославившегося своею храбростию, екатерининскими юбками. Можно вообразить, с каким негодованием должны были слушать офицеры века Екатерины слова сии, произнесенные человеком, не бывавшим никогда на войне.

Удалясь в Грузино, он соорудил там великолепный дом, насадил прелестный сад и так обстроил крестьян, что село сие по красоте своей, а особенно по существующему в оном необыкновенному порядку почитается в России образцовым. Оно было столь многими описано, что я о нем более не распространюсь.

Александр употребил на службу любимца родителя своего и поручил ему артиллерию, которую он совершенно преобразовал и сделал ее первою в Европе, чем навсегда приобрел себе признательность России. После Тильзитского мира его назначили военным министром, на сем поприще он оказал необыкновенную и непомерную строгость, сделавшую его ужасом армии. Он ввел в разных частях управления, особенно в комиссариатском и провиантском департаментах, где искони были вековые злоупотребления, порядок и устройство, до того в оных неизвестные и которые поныне в оных существуют. При учреждении Государственного совета он поступил в председатели военного департамента оного, но так как по сему званию почти не было никаких занятий, то государь, который со времени его министерства возымел к нему беспредельное доверие, поручал ему разного рода дела. Во время Отечественной войны и заграничных походов он был неразлучен с его величеством, хотя в сражениях он находился всегда вне пушечных выстрелов, невзирая на носимый им военный мундир. По возвращении армии из-за границы ему поручили трудный подвиг образовать военные поселения, которые он устроил превосходно, хотя, по обыкновению своему, поступая с неумолимою строгостию, он навлекал на себя упреки и нередко проклятия поселян, которых надлежало обращать в военные.

Граф Аракчеев отличался от всех тех, которые были при дворе, своею молчаливостью и уединенным образом жизни. Он вставал в четыре часа утра и, употребивши несколько времени на устройство домашнего своего хозяйства, в котором у него был примерный порядок, и на чтение периодических сочинений, он принимался за дела государственные в шесть часов, когда все еще в Петербурге покоилось во сне. Он обедал в два часа один или с доктором своим и редко с каким-нибудь старинным знакомым; званых же обедов у него почти никогда не бывало, стол его составляли три умеренных блюда. Потом он опять садился за работу, а иногда по вечерам играл в бостон по десяти копеек с некоторыми приятелями своей молодости, из круга коих он никогда не выходил. В девять часов уже бывал в постели, и сему образу жизни он ни под каким предлогом не изменял; в театре, на балах и в обществах его никто не видал.

Трудолюбие его было беспримерное, он не знал усталости, и, отказавшись от удовольствий света и его рассеянностей, он исключительно жил для службы, чего и от подчиненных своих требовал. Впрочем, он не во всех поступках своих был стойким; он имел у себя любовниц, из коих известнее прочих была Пукалова, поведением своим и корыстолюбием напоминавшая распутную Дюбарри и женщин, подобных тем, каких представляет правление развратного Людовика XV. Отличительная черта в характере Аракчеева состояла в железной воле; он не знал никаких препон своему упрямству, не взирал ни на какие светские приличия, и все должно было ему покоряться, хотя в делах он на себя не принимал ответственности, говоря часто, что он не что иное, как исполнитель высочайших повелений. По сей причине он был совершенно недоступен; дом его в Петербурге уподоблялся крепости, куда имел вход только тот, кого он приглашал. Тысячи имели в нем нужду, ибо все дела государственные шли чрез его руки, и никто к нему не был допускаем, а ежели кому удавалось каким-нибудь случаем изложить ему свою нужду, то лаконический и обыкновенно дерзкий ответ бывал последствием долговременных усилий до него дойти. Можно легко себе представить, что таковые поступки сделали его для всех ненавистным, и так как он от природы не получил возвышенных чувств и учением не был приготовлен к занятию того важного места, на которое судьба его возвела, то нет сомнения, что странное поведение его, приличное визирям Востока, внушено ему было презрением к человечеству, ибо все без изъятия перед ним изгибалось. Я его почти ежедневно несколько лет видал во дворце; при появлении его в так называемой секретарской комнате, где собирались адъютанты Государевы и докладчики, происходило вдруг такое молчание, как в церкви. Аракчеев становился в углу близ окна; всех взоры на него устремлялись, но весьма немногие удостоивались какого-нибудь приветствия с его стороны. На мрачном лице его редко, очень редко показывалась улыбка, и надобно было видеть тогда, с какою жадностью ее ловили. Он во дворце как бы выходил из обыкновенного круга подданных и имел какую-то особенную сферу. Те, которых он приглашал в Грузино, где он бывал отменно гостеприимен, почитались счастливцами, особенно Провидением покровительствуемыми; люди, облеченные в первые государственные звания, поспешали туда с радостию новобрачных, несмотря ни на лета свои, ни на время года. Вот пример его обращения с вельможами. Однажды приехал он к князю Алексею Борисовичу Куракину, который был некогда генерал-прокурором и, следовательно, управлял всею Россиею, и сказал, что он желает играть в бостон с князем Лопухиным, бывшим тогда председателем Совета. Немедленно за сим последним посылают гонца, и восьмидесятилетний князь Лопухин, получа сие приглашение, оставляет гостей, находившихся в его доме, скачет к князю Куракину и садится играть с графом Аракчеевым. Чрез час сей последний говорит, что ему время спать, и, отдавши карты своему доктору, с ним всегда неразлучному, сам уезжает.

