Текст книги "Минимум багажа"

– Какой-то адский новый проект, – продолжила Аля. – Запускают новую косметическую линию или что-то вроде этого. Поэтому он не особо часто мне пишет, но сегодня утром как раз написал.

– Ну, владельца фабрики, конечно, не стоит упускать, – с улыбкой подколола ее Дани, подкидывая ловким движением блинчик на сковородке, у Али так никогда не получалось. – Вы, русские, конечно, такие акулы. Уводите у нас лучших мужиков.

– Это, Данчо, потому, что мы проигрываем по главному параметру, – радостно подхватила стеб Мира. – Я вот только роскошные формы могу предложить, а у Саши загадочная русская душа на экспорт.

– Ты даже не представляешь, насколько загадочная, – засмеялась Аля, обмакивая блинчик в варенье, а потом в сметану.

Утром она сбегала в русский магазин на соседней улице – таких, как оказалось, по Софии было раскидано много – и купила сметаны. Не нашей, конечно, а латвийской, но все равно с упаковкой на русском.

Сметана оказалась правильной, жидкой, в отличие от всех болгарских, – в них всегда стояла колом ложка, и покупались они в Болгарии довольно плохо. Русского трепета к сметане болгары явно не испытывали.

Аля провела для них инструктаж, как надо есть блины правильно, решительно отвергая знакомые им варианты с нутеллой и бананами. Расправляешь круглое тельце блина и намазываешь на него сметану, как на сгоревшую спину курортника, тонким слоем, а на нее – такой же тонкий второй слой варенья, и варенье, вступив со сметаной в кулинарную реакцию, вместе образуют нежные розовые разводы, по которым можно немного повозить вилкой, а потом, потом свернуть все это в трубочку и, капая жидкой серединкой на скатерть, на джинсы и на майку, отправить это дело в рот. Только так.

Никакого блинчикового апокалипсиса не случилось. Было вкусно и просто. Просто и спокойно. Был, маячил где-то рядом невидимый, но осязаемый шанс. Может быть, даже на счастье.

* * *

Аля решила перенести свои уроки на пару дней, чтобы немного обжиться и погулять по городу.

В первый день ее прогулка была легкой – глаз цеплялся за новые детали, новые дома, новые запахи кофе, сигарет и вареной кукурузы, продававшейся на улице из тележек, но не только, как у нас, целыми початками, а еще и в пластиковых стаканчиках, в которых дымящиеся зерна можно было залить маслом и щедро посыпать пармезаном. Август в Софии был все еще уверенным летом, но выгоревшие на палящем солнце листья уже начинали опадать с лип и каштанов.

На второй день, когда все достопримечательности центра были уже обойдены по кругу, Аля начала заходить в церкви – в древнюю аскетичную Ротонду четвертого века, в пряничную Русскую, которая напомнила ей о доме, в темную и торжественную махину главного собора Александра Невского.

Может быть, дело было в церквях – православных, с таким же, как у нас, тяжелым запахом ладана, который с детства беспокоил и вызывал у Али головные боли. Или в том, что вся София была пропитана русской историей – здесь был Русский памятник и памятник Царю-освободителю, бульвары, носящие имена генералов – Тотлебена, Скобелева и графа Игнатьева, смутно знакомых Але по давним урокам истории, тот же собор Александра Невского, главная достопримечательность города, – все говорило о том, что здесь помнили об оказанной однажды помощи даже полтора века спустя.

Может быть, все это слишком напомнило ей Москву, Аля и сама не знала, в чем было дело, но на второй день обретенное за блинчиками чистое, пахнущее марсельским мылом ощущение надежды выветрилось, растворилось во все еще жарком августовском воздухе, а на смену ему пришла тоска, ее вечная тревожность, выпущенная наружу ностальгией и чувством непринадлежности, даже несмотря на их с Софией общую русскость, к этому красивому городу.

Она шаталась по улицам, наблюдая за прохожими – здесь люди не передвигались на таких космических скоростях, как в Москве – все же не тот масштаб, – но у каждого, казалось, была четкая траектория, простое знание, куда и зачем он идет. Знание вполне нормальное для устроенной, текущей по своим привычным желобкам жизни, но в последнее время совершенно недоступное Але.

