Текст книги "Минимум багажа"

Он не женился во второй раз, но у него была какая-то женщина, «герлфренд», как он сам застенчиво ее называл, избегая, впрочем, знакомить ее с дочерью. Аля не только не сопротивлялась возможному знакомству, но даже горела нездоровым любопытством – настолько ей было интересно посмотреть на женщину, приходящую в его болотце со своей любовью. В свои визиты Аля регулярно натыкалась на стоящие в его холодильнике заботливыми рядками веселенькие пластиковые контейнеры с разноцветными крышками – рис с овощами, запеченная курица, жюльен. Сам он не готовил, мог месяцами жить на подножном корме. Значит, женщина-привидение готовила для него. На все ее пулеметные вопросы – почему он не приглашает ее жить вместе, есть ли у той семья, замужем ли она, даже как ее зовут – отец отвечал уклончивыми шутками и наливал Але чаю. Они сидели на кухне, вместе курили, она рассказывала папе все то, что никогда не доходило до мамы. Он не давал советов или оценок, но слушал внимательно, задавая вопросы по делу и вовремя поднося ей зажигалку.

Папа, при всем сидевшем где-то глубоко внутри разочаровании – чужой Кирилл подходил на роль главной мужской фигуры в Алиной жизни куда больше, – был для Али спасительным заземлением. Она приезжала к нему собственной матерью – всклокоченной, горячечной, ртутной, – а уезжала кем-то хотя бы отдаленно похожим на отдельного человека.

Папа разбавляет маму. Кирилл дополняет папу. Мама кометой пролетает над, слепя своим светом, оглушая своим звуком. Аля стоит, задрав голову вверх, не в силах отвести глаза. Льняное полотно, стебельчатый шов, гобелен из Байё.

У Сашко, судя по мятому тетрадному листу, запрятанному под гору белья, был совсем другой жанр семейного портрета.

* * *

– Как насчет тебя? Тоже полно безумных родственников или вы нормальные? – пока Аля вещала о своих семейных перипетиях, приготовленная Сашко паста успела остыть в тарелке, и ей пришлось разогревать начатый ужин в микроволновке.

– Нет, нормальных у нас точно нет. Папа, дед, бабушка – отделение психлечебницы на выезде. Австрийские воды, блин. Ты вообще встречала людей с нормальными семьями?

– Ну… пожалуй. Парочку, как минимум.

– И близко ты эти семьи видела?

– В гостях была. Родители друзей, домашние посиделки.

– Но не жила с ними, так?

– Ты пытаешься меня плавно подвести к тому, что нормальных не бывает?

– Я тебя подвожу к тому, что не стоит быть несчастной по этому поводу.

Сашкины слова резанули ей ухо.

– Это кто же тебе сказал, что я несчастная? Вроде не-грущу-не-плачу. Настроение тебе своим печальным видом тоже вроде бы не порчу.

– Эй, ты остынь немного. Я же на тебя не нападаю. Просто говорю – их ты вряд ли изменишь, а с собой у тебя еще вся жизнь впереди. Приоритеты. Хорошая вещь, если расставлять их правильно.

– Как насчет твоих?

– Мои всегда во мне. Буквально причем. Я – мой главный приоритет.

– Потому что ты боишься доверять кому-либо, кроме себя? Потому что другие тебя оставят, как… – Аля резко остановилась на середине фразы.

– Ну-ну? Как кто? – в Сашкином вопросе не могло быть никакого двойного дна. Он просто не мог знать, что она читала записку – в шкаф со своего прихода он точно не залезал. Да если бы и залез? Она положила все на место, несколько раз перепроверив, что ничто не выдает ее нечаянный прилив любопытства.

– Мало ли, как кто. Тебя никто в жизни не бросал? Девушки, например? Тогда счастливый ты мужик.

– Да нет, бросали, конечно. Не один раз. А по поводу доверия – это да, ты права. Я доверяю только себе. Ну и тебе немножко, – Сашко улыбнулся и показал размер своего доверия большим и указательным пальцем.