Иные хвалили его бескорыстие, но оно, по моему мнению, не было в нем добродетелью, а просто благоразумием, ибо, не имевши никакого родового имения, он получил по службе более двух тысяч душ, жил в казенном доме и пользовался казенным экипажем не только в городе, но даже и для частых поездок своих в Грузино, следовательно, чего же ему было более желать. Говорили также, что он нечестолюбив, основываясь на том, что он был один в России, который не принимал знаков отличия, но в подобном отказе я, напротив того, видел признак честолюбия, что он презирал ордена в такое время, когда все военные были ими без меры (награждаемы. – Ред.). Государь хотел пожаловать его при взятии Парижа в генерал-фельдмаршалы, но он решительно отказался от сего чина. Он также отправил обратно орден Святого Андрея Первозванного, а оставил у себя только рескрипт на оный. Уверяют, что сие им сделано было по той причине, что за Аустерлицкое сражение ему хотелось получить Георгиевский крест, который тогда во множестве и без всякого разбора раздавали, но так как ему оного не было назначено, то он с тех пор обещался не принимать никаких знаков отличия, за исключением, однако же, портрета Государева. Сия самая высшая награда пожалована была в царствование Александра только воспитателю его, князю Салтыкову, избавителю России князю Смоленскому (Кутузову. – Ред.) и графу Аракчееву, который и при сем случае оказал одну из странностей, нередко в его жизни встречающихся. Портрет сей прислан был ему, как и прочим, с бриллиантовыми украшениями, но он драгоценные камни возвратил назад, а оставил у себя только одно изображение монарха.

Впрочем, император давал ему такие награды, каковых ни один подданный не удостаивался получать. Старший полк пехоты, Ростовский, был назван по его имени, чему тогда не было примера; император в сад Грузина подарил чугунные ворота и туда же прислал яхту, совсем вооруженную и с великими издержками в Грузино перевезенную. Экипаж морской на сем судне содержим был на счет казны. Знамена полка его имени поставлены были тоже в церковь Грузина, в которой граф Аракчеев воздвиг памятник императору Павлу с изваянием сего монарха, перед коим лежит распростертый воин, произносящий следующие слова: «Дух мой чист перед тобою и сердце право». У подножия монумента вырыта могила для графа Аракчеева. Лестнее, чем все сии награды и подарки, была к нему беспредельная доверенность Александра, который его одного во все свое царствование в письмах своих называл «другом, верным своим другом». Однако же сей Государь, всеми обожаемый, не мог обратить к нему сердца подданных своих, которые исполнены были истинною ненавистью к сему временщику, хотя при могуществе его ему стоило бы так мало, чтобы заставить себя любить, между тем как крутым нравом своим и дерзостью своею он довел себя до того, что хотя на него и не смели роптать явно, но едва имя его произносилось в дружеской беседе, как оно было покрываемо поруганиями...

