Текст книги "Артефакты"

Триптих

Загазованной дымкой покрывался липкий, промасленный и уставший город. С несусветной скоростью, подобно промотке кадров кинопленки, сменялись облака над головой: золотисто-розовые, напоминающие пионы на цветочных развалах, они серели и старились на глазах, и вот небо уже снова хмурило свои косматые брови. Вечер пятницы – как сахарная косточка, брошенная голодной собаке, его хочется жадно обгладывать или хотя бы испить до дна.

Обустроившись на веранде первого приглянувшегося нам ресторана, мы растянулись на диванах из ротанга и заказали потную бутылку «Шабли». Я заметила, что в профиль Карина напоминает мне достопочтенную миссис Грэм с полотна Томаса Гейнсборо, а еще что впервые за много лет она нарядилась в юбку и нарисовала стрелки на глазах. Женственность, которую она в себе прятала, проявлялась, будто негатив опустили в кислый реактив.

– Давай закончим все это! – перетасовывала я вслух мысли. – Сходим на выставку просто в память о Кире, с утра отвезем лекарства в Белый Городок и забудем все это как страшный сон, – предложила я способ, как вернуть жизнь в мало-мальски мирное русло. – С Линдой уже все в порядке, ей ничто не угрожает. Дневник они забрали. Хватит с нас всей этой катавасии.

– Ты права, – как-то неуверенно обронила Карина и пригубила вино.

– Но? – я знала, что в таких предложениях всегда есть этот союз.

– Но я все равно ничего не понимаю. Почему Гарнидзе выкинулась из окна в тот же день, когда отравили Линду? Правда ли жив Марецкий, и если жив, зачем возит детские лекарства от витилиго Кириной матери? И где ее мать, в конце концов, если на острове вместо нее живет какой-то мужик? Макс – не Макс, не так важно, – Карина снова вопрошающе уставилась на меня и добавила: – Незаконченная какая-то история выходит.

– Думаешь, всегда нужно докапываться до фактов и непреложных истин? Кариныч, что бы там ни было, мы уже не имеем к этому никакого отношения, и не нужно нам рассказывать Макееву, что мы дневник видели, пусть сами ищут свою правду. Ну его все! Давай выпьем и просто сегодня повеселимся! И да, – расторопно распоролив, я протянула ей свой телефон, – сотри номер Романовича. А то мы уже давно всем кагалом не собирались, я же точно под утро ему что-то напишу и потом жалеть буду.

– Уверена?

– Начинаем новую жизнь! Стирай! – Я глотнула вина для храбрости и мигом захмелела.

Спустя пару бокалов мы заметили, как к галерее съезжаются лощеные, изысканно выряженные гости, они толпились у входа, образуя междусобойчики. В этом броуновском движении молекул они бегло приветствовали друг друга и, собираясь в могучие кучки, исчезали за высокими дверьми из замутненного стекла. Мы решили не отставать и поторопились внутрь.

Галерея представляла собой помещение из трех залов, два из которых являлись выставочными, а третий работал как ресторан. Потолки венчали громоздкие люстры из богемского хрусталя, на стенах сохранили кирпичную кладку и просто выбелили ее, а дощатые полы отциклевали и покрыли лаком. В центре соорудили овальную барную стойку, где раздавали напитки и закуски. Горячее же подавали к столам в ресторанной части. Владельцы никак не могли определиться, как использовать пространство, и потому не гнушались как техновечеринками, так и тренингами для малых предпринимателей. Те с большим удовольствием после накидывались в баре и уничтожали перепелов в апельсиновом соусе. К осени управляющий затеял ребрендинг и рискнул переименовать пространство в Галерею современного искусства.

Скинув тренчи и куртки в гардеробной, мы с Кариной схватили по бокалу «Кир-рояля» и решили осмотреться. Большинство полотен я помнила еще с той поры, как по выходным училась живописи у Киры в Староконюшенном. В маленьком зале по левую руку выставлялись картины из серии «Нутро» – пронизанные венами вдоль и поперек, люди замирали в испуганных позах, в то время как под кожей и внутри печени и желудка у них разворачивались невиданные буйства. Там можно было различить и библейские сюжеты вроде изнасилования наложницы левита, после которого было истреблено колено Вениаминово, и неопалимую купин, у и даже расступившееся Красное море. На других холстах мы обнаружили языческие культы и даже башню, в которой, по преданию, колдовал чернокнижник и соратник Петра I Яков Брюс. Кире нравилось думать, что в коде нашего ДНК прописана вся история человечества, что все пережитое нашими предками бережно хранится под кожей, что смерти нет – мы продолжаем жить во всем, с чем соприкоснулись. Ее картины были сложны в понимании: за каждым пластом скрывался еще один – и так по ленте мебиуса и замкнутому кругу без шанса расшифровать. Люди беспечно слонялись из зала в зал, перешептывались и за глаза нарекли Киру очередной сумасшедшей художницей, чьи работы надо изучать психиатрам, а не мучить ими простых смертных.

