Текст книги "Минимум багажа"

От нее пахло потом, солнцем и теперь травой.

– Долбанная хиппи, – подумала Аля и, улыбнувшись, приняла протянутый ей косяк.

Она бы никогда не сидела тут рядом с Лу, будь Аля в своем привычном мире. Таких, как Лу, да и не таких тоже, Аля обычно определяла с лету. В данном случае «долбаная хиппи», лучше не скажешь. Аккуратно приподнять в воздух, положить в баночку, распечатать ярлык, приклеить, закрыть, поставить на полку. Не открывать. Невкусный, никому не нужный маринад. Правда, выкидывать жалко. Но Аля никогда и не выкидывала. Встретившись с представителем какой-то инопланетной фауны, она всегда была предельно вежлива, улыбалась, поддерживала разговор в течение принятых по негласному протоколу нескольких минут, затем всегда быстро и умело его сворачивала и, улыбнувшись еще раз напоследок, самоустранялась, лицемерно оставляя по себе, впрочем, довольно приятное впечатление.

До этого момента – жаркая летняя ночь, две молодые женщины, она и Лу, сидят на парапете рядом с заброшенной церковью, дуют и в ус не дуют, хохочут, допивают из горла тихо вынесенную фестивальную риоху, слушают цикад, которые чем короче косяк, тем громче в замершем темном воздухе – так вот, до этого момента Але бы и в голову не пришло не пройти мимо. Не закруглить разговор. Не избежать нежеланной (или желанной, но потому такой опасной) близости с другим, практически противоположным человеком. Австралийский антипод, ходит ногами кверху, платье падает на тощий живот, открывая трусы в полоску, бусы силой гравитации лезут в рот и звенят при каждом шаге. Да и тут она попыталась сначала улизнуть, но Лу – простая, как валенок (или, может, совсем наоборот?), антипод Лу, вцепилась в нее мертвой хваткой с первой секунды их случайного знакомства.

* * *

Когда по прожектору побежали титры и, сопровождаемый скрежетом чьего-то отодвигаемого стула, включился свет, Аля решила воспользоваться моментом, пока публика медленно поднималась на ноги, потягивала затекшие конечности и перекидывалась между собой ленивыми впечатлениями от фильма, и незаметно улизнуть.

Длившиеся добрых полтора часа попытки не смотреть в сторону собственного внутреннего мира (не думай о белом медведе, не думай о белом медведе, не ду… а вот и полярное солнце, алмазом сияющее в капле, повисшей на мокрой и слипшейся от арктической рыбалки шерсти, интересно, он тоже воняет мокрой псиной, когда вылезает на берег?) ужасно ее утомили. Она решила отправиться прямиком в номер, завалиться на кровать не раздеваясь и моментально заснуть, надеясь в последних своих осознанных мыслях, что снов сегодня не покажут.

Аля поднялась со стула и с забавным, почти отсутствующим выражением на лице – это не я ухожу, меня здесь уже нет, была и вот почти исчезла – направилась к двери. На нее действительно никто не обратил внимания, да и кто мог? Кроме двух утренних испанских мальчиков, которые сейчас возились с микрофоном, пытаясь подключить его к динамику для дальнейшего выступления, ее никто не знал.

В дверях, в самом проеме, облокотившись на косяк, стояла она. Невысокая, худая, Аля могла с легкостью проскользнуть мимо нее, даже не задев рукой, и так бы и произошло, если бы…

– Уже уходишь? – на английском с сильным испанским акцентом.

Аля замерла в проходе, повернулась на голос и напоролась на насмешливые темные глаза.

– Это вы мне?

– Да! Ты же уходишь, я стою на месте.

– Эм… да. У меня дела.

– Прямо сейчас, в девять вечера?

Это было почти хамство, но произнесенное с такой невинной улыбкой, что пойманная между двумя чувствами – раздражением от укола и сомнением, а был ли укол, Аля совсем растерялась.

– Ну…

– Как тебя зовут?

– Аля.

– Алья, прекрасно, очень красивое имя. А я Лусия, но мне больше нравится, когда друзья называют меня Лу. Ты же не против называть меня Лу?

