Текст книги "Артефакты"

Большой взрыв маленьких вселенных

Выставка состоялась в самом конце декабря. Когда нагие и сутулые деревья уже нарядились в монохромные одеяния, а сливки московского общества не успели разлететься по Куршавелям и Сен-Морицам.

Галерея находилась в районе небезызвестной Хитровки, так красочно описанной Гиляровским. Два этажа довоенного здания, громоздкая вывеска, нарядные гардеробщики в отутюженных жилетах на входе.

Помещение к выставке Кира готовила дотошно – украсила его ядовитыми и хищными растениями – расставила на высоких табуретах, похожих на вытянутые в рост журнальные столики, горшки с цветущими олеандрами, венериными мухоловками и импальскими лилиями, чьим соком африканские племенные общины пропитывали стрелы, готовясь к сражению. Кира собрала музыкантов, которые могли исполнять песни на креольском, и те расселись по углам, держа в руках скорлупу кокосов с дырочками и ай-карабли – полые бамбуковые стволы. Один маститый индонезиец, обучающийся в консерватории, даже привез барабан окам. Кира каминными спичками подожгла громоздкие свечи с ароматом джунглей и неожиданно для себя уединилась помолиться.

– Только бы получилось! Христом Богом заклинаю, – Кира склонила голову и перекрестилась.

Элиза не ожидала, что Кире удастся создать подобную атмосферу, и даже искусственные лианы, которые водрузили декораторы на стены, Кира покрыла специальным полимером, имитирующим дождевые капли.

– Нет, ну это просто грандиозно! Мы круче, чем этот, как его? Вспомнила – Энди Уорхол! – Гарнидзе появилась одной из первых – в вызывающем окургузленном платье с неровными разрезами, будто она только выбралась из окопов декорации порнофильмов. На ней были казаки. Видимо, Таня перепутала жанр и решила соответствовать пошловатому вестерну. Она хищно сверкнула зубами и поспешила к Элизе расхваливать ее мочалистые локоны, собранные в забетонированный лаком пучок. Картины их волновали мало.

– А где Серега? – интересовался Макс, встретив Киру.

– Сидит там, на втором этаже, выпивает. Ему это неинтересно. Считает глупостью, – Кира решила провести Максу экскурсию по выставке и потащила его в первый зал.

– Кто эта девочка? – полюбопытствовал Марецкий, застыв у серии работ о буднях племени короваев.

– Моя дочь, – отрешенно ответила Кира, – думаю, когда вырастет, она будет выглядеть как-то так.

– Да ты мечтательница, оказывается, – Макс принял сказанное Кирой за фантазию на заданную тему. – Почему у вас с Макеевым нет детей? Вроде столько лет вместе, – вообще это было не в его правилах, так дерзко лезть в вопросы продолжения рода, поскольку сам как мог пытался отсрочить этот момент. Не видел он в себе отца. Да и детские вопли и ляличные предметы обихода нарушали его душевный гомеостаз. Но тут почему-то спросил.

– Почему нет? У меня есть дочь, – сбросила маски Кира, – ее зовут Ева. И она живет в детском доме, – огорошила она Макса. – Думаешь, зачем я на все это подписалась? Выставка, сайт, хождения на телепередачи. Деньги с тебя за секс брала. Мне просто нужно подкопить, и тогда я смогу забрать Еву и исчезнуть вместе с ней. Только Макееву не говори, ладно?

– Ты сейчас серьезно? В смысле не про то, что Сереге знать нельзя, а про дочь и исчезнуть?

– Макс, я никогда не хотела ребенка. Когда забеременела, даже подумывала втихаря сделать аборт, но когда ее увидела – что-то во мне надломилось. Я до нее никогда никого не любила. Даже не думала, что способна ощущать такую палитру красок. Неужели ты думаешь, что я отступлю?

– Извини за нескромный вопрос – но почему вы оставили ее в детском доме? – никак не мог он понять расклада.

– Она родилась с отклонениями. Витилиго в запущенной стадии. Серега сказал, что не будет растить урода, надавил на меня, а я, дура, тогда даже не знала, куда пойти, поэтому подписала отказ. У меня и друзей-то близких нет, кто мог бы меня с ребенком принять. Такая я вот темная лошадка.

