Текст книги "Артефакты"

– Да. Хочу, – Кира развернулась к нему и прижалась, – я очень хочу умереть. И ты мне в этом поможешь.

* * *

Максу пришлось продать дом в Жаворонках и перебраться обратно в городскую квартиру на Зоологической улице, чему Таня была несказанно рада. Соседство с Макеевыми стало ей в тягость, решение объявить бойкот и не звать их на ужины создало бы неловкую ситуацию, и Марецкий бы понял, где собака зарыта, что могло подтолкнуть его к уходу. А ежедневно щерить зубы в лживой улыбке Таня не хотела.

После лощеного дома было непривычно вернуться в их самобытную квартиру. Тане ее презентовали родители еще на стадии котлована – в строящемся доме. Отец, вор в законе родом из Кутаиси, хоть и злился, что свадьбу зажали и не гульнули на широкую ногу, а на пьяную голову обменялись кольцами в Лас-Вегасе, но без подарка молодую семью оставить не мог. На ремонт сказали наскребать самим. Превратить бетонные стены в семейное гнездышко оказалось тогда для них делом затратным. Все деньги утекали в застройку дома, что стояло в приоритете. Поэтому с ремонтом они экспериментировали – покупали на барахолках и в автомастерских какие-то детали – из них Макс смастерил столешницу и журнальные столики. Многие артефакты Таня раздобыла в реквизиторских на «Мосфильме». Стены украсили репродукциями в стиле поп-арт. По возвращению несколько Кириных интерьерных работ прекрасно вписались к ним в спальню. И Таня научилась смотреть на них, не окунаясь в щемящие сердце воспоминания.

Ее вообще накрывало периодами: то она успокаивалась, занималась собой, отправилась на курсы вокала и танцевать зумбу, то сходила с ума – гоняла в Ярославскую область к местной знахарке, как на работу, чтобы та отворотила гулящего мужа от блудной девицы. Сыпала ему заговоренную соль в борщи, добавляла святую воду в чай. Эффекта так и не дождалась. Как пропадал ночами с выключенным телефоном, так и продолжил.

К поздней весне она дошла до ручки – начала следить за Кирой, смотреть, в какие магазины ходит, какими маршрутами гуляет, где заправляется, даже в мусоре пару раз копалась. Она вызнала, что Кира ест обезжиренный творог с замороженной клюквой, встает около полудня, по вторникам и четвергам посещает ранние сеансы в кинотеатре «Иллюзион», где показывают старые черно-белые фильмы. Возле «Иллюзиона» ее часто встречал Макс, сбегавший в обеденный перерыв, и они ехали в отель или к Кире домой – в зависимости от того, работала ли Луня в тот день.

Однажды, когда они остановились возле ювелирного магазина и вышли с покупками, у Тани сорвало резьбу. Со скоростью под двести километров в час она летела в аэропорт и запрыгнула на первый же рейс «Москва-Тбилиси».

В юности тетушка Элене рассказывала Тане, что в Кахетии жила черная колдунья – кундаини. С древних времен кундаини называли женщин, писаных красавиц в молодости и уродливых, сгорбленных и дряхлых в старости, занимающихся ворожбой и темными делами. В Средневековье они прятались в пещерах, сейчас же выбирали далекие от людских глаз деревеньки, где жили в уединении. Русудан обосновалась в Алазанской долине в селе Пшавели, недалеко от границы с Дагестаном.

Домишка ее стоял ссутулившийся: кажется, дунешь – и разлетится на щепки и кирпичную крошку. Собак во дворе держала на цепи – сварливых, злых, что не подойти, не погладить. Миску с костями ставила на лопату и, крепко держа за черенок, просовывала под решетку, за которой обитала свора. Шептались, что псы рассвирепели от того, что им скармливали сырые яйца, на которые сводили порчу. Даже петухи по двору слонялись бешенные и клюнуть могли, и ядовито посмотреть, что провалиться на месте хочется. Денег Русудан не брала. Если почистить от бесов – мешок крупы да несколько кур молоденьких. Если мужа вернуть – там и бочкой с вином обойтись можно было. А если что посерьезнее, с конкурентами разобраться, – в ход шел рогатый скот. Таня раздобыла теленка кавказской бурой породы. Когда покупала, надеялась, что для молока, а не на чашашули пойдет.

Гарнидзе привязала корову к воротам, с опаской открыла калитку и шла до крыльца зажмурившись, боясь, что скалящиеся псы сорвутся с цепи, опрокинут перегородку и перегрызут ей глотку. Голодные коты сидели на крыльце и топорщили уши.