Приземлившись в маленьком кафе с хипстерской версией «Тайной вечери» на всю стену – на ней за столом, одетые в древние робы, собрались святые олени, бурундуки и лисы, – она заказала песочную корзинку, наполненную лимонным кремом и посыпанную сверху свежей малиной, и, медленно разделяя пирожное вилкой на отдельные археологические слои, ухнула в воспоминания о Москве.

Воспоминания всплывали отредактированными, слегка видоизмененными ее внезапной тоской по дому. В них их сложный быт с Гошей не казался таким уж сложным, в них ее друзья, которые на момент ее отъезда в затянувшийся болгарский отпуск надоели ей безумно и встреч с которыми она избегала, выскакивали в своем лучшем, беззаботном, прекраснейшем состоянии, в них мама была теплой и понимающей, а папа был активен и счастлив, в них нарисовалась вдруг какая-то альтернативная версия московской реальности, в которой все было по-другому.

Аля открыла мессенджер и начала писать подругам и друзьям. «Как дела?», «Какие новости?», «Как поживаешь?» – ничего пока не значащие, но тянущиеся к свету отростки, которым для синтеза обязательно нужен ответ, который бы заканчивался на «А у тебя?», «Как там твоя Болгария?», «Мы соскучились».

Кто-то ответил сразу, кто-то, Аля знала, доберется до телефона только к вечеру. С теми, кто ответил, Аля перекидывалась фотками и шутками. Веселая Аля, жизнерадостная Аля, я-живу-увлекательно-и-путешествую-смотрите-как Аля.

Там, на другом конце, смотрели, и охали, и говорили «как же круто», тех, на другом конце, достал офис, они тоже хотели так, как она. И Аля подпитывала эту иллюзию, делилась с ними курьезными наблюдениями и рецептами болгарских блюд и потихоньку обрастала светящимся коконом своего мифа, добавляла и расширяла свою выдуманную историю, и нахлынувшая тоска, это ощущение того, что «тяжко», как говорила в глубоком Алином детстве бабушка, отступило.

Она просидела в кафе до вечера, съев там же ужин, и ее телефон бибикал входящими сообщениями практически не переставая.

* * *

Вечером она позвонила по скайпу маме, в последний раз Аля выходила на связь еще из Пловдива.

Мама сидела перед компьютером – как всегда красивая, в тяжелых серьгах и колье поверх выходной блузки, видимо, Аля опять застала ее перед выходом в свет.

– Девочка, ты как-то неважно выглядишь, – сразу, не успела Аля поздороваться, пошла в наступление Ирина Евгеньевна.

– Да нет, нормально вроде выгляжу, – нервно всматриваясь в свое мелкое изображение в окошке скайпа, неуверенно возразила Аля.

– Да ну, вон синяки какие, бледная, тощая, небось опять свою сухомятку ешь.

Аля решила промолчать. Доказывать Ирине Евгеньевне, что дочь готовила лучше и разнообразнее ее, было бессмысленно.

– А вот знаешь, кто, наоборот, цветет и пахнет? Гоша твой, – не дождавшись ответа, заявила мама. – Он к нам тут на днях заезжал.

– В смысле, заезжал?

– Ну, он в твои вещи упаковал случайно свой жесткий диск или что-то такое и звонил, спрашивал, можно ли за ним заехать. Ну, мы, конечно, пригласили их выпить чаю, не отпускать же людей восвояси на голодный желудок.

– Их? – переспросила Аля.

– Гошу и Настеньку.

– Какую Настеньку, мам?

– Ох, ты не знаешь? Ну, извини, детка, извини, я думала, вы с этими вашими соцсетями все друг про друга знаете.

– Я Гошу удалила отовсюду.

– А вот очень зря, очень грубо так с человеком поступать. Настя – его новая девушка, он с ней на каком-то концерте познакомился. Они вместе заехали. Очень, очень приятная. Ты представляешь, ему тут дали работу в Ирландии. В его же компании, но в западном офисе, представляешь? Ты же всегда хотела доехать до Ирландии, видишь, как вы не совпали.

– Мы, в целом, мам, не очень совпали, – выдавила из себя Аля.