– Слушай, я, честно, помог бы тебе с деньгами, но сам сейчас по сусекам на жизнь наскребаю, меня тут опрокинули знатно. Взял ссуду под залог дома, не знаю как выкручиваться. Но я правда хочу тебе помочь, – впервые он посмотрел на Киру с восхищением, но не плотского характера, а таким – человеческим.

– Мы обязательно придумаем, как это сделать! – поспешила успокоить она.

– Кира, я тут… – не успел Макс закончить предложение, как подбежала разгоряченная Элиза и потребовала художника позировать у пресс-волла и встречать гостей.

– Давай потом, ладно? – Кира машинально дотронулась до его руки, как впервые заметила на себе пристальный взгляд Тани. Еще не ревностный, но уже неодобрительный.

Макеев присел на ступеньки лестницы и вопреки своим привычкам закурил. Выдыхая клубы едкого дыма, он смотрел на Киру, окруженную вниманием. Стадия имаго пройдена – она уже не гусеница, а полноценная бабочка – «морфо пелеида», или «урания мадагаскарская».

Кира облачилась в длинное платье-кейп глубокого оливкового цвета, с шеи свисало племенное ожерелье хазаров, купленное на восточном развале у выходцев из Афганистана. Она казалась восточной красавицей, покинувшей тайком сераль. Кира блистала и могла пленить любого, кто оказывался в поле ее зрения. Смекалистый с детства, Макеев все прекрасно понимал. И четко осознавал, что это конец. Что больше он не властелин ее жизни, не жрец-прорицатель, не добрый советчик и даже не дойная корова. Он просто приложение, слово «муж», следующее за ее именем в запросе любопытных в поисковой строке. Еще вчера все было иначе.

Одной купленной картины Кире хватит, чтобы осмелеть и уйти от него – снять квартиру, воспрянуть, начать с чистого листа. Почему он не купил Кире галерею? Почему допустил, чтобы она сама? До последнего Макеев был уверен, что у нее не получится. Ну повесят пару ее картин в замшелой галерее на окраине Москвы, сходит на пару передач, на этом окончится бал, карета превратится в тыкву. А тут он – с золотой туфелькой.

Зачем он потакал ее творческим проискам? Нанял чертовых дизайнеров сварганить сайт. Ему же просто хотелось, чтобы она куда-то направила энергию, а не истязала себя мыслями о Еве. Как он упустил из виду? Осечка.

Таня заметила одинокого Макеева и присела к нему на жердочку.

– Ты чего кислый такой? – она отлила ему виски из своего бокала и прильнула.

– Да не знаю. Не по мне это все. Фотографы, журналисты. Не был я готов к внезапной известности собственной жены.

– Это тяжело. Согласна. Макс-то меня встретил, когда я уже новости вела. Знал, на что подписывается. Но ты порадуйся за нее! Девчонка наконец признание получила! Смотри, как им всем нравится!

– Вижу. Мне только все это не нравится, – он залпом опрокинул бокал и затушил о днище сигарету.

– Серег, я тебе так скажу: если жена тебя любит, эта вся лабуда ничего не изменит. Посмотри на меня. Я как борщи варила, так и буду варить. Да, в свободное от работы время. Но зато я реализована и не выношу Максу мозги вопросами «Где был?», «Почему так поздно пришел?».

– А он поздно приходит? – вяло поддерживал беседу Макеев.

– Последнее время да. Но, вместо того чтобы точить ножи, я что делаю? Батрачу на благо отечественных СМИ. И это спасает наш брак. Так что не хорони ваши отношения раньше времени. Максимум, с кем она тебе изменяет – это со своими картинами.

Пока Таня верещала Макееву о пользе женского труда, Макс наконец нашел лазейку, чтобы уединиться с Кирой. Он отвел ее в подсобку, где хранились напитки и наконец решился. Собрался с мужеством, опустил руку в пологий карман и достал оттуда футляр.

– Так, стоять! Ты что, мне предложение делаешь? – отпрянула Кира, испугавшись легкомыслия Макса. Неужто и он подбитый ветром?