– Действительно, немножко. Я думала, у вас тут балканская щедрость, а ты вот, значит, как…

Пришлось свести все к шутке, и разговор начал утекать все дальше и дальше от семейных проблем в сторону культурных стереотипов.

Але было досадно – секрет скреб ее острой лапкой изнутри где-то в районе солнечного сплетения. Спроси-спроси-спроси. Но внутренний голос разума, совести (в наличии у себя этих двух величин Аля иногда серьезно сомневалась) или просто здравого смысла все же звучал убедительней. Не сейчас. Не сегодня. Подожди.

* * *

Вместе с выходными пришло первое знакомство с Сашкиными друзьями. Рано утром Аля и Сашко погрузились в его машину и – на озера.

По дороге Аля молчала и смотрела в окно. Она надела солнечные очки и притворилась дремлющей. Сашко, не желая ее будить, сделал радио потише. Аля думала о том, как тяжело ей даются большие компании и новые знакомства.

Она никогда не была уверена, как себя вести, поэтому, чтобы облегчить себе задачу и не потеряться окончательно, она сходу брала громкую фальшивую ноту и изображала заводилу, которой сроду не была, по иронии, теряя себя в этой роли практически полностью. Она старалась говорить со всеми понемногу, шутила – правда, надо отдать ей должное, чаще удачно, – громко смеялась, а после, дома, перед сном, испытывая приступы стыда, каждый раз решала больше никогда так себя не вести.

Ей совершенно искренне не нравилась эта вылезающая из ее глубин не Афродита, а девушка-серфер, которая все пыталась поймать волны ведущихся вокруг нее разговоров. Проехав несколько минут на одной, она тут же перескакивала на волну соседней группки, искрила познаниями, вставляла умные ремарки, пыталась очаровывать. Позже ей казалось, что со стороны это должно выглядеть ужасно натужно, что окружающие ее люди наверняка отмечают ее искусственность и чрезмерное старание и про себя над ней смеются. Ей никогда не приходило в голову, что окружающие были слишком заняты своими собственными серф-трюками, чтобы обращать на нее хоть какое-то внимание.

В этот раз все было по-другому. Несмотря на уверения Сашко, что все будет прекрасно, его друзья – очаровательные люди (тут она, кстати, не сомневалась) и примут ее с распростертыми объятиями (а вот тут Сашко явно преувеличивал), между ними стояло одно довольно существенное препятствие – язык.

Алю пугало предстоящее погружение – до сих пор в ее коротком путешествии по курортному прибрежью у нее не было практической необходимости хоть немного говорить или понимать по-болгарски, но здесь, вдалеке от туристических маршрутов, ожидать, что ее ограниченного примерно двадцатью единицами болгарского словарного запаса хватит на то, чтобы произвести должное впечатление, не приходилось.

Когда через час они съехали на проселочную дорогу, которая привела их сначала к лесу, а потом, через хвойную рощу, прямо на берег озера, Сашкины друзья уже были на месте. Сначала Алю испугало их количество – она насчитала больше десяти человек, но, выбравшись из машины и одернув вниз закатившиеся слишком высоко шорты, она решила, что, раз избежать столкновения все равно не получится, надо, по крайней мере, постараться получить от него минимальное удовольствие. После приветствий и представлений – Аля, конечно же, не запомнила ни одного имени – стало ясно, что Сашко действительно не преувеличивал, когда предупреждал, что с английским у ребят не очень. Выдав на-гора пару английских приветствий и несколько русских матерных и нематерных, Сашкины друзья мгновенно снабдили Алю пластиковой тарелкой, щедро положили в нее испеченного на гриле мясного филе и овощей и перестали обращать на нее какое-либо внимание.

Проголодавшаяся Аля первые десять минут была целиком занята своей тарелкой, но, наевшись, стала потихоньку смотреть вокруг. Красный складной стул, на который ее заботливо усадил Сашко, стоял в стратегически удобном для наблюдений месте – прямо в центре полянки, недалеко от костра, но в то же время в некотором отдалении от «первой линии», где на импровизированных скамейках из поваленных деревьев прямо рядом с огнем расположилась большая часть группы.

