Текст книги "…или – Долгий путь к бесконечности. Невероятные приключения её Прозерпины. Повесть"

Жара одолевала. И ей уже казалось, что её затея сегодня «не выгорит». Но внезапно к воротам подъехала машина, и из-за руля через переднее стекло радостно и темпераментно замахал руками один из многочисленных дядей семьи Витторио. Она встрепенулась и мило заулыбалась в ответ. В это время ворота стали медленно открываться, и машина поплыла мимо неё. Дядя, проезжая, продолжал махать и улыбаться. Она активно поддерживала пантомиму. Но как только задний бампер машины проплыл мимо, и дядя перестал махать, сосредоточившись на въезде в узкую часть двора, и ворота начали медленно закрываться, она рванула на улицу.

Она сразу побежала. Бежала, не зная куда. Смутно помнила направление, где могло быть море. На улицах – ни души. Она продолжала бежать! Как можно дальше умчаться от дома! Как можно дальше! Пусть ищут её дольше! Пусть не скоро найдут! Пусть найдут её как можно дальше от дома! Вот вам! Вот вам! Я – вырвалась!

Она бежала по улицам, пересекала автострады, зная, что находится уже за пределами Деревни. Ещё один ряд домов! Ещё!

И вот оно – море!

Море было безмятежным и лучистым. Ни одной души на берегу. Только на террасах домов, обращённых к его бесконечной сверкающей глади, кое-где сидели в полудрёме люди. Они не обращали на неё никакого внимания. И она успокоилась. Побрела вдоль кромки берега, сняв сандалии, опустошённо-умиротворённая, согласная, чтобы теперь её нашли. Она побыла на свободе вопреки их желанию. Она знала, что не может, находясь здесь, быть свободной бесконечно. Она знала, что теперь сторожить её будут ещё строже. На всё это теперь ей было наплевать. Она была свободна. Она дышала свободой. Это большее из того, что она могла бы сделать для себя…

Она посидела на берегу, постояла, глядя вдаль, и решила, что пора возвращаться. Запал иссяк. Реальность жизни стучалась в её действительность.

А ей было хорошо.

И спокойно.

И она побрела в первую попавшуюся ей на глаза сторону прочь от моря…

…Между узкими улочками мелькнул мотоцикл. За ним – машина. Это были они. Ей стало смешно, и она решила «поводить их за нос» подольше. Машине невозможно было сразу развернуться здесь, и потому, изменив направление своего движения, она заставляла бы их мучиться, чтобы найти, где развернуться и снова найти её. Но именно это она и сделала. Снова мелькнул мотоцикл. Вся эта ситуация напомнила ей кадры фильмов тех же итальянцев про разборки итальянской мафии и выслеживании ею своих жертв. И так же, как в тех фильмах, ярко и мирно светило солнце, небо было непорочно голубым, и сон окутывал дома и всё пространство вокруг. И, тем не менее, это её пытались выловить сейчас. Это на её свободу сейчас покушались. Погоня была организована за ней. Как будто ей не было сорока трёх лет, и как будто она не была вольна делать, что хочет, и гулять, где хочет. Как будто она была невменяема и не способна адекватно реагировать на окружающую её жизнь. Словно она могла сделать что-то такое, что повредит ей самой. Чёрт-те что!

И она продолжала водить их по узким улочкам.

Внезапно навстречу ей с рёвом выскочил мотоцикл. Витторио. Она попалась! Хорошо. Она решила сдаться. Остановилась и прислонилась к стене дома. Оперлась скрещенными за спиной руками о тёплую стену, а ноги соединила крест-накрест. Наклонила голову набок, и, чуть улыбаясь, чтобы он не прочитал в её глазах скрытую злость и негодование от необходимости быть покорной, замерла в ожидании.