– Упаси Господь. Нет, Кира – ты прекрасна, – начал оправдываться он, – но не до такой же степени.

– Отлегло, – с облегчением выдохнула Кира.

– Я просто хотел тебя поздравить с большим творческим прорывом, – Марецкий протянул обитую красным бархатом коробочку. – Открывай!

Кира окаменела. Их отношения не подразумевали подобного рода жестов. Просто секс – и ничего лишнего. И тем более личного.

В коробочке находился старинный кулон, покрытый эмалью.

– Это французский кавалерский орден середины пятидесятых годов, нашел в одной лавчонке, мне его переделали в подвеску, я даже гравировку сделал. А мужу скажешь, что купила на блошином рынке и про него забыла. Нравится?

Макеев никогда не продумывал подарки. Брал, что дорого или советовали жуликоватые продавцы, или то, что углядел на кистях и пальцах жен больших банкиров. Но все как-то обезличенно.

Кира перевернула кулон тыльной стороной и увидела надпись на французском «L`art».

– Какой занятный артефакт! Спасибо! – она настолько растерялась, что поцеловала его в лоб.

– Как покойника? Ты хочешь сказать, что это все? – негодовал Марецкий, рассчитывая на иной сорт благодарности.

– Ну не прямо тут же мне выказывать тебе свою признательность? – отнекивалась и кокетничала Кира.

– Да там все уже накидались и про тебя забыли, – махнул рукой Макс.

Кира оглянулась и поцеловала его – глубоко и проникновенно, их языки витиевато сплетались, и она не заметила, как рука Макса собрала полы платья в кулак и нырнула к бедру. Она наконец отпустила себя на волю.

Должно отметить, что открытие выставки прошло без сучка и без задоринки, не считая одной эпидерсии.

Таня отправилась искать Киру, чтобы доложить ей, что съемочная группа федерального канала сняла шикарный репортаж для утренних новостей. Ведущий даже сравнил ее триптих с аргонавтами Бекмана (заучить это было особенно сложно, поэтому она неслась, пока не развеялись цитаты в голове). Таня слонялась по залам в попытке узреть Киру и совершенно случайно заглянула в подсобку – вдруг та зашла проверить телефон. Элиза, Таня и виновница торжества оставили там сумки, чтобы с собой не таскать.

Макс вжимал Киру в стену и облизывал ей ухо, та откинула голову и хватко держала его за волосы. Лицезримое не походило на случайный пьяный поцелуй, видно было, как они знают тела друг друга, как привыкли, выучили все щербинки-трещинки и пометили невидимым татуажем эрогенные зоны на теле.

Таня не устроила скандал, не полезла таскать Киру за копну каштановых волос, а покорно стояла и смотрела, как ее муж ублажает ту, за которую она топила. Ту, которой собственными руками вымостила дорожку в светлое будущее. Дружба на аредовы веки оказалась лицемерием с фальшивыми улыбками. Только Таня-то честна была – с ними обоими. Как так?

На душе тесаком рубилась та самая июльская окрошка – все искромсано, перемешано. Шипит, пенится, а выхода найти не может.

Однако на этом драма вечера не закончилась. Что Макеев, что Кира вернулись домой в яростном подпитии и жаждали выяснения отношений. Ему необходимо было выплеснуть желчь по поводу самостоятельности жены, Кире же – рубануть с плеча, обозначить финал и довести Сергея до белого каления, чтобы он пошел на добровольный развод.

Последние месяцы она провоцировала Макеева как могла. Театрально напивалась и устраивала сцены с битьем китайского фарфора, подаренного им на свадьбу, громила дом, не жалея торшеров и настольных ламп, которые летели в стены. Если Макеев появлялся на пороге после полуночи, то театрально кромсала турецким ятаганом его рубашки и выбрасывала из окна, а после – сама пропадала до утра, выключив телефон. На подъезде к дому умывалась водкой и строила из себя забулдыгу. Писала картины в его самых дорогих кашемировых свитерах так, что те не поддавались восстановлению. Ничто его не брало. Даже то, что она дерзила его матери, которую он чтил и боготворил.