Осмотрев первую композицию, мы с Кариной переместились в основной зал, где застыли. Прямо перед нами на возведенной наспех стене из гипсокартона висел тот самый злополучный триптих, и на этот раз он был собран в единый ансамбль. По центру мужчина грубо подминал под себя женщину в ночнушке, похожей на крестильную рубаху, а она покорно принимала посланное ей испытание и смиренно разглядывала пол – точнее, леса и поля, выполненные в миниатюре, будто из скомканного махрового полотенца. Вдоль и поперек просторы русской земли были прорезаны железнодорожными путями. Нам даже удалось рассмотреть крохотную станцию, бетонную платформу и семенящих друг за другом пассажиров, тянущих свои котомки к вагону. Слева от сцены насилия висела городская зарисовка, где сама Кира гуляла по Афанасьевскому переулку и подмечала в лужах и отражениях дикую природу, спрятанную от больших городов. Эти сюжеты нам были хорошо знакомы, однако третья часть ансамбля заставила нас с Кариной вжаться друг в друга и с минуту сканировать полотно. Прямо с него на нас таращилась шести-семилетняя веснушчатая рыжеволосая девочка с витилиго. Она проводила палкой по водной глади пруда, в которой искажался и кривился тот самый Афанасьевский переулок, по которому гуляла Кира на своем автопортрете. Осмотревшись по сторонам, чтобы не привлекать внимания, Карина опустилась на корточки, сфотографировала каждую деталь и принюхалась.

– Краской пахнет! – резюмировала она и приложила подушечки пальцев к углу картины, чтобы удостовериться. – Прилипает. Это та свежая, с Острова художников.

– Мы же договорились не лезть больше в эту историю, – осадила я Карину.

– Интересно, что значит Любница? – Карина, как всегда, меня не послушала и продолжила всматриваться в изображенный по центру перрон с вывеской.

– Не знаю, может, это как здравница, только любница. Ну, от слова «любовь», – вяло поддерживала я разговор, желая поскорее опрокинуть бокал и забыться.

– Наверное, – распрямилась Карина и воровато попятилась от триптиха.

Линда впорхнула в помещение воздушная и окрыленная – она скинула груз многолетней ссоры с отцом и мечтала вкусить привычной московской жизни. На ней были черный смокинг на голое тело и броский сотуар. Она впервые накрасила губы в кумачево-алый, и нам приходилось постоянно напоминать ей облизывать зубы, что краснели от помады. Проведя для Линды небольшую экскурсию, мы облюбовали тихий столик в самом углу и наконец расселись – долгое время ходить на каблуках и я, и Карина разучились. Настя сбавила свои рабочие обороты и сменила серьезный настрой на веселье, пританцовывая под мягкий атмосферный джаз. Гога, осознав, что впервые видит нас не в пижамах и не в ужасе, решил сделать общий кадр, заставив долго улыбаться и сушить зубы. Это оказалась первая фотография, которой все были довольны, и никто не сетовал, что вышел неказисто, и не накладывал вето на размещение оной в социальных сетях. Достаточно быстро кадр вышел в тираж с немногословной подписью reunion и геотегом. Скрывать теперь нечего.

Мы еще долго вспоминали смешное из пережитого, Гога травил шутки одну за другой, Настя доставала из закромов памяти телефона позорные фотографии, а Линда хрюкала и стучала по столу от хохота. В эту минуту я вспомнила, почему так и не смогла до конца бросить курить. Мне часто хотелось остановить момент и смаковать свои ощущения, побыть в них, не нестись сломя голову в будущее, и пауза, которую дарило мне курение, давала мне эту возможность. Я нашуровала пачку сигарет и удалилась на улицу посмаковать момент нашего объединения, поглядывая через окно на тех, разлука с кем давалась мне намного сложнее расставания с Романовичем. Пока я ждала у гардероба плащ, меня одернули за рукав.