Его бледное лицо стало плоским от переживаний. Странно было видеть его всегда смуглое лицо – бледным. Ещё более странно было видеть всегда блестевшие яркие карие глаза его – пустыми, потухшими. Он остановился, бросил мотоцикл, даже не укрепив его – свой любимый красавец-мотоцикл! он забыл о нем! – и – бросился к ней. Налетел, и, не говоря ни слова, придавил её к стене дома всем своим телом, распяв, и впился губами в её губы. Такого она не ожидала. Она думала, что он будет ругать, будет молчать, будет дуться, просить объяснить. Но что он накинется на неё как в последний раз! Вся её решимость быть спокойной и невозмутимой, рассудительной и насмешливой испарилась в одно мгновение. Как всегда, она сдалась без боя. Её захватил всё тот же смерч страсти и ощущение соединения со своей собственной плотью…

…Они очнулись от назойливо гудевшего сигнала машины.

Чуть отстранив его от себя, она глянула через его плечо и увидела отца Витторио и его брата, стоявших около своей машины и сигналивших им, не решаясь подойти. Как бы «смущённо», она улыбнулась им. И помахала рукой, жестом поясняя, что всё в порядке, и что она сейчас приедет домой на мотоцикле вместе с Витторио. Мужчины недоверчиво заулыбались, переминаясь с ноги на ногу, и она поняла, что они очень сомневаются, вернётся ли она самостоятельно в их дом.

Но вот Витторио с неохотой оторвался от неё, обернулся к ним и сказал что-то по-итальянски быстро и на удивление, мало («может ведь, когда захочет!» – подумала она насмешливо). Мужчины кивнули, сели в машину и «задом» начали отъезжать.

– Любовь моя! Жизнь моя! Как ты могла! Я же умру без тебя. Жизнь моя… Единственная… Не уходи. Никогда.

– Никогда, – эхом повторила она.

4.

Смуглые длинные ноги привлекали всеобщее внимание. Она не знала, почему. День, как всегда, стоял невообразимо жаркий, люди практически ходили обнажёнными: короткие шорты и юбочки, майки без бретелек или на таких тоненьких бретельках, что можно было их не учитывать как элемент одежды; полупрозрачные платья и длинные юбки, позволявшие видеть всё тело разом – только как бы прикрывали. Словом, по городу ходили и ездили практически голые люди. Правда, всё-таки преобладал осатаневший ей чёрный цвет, но все равно все было или слишком короткое или почти и только-только прикрывающе-прозрачное.

А на её обнажённые ноги все пялились. И мужчины, и женщины. Может, дело было в огромных каблуках? Эти каблуки ещё больше удлиняли ноги. Но прикрыть их не было никакой возможности, потому как она сидела позади, на заднем сиденье его мотоцикла-красавца, схватившись за его талию и прижавшись к нему всем телом, а ноги были выставлены наружу, и встречный ветер, к тому же, поддувал ей под коротенькую юбку, задирал подол и получалось, что ноги обнажались почти до бёдер. Сначала она пыталась удержать подол, потом махнула рукой, так как держаться за Витторио было важнее: он нёсся по улицам, как шальной, лавируя среди плотного потока машин и таких же мотоциклистов. И множества мопедов.

Витторио готов был взлететь на небеса от счастья, получив, наконец, возможность прокатить её на своём любимце. Он вообще обожал технику. Машина была его тоже – «любимой», как он называл её ещё до их встречи. Он любил и машину, и мотоцикл фанатично, как живых. Он гладил их руками, ласково разговаривал с ними и просил её, чтобы она не обижалась, что всё-таки на первом месте для него оставались они, эти вещи. Когда она с Витторио ехала в машине или, как сейчас, на мотоцикле, он, она видела это, вообще забывал о её существовании. Периодически, спохватываясь, он клал свою руку ей на колено и начинал поглаживать или сжимать, продолжая другой рукой ласкать руль машины. И улыбался торжествующе, не глядя на неё, зная, что она ощущает в этот момент.

Это была его игра. И они оба наслаждались.

…Вот он начал сбрасывать скорость, и она про себя облегчённо вздохнула и немного расслабилась. Теперь одной рукой он управлял мотоциклом, почти не касаясь руля, а второй рукой уже касался её бедра, поглаживая. И она, не видя, знала, как на его лице появляется торжество и удовлетворение. Ей нравилось, что она способна вызывать в нём такое.