– Эм… Нет, конечно. Приятно познакомиться… Лу.

– О, нет, это мне приятно. Ты уже пробовала наши тапас? Сейчас я тебе все покажу – цепкими пальчиками испанка впилась в Алин локоть и потащила ее обратно внутрь. Огорошенная напором, Аля растерялась окончательно и дала крошечной, но на удивление сильной девушке завести ее обратно в зал.

Они сбежали оттуда уже вместе. Приветственная речь перетекла в унылую лекцию об испанской культуре, и на десятой минуте Лу, стащив со стола нераспечатанную бутылку вина, опять потянула Алю за рукав, и они выскользнули вдвоем в теплый болгарский вечер.

– Тебя не хватятся? – спросила Аля свою новую знакомую.

– Кто?

– Ну, эти парни, испанцы. Я их встретила сегодня утром.

– О, так ты та самая русская? – Лу ухмыльнулась. – Они о тебе высокого мнения.

– В смысле?

– В смысле, они пять раз уже успели переругаться на тему того, кто должен с тобой переспать. Шовинистские поросята.

Аля непроизвольно засмеялась. Лу подняла брови в удивленной гримаске.

– Что?

– Ты хотела сказать, шовинистские свиньи. А то слово, которое ты употребила, piglet – это поросенок. Как в Винни-Пухе.

– Нет, дорогая, я сказала, что хотела. Эти до свиней еще не доросли. Пока что.

– Ты их босс?

Лу засмеялась слишком громким, нарочитым смехом. Смехом, который должен был производить впечатление.

– Босс… Нет, конечно. Какой из меня босс. Я – так, – Лу покрутила руками в воздухе, как будто отгоняя мух, – скорее, муза.

Пошатавшись минут двадцать по улочкам, они набрели на заброшенную церковь. На улице уже стемнело, поэтому, перед тем как зайти внутрь, им пришлось включить фонарики в телефонах. Внутри не было ничего примечательного, кроме граффити, покрывавших большинство стен до высоты человеческого роста.

Темнота церкви навела на Лу мистическое настроение, и следующие полчаса, развалившись на лавочке в церковном дворе, она безуспешно пыталась напугать Алю испанскими детскими страшилками. Аля хохотала, пила вино, курила и чувствовала себя как в пионерском лагере. Подступивший было к горлу внутренний мир – да что, в конце концов, такое, этот внутренний мир? ну его к чертовой бабушке – постепенно сдавал назад. Где-то на востоке, на оставленном Алей море, начинался отлив.

* * *

Они заснули на двуспальной кровати в Алином номере. Лу уткнулась носом в подушку и через несколько минут тихо захрапела. Ее храп мешал Але заснуть, и она лежала в навалившейся как тяжелое зимнее одеяло духоте, размазывала пальцем пот по животу и думала о том, почему у хозяев хостела никак не дойдут руки закрасить пятно на потолке.

Возможно, им было просто наплевать. Но, может быть, покраска потолка требовала каких-то особых, неведомых Але усилий – ей ни разу не доводилось самой делать ремонт, и представление о побелочном процессе у нее было весьма приблизительное. Скоро она заснула, но наверху проигнорировали ее просьбу о бессонии и здоровом восьмичасовом забвении и показывали ей всю ночь упрямое коричневое пятно. Оно обладало какой-то своей сонной реальности магией и не выводилось никакими доступными погрязшему в рекламе чистящих средств человечеству методами.

Аля проснулась почти в полдень с телом, настолько переполненным ленью, что привести себя в сидячее положение и спустить ноги на сомнительного вида бордовый ковролин удалось еще через десять минут.

Из ванной доносился шум воды – Лу принимала душ.

Аля поднялась на ноги, мышцы ломило как от хорошей физкультуры – вчерашние шатания организм принял за заброшенный еще где-то в прошлой московской жизни фитнес.

Шум воды вдруг оборвался, и почти сразу, секунд через пять, дверь в ванную распахнулась, и из нее вынесла себя совершенно голая и мокрая испанка. Тощие плечи, впалая маленькая грудь с темными сосками, дорожка волос, уходящая вниз от пупка – в ней, такой деревяшечно-нескладной, по идее, не должно было быть никакой грации, и все же она была.

