Текст книги "Пробное интервью на тему свободы"

Маргарита. Тоже мне, капитализм с человеческим лицом!

Дубровский. Скажи, а почему тебя из этой страны еще не вывезли?

Маргарита. Куда?

Дубровский. Ну, туда… Поближе к цивилизации.

Маргарита. А я не просила.

Дубровский. А потому что патриотка?

Маргарита. Думаешь, я там стану счастливее?

Дубровский. Тяжело же здесь бабе.

Маргарита. Нормально. Знаешь, вот есть один тип, с ним тяжело, глупо, стыдно, иногда больно… А без него спокойно, грамотно… но бессмысленно. Как будто я жила во дворцах, конюшнях, в гостях, в тюрьме, и вдруг я дома. Понимаешь, ни с того ни с сего – и дома. Я вообще не знала, что бывает дом. В меня такой программы не заложили, я думала, вся жизнь – одна длинная гостиница. Так и здесь. Зачем мне запад, если я живу на русском языке?

Дубровский. Ну так если этот тип есть, что же ты тогда тут со мной делаешь?

Маргарита. Борюсь с тем, что его уже вывезли.

Дубровский. Поезжай, отними. Ты же манипуляторша высшего класса.

Маргарита. Не могу.

Дубровский. Почему?

Маргарита. Эмиграция – это рак. Человек или выздоравливает, или метастазы его съедают. Того, что был, съедают. Кто-то другой остается, а этого съедают.

Дубровский (целует ее). Вкусная.

Пауза.

У меня тоже вывезли. Был неконкурентоспособен… Сутулый аспирант, у которого рубль в кармане и диссер по Возрождению. А тут пожилой американский фермер: шестьдесят слов в словаре и куча долларов. Ну, девочка и сломалась.

Маргарита. Жалеешь?

Дубровский. Теперь нет. Дырка осталась. Сквозная. (Достает пистолет из кармана, стреляет.) Вон видишь, в афише дырка теперь? Ночью от темноты темная, а днем от света светлая. Так и у меня.

Маргарита. Менты не прибегут?

Дубровский. Они выстрелы слышат – они ноги в обратную сторону делают.

Маргарита. Ладно, поехали.

Дубровский. Тебя кто-нибудь ждет?

Маргарита. Дети.

Дубровский. У тебя дети?

Маргарита. Ага.

Дубровский. Тебе хорошо.

Маргарита. Ага.

Квартира Маргариты. Тимур в одних трусах и футболке оклеивает комнату листами рукописей. На столе расстелена клеенка, стоит кастрюля с клейстером. Тимур макает кисточку для бритья в кастрюлю, мажет лист, лепит его на стену, разглаживает, отходит, любуется на свою работу. Орет магнитофон.

Тимур (поет).

 
Я думал, что не смогу вернуться,
А я не смог не вернуться…
Та та та, та та та
Та та та, та та та
Та та, та та, та та та та…
 

(Мажет новый лист.)

Входит Олег.

Олег (мрачно). Где Маргарита?

Тимур. Скоро придет, надеюсь.

Пауза.

Олег. А вы… вы что, здесь живете?

Тимур. Нет.

Пауза.

Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик!

Пауза

Олег. Что это вы делаете?

Тимур. Переклеиваю обои.

Олег. Бумага вместо газет?

Тимур. Вместо обоев.

Олег подходит к уже оклеенной стене.

Олег. Это же ее статьи.

Тимур. Статьи.

Олег. Ну-ну.

Тимур. Попросила, чтоб ко дню рождения я оклеил статьями всю комнату. В том числе и глобусы. Вместо подарка.

Олег. Отличная идея.

Тимур (поет).

 
Не плачь, Маша, я здесь,
Не плачь, солнце взойдет,
Не прячь от Бога глаза,
Иначе как Он найдет нас…
 

Олег. Чем это вы мажете? Это же моя кисточка для бритья.

Тимур. Другой не было.

Пауза.

Олег. Вы слишком много клея мажете. (Приносит из коридора одежную щетку.) Этой удобней. (Мажет лист, приклеивает, разглаживает.) Видите?

Тимур. Вижу.

Олег. С ваших еще капает, а этот сразу взялся.

Тимур. Конечно, вы гораздо дольше выполняли все ее капризы.

Пауза.

Олег. При мне капризы были скромнее.

Звонит телефон. Они переглядываются и не двигаются с места. Телефон продолжает звонить.

Возьмите трубку.

Тимур. У меня руки в клее.

Телефон звонит, они стоят. Вбегает Маргарита с улицы, бросается к телефону.