Витторио подрулил к поребрику и остановился. Оглянулся на неё. Яркие карие глаза его излучали веселье, смешанное с озорным лукавством.

– Сейчас я угощу тебя чем-то, – загадочно произнёс он. – Такого ты никогда не ела и нигде не сможешь поесть. Только у нас в Палермо. Приготовься получить сказочное удовольствие.

Ой, как захотелось ей этого удовольствия! Она даже пискнула от нетерпения. Что это такое будет, она, конечно, и не подумала спросить: какое же это будет удовольствие, если заранее о нём рассказать. Поэтому она только снова пискнула тоненько и схватила его за руку, готовая идти с ним куда угодно. Только быстрее к удовольствию! Сейчас – к удовольствию. Счастливые глаза его смеялись от эффекта, произведённого его словами. Он обнял её за тоненькую талию и повернул лицом к кафетерию напротив. Молча потянул её за собой. Они вошли в небольшое, совсем небольшое помещение кафетерия. Здесь был полумрак и прохлада. Особенно хорошо это ощущалось после печного жара улицы и яркого негасимого солнца. Кафетерий был небольшой, но все пространство в нём занимали огромные шкафы-витрины-холодильники. На полках этих шкафов в невообразимом количестве и ассортименте вальяжно располагались красавцы-торты из мороженого.

Она вспомнила, как здесь, в Палермо, первый раз попала в подобное место. Когда ей сказали, что все эти торты – из мороженого, она не поверила. Так много мороженого и так разнообразно, даже её неудержимая фантазия не могла нарисовать! Ей даже расхотелось тогда вообще что-либо пробовать. Она даже обиделась внутренне на всю эту сказочность: как раньше она не знала, что такое бывает? Почему до сих пор не видела, вследствие чего сейчас попала в замешательство? Так нечестно! Тогда Витторио и его сестра сразу не поняли, что с ней произошло. А когда поняли – долго исподтишка улыбались, глядя на неё. Сейчас такое положение дел стало для неё понятным, и она внушала себе, что это разнообразие и многообразие – естественная вещь. Во всяком случае – для Италии. И всё равно, каждый раз, когда она оказывалась среди этих тортов и сладостей, которые действительно были фантастически вкусными (многие из них она уже попробовала), её все-таки охватывало ощущение нереальности того, что она видела.

Итак, они были среди огромного количества красиво выполненного мороженого. Что ещё мог преподнести ей этот мир итальянской действительности?

Витторио оставил её стоять у витрины, а сам направился к стойке и встал в небольшую очередь. Она же, словно расширившись внутри, взглядом поедала самые красивые торты впрок. Её «трапеза» была как раз на паузе для освобождения места следующему торту, когда Витторио тронул её за плечо. Она обернулась и увидела… булочку, круглую обыкновенную булочку! Правда, обыкновенная на вид булочка, буквально раскорячилась пополам от обилия кусков разноцветного мороженого, наполнявшего её сердцевину!

«Боже! Что это такое?! Это и есть обещанное сказочное удовольствие?!» – как-то безнадёжно подумала она, но постаралась не показать Витторио своего разочарования. Такую булочку она могла бы купить и у себя в Питере и набить мороженым, которое, как считалось, самое вкусное в России.

Напрасно она старалась: он сразу «поймал» её состояние:

– Это самое вкусное мороженое в Италии, – сказал он гордо. – Его отсюда доставляют по всей Италии. Такого мороженого, как в Палермо, нигде нет.

Ну конечно! Для сицилийцев всё самое лучшее – у них. Она уже успела заметить эту способность Витторио слегка преувеличивать почти всё, что касалось итальянского, и, в частности – сицилийского. И его родные, и друзья – все были солидарны в таком отношении к себе и к своей стране. Ей нравилось это, но иногда смешило.

– Это самое вкусное мороженое в Италии, – повторил он, продолжая протягивать ей булочку.