Русудан пила чай с кизиловым вареньем – скукоженная, тощая, как жердь. Осунувшееся лицо, впалые побелевшие глаза с ярко выраженной катарактой, тонкая, как пергамент, кожа просвечивала сосуды, и потому Русудан обзывали в народе «Синелицей ведьмой».

Войдя в дом, Таня почувствовала резкий свечной запах, но не как в церкви, парафиновый, а такой – из детства, когда ее отвозили к деду в Цагери. Она оглянулась, прямо у входа стояли коробки с воском, взятым с медовой пасеки, и мешки с пшеном. В тазу, дно которого было устлано сеном, лежали свежие грязные яйца – только снесли.

Таня привезла с собой несколько фотографий Киры, пучок волос, который выкрала с расчески у нее из дома, и грязную футболку, в которой та зарядку делала – биоматериал, что собирала еще для ярославской знахарки, но той он оказался бесполезен. Гарнидзе неловко присела на шаткий табурет и выложила на стол пакет. Поздоровалась, высказала свое почтение и перешла на грузинский язык даже в мыслях.

– Со свету ее сжить удумала? – посмотрев на фотографию Киры, просипела Русудан. Из серо-черной родинки под губой прорастал клок коротеньких волосков, который она теребила, между тем как, побулькивая, снова принималась за чаепитие.

– Я просто хочу, чтобы от мужа моего отстала. Кровь нам пить перестала, – объяснилась Таня.

Видел бы ее сейчас Макс – не думая, развелся бы.

– Так она его не любит, не нужен он ей, – поставила диагноз Русудан и взяла в руки колоду засаленных игральных карт, – имя ее скажи!

– Кира, – со злобой выдавила из себя Таня.

От одного сочетания букв у нее бурлило в животе и подступало к горлу.

Ни тебе редких колод Таро, ни стеклянного шара. На клеенчатой скатерти переплетенные между собой три церковные свечи, измусоленные карты да менажница с печеньем и цукатами.

– Другого она любит. Сильно. Страдает прямо, воет. Беспокойное у нее сердце, – рассматривала первый ряд карт Русудан.

– Мужа? – не смогла скрыть удивления Гарнидзе.

– Нет, не мужа. Еще кого-то. Три у нее мужчины в жизни. Но твой так – для затеи какой-то ей нужен. Казенные дела у нее с ним, – она продолжала выкладывать карту за картой, – о девочке какой-то печется.

– Это мне не интересно, о ком она там печется, – Таню абсолютно не удовлетворила полученная информация. После такого даже неловко просить обряд провести. Садисткой она какой-то выйдет в глазах Русудан. С помутневшей психикой.

Таня помрачнела. Трястись четыре часа в старом внедорожнике, искать по всему Телавскому муниципалитету корову, чтобы ей, как прыщавой школьнице, разложили на червонного короля. Гарнидзе заерзала на стуле и уже собиралась покинуть дом, как кундиани ее осадила.

– Сядь, не договорила я, – скомандовала Русудан, – беда от нее будет. В доме твоем. В гроб она утащит мужика твоего. Зря ты его мужем называешь – не венчанные вы. Перед Богом не родня.

Крапленый туз пик лег на столешницу с крошками и пристально смотрел на Таню.

– Так он же ей на фиг не сдался? – не могла она сложить в единую картину услышанное.

– Сдался не сдался, а в могилу загонит, – спокойно подводила логическую черту Русудан.

Общающаяся с загробным миром чаще, чем с живыми людьми, она относилась к смерти как к чему-то обыденному, простому переходу с одной главы на другую, а не к концу истории. И никакой драмы в подобных предсказаниях не видела, так – повод отутюжить черное атласное платье.

– А можно что-то сделать? Ну, чтобы она исчезла? – решила пиками и саблями бороться за счастье Гарнидзе.

– Насовсем? – игриво спросила Русудан. Ей нравилось наблюдать, как совесть преклоняется перед эгоизмом, как растворяется подобно сахару в горячем кофе. Таинственный миг грехопадения, пересечение двух сплошных.

– Насовсем, – чуть посомневавшись, ответила Таня, – корова у входа, привязанная, траву щиплет.

– Вообще так бы не взялась я тебе помогать, неблагодарное это дело. Но я последнее время русских недолюбливаю, так что возьмусь. Испарится она. К первому снегу не будет ее в вашей жизни.