Каким-то непонятным образом Лу, которой, скорее, пошла бы мальчишески расхлябанная, взвинченная походка, которая могла бы как-то оправдать ее невероятно острые ключицы и узкие, почти мужские бедра, удавалось двигаться с такой гиперженственной кошачьей плавностью, что в Алиной голове при взгляде на нее начало свербеть, а под языком, как тяжелая советская конфетка, образовалось слово «оксюморон».

– У тебя трусы есть?

Не дождавшись от Али реакции, Лу замахала руками и повысила градус своей нарочитой испанскости.

– Ол-л-ла! Алья? Ты здесь, ты со мной? У тебя есть трусы? Давай их сюда!

Опомнившись, Аля полезла вытаскивать из-под кровати чемодан и, отстегнув крышку, начала перебирать наваленные в нем горой вещи.

– Тебе какие? Стринги? Хипстеры? Обычные?

– Давай стринги.

Аля протянула ей пару голубых трусов, и Лу тут же, как ни в чем не бывало, натянула их на свою плоскую задницу. Трусы оказались велики, но Лу молниеносно схватила с прикроватной тумбочки Алину заколку для волос, заколола ею резинку трусов и, вполне довольная полученным результатом, стала влезать во вчерашнее черное в пол льняное платье.

– Тебе, может, дать полотенце? – Аля выудила из груды вещей махровый пляжный мерчендайз с диснеевскими героями и протянула его гостье.

– Я не верю в полотенца.

Лу, как оказалось, была человеком истово неверующим. Она не верила в полотенца – они сушили ее кожу, которая и без них могла прекрасно обсохнуть за пять минут. Она не верила в ежедневный прием душа – Але повезло лицезреть ее мокрой чисто случайно – потому, что где-то от засухи погибали леса. Она не верила в бритье, потому что бритье было навязано мужчинами. Она не верила в феминизм, потому что в нем крылся такой же маленький фашизм, как и в порицаемых им женских массмедиа. Она не верила в политику, потому что не верила политикам. Она не верила новостям просто потому, что у нее хватало на это ума. Она не верила в любовь, не верила в дружбу, не верила, что чипсы «Принглс» делают не из картофеля, и не верила, что после смерти ничего нет. Вся ее картина мира была писана крупными энергичными мазками, каждый из которых, как у трехлетнего ребенка, начинался с уверенного «не».

Выслушав эту пулеметную мировоззренческую лекцию и ограничившись парой вежливых поддакиваний, Аля отправилась в душ, предоставив Лу собственную косметичку и место на единственном стуле у обшарпанного туалетного столика.

* * *

Аля стояла под еле теплым душем, когда в ванную комнату без стука ввалилась Лу и, рывком открыв дверку душевой кабины, стала совать Але в руки ее телефон.

– Что это?

– Это тебя! – прочирикала Лу с одним густо накрашенным глазом и тут же унеслась обратно в комнату.

Аккуратно, чтобы вода не попала внутрь, Аля взяла трубку двумя мокрыми пальцами и чуть не выронила телефон на дно кабины. На экране Алина мама, пристально вглядываясь в Алино голое изображение в квадратике экрана, разрывала динамик на удивление громкими: «Ало! Ало-о? Ты меня слышишь?»

Чудом удержав телефон в мокрой руке, Аля нажала на сброс вызова и в панике кинула смартфон на валяющееся на полу полотенце.

– Лу? Лу? Какого хрена?

В дверях появилась всклокоченная голова Лу с тонкой расческой, застрявшей в буйных кудрях. Аля нагнулась за полотенцем и кое-как прикрыла себя.

– Это твоя мама, да? Такая милая! Я попыталась с ней поболтать, но у нее не очень с английским.

– Ты зачем ее с включенным видео суешь мне в душ?

– А в чем проблема?

– Слушай, ну я не знаю, как ты душ принимаешь, но я лично там стою голая.

– И что, ты боишься, что твоя мама увидит твои сиськи? Она их видела, поверь. Подумай, откуда ты у нее вылезла. – Лу сделала страшное лицо и пошевелила скрюченными пальцами в воздухе. – Прямо из вагины!