Да, булочка была соблазнительной, и мороженое из неё начинало капать на пол – его было слишком много для разверзнутой булочки! Пожалев её, приняла она это «самое вкусное мороженое в Италии» в руки с нежной осторожностью. Теперь перед ней стояла задача поместить края булочки вместе с мороженым в рот. Она поднесла её ко рту и раскрыла его, примеряясь к укусу – ничего не получалось: рот должен был бы быть раза в два больше, чтобы в него уместился этот сэндвич. Она растерянно посмотрела на Витторио. Он наблюдал за ней с нескрываемым любопытством и даже перестал улыбаться.

– Я не знаю, как её есть, – призналась она жалобно.

А рот уже наполнился слюной желания.

Он очнулся от созерцания её усилий получить булочку вместе со всем мороженым сразу себе в рот и, поднеся ко рту свою, начал слизывать языком выпиравшее поверх её краёв мороженое. И когда слизал до краёв – откусил саму булочку.

Вот оно что! Надо, оказывается, есть постепенно! Нет! До неё это не дошло: ей хотелось сразу и всё! А теперь, когда степенный Витторио преподнёс ей урок, можно было повторить увиденное.

И она лизнула мороженое.

Что-то неописуемо особенное и по вкусу, и по объёму, и по наполненности оттенками вкуса наполнило её рот. Это что-то таяло во рту, но продолжало оставаться ощутимым. Букет вкуса, запаха и ощущений наполнил её рот. Она поняла: это мороженое – самое вкусное. Может, даже в мире. Это правда.

…Быстро слизнув то, что уже почти растаяло, она добралась до самой булочки. Куснула. И поняла: именно то, что она сейчас вкушала, было самым вкусным из того, что она пробовала в своей жизни. Даже «ирисы», её любимые итальянские пирожные остались за чертой! Мякоть булочки набрякла от таявшего мороженого и прямо разбухла от сочности. Тесто её самой, видимо, тоже было особое. Оно было создано специально, чтобы напитываться соками мороженого и при этом не превращаться в банальный мякиш. И именно это сочетание – изумительного вкуса мороженого и особой мякоти булочки, делало этот продукт таким неповторимо вкусным…

Ей пришлось убедиться в этом, когда, вернувшись в Санкт-Петербург, она попыталась воспроизвести подобное удовольствие, купив круглые же сдобные булочки и самое вкусное питерское мороженое. Разрезала булочки пополам, как в Палермо, и наполнила их мороженым… Её постигло глубочайшее разочарование – мороженое просто потекло, а тесто стало вязким. Таким образом, пропало мороженое, и были испорчены булочки.

Это подтвердило её твёрдое знание о том, что чтобы получилась гармония, нужно не только, чтобы каждый компонент, составляющий гармонию, был прекрасен.

Самое главное – чтобы каждый из компонентов был способен и готов к тому, чтобы родить гармонию, возможно, перестав существовать самостоятельно. И даже неважно, насколько прекрасны составляющие будущей гармонии. Важно, чтобы они совпали. И тогда родится гармония. Новое. Прекрасное…

Красота же и гармония их отношений начали разваливаться.

Процесс этот уже шёл со скоростью курьерского поезда.

5.

– Выпусти меня отсюда! Выпусти! Останови машину! Слышишь? – порываясь открыть дверцу машины, сбросившей скорость на повороте к Деревне, задыхаясь от гнева, кричала она. – Выпусти меня, останови машину! Или я выпрыгну! – дико огрызалась она на все его попытки дотронуться до неё и усмирить. – Ненавижу тебя! Ненавижу! Ты всё врал! Ты обманул меня!

Он вынужден был остановить машину прямо посередине узкой проезжей части напротив кафетерия, ярко освещённого, почти иллюминированного, с кучей народа внутри и вокруг него. Была удивительно тихая, тёплая, почти уже ночь. С моря чуть ощутимо дул ветерок.