– Ну не важно, как твой Пловдив?

– Я уже не в Пловдиве, я в Софии.

– А почему мне ничего не сказала? Ты когда переехала? Вот эти твои метания по Балканам, ты поэтому так плохо выглядишь.

– Не по Балканам, а по Болгарии, мам.

– Ну не в этом же дело, что ты к словам придираешься. Ты домой собираешься вообще?

– Не знаю, если честно, – вздохнула Аля.

– А пора бы уже знать. Черт-те что, мы с этим твоим котом уже намучались как…

Где-то рядом с компьютером Ирины Евгеньевны зазвонил телефон.

– Извини, Аленька, подождешь? – не дождавшись ответа, Ирина Евгеньевна подхватила трубку и уцокала отвечать на звонок куда-то в другую комнату.

Аля потянулась к своей сумке, выудила оттуда пачку, пододвинула к себе оставшуюся с завтрака чашку с холодной кофейной жижей.

Она никогда не курила при маме, поэтому на всякий случай держала сигарету за границей угла обзора своей веб-камеры.

Без сигареты было никак. Она успела выкурить половину, когда на стул перед родительским компьютером опустился Кирилл.

Аля как раз делала затяжку и запаниковала, пытаясь убрать дымящуюся папиросу из кадра.

– Да не дергайся, Алюш. Я маме не скажу. Я сам втихомолку от нее полгода назад опять закурил, – заговорщическим шепотом произнес отчим. – Только ты тоже маме не говори.

Аля улыбнулась.

На колени к Кириллу запрыгнул кот Кот, а с колен – на стол, завертев наглой пушистой задницей перед камерой.

– Коти-коти-коти, – позвала его Аля, и кот повел ушами в сторону динамиков.

– Видишь, какие бочка отъел, – Кирилл снял Кота со стола и усадил его обратно к себе на колени. Тот немедленно заурчал, замесил лапами Кирилловы джинсы.

– Я вижу, вы подружились, – Аля была искренне рада, что отчим нашел с Котом общий язык.

– А то! Мы с ним вступили в тайную коалицию. Вместе жрем ночами на кухне. Он – сухой корм, я – бутерброды.

– Ты как вообще? – спросил Кирилл.

Этот невинный вопрос оборвал что-то внутри Али, и за несколько секунд в горле образовался ком и тут же вырвался наружу совершенно неожиданным для нее самой ревом. Ей было оглушительно больно и горько. Так, как она и не подозревала, что ей в принципе могло быть из-за Гоши. Но дело, конечно, было не только в Гоше.

Кирилл молча поднялся, аккуратно посадив кота на свое место, и прикрыл дверь в комнату, отрезав отзвуки громкого разговора Ирины Евгеньевны.

Когда Кирилл вернулся на свое место, Аля пыталась перестать реветь, делая глубокие вдохи и выдохи и вытирая с лица слезы валявшейся рядом с компьютером салфеткой.

– Алюша, не стоит. Не расстраивайся. Эта Настенька на крысу похожа. Зубы у нее, знаешь, такие мелкие, и она еще присюсюкивает, и зубы эти – фу, в общем. А Гоша твой – честно, я очень рад был, когда Ира сказала, что ты его бросила. Он же как рыба из морозилки был. Даже вот не думай расстраиваться.

Аля молча закивала. Она знала, заговорить так, чтобы голос не дрожал, пока не получилось бы.

Кирилл, видимо, чтобы дать Але время немного прийти в себя, достал смартфон и, нацепив на нос очки для близи, затыкал пальцами в экран. Через минуту он поднял голову обратно.

– Я тебе там кинул денежку на твою рублевую карту.

– Ду зачеб, де дадо, Кирид, – нос намертво заложило соплями, и Алина попытка звучать решительно закончилась довольно комично.

Она опять потянулась за салфеткой и громко высморкалась.

– Извини, – уже со свободным носом произнесла Аля.

– Надо! Захочешь – купишь билет обратно. Не захочешь – ну, понадобятся тебе там эти деньги. Не возражай даже. Платье себе купишь. Сережки. Не знаю, чем ты себя радуешь. Мороженое там.