Среди собравшихся было как минимум три пары – сами того не осознавая, они постоянно обменивались интимными жестами, прикосновениями, щипками, морщеньем носов, которые имели смысл только для них. Еще несколько мужчин приехали явно без девушек, они создавали шумовой фон – громкие шутки, подначивания друг друга, петушиные бои, одинаково звучавшие на всех языках. Три непарных девушки, явно не заинтересованные в незанятых мужчинах, сидели рядышком и обсуждали что-то между собой.

Сашко влился в общий разговор, говорил что-то, отпускал шутки, его друзья смеялись. Аля на секунду отключилась. В ее голове всплыла песенка Шнура про танцы ранней весной, которую она любила подростком. Аля автоматически перебрала всех девушек – улыбаются, смеются, но вроде бы никто с ним не флиртует. Она подумала, что надо бы встать, пересесть к ним поближе, попробовать хоть как-то включиться в разговор, но у нее в секунду вдруг закончились силы. Ее спина провалилась в клеенчатый стул, а голову можно было легко откинуть назад. Над ней почти беззвучно колебались верхушки сосен. Прямо рядом с ее ногой упала маленькая шишка. Аля даже не шелохнулась.

Из состояния транса ее вывел подошедший с новой порцией мяса Сашко.

– Эй, все никак не проснешься?

– А? – Аля дернулась, подобрала ноги и вытолкнула себя на краешек стула. – Да, провалилась куда-то.

– Извини, – Сашко присел рядом с ней на корточки и поцеловал ее в нос.

– За что?

– Я тебя тут совсем одну оставил. Пойдем, посиди с нами, пожалуйста. Я буду переводить. Им все равно полезно подтянуть английский. И ты им можешь пару правил объяснить, если совсем туго пойдет.

– Я в отпуске.

– Ну ты же занимаешься со своим галеристом.

– Галерист не в счет.

– Неужели у меня есть повод для ревности?

– Он старый. И страшненький. И по мальчикам.

– Хм. Ну ладно. Поверю тебе на слово, – Сашко потянул Алю за обе руки и вытащил ее из стула.

Ей освободили место у костра, налили вина в пластиковый стаканчик, Сашко начал на дикой смеси английского и болгарского рассказывать историю их недавнего знакомства, Аля поддакивала, вставляла свои болгарские пять копеек, вызывая у всей компании приступы бешеного хохота, пели птицы, плескало водой озеро.

Аля как будто раздвоилась – ее внешняя часть, яичная скорлупа, гладкая, белая, отражающая солнечные блики, была с ними – с Сашко, с его безымянными и многоликими болгарскими друзьями, с этим лесом и с этим озером. Катилась по кромочке, собирала на себя сосновые иголки и чужие смешинки. Но это все было без нее.

Другая Аля, та, что была где-то глубоко под, зависла в абсолютной пустоте. В ней не было ничего – ни эмоций, ни мыслей, ни желаний. Как будто кто-то разом отключил все электричество.

* * *

По дороге домой она опять молчала. Сашко – разгоряченный, объевшийся, зарядившийся до краев этим солнечным днем так, что исходящий от него жар можно было физически ощутить, прикоснувшись к его смуглой коже, – балаболил без перерывов.

Он выдал ей всю подноготную про каждого из своих друзей, смешные и страшные истории, сплетни, казусы и расставания. Она слушала вполуха – у нее никак не получалось заполнить образовавшуюся внутри нее пустоту. Пузырек воздуха, застывший в затвердевшей смоле, полость – какое гадкое слово «полость», она повторяла его про себя. Полу – полосы – лесть. Lost.

– Знаешь, я залезла в твой шкаф, – она сама не поняла, как открыла рот и выплюнула это предложение.

– Что? Шкаф? – Сашко, прерванный на середине рассказа, сначала не сообразил, в чем дело. – Ну ок.

– Нет, я залезла в твой шкаф с одеждой. Рылась там.

– Ты искала что-то? Футболку хотела взять? Ну, не проблема. Можешь вообще у меня не спрашивать – все твое, бери и носи спокойно.

– Я нашла записку в белом конверте. И я ее поняла.

Сашко ничего не ответил, даже не посмотрел в ее сторону.