Множество народа в это время выходило на узкие улочки Деревни, как назывался здесь богатый пригородный район, застроенный шикарными дачами за высокими чугунными заборами. Молодёжь толпами пешком, а больше – на мопедах, парочками и группами разгуливала и разъезжала в этих местах далеко за полночь. Все знали всех. Это похоже на то, как если бы в Лисий Нос Ленинградской области дети на лето выезжали с родителями с трёхлетнего возраста и до студенческих лет – они вырастали и взрослели все вместе.

Витторио остановился посередине узкой проезжей части, где еле-еле могли разминуться две машины. И то для этого одной из них надо было бы прижаться боком к тротуару или дому. Он вынужден был остановиться, потому что она уже почти открыла дверцу машины. Схватив её за плечи и стараясь развернуть к себе лицом, он только и мог повторять:

– Любовь моя, любовь моя, любовь моя…

Эти слова были для неё сейчас как красная тряпка для разъярённого быка!

Она убедилась: он не любил её, раз мог обмануть.

Он хотел обнять её и прижать к себе, но она яростно отпихивала его от себя, и упиралась руками ему в грудь. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. В этот момент он всё-таки умудрился схватить её за запястья. Она горящими от возмущения глазами глянула ему в глаза, наклонилась и вцепилась зубами в его руку. Укус был такой болезненный, потому что она вложила в него всю свою жажду стать свободной, что он ойкнул и выпустил её руки.

Машины и мопеды, запрудившие улицу и спереди и сзади, сигналили без умолку. Шум стоял невообразимый! И кто-то из прохожих и водителей уже шёл к их машине. Сицилийские водители вообще-то народ очень выдержанный, в том смысле, что, как бы сами ни торопились, никогда не будут торопить другого водителя, а тем более подгонять или, упаси Господь! ругать зазевавшегося или нерасторопного. Всегда ему дадут время развернуться, подождут и пропустят друг друга по-джентельменски. Витторио всегда подчёркивал и указывал ей на эту особенность водительского братства на Сицилии и очень, ну очень этим гордился. Он говорил ей: «Смотри, какие мы! А у вас в России люди вроде и не очень темпераментные, но как ужасно ведут себя друг с другом, особенно водители на дорогах».

Она могла возразить ему?

…И вот они уже шли к их машине! Нонсенс! Витторио и их семью, естественно, здесь знали.

Он отпустил её.

И она, степенно открыв дверцу машины, на глазах у всей этой публики, вышла из неё и направилась в кафетерий.

Она выиграла битву! Но какой ценой! Ценой сломанного переднего зуба! – только что она увидела это в зеркале, когда улыбнулась, вспомнив вчерашнюю сцену.

Господи! Она потеряла кусочек переднего зуба!

Отчаяние охватило её – так жалко стало ей себя и изуродованного зуба. И всё ради чего?! Ради того, чтобы доказать ему, что её невозможно ни-ког-да удержать насильно. Да! Это стоило того. И она успокоилась. А зуб? Зуб можно будет восстановить.

Она вспомнила, как вчера он подошёл к ней в кафе, стал рядом и, как будто ничего не произошло, спросил:

– Что тебе купить? Хочешь пирожное? Что ты хочешь?

Вся ещё дрожащая от возмущения случившимся, она все же уже осознала, что без гроша в кармане, здесь, где никто не говорил по-английски, она ничего не сможет сделать для того, чтобы освободиться от пут, в которые попала. И она тоже сделала вид, что ничего не случилось, и согласилась, чтобы он купил ей её любимый «ирис». Она ела его с наслаждением, решив забыть «насейчас», что разочарование душит её, и хочется плакать от бессилия. Сейчас она решила получить удовольствие хотя бы от пирожного. А там – видно будет. Потом она сама, первая, направилась к машине и села в неё. Он, облегчённо выдохнув, сел за руль, и через три минуты они были перед воротами их небольшого особнячка, где его родители и сёстры проводили лето. Ворота бесшумно открылись, пропуская машину, и ей вспомнились кадры из итальянских фильмов про мафию. Машина въехала в небольшой дворик и остановилась. Фары погасли…

На этот раз ей постелили в маленькой узенькой и чистенькой комнатушечке. Она осталась одна. И была этому несказанно рада. Она больше не хотела его видеть. Весь романтический флёр сошёл с её картинок о нем и их будущем. Будущего у них не было никакого.