– По цене билета на самолет? – улыбнулась Аля.

– Ну кто ж его знает, это болгарское мороженое, – улыбнулся в ответ Кирилл. – Сколько у тебя там дней осталось? Из 90? Мне мама сказала, что 90 по визе – максимум?

– Да, в каждые полгода. Ну, еще три недели где-то.

– Я не знаю, как в Болгарии, но вообще в Европе есть легальные способы остаться. Замуж, например, выйти.

– Ага, у меня прямо кандидаты тут в шеренгу выстроились.

– А должны бы, должны бы, между прочим! На такую-то русскую красавицу. Ну, про замуж я шучу, конечно. Если серьезно, я тут поспрашивал у моих знакомых, мне один мужик рассказал, что у него брат в Болгарии по какой-то мудреной визе как представитель российской фирмы за рубежом живет. Ты, вообще, выясни там на месте, но, если что, я тебя без проблем впишу в свою компанию и будешь, это, представлять.

– Спасибо, – пробормотала Аля. Она не ожидала, что Кирилл вдруг сделает за нее то, что сама она все откладывала и откладывала.

– А не захочешь, возвращайся домой. Мы тут по тебе скучаем. Мама особенно.

– Ага.

– Я серьезно, – Кирилл подергал ус и вдруг хулигански подмигнул в камеру. – Знаешь, какой секрет нашего счастливого брака?

– М-м?

– Я слушаю примерно 30 процентов из того, что она говорит. Действует безотказно, – с хитрой улыбкой произнес Кирилл.

Аля засмеялась.

– Кирилл?

– Что, Алюш?

– Я тебя давно хотела спросить. Ты счастлив?

Кирилл запустил большую пятерню в свою лохматую с проседью бороду.

– Ты знаешь, я над этим работаю. Каждый день. Тут как со спортом – регулярность занятий гарантирует результат.

– Я всегда думала, что счастье – это данность. Либо есть, либо нет.

– Ну, если оно – данность, предполагается, что кто-то должен тебе его давать? Адрес, телефон, ФИО? Я бы очень хотел с этим товарищем познакомиться, – усмехнулся Кирилл.

Дверь в комнату открылась, и вошла Ирина Евгеньевна.

– Ну что, Кирюша, ты сподобился убедить нашу блудную дочь вернуться наконец в родные пенаты?

– Блудная дочь, думаю, сама все решит, – обернулся к ней Кирилл. – Она у нас, в конце концов, большая девочка.

– Ну ладно, Алюша, не забывай нам звонить, а я бегу! Уже опаздываю! Кира, я на спектакль, ужин – как обычно!

Алина мама чмокнула Кирилла в щеку, помахала Але, не заметив, к счастью, в плохом разрешении камеры ее красных глаз и опухшего носа, и унеслась в прихожую одеваться.

– Решай себе все спокойно. И не вздумай ни о чем переживать, оно того не стоит! Давай! – помахал рукой Кирилл и, до того, как Аля успела возразить, что оно как раз-таки того стоит, он, смешно вглядываясь в экран, кликнул мышкой на кнопку завершения разговора.

* * *

Але нужно было чем-нибудь себя занять, и она поплелась на общую кухню. Там она заглянула в общий холодильник, нашла одиноко лежавшие в секции для овощей два продолговатых, с неровной кожей батата, пластиковый пакет с морковкой из супермаркета и огрызок имбиря и быстро сваяла из них суп, оранжевый и обжигающий. Суп она решила пюрировать погружным блендером и, только закончив перемалывание, спохватилась, что ревом маленькой кухонной турбины разбудит Миру.

Но оказалось, что Мира уже проснулась и выходила из душа распаренная и веселая, и Аля предложила ей поесть вместе, и Мира шутила, что, когда у нормальных людей ужин, у нее завтрак, и суп на завтрак – это новая ступенька ее падения.

Аля ей немного завидовала – у Миры день только начинался, и, хотя она знала, что вряд ли ночное дежурство в больнице можно было назвать безоблачной и лишенной стресса перспективой, ей все равно казалось, что медсестра в лучшем положении. В ее мире плохие новости только намечались. В Алином они уже замызгали весь день.