Кира скинула платье и, облачившись в китайский шелковый халат, спустилась в кабинет, где Макеев хранил в шуфлядке письменного стола знатную пакистанскую анашу. Макеев тоже иногда грешил, когда сдавали нервы.

Она вытряхнула из сигареты табак, отковыряла фильтр и скребком затолкала траву. Прикурила, рассевшись на столе возле безразличного Макеева, по привычке проверяющего почту перед сном.

– Я тебе изменяла, – выдала Кира после первой тяги и вновь затянулась, – трахалась с Максом, нашим соседом, прямо на нашей кровати. Тут и в Жаворонках тоже. Я трахалась с ним даже на твоем письменном столе – вот этом. Я давала ему твое полотенце после душа, – пустилась она в изуверства.

Сергей продолжал набирать ответ на письмо, никак не реагируя на происходящее.

– А знаешь, когда это случилось впервые? Как только ты меня привез из клиники. В ту же ночь. Помнишь, мы ходили к ним на окрошку? Там все и началось, – скреблась в него Кира.

– Ты хочешь к нему уйти? – абсолютно буднично поинтересовался Сергей.

– Нет, просто рассказываю, – сохраняла видимое спокойствие Кира.

– Тогда это лишняя информация. Тем более не факт, что достоверная, – Макеев встал из-за стола и приоткрыл окно, – а то накурила, что топор можно вешать.

– А я серьезно. Не веришь? – Кира добила косяк и рвалась в бой.

– Не особо, если честно, – он вдохнул в себя метель и разомлел.

Кира взяла телефон в руки и начала набирать номер.

– Кому ты звонишь? Только не надо своей очередной истерикой поднимать на ноги Таню с Максом, – попытался он вырвать у нее мобильный.

– Да зачем мне Макс, – шикнула Кира, – это бутик-отель «Росси»? Добрый вечер. Тут такая досадная история – забыла любимый зонт. Не подскажете даты, когда я у вас останавливалась в октябре? Номер на Киру Макееву или Максима Марецкого. 28-го числа? Спасибо большое.

Кира повесила трубку и вопросительно посмотрела на Макеева.

– Ну было один раз. Хорошо. Что я должен теперь? Пристрелить вас? – демонстрировал спокойствие удава Макеев.

– Тогда я продолжу, – Кира поставила на громкую связь и набрала еще один номер.

– Отель «Арарат Хаятт Москва». Здравствуйте, – послышалось из телефонной трубки.

– Доброй ночи! Такое дело, я, кажется, у вас оставила водительские права. Дату точно не вспомню. Да и несколько раз останавливались. Можете посмотреть – номер на Киру Кобзеву и Максима Марецкого. Кто убирал номер после нас, известно?

– Вам все заезды перечислять? – недовольно фыркнула администратор.

Кира повесила трубку.

– Я трахалась с ним, когда была Кобзевой. Когда стала Макеевой. И даже если я стану Пупкиной, продолжу трахаться. С кем-то. Но точно не с тобой.

– Если бы ты меня не любила, ты бы так мне не мстила, – счел случившееся за комплимент Макеев.

– И что, после всего этого ты со мной не разведешься? – Разъяренная Кира смахнула со стола бумаги и ноутбук.

– Конечно же нет, глупая! – ответил он, даже не покосившись, разбила ли он его рабочий компьютер или нет.

– Тогда я сама подам на развод. Через суд, – прошипела Кира.

– А я не буду являться на заседания. Ты остынешь, и мы помиримся. Ладно, я спать. Увидишь Луню – скажи, чтобы убралась. И да, – решил он театрально закончить беседу, – Марецкий твой банкрот. Вряд ли он тебя потянет. Хотя ты же теперь известная художница. За номер в отеле сможешь расплатиться.

Так Макеев и Гарнидзе узнали про роман Киры и Макса. Но ничего не сделали. Вели себя как ни в чем не бывало. Как будто ничего выдающегося и не случилось. Но это уже была не любовь – каторга в чистом виде, танталовы муки, пытки Салтычихи. Однако, что Сергея, что Таню, по-видимому, все это устраивало – поселиться в мрачном Эребе, чистилище, преисподней, лишь бы не рубить гордиев узел.