…Простыни были прохладные и очень как-то вкусные на ощупь. Белоснежные и хрустящие, они напоминали ей о роскоши и благополучии. Этот мир, в который она могла войти, да что там! – уже вошла – был теперь ей не нужен. Что ей делать в этом мире без Витторио? А его она потеряла. Тот Витторио, который теперь был рядом с ней, совсем не был Витторио. Это был другой человек. Так он мгновенно изменился после подачи заявления об их бракосочетании. Все её попытки вернуть прежнего Витторио ни к чему не привели. Она бы не смогла толком объяснить, что произошло. Но что-то произошло. И она почувствовала себя заложницей.

Пленницей.

А на следующее утро он исчез.

∞

Глава 5
ВОЗВРАЩЕНИЕ

ИТАЛИЯ – РОССИЯ.

ПАЛЕРМО – РИМ – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

1.

Самолёт уносил её все дальше и дальше от Палермо. Что было, то быльём поросло.

Ей очень хотелось так думать. В голову лезли всякие недвусмысленности. И она не понимала, что с этим можно поделать. Фактически, выходило так, что она сама не захотела этого. Она первая сдалась. Почему? Увидела всю бессмысленность происходившего с ней. Вся эта история с замужеством напоминала фарс. Безумно глупый. Какие-то ломающиеся, кривляющиеся куклы, марионетки. Изображение жизни. Преувеличенные страсти, эмоции, дутый антураж. Ей казалось, что она побывала на сатирическо-аллегорическом представлении.

Слушая мерный гул двигателей, она до сих пор не верила в то, что находится на пути в Питер. Зачумлённый от выхлопной гари, с мусором на улицах, толпами серой однородной массы прохожих с понурыми лицами, с тошнотворной духотой метро и красавцем Исаакием, и Медным Всадником на просторе у Невы. Возрождающийся к новой цивилизованной жизни – Санкт-Петербург. И так ещё далёкий от её стандартов! Этот город сейчас был ей милее всего. Он всегда был самым любимым. Если бы ей предложили выбрать любой город в России для проживания, она выбрала бы только его.

А вообще, ей ближе была Европа. Стерильная чистота, зелёные газоны, размеренная жизнь, остроугольность готики. Все это было ей ближе и понятней. Там был её настоящий дом, её настоящая родина. Россия ей была лишь приёмной матерью. С этим ощущением она жила здесь всю жизнь…

Ну, хорошо. Брак её не состоялся. Да, действительно, она сама прекратила этот дурацкий процесс. Сейчас ей казалось, что она никогда этого и не хотела. И даже боялась. Вот и получила то, что хотела. И она, в самом деле, при мысли о том, что снова свободна и не замужем, чувствовала умиротворённость и начинала безмятежно улыбаться.

Ей было хорошо.

За иллюминатором стлались необозримые просторы белой небесной равнины. Где-то вдалеке неподвижно стояло солнце, и над всем этим простором сияло бледно-голубое, необыкновенной чистоты, небо. У неё не было обычного страха при осознании того, что там, под этой спокойной приветливой белой равниной, многие и многие километры пустого пространства. Что, по сути, она находится в воздухе в подвешенном состоянии, и только сила двигателей самолёта удерживает всю эту конструкцию вместе с сотней пассажиров, на весу. Она действительно не ощущала страха. Как раз наоборот. При виде этого спокойствия за стеклом иллюминатора, ей становилось очень легко и тоже – спокойно.

– Тебе не страшно? – прожестикулировал отец Витторио. – Ты не боишься летать самолётом?