Маргарита. Оглохли оба, да? (Снимает трубку.) Алло. Привет, Галка. Представляешь, вхожу, а здесь бывший муж и бывший любовник перерезали друг другу глотки. Лежат на полу и истекают кровью. И ни один не может взять трубку! Что? Да серьезно! Скорую вызвала, вот жду, когда заберут. Давай по делу, что там у тебя с христианской службой доверия? Ну! Ну! Класс! На кого похож? На Папу Римского? Фу, какая гадость! Так, и куда пошли? В Макдональдс? Туда же одни урки ходят и те, кто хочет им подражать. И что? Стихи читал? Час стихи читал? Ну, мать, ты влипла! Сегодня что делать? Как что? Уложи его сегодня, а то передержишь, утром позвони, отчитайся. Если не понравится, будем обращаться в буддийскую службу доверия. Целую. (Кладет трубку.) Что вы на меня так смотрите? Личная жизнь подруги всегда была мне важней своей собственной.

Подходит к стенке, трогает.

Здорово! А глобусы?

Олег. Зачем портить глобусы?

Маргарита. Это что, твоя доля имущества?

Тимур. Круглый трудно обклеить. Надо выкройку.

Маргарита. Выкройку? Выкройку Земли и Луны? Это что-то из твоих песен, запиши. Заклей просто город Нью-Йорк. Крест-накрест. Чтоб не было.

Олег. На Луне нет города Нью-Йорка.

Маргарита. Откуда ты знаешь? (Подходит к Олегу.) Месяц тому назад я отправила туда письмо с одной американкой. У самолета загорелся мотор, еле сели в Польше. У нее стресс. Она не может об этом говорить. Информационная блокада. Он не подходит к телефону и поджигает самолеты с письмами. Он меня не любит! Понимаешь? (Достает из сумки письмо, мажет клеем, пришлепывает к стене.) Может, так дойдет, а?

Олег. Я зашел за книжкой.

Тимур. Давай все заклеим письмами.

Маргарита. Письмами? (Подходит к столу, берет в руки кастрюлю с клеем.) Почему так мало клея?

Тимур. Кончится, еще сварим.

Маргарита (подносит кастрюлю к ключицам, зажмуривается и опрокидывает клей на себя). А теперь давай обнимемся втроем и засохнем, чтоб никто не разлучил. Как Лаокоон с сыновьями.

Олег. Это не ко мне. (Выходит.)

Маргарита. Ты забыл книжку.

Тимур. И кисточку для бритья.

Олег. В следующий раз. (Хлопает дверью)

Маргарита (смотрит на часы). Через два часа у меня встреча. Отнеси меня в душ, а то я не высохну.

Тимур (берет ее на руки). Раз клей кончился, значит, сегодняшняя норма выполнена. Ни одной другой женщине я бы никогда не позволил так обращаться с собой.

Маргарита. Я помню, милый, я потому так и обращаюсь, что помню.

Тимур. Фу, какая липкая, какая противная.

Маргарита. По-моему, очень сексуально.

Тимур. Так и будешь его ждать? Всю оставшуюся жизнь? На Путивле-стене?

Маргарита. Так и буду.

Пауза.

Тимур. Пацифизм – это СПИД. Иди в душ ногами. (Ставит ее на пол, отряхивается от клея.)

Маргарита. Какой ты мелочный! (Уходит.)

Тимур (крутит глобус, поет).

 
Небесный град Ерусалим
Горит сквозь холод и лед,
И вот он стоит вокруг нас,
И ждет нас, и ждет нас…
 

Действие второе

Квартира Вадима Петровича.

Маргарита сидит в кресле и курит, Вадим Петрович приносит кофе, разливает его по чашкам.

Вадим Петрович. Так что случилось?

Маргарита. Много.

Вадим Петрович. Вы как-то странно выглядите. И волосы…

Маргарита. Да. Волосы мокрые. Упала в озеро. Кормила лебедей, загляделась на воду и упала. Вода – она, знаете, тянет.

Вадим Петрович. А где вы взяли лебедей?

Маргарита. У Новодевичьего монастыря. Я там живу. А что, никого нет?

Вадим Петрович. Нет.

Маргарита. И не будет?

Вадим Петрович. И не будет.

Маргарита. Вы решили меня трахнуть?

Вадим Петрович. Послушайте, Маргарита, по-моему, это вы позвонили с утра в истерике и попросили о встрече.

Маргарита. Я. Ой, у меня колготки поехали! Надо же! (Задирает юбку, смотрит колготки все выше и выше.)