Передо мной нарисовалась Жанна.

– Ну привет! – выпалила она раздосадованным тоном.

– Какими судьбами? – изумилась я внезапной встрече.

– Ты полчаса назад тут зачекинилась, вот решила заехать поговорить! – она сверлила меня взглядом, подбирая слова, а потом на выдохе изрекла: – Ты когда уже угомонишься и от нас отстанешь?

– Я угомонюсь? – пыжилась я, пытаясь снова незатейливо оправдываться, и натягивала на себя тренч. Жанна выхватила его у меня из рук и потащила в угол фойе – подальше от шумных разговоров.

– Да, ты, – осадила она меня. – Слушай, вот чего тебе неймется? Скучно жить, что ли? Так начни с парашютом прыгать, на картинг сходи. Романовича зачем втягивать? – Жанна сократила расстояние между нами и сбавила громкость: – Все, вы с ним попробовали – не получилось. Не можешь сделать его счастливым – не мешай другому.

– Это тебе? – жизнь возвращалась на круги своя. Мы снова делили Романовича.

– А если и мне? Не вернешь? Я же тебе все это время не мешала. Так что по чесноку! – торговалась Жанна за Алека.

– Ну он же не свитер, который можно дать поносить и потом вернуть, а человек! Сам как-нибудь разберется, – пыталась я выпутаться из разговора и ее рук.

– Да вот не даешь ты ему разобраться, – грозно высказалась она и заметно разнервничалась. – Вроде все, сошлись мы с ним, решили на выходные в Каппадокию слетать – так нет, звонит твоя Карина, и он мчится спасать вас в Тверскую область, пропустив рейс. Только договорились на «Травиату» сходить, билеты достали, но нет – он все бросает, чтобы разыскивать какого-то фотографа, исчезает на сутки и потом ходит сам не свой.

– Откуда ты все это знаешь? – удивлялась я точности перечисляемых событий.

– Да потому что у нас больше нет секретов. Так что, пожалуйста, сделай так, чтобы я больше не видела на определителе ни твоего номера, ни твоих многочисленных подруг, знакомых, внучек и жучек, – выдвинула она свои требования.

– А теперь слушай сюда, – я чувствовала, как комок праведного гнева подступает к горлу, – моих подруг в одну колонну с жучками я тебе ставить не позволю. И мы с Романовичем как-нибудь сами решим, когда нам созваниваться и что делать.

– Да ты ему жить мешаешь, не понимаешь? – Жанна перешла практически на визг. – Ты хоть кого-нибудь сделала в этой жизни счастливым? Может, Влад твой счастлив? Или Алек улыбался каждый день? У тебя хоть один счастливый человек без драмы есть в окружении?

Возразить мне было нечего. Нокдаун.

– Я не дам тебе утащить в болото Романовича, – Жанна сама не ожидала от себя и, помявшись на месте, зарядила кулаком мне прямо в лицо. От боли и неожиданности я согнулась и тихо сползла по стене на пол. Из носа струилась алая жижа, и я пыталась зажать ноздрю рукой, чтобы остановить кровотечение.

– Запрокинь голову. Очень больно? – бросилась Жанна меня утешать, осознав, что перегнула палку.

– Нет, блин, приятно. С самого утра ходила и думала, кто б мне нос сегодня сломал, – отшучивалась я, пытаясь не растерять последнее, что у меня осталось, – самоиронию.

Мы с Жанной сидели на полу, прислонившись плечами, и в какой-то момент истерически засмеялись.

– А я, по ходу, руку сломала. Крепкий шнобель, – пробубнила она сквозь гомерический хохот. – Пошли умоемся и лед раздобудем!

Жанна помогла мне подняться, и мы двинулись в сторону уборной.

– Держись за меня и голову не поднимай! – возложила на себя миссию поводыря Жанна.