Через несколько дней после получения известия о кончине государя общий голос всех тех, которых мне удавалось видеть, восстал против графа Аракчеева. Лишившись насильственною смертию за два месяца перед тем своей любовницы, он был сим происшествием столько огорчен, что сказался больным и не занимался делами, но потом, по внезапно случившейся перемене обстоятельств, он объявил в приказе, отданном им 1 декабря, о своем выздоровлении. Толпа, или, лучше сказать, сотни, тысячи разного рода гражданских чиновников, подобно саранче наводняющих Россию, которые до того его трепетали, и те даже вдруг против него восстали. Это я имел случай видеть в маленьком городе, где я тогда жил, и сие обстоятельство привело мне на память басню об умирающем льве, которого в изнеможении его лягнул копытом даже осел...

В эти годы «брожение в умах» было особенно сильным: А. С. Пушкина сослали на юг России – в списках распространялись его политические стихи и эпиграммы; при этом «южная ссылка» дала русской поэзии такие пушкинские шедевры, как «Кавказский пленник», «Братья разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы»; в московском Обществе любомудрия поэты Д. В. Веневитинов, В. К. Кюхельбекер, В. Ф. Одоевский занимались изучением немецкой философии – трудов И. Канта, И. Фихте и Ф. Шеллинга; а А. С. Грибоедов закончил работу над пьесой «Горе от ума».

Новоднение в Санкт-Петербурге, 7 ноября 1824 года
Самуил Аллер

Даже природа бунтовала – 7 ноября 1824 года произошло самое катастрофическое наводнение в истории Петербурга. Был затоплен почти весь город, разрушены дома, погибли люди, животные.

 
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало; все вокруг
Вдруг опустело – воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь, как Тритон,
По пояс в воду погружен, —
писал Пушкин в «Медном всаднике».
 

Знаток Петербурга С. И. Аллер по «горячим следам» собрал и издал в 1826 году «Описание наводнения, бывшего в Санкт-Петербурге 7 числа ноября 1824 года».

С одной стороны, горестно слышать о пагубных последствиях бывшего 7 ноября наводнения, но с другой – как утешительно для человечества узнать хотя о некоторых действиях неисповедимого промысла в спасении погибавших и облегчении участи потерпевших бедствие; при том как приятно видеть столь многие примеры мужества, великодушия и любви к ближнему, каковыми отличительными чертами жители всех состояний одушевлены были!

Помещенные здесь происшествия составляют только некоторую часть известий о событиях в то время.

Генерал-адъютант Бенкендорф и флигель-адъютант его императорского величества, полковник Герман были в день наводнения дежурными при государе императоре.

Среди порывов бури видимы были несущиеся по Неве суда, на коих люди молили с распростертыми руками о спасении их. Его величество, желав подать тем несчастным руку помощи, высочайше повелеть соизволил генералу Бенкендорфу послать восемнадцативесельный катер Гвардейского экипажа, бывающий всегда на дежурстве близ дворца, для спасения утопавших. Генерал сей, внемля гласу усердия и неустрашимости, для поощрения морской команды, подвергавшейся явной опасности, сам перешел чрез набережную, где вода доходила ему до плеч, сел не без труда в катер, которым командовал мичман Гвардейского экипажа Беляев, и на опаснейшем плавании, продолжавшемся до трех часов ночи, имел счастие спасти многих людей от явной смерти.

При самом начале наводнения полковник Герман получил высочайшее повеление отправиться из дворца в Коломну, в казармы Гвардейского экипажа, для рассылки судов на помощь погибающим. Он отправился из дворца в курьерской тележке, но должен был бросить ее на дороге и сесть верхом на лошадь, которую вскоре переменил, и наконец, с величайшим трудом и очевидною опасностию, доехал на лодке до казарм и исполнил высочайше данное ему поручение. В шесть часов вечера возвратился он во дворец пешком, по пояс в воде, будучи поддерживаем отправленным с ним матросом.

По возвращении генерала Бенкендорфа и полковника Германа, государь император, принимавший живейшее участие в их положении, изъявил им в самых лестных выражениях высочайшее свое благоволение и внимание к состоянию их здоровья и удостоил их всемилостивейших наград, пожаловав генералу Бенкендорфу осыпанную брильянтами табакерку с своим портретом, а полковнику Герману брильянтовые знаки ордена Св. Анны 2-й степени. Мичман Беляев также всемилостивейше пожалован орденом Св. Владимира 4-й степени; находившейся же на катере команде экипажа дано денежное награждение.