Обычно стоило самолету взлететь, Таня сразу же отрубалась. На этот раз ей не спалось. Она представляла, как Русудан топит воск, делает вольт, куда вминает клок волос, припечатывает сверху фотографию, а потом бродит по погосту в поисках хозяйки кладбища, вешает шаль ей на надгробие. Прочесывает территорию по рядам, ищет могилу с именем Кира, устает и решает закопать в безымянную. Так тоже делают. Ей Элене рассказывала.

Горечь от содеянного еще не успела разъесть душу.

– Температура в Москве шесть градусов тепла. Благодарим за полет! – вернул Гарнидзе в действительность голос старшего проводника.

Таня включила телефон, Макс во множестве сообщений возмущенно интересовался, куда она пропала, не предупредив. Ничего – пусть поволнуется. Ему полезно.

На берегу Стикса

В середине апреля зарядили стеклянные дожди. Холодные, колкие, будто октябрьские, от которых то и дело хочется прятаться под козырьками автобусных остановок. Макеев так и не осмелился вернуться на Староконюшенный, отправлял с водителем деньги и позванивал Луне узнать, что творится дома.

К биеннале Кира готовилась с сатурнианским упорством. Задумала написать целый цикл о потоковом танце, когда сама Терпсихора, мать сирен, кружит людей в самобытных па, вгоняя в некое подобие транса. Показать всю дикую природу человека через тело. Ей захотелось спутать полотна Дега с эротической зацикленностью Тулуз-Лотрека и обличить животную составляющую танца с натурализмом Эгона Шиле.

В цикле работ значились и легендарное выступление Айседоры Дункан в 1902 году в Будапеште, и костюмированные танцы буддийской мистерии Цам, и пляска солнца индейцев Великих Равнин, и тибетский танец хранителей кладбищ читипати, и африканский танец-игра лимбо, а завершал эту композицию стриптиз Диты фон Тиз для Мэрлина Мэнсона. На уровне задумок все складывалось идеально, но вот этюды казались плоскими и безжизненными. Кира не видела деталей, не могла нащупать изюминку, оживляющую холст. Необходимо ускориться, ведь еще довести до ума все надо, а техническое открытие назначено на тридцатое апреля, чтобы после майских праздников раскрыть двери для любопытствующих посетителей.

Вспомнив, какой глубокий виток творчества породили короваи, Кира решила повторить наркотический трип: заранее раздербанила шариковые ручки, распечатала рулон фольги и положила дневник на самое видное место.

Стрелка минутных часов маршировала, приближаясь к трем часам ночи. Набросив старую горнолыжную куртку Макеева, она отправилась привычным маршрутом до Старого Арбата, где завернула к подвалу театра. Лавка, естественно, оказалось закрыта, но Кира не растерялась и постучала. Драгослав, как узнала Кира, жил в Лобне и частенько оставался ночевать между сменами в эзотерической лавке на пружинистом диване в подсобке. Она искренне надеялась попасть на его дежурство, что он поленился толкаться в электричке и решил устроиться с томиком Кастанеды до утра.

Кире везло.

– Неужто за железом? – оценил Драгослав ее растрепанный вид и сразу стал прикидывать, что у него имеется в загашнике. – Или так, по мелочи – гашиша, чтобы хорошо спалось? – на всякий случай предложил он ей более мягкие варианты контакта с ноосферой Вернадского.

– Железо отгружай. Партию, – командирским тоном пропалила Кира, – и пыли отсыпь, чтобы потом жизнелюбие вернуть. Мне через две недели на людях много показываться.

Кира заметила, что Драгослав снова сменил цвет волос, как хамелеон, и выкрасил дреды в ядовито-фиолетовый.

– Ты на шизофрению не проверялась? – внезапно спросил доморощенный драгдилер, набивая свертками темнолицую фигурку Ганеша.

– В плане? – оскалилась Кира.

– Ну, как весна – так ты за железом приходишь, – он протянул ей полиэтиленовый пакет с «покупками», – а потом снова по лайту, гашик там, афганка. Вот я и подумал: может у тебя… это, – почесал он затылок, – весеннее обострение? Если что, у меня врач хороший есть.

– Сейчас как дам тебе в лобешник. Весеннее обострение, скажешь тоже, – в шутку замахнулась на него Кира. – Мне для дела, если что.

Выйдя на тихую безлюдную улицу, Кира призадумалась, а может, и правда? Как весна, так ее кроет? В «Клинике Маршака» упоминали, что весенние и осенние пациенты самые тяжелые. Наверное, неспроста. Отмахнувшись от мыслей, как от назойливой мухи, Кира побрела прочь, уже потирая ладошки, как с рассветом будет воплощать в реальность набросанное под крэком.