Вадим Петрович (становится спиной к ней). Разберитесь сначала с колготками, потом будем разбираться с проблемами.

Маргарита. Спасибо. Не поворачивайтесь, пожалуйста, еще секунду. (Вынимает из сумки диктофон, включает, прячет обратно в сумку.) Ну надо же, последние колготки!

Вадим Петрович. Видимо, падая в озеро, вы зацепились ими за водяного.

Маргарита. Можете поворачиваться.

Вадим Петрович (садится, пьет кофе) Вы сказали, что у вас неприятности.

Маргарита. По-вашему, упасть в озеро – это приятность?

Вадим Петрович. Значит, вы явились просто потому, что вам захотелось увидеть меня.

Маргарита. Вы помните, как мы познакомились?

Вадим Петрович. Конечно, вы пришли брать у меня интервью, а сами выпросили денег на какую-то газетенку. В результате выяснилось, что вам не нужно ни то, ни другое.

Маргарита. Мне нужны вы. Немножко. Хотя я знаю, что вы предадите.

Вадим Петрович. Я?

Маргарита. Вы! Закон жанра. Я сама его вывела. Мужчина-отец предает, а мужчина-сын не предает. Отец старше, он знает, что умрет раньше. А что такое смерть, как не предательство? Он подсознательно запрограммирован на предательство. А мужчина-сын подсознательно помнит, что он будет хоронить. Поэтому после разрыва с мужем я выбираю только мужчин-сыновей.

Вадим Петрович. Зачем вы пришли?

Маргарита. Мне приснилось, что мы с вами занимаемся любовью. Знаете где? В вагоне метро. Поезд идет, все смотрят, но как-то наплевать. И очень хорошо. И какая-то нежная нежность. Хотя, конечно, с элементами геронтофилии. Давайте монетку бросать – если орел, то я раздеваюсь, а если решка, то нет.

Вадим Петрович. Если вам этого действительно хочется, то зачем монетка?

Маргарита. А если не хочется, то тем более. Бросаю три раза. (Достает монетку, бросает.) Орел! (Бросает второй раз.) Решка! (Бросает третий раз.) Ой, укатилась! (Лезет под диван.) Не видно! Ой, решка! Как жалко!

Вадим Петрович. А зачем кидали?

Маргарита. Надоело принимать решения в области половой жизни.

Вадим Петрович. Маргарита, вы новый тип женщины: бескорыстная оторва. Когда я вижу ваше обезьянничанье, я понимаю, какой же я старый гриб. В мое время таких не было. Все оторвы гребли под себя. Теперь они сидят в своих тутанхамоновых гробницах и вспоминают, как они гребли. Потому что в мое время женщина могла позволить себе отвязанность только в обмен на шубы, бриллианты, сервизы. Иначе общество ее не понимало, да и она себя не понимала. А вы веселитесь, как карась на сковородке! А шкурка подгорает, румянится. И хочется вас остановить, но предложить вам нечего.

Маргарита. Предложите хотя бы водки.

Вадим Петрович (подходит к бару, достает бутылку и рюмки, разливает). За что пьем?

Маргарита. За свободу!

Вадим Петрович. От всего?

Маргарита. Какая же это свобода, если от всего? И вообще, Вадим Петрович, что вы знаете о свободе?

Вадим Петрович (пьет). Видите ли, Риточка, для вас свобода – это голяком по Красной площади бегать. Про это я действительно ничего не знаю и, признаться, никогда не силился узнать. И не потому, что неинтересно, а просто… не до того было. А потом, ведь это не свобода, это игра в жмурки со своими комплексами. А я со своими играл в другие жмурки. Моя свобода заключалась в моем праве на самоуважение, и то, что я был коммунистом, ничего на самом деле не меняло. Я знаю диссидентов, которым руки подать нельзя. Кто-то говорил, что каждый человек стоит ровно столько, сколько он действительно сделал минус его тщеславие. Тут ведь дело не в цвете погон, а в…

Маргарита. А в чем?

Вадим Петрович. Стыдно детям в глаза смотреть или нет. И все.

Маргарита. А мне стыдно.

Вадим Петрович. Вам?

Маргарита. Ага.

Вадим Петрович. Вам-то почему?

Маргарита. Потому что я несчастна по убеждениям. И я все пытаюсь это сломать, все раскачиваю, а все не получается. Это генетическое. Несчастье как норма жизни. И я хочу, чтоб на мне это кончилось, понимаете? Чтоб у меня не были такие глаза, как у матери, как у бабушки. Вы встаньте на эскалатор метро. Вы посмотрите, какие у людей глаза, это же можно повеситься, какие у них глаза! И у западников то же самое, хоть они и скалятся изо всех сил. Верхняя половина лица у них тоже такая, как будто кто-то в доме болеет или что-то любимое украли. Я изо всех сил хочу быть счастливой, а судьба берет и отправляет этого человека в Нью-Йорк, и хоть криком кричи.