– Лу!

– Что, Лу? Какие могут быть телесные секреты у женщин, бывших когда-то одним целым. Я вот понять пытаюсь – это вы странные русские или это странная ты, а у всех остальных русских нормальное восприятие тела?

– Мне надо ей перезвонить, – проигнорировав последнее замечание Лу, Аля поплотнее завернулась в полотенце и окончательно вылезла из душа.

Лу пожала плечами и удалилась в спальню заканчивать свой туалет, а Аля опустила вниз крышку унитаза и устроилась на ней поудобнее – разговор предстоял долгий.

* * *

– Где ты? Почему ты голая? Кто эта девочка? Сандрик! Ты в ванной? Что на тебе надето, я не могу разглядеть! – не дав Але ответить ни на один вопрос, Ирина Евгеньевна выплюнула на Алю огромный свалявшийся ком новостей.

Все новости вкратце легко сводились в одну болезненную точку, находящуюся где-то в наглой голове Алиного кота. Кот, как оказалось, чудовищно влиял на спокойный быт Ирины Евгеньевны. Вернувшийся один из отпуска Гоша – почему-ты-ничего-мне-не-сказала-родная-мать-узнает-от-твоего-бывшего-мужчины – написал Алиной маме эсэмэс, приехал в оговоренное время на такси, выгрузил семь картонных коробок с ее пожитками и одного обгадившегося кота в спортивной сумке на порог родительского гнезда и, не сказав ни слова, развернулся и исчез, не поднимая впоследствии трубки на многочисленные звонки несостоявшейся тещи.

Кота пришлось извлечь из сумки, со второй попытки отмыть, с четвертой закрепить в полотенце и просушить феном – все в две руки Алиного отчима, пока Ирина Евгеньевна пила на кухне кофе с корвалолом и звонила подругам – и, конечно, временно оставить жить на родительской территории.

Кот, не отзывавшийся ни на какое имя…

– Кстати, Алюша, как его, негодяя, зовут? Кот? Кот Кот? Да ну, глупости какие, буду хоть Барсиком звать!

…исправно ел, пил предлагаемое отчимом молочко, лежал на трех разных диванах (в зависимости от времени суток и настроения) и гадил. Гадил он со смыслом, даже с некоторым вкусом, всегда композиционно заполняя кучкой пустоты в тщательно продуманном Ириной Евгеньевной интерьере.

– Поэтому, Алюша, говори давай скорей, когда ты приедешь, потому что сил моих уже больше нет. Я на твою животину не подписывалась.

– Ну… ну я не знаю, мам. Через месяц, может быть. Или два. Когда виза закончится.

– Как это через два? Что ты там делаешь? Ты связалась с плохой компанией? Ну-ка говори мне честно, эта девица, которая трубку подняла, что это за девица такая?

Ирину Евгеньевну опять понесло в бесконечные вытекающие один из другого вопросы, в циклические жалобы на кота и на бессовестную Алю, у которой что ни мужик, то какой-то непонятный, да и сама она непонятная, ни рыба ни мясо, и на какие вообще такие деньги она, хотелось бы знать, разъезжает по Европам?

– Я работаю, ма. По скайпу. И я не разъезжаю. Я в одной стране.

– Как можно работать по скайпу, я не понимаю?!

– Так же, как мы с тобой сейчас разговариваем. Вот прямо таким же образом.

– Да не выдумывай, ерунда какая. Ты вот мне лучше скажи…

Аля отключилась и только кивала время от времени головой – большего Ирине Евгеньевне от нее все равно было не надо.

Под конец разговора мама правда поинтересовалась, как там Алино настроение и не беспокоит ли ее чего, и Аля даже задумалась – не беспокоит ли?

Беспокоит Лу – новое настырное знакомство, от такой ведь не отвяжешься, а что с ней делать? С какого боку вообще с ней общаться? Было подозрение, что у Лу и Ирины Евгеньевны было что-то общее, как минимум – потребность в молчаливо восхищенной аудитории, и Аля не была уверена, что она готова наблюдать еще одну комету, выпускающую разряд в и без того наэлектризованный воздух.