Утром Кира первым делом вызвонила натурщика из балетной труппы одного полуподвального театра, сделала пару дорожек первого, чтобы собраться с мыслями и надела черный шелковый домашний костюм, похожий на дизайнерскую пижаму. Егор приехал из Белгорода, там всю жизнь занимался художественной гимнастикой и русскими народными танцами. Преподаватели хвалили за подъем ступней – говорили, балетный. Но поздно уже для балета, надо было с малых лет у станка стоять. Он много смотрел документальных фильмов о жанре contemporary, грезил познакомиться с немецкой богиней танца Пиной Бауш, пока она еще была жива. Радовался, когда позвали в экспериментальный театр – танцевать босиком в одном трико. Тренировался ночами, разрабатывал ступни, повесил в съемной комнатушке фотографию Михаила Барышникова.

Кира заставила Егора раздеться и позировать голым на протяжении почти пяти часов, не позволяла ему двигаться и даже дышать полной грудью, чтобы не поранить позу. Если он мучился жаждой – Кира подносила стакан сока с трубочкой, чтобы ни мышца не дрогнула. После – угостила вином и кокаином.

Кокаин Егор пробовал впервые – Кира чувствовала себя шаманом-проводником, угощающим туриста в Перу айяуаской. Егор захмелел и растекся по полу мастерской в позе морской звезды.

На сцену небосклона резво из-за облаков выпорхнуло первое весеннее солнце.

– Не дует? – Кира подошла прикрыть окно и издалека взглянула на Егора. Такие красивые руки она видела лишь у скульптур атлантов, придерживающих крыши изысканных домов. Его кожа – нежнейший бархат. Кире захотелось дотронуться, и она решила не сдерживать себя.

Так плавно они перетекли в спальню.

Литые упругие ягодицы, поджарый торс, пухлые губы как спелые садовые вишни, густые льняные волосы до плеч и пустые глаза – наличествовало в нем что-то античное, что хотелось жадно поглотить как первое налитое спелое яблоко, упавшее с ветки прямо в руку. От Егора пахло незрелостью, чем-то мускусно-молочным. В его кудрях играл ветер. Кира вмиг поняла мужчин, изменяющих скупым на эмоции женам с юными нимфетками. Это как коснуться нежной воздушной пастилы и раскрошить пальцами в липкую жижу – порочное, высокомерное действо. Как смять чистый лист бумаги, разлить кофе на белые простыни, окропить собой невинное тело.

Кира над ним властвовала, учила каким-то трюкам, проводила экскурсию по эрогенным зонам и секретным точкам. Он податливо делал то, что она требовала. Послушно играл в игру.

– Ты в конец охренела? – раздался похабный возглас в дверях. Макеев остолбенел и чуть не выронил портфель из рук.

Он заехал на Староконюшенный переодеться, поскольку запачкал томатной подливой рубашку во время обеда, а тут на тебе – практически римская оргия.

Егор испуганно зарылся в одеяло и опустил глаза.

– Не переживай, я все улажу, – шепнула растерянному натурщику Кира и, не прикрывая наготы, направилась к Макееву.

Они удалились в гардеробную, где кричали друг на друга шепотом.

– Сереж, ну давай из мухи слона делать не будем. Ты же знал про Макса и стерпел, – успокаивала его Кира. – Ну а сейчас? Что такого случилось-то?

– Тогда стерпел. Но там была месть. По понятным причинам. Роддом, сепсис, потом «Клиника Маршака». Но сейчас, Кира, зачем все это? – практически простонал Сергей.

– Я рисовала с него танцовщика. Он мне приглянулся. Дальше все само как-то. Это же разовая акция. Еще скажи, что с тобой такого не было? – пустила Кира в ход свой привычный цинизм.

– Чтобы я кого-то домой привел? Никогда, – стоял на своем Макеев, – ты сделала проходной двор из нашей постели. Да после тебя дом «Мирамистином» обрабатывать надо и кварцевать неделю, – он принялся расстегивать рубашку, чтобы переодеться, – шлюха подзаборная.

– А раньше называл меня творческой женщиной, – Кира подобрала ему рубашку того тона белого, который больше всего подходил к пиджаку, и протянула на вешалке.

– Кир, я иногда думаю, что гуманнее всего для природы и человечества тебя просто убить, – Макеев облачился в рубашку и довольно посмотрелся в зеркало.

– Ты не сможешь – ты трупов боишься. А от вида крови в обморок падаешь, – Кира улыбнулась и подмигнула.

– Найму. И в закрытый гроб запихну, – грозился Макеев.