Пауза.

Вадим Петрович. Хотите… Хотите, вам завтра принесут билеты в Нью-Йорк? Хотите? Это ведь такая мелочь, в сущности… Если бы мне было нужно так мало.

Маргарита. Билет? Билет в Нью-Йорк? Для вас это действительно мелочь… Хочу! Хочу билет в Нью-Йорк! (Вскакивает.) Ведь вам действительно раз плюнуть! Что я за это должна буду сделать?

Вадим Петрович. А как вы думаете?

Маргарита. Не знаю.

Вадим Петрович (набирает телефонный номер). Девушка, Соловьева. Это Вадим Петрович. Алло, Борис. Мне надо одного человечка завтра отправить в Нью-Йорк. Нет, именно завтра. Это мне надо! Лично мне. Понял? (Маргарите.) Загранпаспорт есть?

Маргарита. Есть.

Вадим Петрович. Новый?

Маргарита. Новый.

Вадим Петрович (в трубку). Я все оплачиваю. Пусть люди этого Тинли, или Кинли, не различаю я их собачьи имена, дадут тебе факс. Времени? Какая разница, сколько времени, если я плачу? Мне тебя учить, как ночью в посольстве визу брать? Ну все. Она сейчас к тебе придет.

Маргарита. Это правда?

Вадим Петрович. Как видите.

Маргарита. Но я никогда не была в Америке. У меня там никого и…

Вадим Петрович (лезет в ящик стола). Вот вам доллары. Вот визитка. (Читает) Все-таки Кинли. Жить будете у него. В аэропорту вас встретят. Ночью я с ним созвонюсь.

Маргарита. Что я должна буду за это сделать?

Вадим Петрович. Самое трудное… Стать счастливой.

Маргарита. Ой, так вы, оказывается, Мефистофель.

Вадим Петрович. А кто бы другой вас так долго терпел.

Маргарита. Так… Я прилетаю в Нью-Йорк. Я нахожу его дом. Я сажусь на лавочке напротив подъезда и жду, когда он пойдет гулять с собакой.

Вадим Петрович. Хочу вас предупредить, что лавочки в Нью-Йорке распространены гораздо меньше, чем кажется отсюда.

Маргарита. Хорошо, тогда я возьму с собой этюдник, складной стульчик и широкополую шляпу. Я буду сидеть и рисовать его подъезд.

Вадим Петрович. Вы говорили, что он женат. А если с собакой пойдет жена?

Маргарита. Тогда я быстро позвоню в его дверь. Я не должна приходить при ней. Она и так ничего не понимает, что с ним происходит. Она же американка. Для американки слово «эмиграция» значит совсем другое.

Вадим Петрович. А вы видели ее?

Маргарита. Нет. Но я почувствую. А потом, я знаю собаку, он купил собаку здесь. Я тихонечко позову собаку: Тапиока! Тапиока!

Вадим Петрович. Как?

Маргарита. Тапиока. Это такая африканская каша.

Вадим Петрович. А потом?

Маргарита. А потом я поцелую его. И поеду обратно.

Вадим Петрович. Я так и думал.

Маргарита. Поймите, он сам должен вернуться. Иначе все это не имеет смысла. Он сам должен понять, что проблемы отношений со страной решаются внутри, а не снаружи. Это его проблемы. Какое я имею право в них лезть? И потом, человек должен получить от отношений столько, сколько он в них вложил и не на поцелуй больше. Иначе потом идет отдаванье долгов.

Вадим Петрович. Так что, отменять билет?

Маргарита. Отменять.

Вадим Петрович. А я бы слетал на вашем месте. Сказал бы: «Привет. Премиленький городишко этот твой Нью-Йорк. Ну, все. Пока». Я бы слетал…

Пауза.

Только не к кому.

Маргарита. А, кстати. (Достает диктофон, отматывает пленку назад, включает.)

Голос Вадима Петровича. Сказал бы: «Привет. Премиленький городишко этот твой Нью-Йорк. Ну, все. Пока». Я бы слетал…

Пауза.

Только не к кому.

Вадим Петрович. Что это значит?

Маргарита. Неформальное интервью.

Вадим Петрович. И что?