Беспокоит жара, то, как плавится от нее голова и как сложно становится нащупать тонкую ниточку, связывающую плавающий где-то в теплой жидкости мозг и что-то живущее в районе солнечного сплетения. Внутреннее я или внешнее эго – ту личность, о которой мы думаем в первую очередь, слыша просьбу описать себя. Та личность в последние дни вообще не отзывалась, никак не давая о себе знать, в то время как Аля – или какая-то другая часть ее сознания – только периодически посылала в пространство паническую морзянку: «Что я вообще тут делаю? Кто я вообще, если это делаю? Кто? Я?» – и не получала на нее никакого ответа.

Аля открыла рот, чтобы что-то сказать – может быть, что она потеряна, испугана или просто хочет домой. Абстрактно домой – никакого собственного дома у нее никогда не было. Был родительский, был делимый с подругами и мужчинами, но никогда не ее собственная улиточная скорлупка, в которой, если что, можно топнуть ногой по перламутровому полу и сказать: «Нет-нет, не трогай. Ты не у себя дома».

Аля открыла рот, чтобы что-то сказать, но Ирина Евгеньевна опять начала говорить за нее, а не о ней, и Аля опять ничего не сказала. Она скомкала разговор ложными обещаниям – что даст знать в самое ближайшее время дату своего приезда домой и что кот Кот пообживется и перестанет гадить в самое материнское сердце.

В абсолютной невозможности второго она была уверена – Аля знала кота как облупленного и если за что и уважала это тощее средней пушистости существо, так это за неоднократно проявленную последовательность в своем акционизме. Кот Кот знал, как сделать так, чтобы его замечали. Аля – нет.

* * *

Тень от Алиной ноги дрожала над пыльной мостовой вместе с миражным распаренным воздухом. Тень, в отличие от воздуха, не дрожала сама по себе – Аля дергала ногой сидя на бордюре тротуара, пока Лу покупала в кассе билеты для входа в крепость.

Царевец – так называлась крепость – была монументальным и довольно хорошо сохранившимся средневековым сооружением, возведенным, вероятно, в те далекие времена, когда Болгария занимала собой добрую половину Восточной Европы. Просидев час в каком-то кафе за завтраком, они с Лу решили, что надо сделать хотя бы что-то полезное, – хотя у Али было подозрение, что для Лу так же, как и для нее, туризм был не главной целью балканского detour’а, – и после пяти минут изучения первых ссылок, выданных гуглом, стало ясно, что Царевец станет гвоздем сегодняшней программы.

Лу призывно помахала в воздухе билетами, и Але пришлось подняться с насиженного булыжника и направиться к огромному каменному мосту, служившему когда-то подъездной дорогой к главным воротам крепости. Слева на внушительном постаменте сидел огромный обнимающий щит каменный лев – символ Болгарии, живущий в основном на гербах, флагах и в зоопарках далекой от природного хищнического хабитата страны. Лев явно приходился близнецом тому, что сидел на самой верхотуре в Шипке, и Аля передернула плечами, отгоняя от себя мысли о Сашко. Нет уж, не сейчас.

Лу бодро шагала впереди, Аля тащилась за ней, проклиная про себя тот момент, когда она, не подумав толком, согласилась на этот поход в плюс тридцать пять в тени. Она плохо переносила жару, у нее быстро начинала болеть голова, вот и сейчас на нее практически в момент накатила мрачная усталость. Она не могла контролировать появление этого чувства, не могла его изменить, просто приходила волна раздражения, и Аля ныряла в нее с головой. С невообразимой скоростью в ее голове сформировался маленький злобный клубок липких мыслей, который покатился с горы и начал стремительно накручивать на себя попадающиеся по пути обрывки обид, разочарований и недовольств последней пары дней. В центре клубка оказалась впередиидущая и напевающая припев очередного штампованного летнего хита Лу.

Алю почему-то нервировало ее здоровое, как зеленое яблочко, равнодушие к любым внешним раздражителям – Лу была на своей волне, и ей там было хорошо. Ей было плевать на жару, плевать, слушает ее Аля или нет, плевать, что на ней второй свежести платье с пятном от вывалившейся начинки сэндвича на подоле. То, что Аля испытывала противоположные чувства – пятно от сэндвича мучило ее уже сорок минут, но сказать об этом Лу не позволяла вежливость, – распаляло ее изнутри еще больше.