Взгляд – на дорогу, ответственный водитель. Ни эмоции на лице.

– И я, видимо, не могу жить дальше, если ты мне не расскажешь, что там случилось. Я, наверное, дерьмовый человек, но я не могу. Мне интересно. Мне надо это знать.

Не говоря ни слова, Сашко проехал еще двести-триста метров, остановился на обочине. Повернул ключ зажигания. Загасил машину. Отстегнул ремень безопасности. И взорвался.

– Да, ты хреновый человек. Ты отвратительно хреновый человек, принцесса. Ладно, залезла. Ладно, прочла. Не поленилась, перевела даже. Но я-то тебе что, что-то должен? Ты, блядь, хуже вот этих вот, аварии на телефон снимающих. Они хотя бы не ведают, тупые потому что. Но ты-то не тупая! Ты решила у меня подробности выспросить. Про то, как моя мама в окно шагнула? Тебе каких подробностей? Какие штаны на ней были или какого цвета кровь из-под башки ее текла?

Аля смотрела на него, не мигая.

– То есть ты мне и про своих родителей вот это все рассказывала, чтобы я тебе открылся? Чтобы ты меня царственно пожалела? Или спасла, как твоя мамочка? А? За этим тебе оно надо?

Он приколол ее булавкой прямо под нужной латинской подписью. Микроб. Редкое насекомое. Ред-кост-но-е. Булавка, пройдя насквозь, проткнула пузырь, и полость мгновенно исчезла. Правда, вместо предсказанного Сашко ожидаемого сострадания она наполнилась жгучей детской обидой. Больно быть плохой. Очень больно.

Аля заплакала. Сашко завел машину. По дороге домой они не обменялись ни единым словом.

* * *

Весь вечер они избегали друг друга в его маленькой квартире.

Она засела с ноутбуком на кухне, надела наушники и смотрела сериалы, серию за серией, серию за серией, не включая голову. Он не выходил из спальни.

Около полуночи она закончила целый сезон и, захлопнув крышку компьютера, вернулась в их постель. Аля прислушалась к его дыханию. Судя по неглубоким вдохам и выдохам, он не спал. Она повернулась на бок и закрыла глаза. Минут пять они просто лежали молча, потом Сашко обнял ее сзади и поцеловал в шею.

– Эй. Ты же не спишь?

Никакого ответа.

– Не спишь, не спишь. Ты за пять минут не засыпаешь. Так и будем молчать?

– Да.

– Если что, я на тебя не злюсь. Отзлился уже.

Никакого ответа.

– Аля, тебе не пять лет. Хотя иногда думаю, что пять. Ты не можешь меня вот так вот взять и игнорировать.

– Нет? А что я сейчас, по-твоему, делаю? – Аля повернулась к нему лицом.

– Ого, вот это прогресс. За две минуты из слизня безмолвного в человека!

– Это я слизень?

– Ну, немножко.

Аля лягнула Сашко ногой, он в ответ ущипнул ее за бок. Она занесла руку, чтобы ущипнуть его в ответ, но он вовремя перехватил ее на полпути.

– Оставайся.

– В смысле?

– В смысле, оставайся тут. Со мной. Ты мне очень нравишься. А иногда очень не нравишься, но больше первое. Я тебе как-нибудь сделаю вид на жительство, работать ты можешь дистанционно. Почему нет?

– Это не рано нам для таких предложений? – Аля села на кровати, включила прикроватный свет. Шутит? Или серьезно?

– Ну, рано. Или не рано. Какая разница?

– Не знаю. Я как-то предпочитала не думать о наших… эээ… отношениях как об отношениях.

– Ну тем не менее тебе было настолько не наплевать, что я за человек, что ты полезла по моим шкафам и ящикам.

– Послушай…

– Да нет, ты послушай. Я же как раз тебе пытаюсь сказать, что, помимо общего некомильфо твоих действий, у них есть довольно симпатичная подоплека – если бы тебе было наплевать, ты бы ни в какие мои секреты не полезла. Если, конечно, ты не индустриальный шпион, пытающийся вызнать секреты нашего производства. Колись, шпион? – Сашко повалил Алю на кровать и занес руки для финального раунда щекотки.