Маргарита. По-моему получилось. Да, кстати, последний раз, когда монетка укатилась, там был орел, я наврала. Так что, как честный офицер, я готова.

Вадим Петрович. Ладно вам, Рита, офицерить. Как будто это что-то изменит в наших отношениях. Пойдемте, я поймаю вам такси.

Маргарита. Спасибо.

Квартира целительницы. Целительница и Галя.

Целительница. Заходите, раздевайтесь. Что вас беспокоит?

Галя. Я от Риты. Меня прислала ваша дочь Рита.

Целительница. Отлично. Какие у вас проблемы?

Галя. Я даже не знаю, как вам сказать… Я сразу не смогу. У меня все здоровое, но как-то… Понимаете… Когда я оказываюсь один на один с мужчиной, у меня ком в горле… И все тело как иголками. И мне страшно, что он потом мне никогда не позвонит. И мне стыдно, что я такая. Меня так воспитывали, что секс – это грязь. А мне много лет. У меня все есть. Я хочу семью, я хочу детей… А они шарахаются, понимаете? Даже те, которые сами все это хотят… Как будто на мне дорожный знак. Понимаете? Конечно, мне никто не может помочь, но я все время хожу к разным врачам…

Целительница. Ложитесь. Давайте сначала приведем ваши нервы в порядок. Я дам вам энергии. Сейчас у вас вся энергия блокирована вашими проблемами.

Галя ложится. Целительница кладет на нее руки.

Вы чувствуете тепло?

Галя. Да.

Целительница. Вам хочется спать?

Галя. Да. Это плохо? Да?

Целительница. Спите.

Галя закрывает глаза.

Целительница. Вы давно дружите с Ритой?

Галя. Три года. Я даже не представляла, что у Риты такая замечательная мама. Она все время говорит, что у вас сложные отношения. Я ее не понимаю. Я бы на руках носила такую мать!

Целительница. Я отдала ей всю молодость! Все свои силы! Я воспитываю внуков! Я бесконечно сую деньги! И подумайте, деточка, ни слова благодарности!

Галя. Рита – человек сложный. У нее все есть, и она играет людьми. Она не церемонится ни с кем. И всё почему-то сходит с рук!

Целительница. Вот именно, все сходит с рук! Другая бы мать забыла, как ее зовут! А я все терплю! У нее, видите ли, детские обиды и неврозы! Ну хватит уже, ведь сколько можно? Уже ведь выросла! Уже ведь седые волосы появляются, а у нее все детские обиды!

Галя. И смотрите, ей все само в руки идет! Ну почему? Я всю жизнь носом землю рою, а ей все на халяву! Другие с мужем разойдутся – десять лет на луну воют. А у нее сразу полная колода королей. Я все хочу научиться, как она, жить. Я ведь ничем не хуже! Я ведь такая же!

Целительница. Вы скромная, порядочная девочка. Моя Рита просто развратна. Конечно, у меня после смерти мужа были мужчины. Я даже с ней советовалась про них. Она в десять лет в этом соображала лучше, чем я в сорок. Я с ней потому и советовалась. А теперь она заявляет, что для нее после смерти отца каждый мой любовник был травмой! Начиталась каких-то Фрейдов! Мы семьдесят лет жили без всяких Фрейдов! И неплохо жили!

Галя. Она заставила меня пойти на свидание. Представляете, позвонила по телефону от моего имени и назначила свидание. Ей все нипочем. И мы встретились, а потом еще раз. И пошли ко мне. И сильно выпили. И мне было так хорошо. И я первый раз в жизни не психовала. Больше, конечно, так не будет! Это случайность, я же знаю. Это потому, что она договаривалась. Но мне было так хорошо. Я так удивилась. Я даже заболела после этого. У меня температура была под сорок. Мне ведь не может быть так хорошо. Это только потому, что она. Понимаете?

Целительница. Она мать в грош не ставит. Меня все уважают! Все мечтают ко мне попасть! Я стольких людей исцелила, когда за них уже никто не брался! Делать добро – это мое призвание, а родная дочь в грош не ставит!

Галя. И мне так важно с кем-нибудь еще попробовать. Вдруг мне теперь всегда будет хорошо? Я, конечно, знаю, что нет. А вдруг будет? Ведь это несправедливо, когда одним все, а другим – ничего. Я Риту очень люблю, но иногда… Ну, почему так? Мы даже когда на картах гадаем, ей все выпадает, а мне какая-нибудь маленькая неважная дрянь. Ведь все должно быть поровну! Мы даже когда под дождем рядом идем, у меня все колготки забрызганы, а у нее ни капельки? Ну почему, почему так? (Всхлипывает.)