Ей не нравилась ее спутница, не нравился этот день, не нравился этот приятный город, не нравилась эта страна, но больше всего не нравилась она сама – начиная с потерявших форму ногтей на руках и заканчивая топорщащимися не там (хотя разве существует подходящее для топорщенья место?) шортами. Не нравились ее выгоревшие на солнце волосы, ее покрасневший от солнечного ожога болезненный нос, ее облезающие плечи. Хотелось быть какой-то другой – тонкой и изящной, как модели на съемках в арабских пустынях – очки в пол-лица, белый шарф на голове, ярко-красная помада. Аля однажды переводила на бэкстейдже съемок ставшего потом популярным клипа и за пару дней работы узнала об этом бизнесе практически все, подрастеряв большую часть иллюзий, что, впрочем, совсем не останавливало сейчас ее воображение, которое мучилось от несоответствия существующего в отфотошопленной вселенной летящего идеальными складками белого шарфа и прилипшей в реальности к спине мокрой футболки.

– Алья, чего ты там так медленно плетешься? Хочешь водички? – энергии у испанки было хоть отбавляй, привычная к таким температурам, она быстро шагала в гору по каменной дороге.

Догнав Лу, Аля мрачно протянула руку за пластиковой бутылкой и залпом выдула половину.

– Эй-эй, полегче! Нам еще всю крепость кругом обойти, – Лу шутливо выдернула бутылку из Алиных рук и спрятала ее в свою бездонную сумку-мешок.

Не проронив ни слова в ответ, Аля зашагала дальше. Лу догнала ее, схватила за рукав своими цепкими костлявыми пальчиками, с неожиданной – откуда в ней берется? – силой развернула ее к себе.

– Ты окей?

– Я окей, отлично все, прекрасно, – Аля попыталась вырваться и пойти дальше, но Лу держала ее крепко.

– Ты мне врешь. Не надо врать. Ты не окей, я хочу знать, почему.

– У меня все отлично! Прекрасно! Фонтанирую! Наслаждаюсь! Пусти меня! – Аля сорвалась на крик, но Лу не отпускала.

– Отстань! Отвали от меня! Отцепись! – Аля начала выворачивать ее пальцы, пытаясь оторвать их от своей футболки, но маленькая испанка действительно была гораздо сильнее.

Аля молча заплакала. Лу не отпустила. Вместо этого она крепко обняла Алю, и, пока та задыхалась от рыданий в невыносимую жару на огромном древнем крепостном валу, ее новая подруга встала на цыпочки и прошептала ей на ухо:

– Сейчас я тебе нужнее, чем ты мне. Но я не против, я готова делиться.

* * *

Вечером Лу заявилась на порог Алиного гостиничного номера в коротком желтом платье и огромных зеленых сережках и с порога же заявила, что они – имея в виду себя и Алю – идут в ночной клуб. Аля сопротивлялась как могла, говорила, что ей нечего надеть, что она хочет спать, что устала и болит голова после четырех часов, проведенных в крепости под палящим солнцем, что она не любит клубы, не любит громкую музыку, вообще ничего не любит и хочет остаться лежать пластом в номере, перекатываясь с боку на бок в ожидании того, что мозг как-нибудь сам отключится, а потом сразу придет утро.

Лу Алины доводы совершенно не тронули. Она вытащила из Алиного чемодана короткое черное платье и чудом взятые на всякий случай босоножки на каблуке и сунула их Але в руки.

Аля бросила босоножки на кровать и демонстративно улеглась рядом с ними.

Лу сказала, что она не отстанет и не уйдет.

Аля решила проверить, насколько ее хватит.

Самой Али в итоге хватило на семь с половиной минут лежания на кровати под пристальным и спокойным взглядом испанки. Она пыталась игнорировать этот взгляд, уткнувшись в телефон и листая ленту новостей, но проклятое боковое зрение все равно улавливало два темных горячих кружка, зрачки и роговица почти одного цвета, зияющие дырки от сигареты в упрямой кудрявой голове, и, даже повернувшись к ней спиной, Аля чувствовала, как жжет кожу между лопаток.