Она не могла логически объяснить, чем ее так задела новость о том, что у Гоши все хорошо, о том, что у него новая женщина. Она пыталась разложить эту ситуацию на простые составляющие: раз, она сама бросила Гошу, два, с Гошей было плохо, точнее, было нехорошо, три, у нее у самой после Гоши был Сашко, так что не должно было быть никаких поводов для… Ревности?

Но Аля не ревновала, скорее, было какое-то давно забытое ощущение, как в младших классах, когда рассорилась с подружкой, и вроде бы ты уже в другой компании, и она – в своей, и вам обеим хорошо с новыми друзьями, но иногда вы встречаетесь взглядами на уроках и на переменах, и поджимаете губы, и отводите глаза, потому что есть в этом какое-то предательство, какая-то невозможная несправедливость, что вами вместе были пережиты совместные будущие воспоминания – то, как вы играли в дочки-матери и в салки, как рисовали замазками на партах и давали заполнить друг другу анкеты, а теперь вас нет, но есть эта общая память, из которой не сотрешь другого человека, и вы обе не знаете, что делать с этим оставшимся в бесконечности совместным отпечатком. Школа действительно готовила к взрослой жизни, правда, не совсем так, как того хотелось учителям.

Аля думала, что Гоша уже превратился в такой отпечаток, причем, по всем ее прикидкам, к этому времени он, как трилобит, должен был уже обрасти несколькими слоями над, закостенеть окончательно, но Гошин слой памяти оказался жидким бетоном, не застывшим, как оказалось, на этой болгарской жаре, липким и живым, на который все еще можно было наступить и оставить в нем след.

Аля едва дождалась Мириного ухода на работу и, плюнув на силу воли и самоуважение, полезла в Гошин инстаграм. Он обычно публиковал пейзажи, у него хорошо получалось снимать геометрию прямых линий – высотки, хайвеи, поля и озера. После их расставания фотографий было немного: нагретые взлетные полосы – видимо, из аэропорта Бургаса, потом августовское небо цвета клубничного мороженого, отраженное в глади Патриков, и наконец последнее фото – чьи-то прямые светлые волосы на изумрудной зелени газона. Последним лайком к фотографии был незнакомый ник, и, нажав на него, Аля оказалась на странице у той самой Настеньки.

То, что это Настенька, сомнений не было. Приятное, даже красивое лицо со светлыми серыми глазами портила улыбка. Кирилл, злорадно заметила Аля, был прав, – зубы действительно были мелкими, и, когда она улыбалась, было видно розоватую верхнюю десну.

Плюс, как будто чтобы окончательно развеять всякие сомнения, на третьей от конца фотографии обнаружился Гоша, позирующий для селфи в обнимку с девушкой. Аля знала, как он ненавидел фотографироваться, и в какой-то момент даже перестала пытаться заставлять его позировать для совместных кадров, но тут, видимо, ради поддержки начинающихся отношений, пересиливал себя.

Аля пролистала дальше и не смогла, кроме этих ее мелких зубов, найти ничего, что было бы с этой Настей не так. Почему-то ей очень хотелось, чтобы нашелся какой-нибудь компромат, подтверждение того, что она недалекая, что она дура, что она, в конце концов, неграмотно пишет, хотя бы что-нибудь, но ничего такого из оставляемых ею комментариев вывести было нельзя. Она была совершенно нормальной девушкой: как выяснилось по серии фоток, работала в «Яндексе», довольно смешно шутила под некоторыми фотографиями, готовила не хуже Али.

Подпитываясь чужими картинками, память услужливо выдавала Але кадры всех их с Гошей хороших моментов – о, их хватило бы на трейлер мелодрамы, только заботливый монтажер внутри Алиной дурной головы повырезал оттуда все лишнее – ее одиночество и неудовлетворенность, недополученную ею ласку и ее вынужденный – потому что ну не рожать же от него было – аборт.