– Нет, клянусь тебе, не шпион! Не шпион!! – Аля попыталась отбиться, но Сашко, конечно, был сильнее. Щекотка сделала свое дело, и она, хохоча, начала оправдываться дальше. – Какой я шпион? Ты меня видел? Я же в химии полный идиот! Мне вот только тайны производства узнавать!

Отсмеявшись, они в полном изнеможении завернулись в большое одеяло и почти мгновенно заснули. Позади у них был тяжелый день. Впереди ждал еще один.

* * *

Аля проснулась поздно, ближе к полудню. Квартира была пуста, Сашко уехал на работу, оставив ей на кухонном столе тарелку с блинчиками.

Аля рухнула на кухонный диванчик, запихнула в себя блинчик и уставилась в окно. Там был абсолютный штиль – ветви яблони застыли в безветрии, по улице не проезжали машины, даже пенсионеры забились в теневые комнаты, промокая морщинистые лысины платочками и щелкая с канала на канал.

Алина голова была не на месте. Она думала о вчерашнем предложении – плюнуть на все и остаться здесь, и чем больше она думала, тем меньше оно ей нравилось. В ее внутренний монолог все время вбивался хаотичный рваный речитатив про вчерашнее – она знала, что была не права, но ей почему-то продолжало быть безумно обидно. Как ребенку, которого уличили в том, что он ест с пола рассыпанные конфеты. Да, неправильно, но почему нет? Имею право. Сашкино спокойное предположении о доброкачественной причине, истинном человеческом интересе, который двигал ее руками, открывающими конверт, раздражало ее еще больше. Зачем она вообще ему рассказала? Не могла промолчать? В его взрослом спокойном разрешении ситуации был почти вызов. Он заставлял ее чувствовать себя еще более потерянной. Обиженной. Виноватой и защищающейся – не от него, он-то великодушно простил. От себя.

Остаться здесь? В месте под названием Казанлык? Где никто не говорит на ее языках? Где нет и не будет больше никого, кроме этого, слишком взрослого для нее партнера? Это злило Алю еще больше – она чувствовала, что Сашко, Александър, почти тезка, почти такой же, как она, а все же на шаг, а то и на пару шагов впереди, что он понимает что-то, до чего она просто не доросла, и это при том, что на старте у них были совсем разные вводные данные: у нее целых три родителя, каждый из которых, правда, тянул одеяло на себя, но все же обеспечивал ей явное численное преимущество. Три против одного. Минус страшная мама с кровью – какого, кстати, цвета? Темной, как показывают в кино, или ярко-красной? – вытекающей из-под свернутой набок головы. Даже с таким отрывом, с таким зияющим минусом Сашко явно знал о том, как быть здоровым и счастливым, побольше Али.

Она вспомнила, как в детстве любила качаться с подружками на качелях-перекладинах, на которые садишься вдвоем и, отталкиваясь ногами от земли, по очереди поднимаешься вверх. Она знала, что, если качаться со взрослым, ничего не получится – тот, кто весит больше, всегда будет сидеть внизу, а ты – маленький, легкий, одинокий, – будешь торчать высоко в небе, с ногами на весу, с неудобными углами сиденья, впивающимися в твои ляжки и царапающими кожу. Ты не спустишься на землю, пока взрослый, смилостивившись, не слезет с качелей, не опустит тебя вниз, не придержит свое сиденье, чтобы ты могла спокойно слезть.

Аля вернулась в спальню, вытащила из-под кровати свой чемодан и, сдергивая с вешалок свои быстро прижившиеся в Сашкином шкафу вещи, начала паковаться.

Глава 5

На потолке желтел потек – когда-то давно сверху, наверняка с чердака, залило. Аля перевернулась на бок, потрогала рукой прохладную штукатурку стены. На часах – четыре двадцать. Утра, разумеется.