– На хрен тебя! – Аля влезает в платье, застревает в нем головой, отпихивает заботливые маленькие руки Лу, пытающиеся одернуть задравшийся подол.

– На хрен тебя, и твою сраную Испанию, и твои сраные инквизиторские методы! – Аля застегивает ремешок на левой ноге, потом – на правой.

– В жопу! – это уже по-русски, Аля быстро размазывает по лицу тональный крем, два взмаха кисточкой – и ресницы на одном глазу готовы. Все равно в клубе будет темно, так что какая разница.

– Ты должна меня научить ругаться по-русски. Это так полезно – знаешь, сколько русских мальчиков в Мадриде? Очень много. Вообще, ты мне должна рассказать про русских мужчин. Я никогда не встречалась с русскими, они вообще какие?

Аля, докрасив второй глаз, прервала свое бухтенье и развернулась на стуле.

– Знаешь, Лу, у меня была одна знакомая китаянка – очень, правда, вестернизированная, из Лондона. Так она мне, узнав, что я русская, сразу заявила, что у нее было два русских бойфренда, серьезные отношения, все дела. И знаешь, что она мне сказала? «Обожаю вас, русских! Вы такие потрясающе несчастные!»

Они расхохотались вместе, синхронно, как обычно это делают давние друзья. Их накрыло одной волной смеха, потом второй – было уже смешно просто потому, что другая, смотря тебе в глаза, смеялась так заливисто. У Али выступили слезы, невысохшая тушь оставила отпечаток, и пришлось, наспех послюнявив ватную палочку, стирать черноту под глазами.

– Ты, значит, меня готовишь к появлению большой русской любви? Такой летний тест-драйв русского несчастья!

Аля бросила в стоящую в дверях Лу почерневшей ватной палочкой и, конечно же, не попала.

* * *

В клубе с интерьером, напомнившим Але первый курс института и торжество красно-кожаного и лилово-бархатного китча в ныне почивших московских заведениях, долбала музыка. Другого слова было не подобрать. Оказавшись за столиком прямо под массивной колонкой, Алю вжимало в диван практически ультразвуком.

Сначала она пыталась перекрикиваться с Лу, но вскоре они обе забросили эти попытки и только отчаянно жестикулировали, тыкая пальцем в картинку с изображением коктейля, который хорошо бы заказать следующим. Аля решила, что надо расслабиться и мешать алкоголь, и они с Лу заказывали самые красивенькие напитки, не удосуживаясь даже толком прочесть список ингредиентов.

За одним с ними столом сидели давешние мальчики-испанцы – первые Алины знакомцы в Велико Тырново – и компания из нескольких болгарских парней и девушек, работавших, видимо, заодно с испанским фондом. Выяснить о них побольше в этой оглушительной сотрясающей самое нутро попсе было невозможно, хотя Лу как-то умудрялась парить над столиком, перемещаясь с одного конца дивана на другой, чирикая что-то на ухо каждому и хохоча о чем-то своем.

Один из испанцев предпринял было попытку подсесть к Але поближе – резкий запах парфюма, кусочек оливки, застрявший между передних зубов, – но его все равно было не слышно, да и не хотелось продолжать эту внезапную и не слишком приятную интимность. Аля улыбнулась, развела в воздухе руками, виновато пожала плечами – как хорошо, что можно с такой легкостью увильнуть от разговора. Испанец тут же куда-то исчез, и Аля занялась опустошением очередного стоящего перед ней коктейльного бокала.

– Пошли танцевать, – закричала возникшая рядом с ней на диване из ниоткуда Лу.

– Нет, спасибо! Не хочу! – Диджей включил очередной бодренький летний хит, и пальцы Алиных ног непроизвольно шевелились в такт, раскрывая – если бы кто-то вдруг решил заглянуть под стол – ее маленькую ложь.

– Ну, Алья-я-я-я! Пойдем! – Лу попробовала применить свой обычный метод очаровательной в своем упрямстве четырехлетки, потянула ее за руку, сделала пару обиженных гримасок, но Аля, успевшая уже раскусить этот невинный в своей примитивности способ манипуляции, осталась сидеть на месте.