Аля, которая этот аборт как-то даже не пережила, не прочувствовала полностью – на таком раннем сроке и настолько без сомнений он был сделан, – представила вдруг, что было бы, если бы она все сделала по-другому – это была какая-то совершенно другая, параллельная версия ее жизни, в которой сейчас у нее было бы уже видно живот и кот Кот, может быть, трогал бы его лапкой, а Гоша бы обнимал ее во сне – нежно и осторожно, и ей стало грустно, грустно и больно, и захотелось сделать ему так же, написать об этом неслучившемся ребенке, чтобы параллельная вселенная существовала не только в ее голове, но и в Гошиной.

Она набрала ему сообщение, злое и глупое, в котором она обвиняла его во всем, это ты, ты, ты виноват, из-за тебя я ушла, из-за того, что ты – такой, какой ты есть, я сделала аборт, и у меня к чертям слетел цикл, а ты, ты еще и новую девицу быстро завел.

Она перечитала сообщение, и вместо того, чтобы отправить, медленно стерла его, букву за буквой, не держа палец на бэкспейсе, а нажимая клавишу каждый раз для каждого нового символа.

«Тебе не пятнадцать, – подумала Аля. – У него есть все причины, чтобы написать тебе абсолютно то же. Каждый человек должен хоть немножечко быть счастлив. В том числе Гоша, – она вспомнила его беспомощную, напряженную спину на пляже в Бургасе, кусочек обгоревшей кожи, который она оторвала с его плеча, и с ним вместе – целый кусок его жизни. – Особенно Гоша».

«Эй! Ты спишь?» – набрала она вместо этого и, закрыв Гошины страницы, отправила сообщение другому адресату.

Телефон ничего не ответил, погасил экран и замолчал.

* * *

За следующую неделю Аля успела окуклиться. Она попала в какое-то промежуточное состояние, в отрезок между А и Б, между одной жизнью и другой, начерченный дрожащей ручкой, неаккуратно протекающей своим ультрамарином на бледные клетки тетради.

Эта развилка требовала ее непосредственного участия, ее сознательного выбора, проще же не бывает – либо ты уезжаешь, либо остаешься, других вариантов не дается. Этот выбор давил на нее, сжимал ее атмосферы, заставлял отказаться от письменного перевода, никуда не выходить, только пробежками до ближайшего магазина, а вместо этого лежать в кровати допоздна, тыкая в игрушку-шарики в телефоне, и проводить заранее назначенные занятия по скайпу на автопилоте.

Если она выбирала оставаться, у нее было не так много времени. Она лениво нагуглила в интернете всю схему получения вида на жительство – Кирилл действительно мог нанять ее на работу и заслать ее своим казачком в Болгарию, но для этого требовалась масса справок и документов, которые за нее мог бы в Москве получить и он сам, но все равно весь этот процесс казался Але какой-то невероятной махиной, какой-то средневековой конструкцией из тяжелых бревен, и запуск этого механизма в действие стоил бы ей всех ее сил, всей энергии, которая и так была на исходе.

В очередной из дней, когда на часах было два, а она все еще не вылезла из кровати, Аля лениво подумала, что, наверное, это опять депрессия, а значит, следующие несколько месяцев пройдут в оглушенном состоянии, с миром, проглядывающим размытыми контурами через белесые волокна кокона.

Она так ничего и не сделала, так и не написала Кириллу, хотя он слал ей письма каждые два дня, деликатно интересуясь, не надумала ли она чего и не стоит ли ему начинать шевелиться.

Вместо этого, когда от ее срока в 90 дней осталось 2 недели, она купила билет до Москвы втридорога, вылет через три дня – просто чтобы разрушить развилку, чтобы лишить себя необходимости выбирать.

Она сказала о своем отъезде девочкам, и они немного поругались на нее за то, как быстро она от них уезжает, и посетовали, что придется опять искать новую соседку. Аля, конечно, пригласила их приехать в Москву, и они радостно согласились, они никогда не были в России, но всегда хотели, и, может быть, на следующий год…

Аля слушала их щебет о возможном путешествии и думала, что ей бы их энтузиазм. Она извинилась и, сославшись на головную боль, вернулась к себе в спальню. Натянула на голову одеяло, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать. Так можно будет поскорее заснуть и скоротать время до утра. Завтра – никаких учеников, скачать себе сериал, чтобы провести в нем весь день, и следующий день тоже. А потом – самолет. А потом – а потом Алю уже не волновало.