Дико, безумно хотелось есть, в желудке было пусто со вчерашнего утреннего побега. Опять автобус, опять новое место на карте. Где-то читала про него, еще в Созополе. Или видела название в рекламе автобусных туров. Велико Тырново. Или Тарново? Непонятно, как транскрибировать этот болгарский «ъ». Как будто перехватило на секунду дыхание, и ты запнулся в середине фразы. Междузвук. Вчера на подъезде к городу она увидела дома, лепящиеся к склону, как ласточкины гнезда. Но тогда не было сил. Свернув с главной улицы, она зашла в первый попавшийся отель, на входе плющ и цветы в кадках – не так уж и плохо для «пальцем в небо», – заплатила за три ночи и рухнула спать. Думала, что всего на пару часов, но провалилась до самых четырех пятнадцати утра.

Аля натянула вчерашние джинсы, выудила из чемодана толстовку и вышла в спящий город на разведку. Она была в самом центре, где все дома были в два-три этажа. Белые стены, деревянные балки и балконы, выгоревшие на солнце когда-то красные черепичные крыши. Тяжелые ставни на окнах, которые наверняка все закроются ближе к полудню. Почти как в оставшемся где-то в предыдущей эре Созополе.

В следующем от ее отельчика доме притулился магазин побрякушек. Через темные окна, разделенные рамой на квадратные плитки, были видны статуэтки, картины и бусы. Никаких металлических рольставней. Никто не придет и не кинет в стекло булыжник, не забрызгает пол с другой стороны осколками, не вскроет маленькую кассу. Велико Тырново было спокойно, даже слишком спокойно. Или, может, они просто уносили кассу на ночь с собой.

Аля прошла вперед еще несколько метров, и с левой стороны улицы – там, где раньше обзор закрывала густая зелень деревьев, вдруг открылся вид на другую часть города.

Внизу бежала река, а за ней, как каменный остров в колыхающемся море листвы, виднелось что-то похожее на музей или художественную галерею. Музей соединялся выложенным плитами проходом с массивным памятником. Иглу стелы с четырех сторон подпирали мощнозадые гранитные кони.

Сразу за памятником начиналось длинное здание, вызвавшее в Алиной голове образ сияющего кубриковско-кинговского отеля. И, хотя здание было ближе к московским сталинкам, чем к колорадской неоклассике, приглядевшись, Аля убедилась в правоте своей мгновенной догадки. Буквы на торце здания складывались в Hotel Veliko Tarnovo.

До площадки с конями и монструозного отеля можно было, если Алин глазомер не врал, догулять где-то за полчаса, и, хотя больше всего ей хотелось рухнуть где-нибудь с чашкой кофе и тарелкой горячего завтрака, она пошагала дальше вниз по улице.

Через десяток минут брусчатки, давившей на ее ступни через тонкую подошву босоножек в самых неожиданных местах, она увидела пару молодых мужчин, шагающих ей навстречу. Еще издали она уловила быстрый темп, невозможный для славянской речи, а еще через пару секунд стало понятно, что пулеметной скорости разговор между ними велся на испанском.

Они поравнялись с Алей – оба невысокие, худые, один в белой майке, второй в растянутой хаки-безрукавке, оба в цветастых гавайских шортах. Какие-то фенечки на руках. Солнечные очки. Нормальные, вроде бы, ребята. В руках у одного – пластиковый пакет, за долю секунды Аля успела углядеть бананы и картонную упаковку молока.

Они почти разминулись. Ни один из них не пересекся взглядом с Алей, слишком оба были увлечены разговором. Бурно жестикулировали, что-то друг другу доказывали. Было как-то неловко вмешиваться, перебивать этот спор, но Алин живот свело голодной судорогой.

– Привет! Вы случайно не говорите по-английски?

Они почти синхронно остановились, развернулись к ней – как двое из ларца, заулыбались.

– Да, конечно.

– Слушайте, извините за странный вопрос, но где вы купили еду? – Аля кивнула на пластиковый пакет. – Я приехала сюда вчера вечером, и пока ничего не работает, но вдруг…

– О, ты не местная, да?

– Ага. Я русская, тут… – Аля замялась. – Путешествую. По всей Болгарии.

– О, как интересно! – один из них поднял солнечные очки на лоб, посмотрел на нее темными ртутными глазами. – А я подумал на секунду, что ты, может быть, приехала на фестиваль. Как и мы.