Целительница. И эти бесконечно меняющиеся поклонники! Я каждый раз не знаю, как к ним обращаться. Я ведь плохо вижу, я так и не понимаю, знакомилась я с ними уже или нет. Хоть бы на ком остановилась!

Галя. Она-то остановилась, да он не остановился. Уехал в Америку к жене американке, а Ритка теперь бесится. Не все коту масленица!

Целительница. Это который? Музыкант?

Галя. Нет. Художник.

Целительница. На машине белой?

Галя. Нет.

Целительница. Рыжий такой, высокий?

Галя. Нет.

Целительница. Какой же это? Я его не видела.

Галя. Я сама только мельком. Застенчивый такой, с хвостом.

Целительница. Ничего себе застенчивый, если такую хамку, как Рита, умыл.

Галя. Я тоже считаю, что ей полезно. Она порхает, думает, что жизнь – это порханье. А жизнь – это слезы и комплексы. Конечно, Рита встретила меня в трудный период, она меня вытащила, я ей многим обязана. Но она должна же знать, как живут другие. Это ей надо знать! Это даже лучше, она о людях пишет, а жизни не знает!

Целительница. Да, да. О людях пишет, по людям ногами ходит. Бросил, значит? Ничего ведь мне, стерва, не говорит, только: познакомься, это Вася, а это Миша, а это Гога. Ничего не рассказывает, никогда не пожалуется. Никакой духовной близости. А мне чужие люди все про себя рассказывают, все свои тайны доверяют…

Галя. А ее мужики, я знаю, они хотят, чтоб она о них написала. Она же модный журналист, они все карьеру делают. Я знаю, я ей всегда об этом говорю, а она только смеется.

Целительница. Дышите глубже. Чувствуете, вам стало легко?

Галя. Да. Правда.

Целительница. Я насытила вас светлой энергией возрождения. Вы больше не будете забрызгивать колготки, когда пойдете под дождем, вы будете ступать, как говорят на востоке, «по цветам».

Галя (встает, порывисто обнимает ее). Спасибо!

Целительница. Мы возвысили свои души, и пятна энергетической грязи сползли с наших витальных оболочек.

Галя. Да, да… боже, как красиво вы говорите. Я теперь поняла, в кого Рита такая талантливая! (У нее слезы.)

Целительница. Приходите, деточка, вы стали мне близким человеком. Я сделаю для вас все, что будет в моих силах. Жду вас завтра в это же время. А теперь, извините, у меня скоро следующий пациент. Я должна помедитировать.

Галя. Спасибо! (Уходит, слегка шатаясь.)

Целительница (встает, разводит руки в форме чаши). Энергия космоса! Войди в мои руки, в мои кости, вены и капилляры. Напои меня силой и гармонией. Дай мне чувство нужности людям, избавь от угрызений совести, от одиночества и смертной тоски… (Опускает руку.) Ну надо же! Уехал в Америку! Да от моей стервы можно и дальше убежать, я его понимаю!

Квартира Маргариты. Тимур доклеивает последнюю стенку.

Маргарита (в халате, говорит по телефону). Я не понимаю, у тебя что-нибудь случилось? Что значит поговорить? Это что, так срочно? Ну я не понимаю, мы с тобой два раза в жизни виделись, какая может быть экстренность? Ну, что значит, очень надо? У меня сейчас нельзя. Откуда ты звонишь? От моего подъезда? Подгони машину поближе, я сейчас прямо в халате выйду на десять минут. (Кладет трубку, Тимуру.) Это один парень.

Тимур (продолжая клеить). Я понял.

Маргарита. Он такой несчастный. Знаешь, такой Дубровский из песенки.

Тимур. Все несчастные. Все Дубровские.

Маргарита. Я на десять минут. У него что-то случилось.

Тимур. Пацифизм – это СПИД.

Маргарита. Тебе все равно еще полстенки клеить.

Тимур. Я тебя больше не люблю.

Маргарита. Это правильно.

Тимур. Стенку доклею из принципа. Чтоб ты тут повесилась среди своих дешевых статей. Я буду играть регги на твоих похоронах.

Маргарита. Только не очень громко, а то все решат, что это надрыв. Я пошла. Я не очень лохматая?

Тимур. Для машинных ласк в самый раз.

Маргарита. Ты очень прозорлив. (Уходит.)