Когда Макеев вышел из кабинета, Кира лениво потянулась за книгой – прочесть несколько страниц перед сном. Она взяла, не глядя, первую попавшуюся книгу с полки – «Живой труп» Льва Толстого.

Прототипом героя являлся отец известного революционера Николая Суханова. Чтобы легальным образом завершить семейный союз и подарить жене возможность сочетаться с любовником законным браком, он инсценировал самоубийство на Софийской набережной. Однако аферу быстро раскрыли, и обоих приговорили к семилетней ссылке. Несмотря на предостережения, Кира задумала рискнуть, а там будь что будет. Другого выхода из ситуации она не видела.

Кира забила очередной косяк, подняла с пола ноутбук и ввела в браузере – курсы пластического грима, решив сделать из своей смерти леденящий кровь саспенс со спецэффектами.

Похоже, Кира – дикий гепард из саванны, сколько ни корми с руки – не приручается. И таким, как она, нужно, чтобы ветер путал волосы в колтуны и кровью маков заливались поля – по которым галопом на норовистой лошади без точного маршрута…

* * *

Дочь Кире вернули, завернутой в цветастое ватное одеяло, как и обещали – в районе нового года. По старому русскому стилю – то есть в начале марта. Докучливые метели никак не хотели уступать дорогу весне. И Николай Федорович, Кира и Алевтина с большим трудом вытолкали пикап из поселка, чтобы вырулить на трассу. День был полон торжества и предвкушения.

Алевтина вступила в преступный сговор, особо не сопротивляясь. Ее разбирала гордость за дочь, впервые она позволила себе непритворную лесть к Кире и некоторое кокетливое жеманство по отношению к Николаю Федоровичу. Молодцы – какое дело провернули! Алевтина Семеновна собрала пожитки и переехала в Любницу, чтобы нянчить Еву, пока Кира не решит проблемы в Москве. Перечитала книги по воспитанию детей, послушала на радио картавого натуропата – какие овощи с чем сочетать, на что аллергия бывает, и во всеоружии готовилась растить внучку, дав Кире простор обеспечить их безбедное существование.

Кира выкроила лишь неделю, чтобы насладиться материнством – больший срок вызвал бы подозрения, которые ей в тот момент были ни к чему. Сказала Макееву, что отправилась в клинику на детокс. Снова уличенная в пьянстве и кокаиновом кураже (выставки, презентации, все дела), она сочла это достойным поводом улизнуть из города.

Ева уже вовсю ползала и делала первые шаги, если придерживать за пухлые ручки. Ирина Петровна следила, чтобы ее кормили на убой. Кира отправляла деньги на деликатесы – чтобы и рыбку речную ей готовили, и отварную телячью вырезку проворачивали через мясорубку, и овощи на пару, от батата до брокколи.

И вот наконец – дома.

Румяный пухляк радостно валялся в снегу в объемном синтепоновом комбинезоне, изучая сугробы на вкус. Ева грызла еловые шишки, которые находила на участке, и изъяснялась непонятными словами: «муика», «игуна», «ама». В «аме» Кире хотелось различать долгожданное «мама».

На день рождения Еве приготовили домашний «Наполеон» (дали облизать чайную ложку), ходунки на колесиках и коллекционные авторские игрушки. Ушастые кролики с лучистыми глазами от крохотных внуков до очкастого деда-интеллигента сидели в огромном домике, где у каждого имелась своя комната, обставленная в старом английском стиле – с крохотными напольными часами, которые издавали торжественный перезвон, с подсвечивающимися каминами на батарейках и даже пуховыми одеялами. Конечно, подарок оказался не по возрасту. И пока все, что делала Ева – неуклюже укладывала спать кроликов на диване и укрывала их полами бабушкиной юбки, что ужасно умиляло Николая Федоровича. Пищевые привычки у Евы оказались странными для годовалого ребенка – она с ума сходила и крутилась волчком в детском стуле, если кто-то за столом клали в тарелку макароны. Она даже принюхивалась, если их варили на плите. Шмыгала маленьким аккуратным носиком.