– Нет, извините, я даже не знаю, что за фестиваль.

– Испанской культуры, – это уже второй, в белой майке. – Всю следующую неделю, завтра открываем.

Молодой человек выудил из кармана шортов сложенный втрое буклет и протянул его Але. Действительно, фестиваль испанской культуры и языка, почему, интересно, в этом небольшом городе? Не на море, не в столице.

– Ты тут надолго?

– Пока не знаю, у меня, честно говоря, нет четкого плана.

– Тогда точно приходи! Мы привезли риоху, целый ящик!

– В рамках фестиваля? – улыбнулась Аля.

– Э-э, в рамках пост-фестивальных мероприятий, – улыбнулся ей в ответ один из испанцев.

– Ох, – спохватился тут же второй, – ты же про еду спрашивала. Извини, это не из магазина! Нам вчера хозяйка хостела оставила в холодильнике немного еды, мы идем в наш штаб готовиться к открытию и захватили ее с собой.

Испанец полез в пакет и вытащил оттуда связку бананов и упаковку крекеров.

– Мы всегда рады поделиться!

– О, нет-нет-нет, ребята, вы что! Я не могу вас объедать. Я подожду пару часиков до открытия кафе. Вообще не переживайте по этому поводу.

Беломаечный испанец оторвал от связки два банана и протянул ей пачку крекеров целиком. Совершив небольшой ритуальный танец – она отнекивалась, они настаивали – Аля все же приняла еду.

– Ну что, русская девушка по имени…

– Аля, – произнесла она, пытаясь прожевать банан.

– Аль-я, приходи сегодня на открытие, в семь, но можно опаздывать, – улыбнулся первый.

– Адрес на брошюре, вот тут – второй испанец ткнул пальцем в низ буклета. – Нам надо бежать, но, правда, приходи, пожалуйста. Случайные встречи – они самые лучшие!

Аля поблагодарила испанцев еще раз, и они разошлись в разные стороны.

* * *

За десять минут до начала – результат, которого ей никогда не удавалось достичь в Москве – Аля вошла в неприметную темно-красную дверь по указанному на буклете адресу. Помещение, видимо, относилось к какой-то местной благотворительной организации, чей логотип – невыразительный глобус, схваченный в объятия маленькими детскими руками – украшал табличку рядом с входом. Все пространство вокруг красной двери было обклеено одинаковыми афишами испанского фестиваля. По мнению Али, они немного перестарались.

Она прошла внутрь, поднялась вверх по лестнице и оказалась в на удивление просторном помещении того особого типа, в которых обычно проводят тренинги, тимбилдинги и прочую околоофисную работу по поднятию поникшего духа и выращиванию самооценки.

На полу лежал неописуемого цвета серо-бурый ковролин в желтую крапинку, стены были выкрашены в нейтральный бледно-кремовый. Расставленные ровными рядами стандартные пластиковые стулья с мягкими сиденьями, большая белая доска со следами стертых маркерных откровений, натянутый на стене белый экран и подвешенный к потолку проектор – если убрать открывающийся из окон вид на ласточкины гнезда великотырновских домов, можно было бы подумать, что она в Москве. Видимо, такого рода комнаты были абсолютно одинаковы везде. Аля попыталась представить себе человека, с которого началась волна этого общемирового, почти картонного декора, и к ней моментально пришли кадры американских корпоративных комедий поздних восьмидесятых. Наверняка этот безымянный энтузиаст обладал красным галстуком, такой белой, что почти флуоресцентной, улыбкой и массивными часами «Касио» на запястье.

Аля подошла к столу с закусками, расположившемуся вдоль одной из стен помещения. На нем были испанские тапас – нарезанные хамон и чоризо и продолговатые картофельные драники, которые, конечно, никакими драниками не были. Аля помнила их вкус по своей паругодичной давности поездке в Барселону, но правильное название никак не приходило. Аля взяла из стопки пластиковую тарелку, положила на нее по кусочку всякого и взяла с другого конца стола пластиковый стакан с красным вином. Утренние испанцы не обманули насчет риохи.