Тимур (берет лист, читает). «Поколение наших отцов не понимает, что мы должны жить и дышать не так, как они, что это наша защитная реакция на их черно-белый мир, в котором… в котором они делают вид, что борются с советской властью, а на самом деле боролись против плохой советской власти за хорошую советскую власть… за хорошую советскую власть!» Туфта! (Рвет лист на четыре части, отходит к окну, насвистывает, напевает.) Я думал, что не смогу вернуться, а я не смог не вернуться… (Возвращается к клею, намазывает куски разорванного листа и приляпывает их по очереди на недоклеенную стену.) Все! Пусть Дубровский доклеивает! Конец цитаты. Солнечная Африка, блин!

Звонят в дверь, он идет открывать, возвращается с Галей.

Галя. Привет.

Тимур. Ага.

Галя. Там Ритка у подъезда в машине сидит.

Тимур. Я в курсе.

Галя. А с кем она?

Тимур. С Ельциным.

Галя. Она сказала, что ты мне чаю дашь.

Тимур. Сама возьмешь.

Галя. А тебе налить?

Тимур. Нет. (Поет.)

 
Он бросил свой щит и свой меч,
Швырнул в канаву наган.
Он понял, что некому мстить
И радостно дышит!
 

Галя. Это твоя песня?

Тимур. Нет.

Галя (кокетливо). А правда, что ты был наркоманом?

Тимур. А кривда.

Галя. А с Риткой перестал? А правда, что ты женат?

Тимур. Слушай, ты чего приперлась?

Галя. А ты не груби. У Ритки таких, как ты, много, а лучшая подруга – одна.

Тимур. А давай проверим?

Галя. Давай, а как?

Тимур. Нет… С тобой нельзя проверить.

Галя. Почему?

Тимур. Потому что ты не баба, а фригид с ушами.

Галя. Не тебе судить.

Тимур (подходит к ней вплотную). А вблизи ничего.

Галя (отодвигается). Чего «ничего»?

Тимур (встает вплотную, запускает ей руки в волосы, обхватив затылок). И волосы мягкие, а с виду жесткие.

Галя (не очень уверенно). Отпусти.

Тимур. У Ритки тоже мягкие. Это они от краски стали жесткие. Там, где отросли, – мягкие. А там, где крашеные, как проволока. (Целует ее, она не сопротивляется, шарит по ее брюкам.) Ну, где тут что расстегивается, я не врубаюсь… Давай сама, брюки же твои. У меня плохое пространственное воображение.

Галя (испуганно). Я так не могу. Лучше ты ко мне приходи. Она сейчас войдет. Вот здесь кнопка, а здесь крючки. А я тебе давно нравлюсь, да?

Входит Маргарита.

Маргарита. Ого!

Галя (вырывается, отходит к стене). Твой нацмен мне чуть брюки не порвал!

Маргарита. Не тебе, а мне.

Тимур. Так это твои брюки? Странно, на тебе я их всегда мог расстегнуть.

Маргарита. Я за спичками. В машине зажигалка не работает. (Берет спички со стола, прикуривает.) Ну что за дела, Галка? Я тебя учу, учу, а ты с моим мужиком в моей хате моих брюк расстегнуть не можешь. Давай, еще разок попробуй. (Уходит.)

Галя стоит в оцепенении.

Тимур (подходит к окну).

 
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод и лед.
И вот он стоит вокруг нас
И ждет нас, и ждет нас…
 

Галя. Я пошутила, а она подумала.

Тимур. Да пошла ты!

Галя. Да ты сам-то здесь… Для клейки обоев.

Тимур. Уже доклеил.

Галя. Быстро доклеил. Она еще о твоем ансамбле ни строчки не написала.

Тимур. Она не пишет о музыке.

Галя. Ну, не сама, у них же там мафия.

Тимур. Хорошо быть дурой: все в жизни ясно.

Галя. Да ты ей не нужен. Я же знаю…

Тимур. Да она же без меня… Она без меня загнется. У нее кроме меня и этого козла в Нью-Йорке никого нет! Вы ж ее все для музыки держите.

Галя. Ты ей скажи, что сам ко мне полез. Ты ведь сам полез, да?

Тимур. Странная ты, Риткиной жизнью живешь, а сама ей каждую секунду гадишь.

Галя. Я? Да я ради нее… Да может, она мне дороже всех!

Маргарита и Дубровский в машине.

Маргарита. Зачем ты меня вытащил?

Дубровский. Так…

Маргарита. «Так» только официанта подзывают.

Дубровский. А ты зачем вышла, если «так» только официанта подзывают?

Маргарита. Ну, не тяни.

Дубровский. Поужинай со мной.

Маргарита. У меня послезавтра день рождения, а я еще платье не довязала.