– Неужто итальянкой была в прошлой жизни? – дивился Николай Федорович, аккуратно делясь с Евой спагеттиной. – Такой неаполитанской красавицей, перед которой все в штабеля укладывались?

– Вы будете смеяться, но я как-то, глядя в ее глаза, верю, что она уже жила. Знает даже больше, чем я. Стала бы неопытная душа выбирать такую мать, как я? – пускалась в философствования Кира.

– Тогда учись готовить карбонары да болоньезы! – прихихикнул Николай Федорович, а Кира взяла идею на карандаш.

Волосы Евы отливали в медно-рыжий и игриво завивались в спирали. Лицо же у нее было строгое, несколько задумчивое. Смотрела она вкрадчиво, долго изучала то, что оказывалось в поле зрения. Казалось, она уже пробовала на вкус этот мир, хранила в себе все духовные и научные познания о бытии, просто не могла изъясняться на человеческом.

Кира ненароком окунулась мыслями в свое детство в Кимрах. Старый деревенский дом из сруба и вечный фейерверк эмоций – небо полыхало пестрыми красками, а на душе играл «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин». Хотелось отплясывать гопак в стучащих по паркету черевичках и с широко распахнутыми глазами познавать жизнь. Все в детстве казалось волшебным и сказочным. Поход в дачный сортир превращался в факельное шествие со свечами. Поездка за грибами – в странствие по долине троллей и великанов.

Теперь Кире предстояло самой стать сказочницей, вплести дочь в ткань повседневности, да и вообще соткать полотно нового быта. Варить овощной суп, например, выдумывать легенды, чтобы превратить обыденные действия в таинственные мистерии.

Но помимо яркого и красочного, Кира вспоминала, как часто ей приходилось оправдывался за свое сиротство, будучи ребенком-несмышленышем. Она таскала вырезки из советских газет с заметками о своем отце-хоккеисте, хвасталась его победами, но никто ей не верил. Только школьная учительница сразу заприметила сходство – такой же разрез глаз и острый подбородок. И как-то жалела ее потом, четверки обращала в пятерки, а вместо двоек ставила еле заметные точки.

Кире всегда хотелось, чтобы у ее дочери был отец. Чтобы не пришлось выкручиваться, елозить на стуле, когда все по очереди отчитываются, как поздравили отцов с 23 февраля. Чтобы было кому забраться на плечи и схватиться за уши. Возможно, это родовое – отец Алевтины рано запил и исчез с горизонта. Поговаривали, сгинул по пьяной лавочке в леса, что грибники видели тело, изъеденное волками в буреломах, но остереглись подойти близко. Другие судачили, что уехал куда-то в Казахстан, связавшись с распутной девахой. Одним словом, дед так и числился без вести пропавшим до скончания веков. Кирин же отец, едва успев покачать дочь в колыбели, свалился с инсультом – и там уже врачи не доглядели, неделя-то была новогодняя, пьяные ординаторы лыка не вязали. Так и не выходили.

А Макеев предал Еву, даже не взглянув. Даже не дав шанса очаровать.

Наличие Николая Федоровича нравилось Кире – хоть какая-то мужская фигура на периферии взгляда, запомнит колючую щетину, низкий баритон, и лучистые морщины у добрых серых глаз.

* * *

Та неделя в Любнице вселила в Киру надежду. Надежду на то, что новая жизнь будет лучше, чем старая.

К тому моменту старая стояла захламленная, замусоренная – не жизнь, а пыльная душная антресоль в квартире одинокого ветерана войны. Картины продавались лениво, но подвижки были. Кире предложили поучаствовать в пышном раскрученном биеннале в конце весны и выставиться в новом манеже осенью. Это стало бы неплохим толчком – а дальше можно из огня да в полымя.