Она намочила бумажные полотенца и протерла мне лицо. Я несколько раз ойкнула, когда она дотронулась до переносицы. Поскольку я заляпала светло-бежевое платье-футляр, Жанне пришлось поделиться со мной шейным платком, чтобы я смогла замаскировать пятно. И пока я продолжала оттирать кровь с ладоней, она разоткровенничалась:

– Ну ладно, я не только из-за тебя сюда приехала. Владелец галереи – моя первая любовь. Очень приятный парень из Белграда. Мы все детство вместе с теннис играли. Стало интересно узнать, как он. Хочешь, кстати, познакомлю? Вроде вкус на мужчин у нас с тобой одинаковый, – подтрунивала надо мной Жанна.

– Чтобы ты мне потом еще и череп проломила за своих мужиков? Сомнительные перспективы. – Я наконец привела себя в божеский вид и аккуратно ощупывала нос на наличие искривления.

– Не волнуйся, ты уже свое за Романовича огребла!

– Ладно, – решилась и я на встречное откровение, – мне правда надо завязывать с Алеком. Смотри, – я протянула Жанне свой телефон, – видишь, я даже номер его стерла, – вроде как отчиталась я о возврате.

Жанна покорно взяла его в руки и начала вводить номер Алека, чтобы проверить, не записала ли я его под кодовым обозначением.

– Ничего себе. И правда номер удалила. Прорыв, – она открыла передо мной дверь, и мы направились к бару просить льда. Официант выдал нам по целому пакету и завернул в хлопчатобумажные полотенца.

– Пошли к нам за стол – познакомлю тебя с жучками, – подняла я белый флаг.

Жанна с радостью приняла мое приглашение. По пути к Насте, Карине и Гоге она штудировала пространство, пытаясь зацепиться взглядом за знакомое лицо своего партнера по теннису.

– Это кто тебя так разукрасил? – Настя уронила с вилки кусок вырезки и уставилась сначала на меня с мешком льда у переносицы, а потом на Жанну, держащую свою порцию анестетика у кисти.

– Жизнь, – решила я не распространяться. – Кстати, знакомьтесь – Жанна.

Линда с Настей нацепили на себя с виду милые, но на деле кровожадные улыбки, а Карина же скривилась и осталась непреклонна. Для нее Жанна – соперница, террористка. А с такими не садятся за стол переговоров.

– Расслабься, мы уже не воюем, – шепнула я ей на ухо, когда мы расположились.

– Ты – нет, а я – да. Я всегда топила и буду топить за Романовича, – грозно шикнула Карина и принялась снова усердно что-то гуглить.

В ходе светской беседы Жанна поведала мне, как ушла от мужа-афериста, кинувшего ее семью на квартиру и весь неприкосновенный запас, сменила несколько стран и ареалов обитания в попытках обрести себя, как вернулась из Италии в родную Москву помятая и подавленная, состригла каре и начала бегать марафоны. Весь развод Романович поддерживал ее как друг, они начали пересекаться за скомканными и поначалу неловкими обедами, после – за редкими ужинами. Их диалоги все чаще принимали форму исповеди, а сами беседы не требовали ни масок, ни цензуры. Это совпало с моментом, когда мы с Романовичем расстались. И как-то незаметно то, что они считали приятельством, перетекло в дружбу с привилегиями. Они не обозначали границ и не обсуждали, вместе ли они, не перевозили вещей. Просто сложились два одиночества в странную и местами несуразную близость. Жанна любила Алека в первую очередь как родного человека и лишь потом как мужчину. Они были знакомы десять лет, и не было ни единого раза, чтобы она повторилась в тексте поздравления или напрочь забыла про его день рождения. Она носила его под кожей, как персонажи Кириных полотен – ветхозаветные притчи.

– Пойдем, провожу вас за стол к владельцу галереи! – Жанна наконец разглядела в толпе того, кому отдалась на совминовской даче летом после десятого класса. – Он правда совершенно очаровательный серб. А готовит так, что закачаешься. А его чевапчичи, колбаски на мангале, за них и душу можно продать, – расхваливала она его. Мы с Кариной решили размяться и последовали за Жанной.

– Это Предраг! – они расцеловались, и я подметила легкий румянец, закравшийся на ее щеки. – Маша, Карина.

– Можно просто Предо, – он протянул ладонь, как показалось, с целью рукопожатия и приложился губами к рукам, как джентльмен. – Как вам выставка?

– Такое все любопытное, – пыталась показаться вежливой Карина. – Что-нибудь уже купили?