Дубровский. Я тебе подарю платье. Поехали сейчас в валютку.

Маргарита. Мне надо довязать. Я так загадала.

Дубровский. Хорошо, будешь сидеть в кабаке и вязать.

Маргарита. Да что случилось?

Дубровский. Приехала эта… моя… со своим фермером. Я их сегодня ужинаю. Скажу, что ты моя жена.

Маргарита. Давай я с тобой какую-нибудь девку отправлю, помоложе и покрасивей.

Дубровский. Этого добра полно. Должна быть ты.

Маргарита. Да на нас же с тобой написано, что у нас ничего нет.

Дубровский. Мне с тобой легко. И она это увидит.

Маргарита. А что она?

Дубровский (пожимает плечами). Как все… Потолстела, поглупела… Родила дочку… Хочет жить со мной. Прямым текстом лепит. Этот ее по-русски ни слова, она и куражится.

Маргарита. А ты?

Дубровский. Думает, что я тот же, только с деньгами. Во сколько за тобой заехать?

Маргарита. Давай часов в восемь.

Дубровский. Отлично. Тогда беги.

Маргарита. А знаешь, неохота. Там у моей подруги крыша съехала на почве полового воздержания. Опасная, оказывается, вещь половое воздержание, просто делает из человека дебила. Знаешь, поднимись сам, возьмешь на столе пакет с вязанием, в стенном шкафу платье для ужина: там есть такое черное с золотым, есть голубое. Выбери под интерьер кабака. И туфли подбери, там в прихожей туфли стоят разные. Я из Италии привезла. И сумку обязательно. В ней косметика и вообще. На стуле висит. И главное, вязание.

Дубровский. А где твои дети?

Маргарита. Они учатся около мамы. Они туда после школы идут, а я потом приезжаю. Значит: вязание – раз, сумка – два, платье – три. Ой, я же без колготок. Колготки в ящике, в шкафу. Только найди целые. Понял?

Дубровский. Возьму сумку и вязание. Остальное по дороге купим.

Маргарита. Ой, ну это так просто! Шкаф стенной. Там все. Ну что тут сложного? И скажи им, что я ухожу к тебе навсегда. У тебя есть ручка и бумажка?

Дубровский. Вот ручка. А бумажки нет.

Маргарита. А это что?

Дубровский. Это обертка от конфет. Материной врачихе шоколадный набор завозил.

Маргарита. Она с изнанки белая?

Дубровский. А зачем тебе?

Маргарита. Пока ты пойдешь, я текст статьи накидаю.

Дубровский. На обертке?

Маргарита. Я ее в редакции на компьютер набью.

Дубровский. Давай проедем сто метров, купим блокнот.

Маргарита. Это неправильно. В потоке жизни все логично. И обертка тоже. Свобода – это доверчиво плыть в потоке жизни.

Дубровский. Вшивый буддизм. Свобода – это умение загонять поток жизни под ноготь. Сегодня будет ужин, о котором я грезил пять лет. Я его сто раз во сне видел. Я ее на самолет сажал, а сам видел этот ужин. Сегодня она увидит «нет». Я ни слова не скажу, я просто дам ей увидеть это.

Маргарита. А потом?

Дубровский. А потом суп с котом.

Маргарита. Хреновая твоя свобода.

Дубровский. Скажешь, ты бы отказалась так поужинать со своим?

Маргарита. Конечно бы, отказалась.

Дубровский. Врешь.

Маргарита. Ему бы это было больно. А потом, у меня с ним не любовь. У меня с ним завершенность. Любовь бывает разная на вкус, я знаю. У меня было много любви в жизни. А завершенность не имеет вкуса. Она имеет форму круга. Я мужа любила… Но я всегда знала, что это подступы к человеческим отношениям, а завершенность… в нее нечего добавить. Понял?

Дубровский. Значит: сумка, вязанье, от силы платье. Квартиру я помню. (Выходит из машины.)

Маргарита (прилаживается писать на обертке). Когда человек долго живет в домике, сколоченном из маленьких «нельзя», он становится призраком, и начинает вести призрачью жизнь. (Записывает.) Как страшно видеть, как костенеют границы мира твоих сверстников, и все, что не по зубам их внутренней свободе, они выстригают в тебе из инстинкта самосохранения. Когда защищаешься шутовским нарядом, чтобы не обидеть их своим детским капиталом отвязанности, который означает для них только твою несчастность и неустроенность… (Пишет.)

Подходит Олег.

Олег. Что ты тут делаешь?

Маргарита. Пишу статью. Видишь, прислали редакционную машину. Ты за книжкой?