13-гo экипажа капитан-лейтенант Повалишин, командовавший у Кронштадта фрегатом «Проворным», имел счастие спасти десять человек, утопавших с разбитого бурею шведского корабля от разбега оного на купеческую гавань.

Того ж экипажа капитан-лейтенант Скридлов, ездивший во время бури на небольшом судне, спас сто человек. 2-го Экипажа мичман Миллер спас 12 человек, ездя от Галерной улицы к Исаакиевскому мосту и по Неве, принимая их к себе на катер.

Его императорское величество, в воздаяние таковых подвигов, соизволил пожаловать сих трех офицеров кавалерами ордена Св. Владимира 4-й степени.

Примерную дисциплину русского солдата доказал часовой л.-гв. Преображенского полка Михайла Петров, не оставлявший во время наводнения своего поста у Летнего сада, пока не приказал ему того ефрейтор Фома Малышев, подвергавшийся сам опасности для спасения его; ибо должен был брести к нему по пояс в воде и бороться с яростию валов, покрывавших тогда набережную.

Гвардейский гренадер, посланный с заставы с донесением, проходя Сенную, слышит вопль ребенка, плававшего на столе в нижнем этаже. Служивый останавливается, борется несколько времени с обязанностию службы и состраданием; но сие последнее чувство берет над ним верх; он, перекрестясь, кидается в воду и спасает ребенка. Между тем вода прибывает; он, нимало не колеблясь, кидает свой кивер, сажает ребенка на голову и таким образом выносит его из опасности.

Близ Кронштадта, за Толбухиным маяком, показались вдали три купеческих корабля, которые без парусов неслись по фарватеру. Один из них бросил два якоря, но видя, что его тащит, обрубил канаты и в несколько минут был выброшен на молу. Другой решительною смелостию спасся от неизбежной гибели; поставя передний парус и приведши в полветра, он вошел в купеческую гавань, сильно ударившись об угол входа. Там, бросив якори, к счастию, на них задержался. Следовавший за ним, желая войти по его примеру, не был так счастлив. В то время вода уже покрыла гавань: не могши рассмотреть входа, корабль сей взял ниже, и его бросило в один из входящих углов. В несколько минут он разбился о каменную одежду вала и, наполнившись водою, погрузился. Все бывшие на нем люди выскочили на вал и умоляли о помощи, которую, казалось, невозможно было подать им. Волны били через вал; катер подвергался опасности разбиться в щепы, а люди могли быть убиты булыжником, который бросали волны, срывая его с разрушенных укреплений. Но несколько отважных матросов с дальней брандвахты, стоявшей тогда у входа купеческой гавани, презирая опасность смерти, бросились в катер и с великим трудом спасли несчастных от гибели.

Неожиданное спасение девяти человек канониров и с ними офицера их должно приписать особенному милосердию Всевышнего. Возвышеннейшая часть вала на крепости Рибас-банке, у Кронштадта, где они искали спасения, была смыта волнением. Ветром несло их мимо города к Петербургу. Несчастные простирали руки, с отчаянным воплем просили помощи и вскоре скрылись из виду. Чрез три часа, когда вода стала сбывать и течение обратилось к морю, погибающие снова показались. Констапель Ж., видя, что их несет в открытое море, и изнемогая от жестоких мучений, простился с товарищами гибели и умолял их, ежели кто-либо спасется, попросить его сослуживцев не оставить бедной его матери, и готовился броситься в волны; но канониры удержали его. Провидение послало им помощь там, где они никак ее не ожидали. Уже развалившийся обломок их прибило к английскому судну, стоявшему против Толбухина маяка на трех якорях; добрый шкипер вытащил полумертвых на корабль, и усердным старанием его несчастным была возвращена жизнь.

Содержавшиеся в доме исправления разного рода люди, за проступки, получив во время наводнение свободу выйти из мест своего заключения, не хотели воспользоваться бегством в cие смутное время, а добровольно посвятили себя на спасение, из находящегося в соседстве их дома для бедных, престарелых женщин, коих вместе с остатками их имущества, выносили они, находясь уже по пояс в воде, на плечах своих. Что может сравниться с сим примером человеколюбия и долгом совести?