– Да, вот мужчина в черном костюме, – Предраг показал жестом на Сергея Макеева. Он стоял как истукан перед портретом девочки в лесной чаще и, не отрываясь, сканировал полотно, – изъявил желание купить триптих. Там было условие: продавать всю композицию целиком и не дробить. Причем сумму заломили, – Предлаг закатил глаза. – Я им говорю: вы че, решили, что вы Энди Уорхолл? Те стояли на своем. И оказалось, не зря. Этот, – он снова перевел взгляд на Макеева, – вообще не торговался.

– Мне вот та работа очень нравится, – Жанна направила всеобщее внимание на искривленную мужскую фигуру, пытающуюся встать в позу березки, растопырив конечности.

– Эту уже не могу продать, дорогая! Серию «Баба-йога» первым делом расхватали, – виновато лепетал Предраг, продолжая поглаживать Жанну по плечу.

«Баба-йога» – цикл саркастических картин о начинающих йогинах. Только знакомясь с практикой, герои пробовали различные асаны, и Кире удалось как никогда точно показать карикатурные лица людей, неумело скрючивающихся в позы.

– А эти все картины принадлежали Максиму Марецкому? – как бы между делом поинтересовалась Карина.

– Почему принадлежали и почему Максиму? – удивился вопросу Предраг и решил ответить на него распространенно: – Эта выставка – вообще в лучших традициях жанра: художник мертв, владельцы картин лиц не показывают. Со мной договаривался о выставке некий Михаил, они ему в наследство, кажется, достались. Вот сейчас решил скинуть, проблемы, видимо, какие-то: ну очень срочно все было организовано. Будете смеяться – за пять дней сделали выставку.

– Этот Михаил… он здесь сейчас? – сама не заметив, я снова выказывала любопытство.

– Не, он дико мутный чувак. Я его сам даже не видел, картины доставили, а документы сопроводительные передала женщина по имени Алевтина на Ленинградском вокзале. Я чутка опоздал – так она мне в окно просовывала договор. Я, как в старых военных фильмах, бежал за поездом. Жалко, платочка не было помахать, – закончил историю Предраг и снова переключился на Жанну. – Ладно, пойдем, кое-что в закромах покажу, я себе тоже решил пару холстов прикупить.

– Ничего, если мы отлучимся? – Жанна продолжала держать лед у руки.

Карина считала про себя до десяти, но все равно не выдержала и вывалила на меня поток мыслей.

– Тебе не кажется странным, что Алевтина, живущая вроде как в Кимрах, просила отвезти ей договор на Ленинградский вокзал? – от образа достопочтенной миссис Грэм ничего не осталось, она снова изъяснялась по-пацански: резко и лапидарно.

– Опять ты за свое! – не выдержала я.

– Да послушай. Кимры иначе называются Савелово. И угадай, с какого вокзала туда ходит электричка? Правильно, с Савеловского.

– И что? – не могла я понять, к чему она клонит.

– Погоди, – Карина открыла на телефоне снимок картины с поездами и показала мне увеличенный фрагмент с платформой. – Я загуглила. Любница – не просто случайное слово. Это реальная станция на Валдае. Помнишь, Макеев говорил, что Кира ездила на Валдай? И угадай, с какого вокзала ходят поезда на Валдай? С Ленинградского. Теперь я выговорилась.

– Мы в этом больше не участвуем. Все, скажи «пока» прошлому! Кире, Марцекому – всем помаши ручкой! Это больше не наша печаль – живем дальше! – я потянулась к бутылке шампанского, стоявшей на столе Предрага, и налила нам по бокалу.

– И что, Романович тоже все? – взяла меня на «слабо» Карина.

– И Романович, – стойко держала я удар. Карина заметно насупилась и уставилась в одну точку. – Эй, ты чего, все к лучшему! Добро пожаловать в новую жизнь!

– Дамы! За что пьем? – послышался знакомый голос Сергея Макеева. Не спросив дозволения, он по-свойски расселся рядом с нами. – Я все хотел извиниться, что вчера вывалил на вас столько всего. Пойдем, может, покурим? Там, на улице, тоже столы есть, специально для курильщиков. Берите с собой бокалы.

– Да мы как-то только обосновались, – отнекивалась Карина.

– Не бросайте меня одного, я и так тут слоняюсь, не знаю, к кому присесть, – Макеев давил на жалость и манил нас вишневыми сигариллами.