В его вопросах было столько неподдельного удивления, что ей стало смешно. Совсем недавно она испытывала то же чувство неуверенности и, скорее, страха, чем просто волнения, когда самолёт начинал разгон, и особенно когда отрывался от земли: она теряла почву под ногами в прямом и переносном смысле. И потом весь полёт только и занималась тем, что прислушивалась к тому, как работают двигатели, не стучит ли что-то, не трясёт ли где-то, как будто могла понять, что, собственно, будет, если вдруг что-то выйдет из строя. Весь полёт, поскольку на уровне здравого смысла понимала, что всё равно ничего не поймёт, смотрела по сторонам, чтобы видеть реакцию пассажиров: всё ли хорошо – уж их-то поведение поможет понять ей, что происходит в случае чего.

Как будто можно будет выйти из самолёта в то же мгновение.

В иллюминатор она вообще никогда не смотрела и даже старалась не садиться рядом с ним, чтобы, не дай бог, случайно ни глянуть в него и ни увидеть белую равнину за окном, которая мгновенно скажет ей, что она не на земле и, в случае чего, выйти из самолёта не сможет. Сейчас, когда этот человек, глядя с удивлением на неё, осознавал, что она действительно не боится, а не просто старается делать вид, что она явно получает удовлетворение от полёта и созерцания вида за окном (он-то сел рядом с проходом), она внутренне улыбнулась, понимая его.

– Нет, не боюсь, – ответила она по-итальянски. И улыбнулась ему, ободряя. – Мне нравится полёт. Мне хорошо.

Он восхищённо, почти так же, как Витторио, сверкнул глазами, широко улыбнулся и похлопал её по руке, лежавшей на коленях. И тут же предложил конфетку-сосульку. Как маленькой девочке. За хорошее поведение.

Ей снова стало смешно, и на этот раз она не смогла удержать смешок: отец Витторио был всего на семь лет старше её, и она видела, что, если бы не роль отца, он сам давно бы приударил за ней. Как и все его многочисленные братья и дяди.

Ох, уж эти итальянцы!

2.

В Риме ей пришлось задержаться на целых четыре часа, к чему она была не готова.

Пока отец Витторио бегал по аэропорту, улаживая вопрос её скорейшего отлёта, она слонялась по огромным пространствам аэропорта, сидела, погрузившись в полудрёму, снова, уже без интереса, слонялась по всяким его местечкам, включавшим в себя маленькие магазинчики и кафешки.

Она знала, что основной лакомый кусок для туристов находится наверху, в залах ожидания рейсов. Вот там можно удовлетворить любую потребность организма: от изысканных духов до изысканных украшений, вин и всяческих яств. Кроме того, там можно было приобрести самые экзотические сувениры Италии и многое-многое другое.

Так она, скучая, продолжала бесцельно фланировать по залам аэропорта…

Но тут появилось что-то, что несказанно обрадовало её и усладило взгляд.

Сначала она не поняла, что же так взбодрило её, но продолжая смотреть на шедшего ей навстречу, то ли датчанина, то ли финна-норвежца, с абсолютно белобрысыми чертами лица, со светлыми волосами и голубыми глазами, внезапно так обрадовалась его белобрысости, что еле удержалась, чтобы не поздороваться с ним. А он шёл, такой белобрысый весь, высокий, плечистый! Свой! «Русский»! И в этот момент она с удивлением поняла, как в действительности устала от чёрного коленкора Италии в одежде, от чёрных волос, смуглой кожи и чёрных же глаз Сицилии!

Ура! На свободу! К себе! Где многообразие всех и всего сочетается с неким постоянством этого многообразия, и ей даже не хватало слов для самой себя – что же её так привлекало сейчас в России и чего ей так не хватало в Италии.

3.

Полёт продолжался уже полтора часа, и многие пассажиры дремали. Позади остался обед с вином и десертом, уже прошёл показ духов и элитной косметики стюардессами, впереди было только ожидание посадки в Санкт-Петербурге. Действительно, единственное, что приходило на ум делать – это дремать под шум двигателей и нечастую встряску тела машины, изредка попадавшей то в воздушную яму, то на воздушную горку. Ей не хотелось дремать. Слишком свежи ещё были в памяти картинки происходившего с ней в Италии. Мысленно она продолжала гулять по улицам Палермо, мчаться в машине с Витторио по террасам витиеватых дорог Сицилии, блаженно отдаваться волнам изумительной чистоты и синевы моря, лежать на самой кромке берега рядом с Витторио под жарким солнцем и чувствовать его руку на своём теле, стоять на террасе их дома в Деревне и ощущать простор пространства сквозь синеву дымки недалёких вершин.