Вахмистр Конногвардейского полка приходит на третий день с приказом к одному офицеру и узнает от людей, что тут делается сбор для пострадавших от наводнения: является к офицеру, просит убедительнейше позволить ему быть вкладчиком на столь доброе дело и, получив позволение, поспешает в казармы, приносит 25 рублей, и на замечание, не слишком ли велико его пожертвование, отвечает: «На такое дело я рад бы отдать и последнее!»

Один бедный чиновник, живший в Галерной гавани, оставил больную жену свою с большим семейством в низменной хижине и отправился весьма рано на службу, приказав для плотников, кои должны были прийти в тот день для исправления кровли, поставить в печь горшок с картофелем. Печь еще не истопилась, как вода влилась в хижину и заставила все семейство перебраться на печь. Бедная мать с ужасом видела, что вода ежеминутно возвышалась и готовила неизбежную смерть ее детям, кои с воплем требовали от нее пищи; это еще более терзало ее душу, как вдруг усматривает горшок с картофелем. С великим трудом она достала его и утолила голод малюток, кои спокойно после того заснули на краю своей погибели. Но к счастию, вода не дошла на полвершка до того места, где они сидели, и скоро сбыла. Настало уже утро, но никто не приходил освободить их из заточения; тщетно они кричали и просили помощи, никто их не слыхал; так прошел еще целый день и ночь. На третий день вопли их услышаны, и они спасены обрадованным отцом, который не надеялся найти их в живых; ибо полагал, что они раздавлены, вместе с хижиною, гальотом, остановившимся над лачужкою их, к коему принесло еще баню и множество разного рода хламу, так что не видно было следов домика, и он с великим усилием через двое суток мог добраться до него. Жена же и дети питались в cие время картофелем.

Рождественской части 4 квартала (под горкою) дом титулярного советника Степанова-Морейского от наводнения почти весь разрушился; ибо вода в покоях была вышиною с лишком на два аршина. Семейство его, состоявшее из четырех человек женского пола, в том числе и престарелая женщина в 90 лет, погибло бы в отсутствие его, если б не было спасено крестьянином Красносельского удельного имения Коломенской слободы, Иваном Павловым Сисиным. Несмотря на увеличивавшуюся воду, он, видя, что семейство сие просит помощи, пустился верхом на лошади, не жалея себя, а после уже в лодке, и добравшись с трудом до дому, спас все семейство в выбитые им для того стекла.

Чудесно coxpaнeние двух детей. 7-го числа ноября, поутру, жена одного солдата, который в тот день был на службе, отлучилась для нужных покупок из дому и заперла комнату свою, оставив там двух малолетних детей своих. По дороге, в дальнем расстоянии от своего жилища, она застигнута была водою и принуждена искать спасения в чужом доме. Ужасно было положение матери, трепетавшей об участи детей своих! С рассветом на другое утро спешила она домой и, с трепетом отворяя двери своей комнаты, вступает с тоскою в оную и видит, к величайшему утешению ее, детей своих, спящих рука в руку на столе среди комнаты. Шум от входа матери в комнату пробудил детей; они с радостным криком бросились к матери, которая от мгновенного сего восхищения едва могла устоять. Пришедши в чувство и удостоверившись, что происшествие сие не сновидение, а действительное, она спросила у детей, не боялись ли они воды. «Нет, матушка, – отвечала старшая из них, – мы играли в комнате, и как вода стала входить сюда, то мы вскочили на стул, а потом на стол. Нас очень забавляло, как стол начал плавать по комнате, а когда он стал подыматься, то мы не могли устоять на нем, а легли и проспали, покуда ты не пришла».

Семейство мещанина Кожина, в числе семи человек, жившее на Выборгской стороне в маленьком доме, искало спасения своего на крыше оного; но вода начала уже покрывать кровлю, и вопли сих несчастных не могли быть слышаны по причине ужасного ветра. В сию величайшую опасность два гвардейских казака, Муров и Лазарев, бросились туда вплавь на лошадях своих и успели спасти отчаянное семейство. Государь император за сей подвиг человеколюбия пожаловать им соизволил серебряные медали с надписью «За спасение человечества» и по 500 рублей ассигнациями.