Кира не расставалась со своим дневником с набросками картин, перекладывала из одной сумки в другую, охраняла – без присмотра в комнате не оставляла. На страницах она описывала особо кинематографические моменты жизни, будь то первая ночь в Жаворонках и ее приватный танец для Макса, его первая пощечина, вторая пощечина, третья, пьяные драки с Макеевым или воспоминания о том, как молодой наивной девчонкой она встретила Сергея. По дороге с Валдая в Москву Кира осознала, что белая записная книга с сакурой на обложке – не только духовник, которому она исповедуется, не только этюдник, где расписывает будущие полотна, но и ее алиби. Нужно только немного усугубить события, раздуть драмы – и оставить написанное после себя. Тогда поверят в тягостное бремя и нелегкую судьбу, простят за смертный грех наложения на себя рук, а жизнь обратят в мемуары. А еще, если повезет, случившееся с ней станет городской легендой и неплохой промо-акцией для улучшения продажи картин.

Драма не заставила себя долго ждать.

В тот вечер, когда Кира вернулась из Любницы, она застала дома неприглядную картину – все вверх дном и дым коромыслом. Макеев который день кряду находился в крайнем подпитии, об этом свидетельствовали практически опустошенный винный шкаф, беспорядок на кухне и записка от Луни: «Вернусь, когда Сергей Геннадиевич протрезвеет. Кидался в меня стаканами». Разило перегаром и острой колбасой – Макеев питался исключительно заказанной пиццей с пеперони. Гостиная обросла пустыми бутылками, грязными носками и тарелками с объедками.

– Это что еще за авгиевы конюшни? – поинтересовалась Кира без задней мысли, заглянув к нему в комнату.

– Явилась, – едва выговорил Сергей и присел на диване, пытаясь отойти от алкогольной дремы. – Ну как? Прочистили тебе твой кишечник от шлаков? Сколько килограммов говна из тебя отсосали? – шутил он.

– Иди-ка на хрен, – плюнула Кира и закрыла за собой дверь.

– Поговори мне тут еще. Борзая ты слишком стала последнее время. И мужик в этом доме я. И я решаю, кто идет на хрен, а кто нет. Потому что хрен тут у меня, ясно тебе? – Несмотря на то что Макеев относился к проделкам Киры с нежной снисходительностью, внутри него все клокотало.

Он частенько сдерживал себя, чтобы не дать ей затрещину, особенно когда Кира специально выводила его из себя. Макеев покорно считал до ста, катал внутри себя светящийся шар с теплой энергией, как учил его мастер цигуна, и молчал. Но он же человек, а не просветленный шаолиньский монах – те хотя бы по стенам ходить умеют, чтобы скинуть избыток негативной энергии. Сначала единственный в те годы московский знаток аюрведы прописал ему успокоительные травки – слишком много в нем было ватты, избытка нервической энергии. «Какой еще к черту ваты? Я тебе плюшевый медведь, что ли?» – усмехался Сергей. Но мешочек с травкой взял, послушно заваривал – как слону дробина. Так что, когда Кира отчалила «на детокс», Макеев с чистой совестью начал лечиться по русскому обычаю, а именно – глушить высокоградусное пойло прямо из горла, ленясь дойти до серванта за бокалом или стопкой. В целом, он всегда чувствовал меру и редко слетал с катушек, но тут сознание отключилось. Он чувствовал себя измотанным соколом после неудачной охоты. Вернувшимся из странствия усталым старцем без аленького цветочка, опустошенным, ненужным. Хоть за профнепригодность списывай.

Кира скинула вещи и направилась напрямую в мастерскую, чтобы выкурить на ночь плюшку гашиша. Она тревожно спала, все время прислушивалась, как дышит Ева, укрыта ли, не мокрый ли подгузник. Всю неделю она мечтала лишь об одном – поймать мягкую негу от плюшки и спокойно уснуть, ни о чем не переживая. Она вынула из шкатулки с благовониями заначку, достала самодельный бульбулятор и приготовила себе заветные пары. Но не успела она до конца вдохнуть, как ворвался разъяренный Макеев. Таким Кира его не видела ни разу за все семь лет брака. Смотрел он по-волчьи, скалился, глаза мутные – что отвернуться хочется. Он застыл на пороге и наблюдал.

Кира привычно сделала вид, что не замечает его присутствия, и принялась мешать лазурь на палитре. Спиной правда чувствовала жжение, как снег, на который вывалили едкий химический концентрат. Удивившись подобной чувствительности, она поежилась, но продолжила рисовать.