Эти видения проносились перед её мысленным взором сейчас очень быстро, практически не вызывая эмоций. Это уже было в прошлом. И этого не было ни жалко, ни не жалко. От этих картинок было просто хорошо. И только одна картинка заставляла её испытывать непонятное ей самой чувство суеверной оторопи. Иначе это чувство она не могла назвать. Она преследовала её, эта картинка, вызывая каждый раз ещё и чувство недоумения в силу своей какой-то нереальности. Как будто она подсмотрела эту сцену со стороны, заглянув в другую эпоху.

…Произошло это через несколько дней после того, как Витторио исчез. Все её расспросы о нем у сестёр, отца и матери ни к чему не привели. Складывалось такое впечатление, что они сами не знают, где он. Но как будто не беспокоятся по этому поводу. И она прекратила расспросы, поставив условие, чтобы её отвезли в Рим, откуда она сможет улететь в Санкт-Петербург. Ей нужна была их помощь, так как из-за того, что она решила улететь раньше срока окончания визы, ей необходимо было поменять билет. Сама она с этим справиться не могла, поскольку сомневалась, что в аэропорту в Риме её английский, практически не говорившие по-английски итальянцы, поймут.

Родные Витторио не хотели её отпускать и просили погостить ещё. Но жизнь под постоянным присмотром опостылела ей, решение не заключать брак было принято ею ещё раньше, и исчезновение Витторио поставило точку на её пребывании в Италии. Теперь её заботило только одно – поскорее покинуть это место. Мистический ужас периодически покрывал её тело холодными мурашками.

Комнатка, выделенная ей, была узенькая, с побелёнными стенами, и напоминала средневековую келью. В этой комнатке ей становилось не по себе. Исчезновение Витторио коробило её и, несмотря на все попытки успокоить себя тем, что он никуда не исчез, а просто сбежал для того, чтобы привести свои мысли и чувства в порядок после их ссоры, какое-то седьмое чувство говорило ей, что… Напоминало что-то… От этого «что-то» холодная испарина выступала у неё на лбу.

За день до её отъезда в Рим – вместе с отцом семейства, – который по решению того же семейства на семейном же совете должен был из Рима препроводить её в самолёт на Петербург, они на мопеде, с сестрой Витторио, сидевшей за его рулём, возвращались с пляжа. Она радовалась, что завтра утром наконец выедет из ворот этого дома последний раз и больше ни-ко-гда не вернётся сюда. Семья же Витторио, собирая её в обратную дорогу, старалась выглядеть максимально гостеприимной. Были сделаны подарки в виде различных вещей, сувениров и экзотических итальянских фруктов и продуктов. Они просили её писать им и обязательно приезжать на следующий год в гости, независимо от того, какие отношения у неё будут с их сыном. И она соглашалась, и ей даже казалось, что возможно… Конечно, никаких возвратов! Это просто смешно. Но она продолжала кивать в знак согласия и благодарить за приглашение.

И вот она сидела позади сестры Витторио на заднем сидении мопеда, одной рукой держась за её талию, в другой руке держала свой любимый «ирис» и с трудом удерживала себя от того, чтобы прямо сейчас не съесть его. Это был бы третий за последние полчаса. Они уже подъехали к воротам дома и ждали, чтобы те раскрылись пропустить их. В это время створки ворот поползли открываясь, и в просвете их кованых решёток она вдруг увидела его – он шёл к раскрывающимся воротам, опустив голову, как будто не замечая дороги и следуя только направлению, и на плечах у него висели какие-то жуткие кованые цепи… он шёл… согнувшись под их тяжестью, как каторжанин… а они звякали при каждом его шаге, и один конец их волочился по земле, оставляя борозду.