На улице было свежо, из соседних заведений доносилась разномастная музыка. Люди, закутавшись в клетчатые пледы, курили марихуану на крыльце, передавая друг другу косяк. Мимо нас проехал пузатый минивэн и, наехав на лужу, чуть не окатил дождевой водой Карину. Та успела отпрыгнуть.

– Ну и где твои тихие столики? – полюбопытствовала Карина.

– Да прямо за галереей веранда соседнего ресторана, без шума и гама.

Мы зашагали вдоль здания, поглядывая сквозь окно на девочку с витилиго, которая взглядом, как лазером, прорезала стекло и врезалась прямо в душу.

Завернув за угол, никакой веранды мы не обнаружили, а лишь минивэн, дверь в салон которого была открыта. Завидев нас, двое обезличенных молодых людей вышли из передней части машины.

– А теперь ты, – Макеев посмотрел на Карину, – села вон в ту машину.

– Не буду я никуда садиться, – начала пятиться Карина.

К ней тут же подбежали бугаи со смазанными чертами лица. Ринувшись прочь, Карина успела взвизгнуть, но ее схватили, закрыли рот ладонью и поволокли в машину.

Макеев больно держал меня за локоть.

– Тоже закричишь? Или умная, так послушаешься? – Сергей даже не дрогнул, когда Карине заломили руки и повели к минивэну. – Курить будешь? – он протянул мне уже прикуренную сигарету.

Я кивнула. Сделав затяжку, я опустила свободную руку. Сигарета продолжала тлеть у меня в руке – ветер быстро содрал с нее пепел и начал катать по закутку, как егозливый котенок шерстяную пряжу.

– Отпустите ее. Давайте я просто скажу, где мы видели дневник. На карте точку поставлю, – умоляла я отпустить подругу, готовая пойти на любые условия сделки.

– Нет, дорогая Мария. Вы уже вчера себя достаточно проявили. Я вам душу наизнанку вывернул, а вы мне про дневник – ни слова. А сейчас я по глазам вижу: вы знаете, где Кира спрятала ребенка, – он говорил медленно, смотрел вкрадчиво, курил, глубоко затягиваясь и выпуская клубы дыма через нос.

– Сергей! – обернулась я к нему, стараясь зацепиться хоть за что-то человечное во взгляде. – Клянусь, я только вчера узнала, что ребенок вообще есть. Был. Есть. Не знаю, как правильно.

– Вчера узнала и сегодня ни капли не удивилась, увидев портрет девочки с витилиго среди работ? Очень интересно. И что девочке на картине столько, сколько сейчас должно было быть, тебя тоже не смутило? – он отпустил хватку, и я отлетела на метр.

– Она же могла просто фантазировать на тему. Творческая сублимация, – взывала я к разуму.

– Эта тварь все просчитывала. Думаешь, «Баба-йога» – это просто такая саркастическая серия? Нет, это насмешка – я после того случая в роддоме йогой увлекся, тренер ко мне на дом приходил. А Кира надо мной стебалась. Да все эти картины – одна большая месть мне.

– По-моему, у вас просто огромное эго, – выплюнула я реплику.

– Ой, не начинай, а? – высокомерно окатил меня раздражением Макеев. – Тоже лечить меня вызвалась? А триптих – просто вишенка, млять, на торте! Перед тем как сдохнуть, эта мразь мою дочь нашла. И зашифровала в своей сраной мазне послание. Сука, с того света страдать заставит!

– Пожалуйста, мы все расскажем, что знаем. Отпустите Карину, – взмолилась я.

– Твоя подруга поедет со мной. И, пока ты не найдешь мне дневник, не увидишь ее, ясно тебе? До завтрашнего вечера я меняю твою подругу на дневник, дальше история усложняется – буду менять ее на свою дочь. Удумаешь позвонить в полицию – Карину просто закатают в бетон, и ни одна собака не сыщет. Мои парни, – он перевел взор на бугаев с невыразительными, будто затертыми, чертами лица, – все стройки Москвы еще с девяностых знают. Помнишь песню, где люди гибнут за металл, а сатана там правит бал? Считай, я сатана и с девяносто седьмого года торгую металлом.

– Ну давайте мы вместе поедем. Я никуда не сбегу – покажу вам, где хранится дневник, и мы спокойно разойдемся, – снова пыталась я гнуть свою линию.