Танцевать в итоге вытащился весь их столик, и Аля осталась одна. Вообще, она любила танцевать. И даже, по словам очевидцев, отлично это делала. Но не сегодня. Не здесь, не с этими незнакомыми людьми. Не в этом душном месте. Ей почему-то не хотелось, чтобы о ней сегодня думали – даже мимолетно. Даже одобрительно. Даже исключительно в контексте ее танцующего тела.

Люди перед ней особо не напрягались – все уже были достаточно пьяны, всем было все равно, кто как танцует. Она смотрела на их лица и видела расслабленные, вполне искренние улыбки. Having fun. Без каких-то скрытых смыслов или подтекстов. И чем дольше она смотрела на этих вполне счастливых людей, танцующих под громкую музыку прекрасным великотырновским субботним вечером, тем мрачнее она становилась.

В голове начали сами собой – как неприятные розовато-желтые пузыри на картинке, иллюстрировавшей первичный бульон в какой-то энциклопедии из Алиного детства – возникать мысли обо всем плохом, что произошло с ней за последние полгода. Бедный Гоша, бедный Сашко и его мама с лопнувшей, как арбуз, головой на темном асфальте, бедный кот, остервенело гадящий на прекрасный дубовый паркет родительского дома – все они, скомканные и засунутые на задворки сознания, как в корзину с грязным бельем, вылезли вдруг наружу, и стало тесно.

Аля рывком встала, копившийся постепенно в крови алкоголь вдруг резко ударил в голову. Она быстро дошла до туалета, заперлась в кабинке, села на унитаз. Из глаз как-то сами потекли слезы.

Казалось, на всех этих бедных был только один небедный. Один, а точнее, одна, виноватая. Одна, с которой все началось и в которой была первопричина всего этого кома несчастья.

– Потрясающе несчастные, – Аля произнесла это вслух, и собственный голос показался каким-то чужим.

Получалось, веселиться было нельзя. Просто невозможно. Не-по-зво-ли-тель-но. У тех, что остались в зале, у Лу в ее веселеньком желтом платье, которое так не сочеталось с ее мрачноватыми цацками на шее, у них в голове не стоял греческий хор – если верить википедии, во времена Эсхила 12 человек, позже 15 – а сколько у Али? Сколько их за все время? Страшно даже начать подсчет. Собравшись в ее голове, недавние солисты – впереди, давние – с ливающиеся в одно расплывчатое, придающее хору объема пятно на заднем плане, давали, если, опять же, верить википедии, оценку поступкам главной героини с точки зрения господствующей морали. А какая мораль у нас господствует? Аля не знала, но по всему выходило, что любая мораль была направлена против нее.

Греческий хор обвел себя в защитный круг мелком «Машенька». Аля, как вурдалак, хотя какой там вурдалак – велика честь, как таракан, опять же, насекомое, выбравшееся давеча из-под булавки и продолжившее свой бег аж до самого Велико Тырново, сжалась в комочек на грязном барном унитазе, спрятала лицо в ладони, надавила на глаза до разноцветных кругов. Бежать от себя было некуда.

В дверь кабинки постучали. Один раз, потом второй – погромче. Визгливый женский голос спросил что-то на болгарском.

– Occupied, блядь! – проорала в ответ Аля.

Женскому голосу было все равно, и стук в дверь продолжился.

Аля нажала на спуск, вытерла потекшую тушь, сделала пять медленных вдохов и пять выдохов.

В дверь продолжали стучать. Аля, наконец, отодвинула щеколду и вышла из кабинки. Мимо нее внутрь пулей влетела размалеванная девица, с негодованием высказавшая что-то Але и громко захлопнувшая за собой дверь.

Аля умылась холодной водой, достала из сумочки – к ак хорошо, что она захватила ее с собой – помаду и зачем-то подкрасила губы. Вышла из туалета. Вниз по лестнице обратно к ним или вверх на улицу? Секундный выбор, но, в общем-то, никаких сомнений. Аля взбежала вверх по ступенькам и вышла в жаркую, пахнувшую кипарисовыми шишками ночь.