В один прыжок Макеев настиг Киру и схватил за волосы. Валандил по полу, выдрал из рук кисти, швырнул холст и жадно, жарко овладел ею прямо на полу, не спрашивая дозволения. Она сопротивлялась, кусалась, его это еще больше заводило. Как будто распутный демон инкуб пробрался в его сухожилия через выпитое, и сам Макеев не ведал, что творит. Кира пыталась даже кричать – но он разорвал ее тонкий кашемировый свитер и затолкал один выдранный с корнем рукав ей в рот как кляп, а вторым связал руки за спиной. Обездвиженная, Кира продолжала лягаться ногами, пока Макеев не схватил ее за шею, так что закружилась голова и в глазах потемнело. Каким-то чудом в этот момент он кончил и ослабил хватку. Отуманенный желанием Макеев сам не заметил, как вывихнул Кире запястье, оставил синяки по всему телу и выдрал увесистый клок волос. Когда все закончилось, он оставил ее одну раздетую на полу, со связанными руками и заткнутым ртом, а сам вернулся в гостиную, где ополовинил еще одну бутылку виски и уснул.

Кира лежала на полу и дрожала. Слезы не текли, жара обиды в груди она не чувствовала. Тихо выжидала, когда Сергей уснет, а позже прокралась на кухню и взяла нож, чтобы разрезать самодельную бечеву. Кира долго держала левое запястье под струей холодной воды – оно распухало на глазах.

Выпив таблетку обезболивающего, она заперлась в спальне на ключ и еще долго не могла сомкнуть глаз. Думала, как они с Макеевым докатились до такой жизни.

Если посмотреть на анамнез, раньше их чувства текли полноводной рекой, сейчас же – истрепанный и отощавший ручей, спотыкающийся о каждый камень. Во рту пересохло, и Кира не знала, как реагировать на произошедшее. Не прокомментировать случившееся она не могла. Но отправиться к Макееву, чтобы разразиться гневной хулой, она опасалась. Теперь ей нужно не только умереть, но и выжить для этого.

Любое действие Макеева после рождения Евы стало щелочным реагентом. Оно моментально красило лакмусовую бумагу, и Кира разгоралась, гневалась, говорила чужим загробным голосом. Будто не родная. Его твердолобый консерватизм всегда встречал с ее стороны волну негодования. Кире стало часто мерещиться, как она пытается всадить булатный клинок Сергею в спину, когда он спит. Что, не будь его, все проблемы закончились бы. Но, как ни странно это прозвучит, частично она его любила и потому даже оправдывала за содеянное. Конечно, с годами это уже была гремучая смесь из благодарности, родства, раздражения, зависимости и чувства защищенности, которые он даровал ей с лихвой, но все равно какая-никакая любовь. Просто он поставил ее перед выбором – любить его или ребенка. Точнее он лишил права выбора. Сказал: любить будешь только меня. Точка. А Кира патологически не умела раболепствовать и подчиняться.

Очнувшись наутро, Макеев ползал на коленях, рыдал крокодильими слезами, увидев истерзанное тело, и сразу повез ее в травмпункт. Даже разрешил обвинить его и после отправиться к участковому. Но к утру Кира его простила. Не за отказ от Евы, за изнасилование. Все, что попросила, – оставить одну, и к вечеру уже он набитой шаландой отчалил в Жаворонки, дав Кире простор и время прийти в себя.

Она не стала сообщать Луне, что военный конфликт исчерпан, и вместо нее пригласила к себе Макса – на несколько дней. Ссадины и повязку на руке объяснила тем, что поскользнулась на улице. Замкнутый в своих проблемах, он поверил.

– Почему ты не носишь кулон? Тебе не понравился?

– Да нет, конечно, понравился. Просто не буду же я его дома надевать…

– Если не понравился – ты скажи, подарю что-то другое. Ты хочешь чего-нибудь? – Марецкий примыкал к тому сорту мужчин, которым непременно требовалось одаривать женщин и видеть частички себя на их теле.