– Чтобы ты меня в какую-нибудь ловушку завезла? Ну уж нет – выкручивайся сама. Чтобы завтра к вечеру дневник был у меня. Адрес пришлю.

Макеев затушил окурок и, не простившись, зашагал к машине. Он открыл дверь, и я встретилась глазами с Кариной. Та, слышавшая разговор, аккуратно помотала головой и без звука произнесла: «Не делай».

Я влетела обратно на выставку обезумевшая. Схватила свой клатч и сумку Карины с дивана и ринулась прочь. Уже в дверях я столкнулась с Жанной. Та была подшофе и не приметила испуга в моих телодвижениях.

– Ты куда собралась? – поинтересовалась она, чуть не подавившись канапе.

– Жанн, прости, я не могу. – Я перелезла через ограждение, чтобы забрать верхнюю одежду, не дожидаясь гардеробщика.

– Чего ты не можешь? – таращилась на меня она.

– Вернуть тебе Романовича. Не сейчас, прости! – не попрощавшись, я ускорила шаг и, продираясь через толпу расфуфыренных франтов, сиганула на улицу.

Гонимая страхом и ветром, я неслась трусцой по набережной Тараса Шевченко, пока не выбежала к началу Кутузовского проспекта. Около гостиницы «Украина» я остановилась, чтобы отдышаться и вызвать такси. Проклиная, что решилась удалить номер Алека, я перебирала все возможные комбинации в надежде услышать на том конце провода знакомый голос. Тщетно. Спустя пять попыток я отчаялась и ринулась к нему домой: вдруг застану.

Я проскользнула в подъезд за старушкой в шляпе с широкими полями, сняла с себя туфли и босиком бросилась по ступенькам наверх. Одной рукой я долбила по двери, другой – истошно жала на звонок.

Встревоженный Романович распахнул дверь.

– Алек! Мне очень нужна твоя помощь, – я мигом протиснулась в квартиру и кинула вещи на пуф. – Видит Бог, ты последний человек, которого я хочу в это впутывать, но без тебя я не знаю, как справиться. Без тебя не спасу…

– И тебе добрый вечер! – Влад поднялся с дивана и направился в прихожую. – И что мы тут делаем в пятницу ночью?

– Подожди, это кровь? – Романович отошел на метр и осматривал пятна на платье.

– Так, мелочи, – фыркнула я на Алека и обратилась к Владу: – Влад, я скажу честно и быстро. Я бесконечно ценю, что ты для меня делаешь, но мне сейчас глубоко насрать на твою тонкую душевную организацию и на то, что ты думаешь по этому поводу. Хочешь – бросай меня, хочешь – вещи выкинь из окна, – на этой реплике у меня снова пошла кровь из носа. – У меня реально проблемы. И только он, – я показала на Алека, – сможет мне помочь.

Не дав Владу ответить, я прошмыгнула в спальню Романовича искать коробки со спортивными вещами, которые так и не забрала полтора года назад. На мое счастье в недрах платяного шкафа мною были обнаружены две пары кроссовок, сноубордические штаны, олимпийка и даже нечто похожее на ветровку. Порывшись в ящиках, я схватила несколько пар носков Алека.

– Так, а мне что делать? – слонялся за мной хвостом Алек.

– Бери сменные вещи, обувь непромокаемую и ключи от машины.

– Ты можешь сказать, куда мы едем? – Романович дотронулся до моего лица и заметил ссохшуюся кровь над губой.

– В Кимры, – сухо ответила я, оставив нежность на потом.

– Что-то с Кариной?

Не скрывая влажных глаз, я кивнула и села на край кровати, склонив голову.

Романовичу не надо было ничего детально объяснять, он тут же схватил первые попавшиеся вещи, и через минуту мы уже наспех обувались прямо на лестничной клетке в ожидании лифта.

– Может, вы мне хоть что-нибудь объясните? Алек! Маша! – кричал нам вдогонку Влад. – Что мне Жанне сказать, когда она вернется?

– Скажи, чтобы лед еще пару часов к кулаку прикладывала. Она поймет, – выпалила я уже из лифта.

На меня вопросительно уставился Романович, пытаясь сопоставить сломанный нос, Кимры и Жанну в единую каузальную связь.

– Нет времени объяснять, – закрыла я тему и сосредоточилась на главном.

Спасти жизнь той, которая когда-то убила человека ради того, чтобы мы с Романовичем остались топтать эту бренную землю.