Комната постепенно наполнялась народом, и Аля опустилась на один из крайних стульев в задних рядах. Непонятно было, какого рода мероприятие начнется через пару минут, и она решила оставить себе возможность незаметной и тихой капитуляции.

Из приветственного слова – к Алиному удивлению, оно прозвучало на английском – стало понятно, что фестиваль проходит в городе уже в третий раз. Болгарский фонд совместно с группой испанских волонтеров раз в год показывали испанские фильмы, пели песни и читали стихи на испанском, чтобы популяризировать изучение языка. Фестиваль проходил неделю в Тырново, а затем на такое же время перемещался в Пловдив. Сегодняшним открытием был показ последнего Альмадовара, вслед за которым начиналась вечеринка. Аля сначала обрадовалась – этого фильма она еще не видела, – но, когда свет погас и на экране появились первые кадры, стало ясно, что строка субтитров была на болгарском. В этом, правда, был смысл. Если организаторы обращались к еще не овладевшим их языком будущим адептам испанской культуры на английском, это совсем не значило, что двухчасовой фильм должен был проходить на неродном для всех в этой комнате универсальном международном.

Сначала Аля попыталась читать болгарские титры, но быстро меняющаяся родная и одновременно совсем чужая кириллица быстро ее утомила, и она, забросив попытки понять диалог, откинулась на спинку стула и стала просто смотреть картинку. Как всегда красивые альмадоваровские женщины с грустными глазами как всегда плохо справлялись с жизненными драмами. «Женщины на грани нервного срыва» – это ведь тоже его. Забавно, как можно было приложить это название к буквально каждой его картине. У каждого творца – только одна песня, просто исполняемая в разных октавах.

Аля, хотя далеко и не творец, задумалась о своей. Песней последнего месяца, очевидно, был побег. На телефоне к этому моменту накопилось сто сорок семь пропущенных звонков от Сашко. Почему-то после сто сорок седьмого он перестал. Весь сегодняшний день Аля давила в себе всякие мысли о нем, о Казанлыке, о своем, в общем-то, неадекватном экстренном отступлении, о своих причинах и следствиях.

Если она начнет думать, она додумает до чего-то такого… такого-такого… как торт-мороженое. В большой креманке. Слои бисквита и мороженого, а в самом нижнем – там спрятана красная пьяная вишня. И вот маленькая, но очень холодная серебряная ложечка продвигается, давит через бисквит, потом немного утопает в подтаявшем белом, потом опять через бисквитную губку нащупывает, наконец, эту гладенькую вишневую кожицу, давит, давит еще немного – вз-з-зрыв! – красные сладкие брызги, стоматологическая игла, вращающаяся, страшная, на тоненьких звенящих оборотах, нашла темное, мягкое, гнилое – вз-з-зрыв! Страшная боль. Коренная. Если сейчас начать думать, то можно додуматься до чего-то такого, такого, как торт-мороженое.

Поэтому Аля медленно цедит риоху из своего красного стаканчика и полтора часа смотрит на красивых альмадоваровских женщин за гранью нервного срыва.

* * *

– Объясняю еще раз, у того, что в Мадриде, большой член.

Прекрасный, очень красивый, вообще никогда таких не видела. А у того, что на Майорке, – ну, тоже большой, да. Но он еще и хороший такой мальчик, журналист, приличный, понимаешь?

– А тот, что в Мадриде?

– Да он моделью работает, я его в тиндере выцепила. Но злой, очень злой. Каждый раз спишь с ним и потом взрываешься неделю.

– А тот, что на Майорке? Тоже из тиндера?

– Ну, Алья-я-я! Я же тебе говорю, у меня после последних отношений только тиндер! Ты меня не слушаешь!

Лусия выудила откуда-то со дна необъятной потрепанной кожаной сумки коробочку табачной бумаги для самокруток и пластиковый пакетик с понятного вида болотным чаем. Маленькая, тощая, с растрепанными темными волосами – одна прядь фиолетовая, другая – зеленая, на шее – дешевые побрякушки рядами, на запястьях – браслеты, под ними какое-то непонятное тату. И глаза, которые, казалось, дрожали и колебались под веками как зыбкий пустынный воздух в жару.