– Тебе от этого легче станет? – Кира прониклась отчаянием Сергея. Ей на минуту стало его так искренне жаль, что хотелось взять за руку. Ее прикосновение жгло. Он практически отпрыгнул, когда почувствовал на себе ее пальцы.

– Знаешь, да. Отпустит, по-нормальному хоть вздохну полной грудью, – Макеев вставлял запонку в прорезь манжеты. – Я же тебе все давал, что мог – жила как у Христа за пазухой. Измены прощал, терпел все твои выходки. Думал, что ты это разглядишь, оценишь как-то. А тебе каких-то щуплых малолеток подавай.

– Может, разведемся? – логично подытожила Кира.

Макеев как воды в рот набрал. Не знал, что сказать – слова предательски не складывались в предложения.

Егор спешно оделся, схватил положенные ему за работу деньги с тумбы и хлопнул входной дверью.

– А твой-то удрал! – расплылся Макеев в ехидной ухмылке.

– И фиг с ним. Все, что надо, я от него получила, – Кира опустилась на корточки и рассмеялась, – Насчет развода ты как?

– Да ты уже собиралась, судом мне грозила, но так и не дошла, – припомнил ей прошлую беседу о расторжении брака Сергей.

– Так давай, может, в этот раз дойдем? После открытия выставки, ближе к лету? – Кира сама не поняла, почему отсрочила подачу заявления. Вроде так ждала, мечтала, а тут почему-то пошла на попятную.

– Договор. Карты я твои сегодня блокирую, подачек от меня не жди. В квартире можешь остаться до ноября – а дальше, чтобы духу твоего тут не было. Если будешь претендовать на раздел имущества – подкину героин и закрою на двенадцать лет, поняла? – его голос стал чужим и металлическим.

– Как скажешь. Я и без тебя справлюсь, – Кира поднялась, игриво наклонилась перед Сергеем, чтобы продемонстрировать свои формы, взяла с полки футболку и вернулась в комнату.

– Это мы посмотрим, как ты сама справишься, – Макеев повязал галстук на свежую рубашку и еще раз посмотрелся в зеркало.

Такого, как он, на рынке женихов с руками оторвут.

Несмотря на то, что беседа и увиденное выпотрошили его до гулкой тишины и приступа гастрита, он старался не унывать. В глубине души надеялся, что, пожив на свои кровные несколько месяцев, Кира пересмотрит свое отношение к их браку. И вернется. Обязательно вернется, куда же она от него денется?

* * *

Техническое открытие прошло чудесно: организаторы поражались умению Киры вальсировать полутонами, использовать самые разные техники и смешивать жанры. Филигранно выверенная последовательность картин поразила даже французских кураторов биеннале.

После разбора полетов и внесения последних корректив, художники и скульпторы собирались узким кругом отметить окончание подготовительных работ. Кира пригласила Макса присоединиться, пусть знает, какие картины и где выставлялись – ему же после Кириной смерти сбывать нарисованное и торговаться с коллекционерами. Да и знакомства в нужных кругах будут не лишними.

Последние две ночи Кира практически не спала, заканчивала собственноручно оформлять в багеты холсты ближе к полосатому ванильно-серому рассвету, а к полудню уже отгружала готовые экспонаты в выставочный зал, где руководила процессом водружения полотен на стены.

Чувствуя себя обесточенной и обезличенной, Кира отлучилась в уборную пропустить дорожку кокаина, чтобы хоть немного взбодриться. Дождавшись, когда все выйдут, она выпотрошила пакет с заветным порошком на столешницу возле раковины и визиткой французского куратора выставки проложила тропинки к счастью.

– Вот оно как, значит, – послышался знакомый голос за ее спиной. Кира уже отчаялась его когда-то разобрать в многоголосии звуков, – а я за тобой вернулся.

Миша стоял в проходе и сверлил ее взглядом, как дрелью. Загоревший, широкоплечий, с родными чайными глазами. И пах, как она запомнила, когда засыпала, утыкаясь ему в шею.

– Ты совсем отморозок? – набросилась Кира на него с кулаками и даже зарядила ему дюжину пощечин, хлестала как остервенелая. – Ты раньше мне позвонить не мог, хоть письмо отправить? Я же была уверена, что ты про меня забыл, – вопила она.

Он прилетел получить заветный брелок, что год как чист, и забрать Киру в Израиль. Остановился временно у брата – и как-то вечером они разоткровенничались за чашками крепкого пуэра, и выяснилось, что Кира закрутила с Максом роман, едва вернувшись из клиники. Внебрачная связь вроде семейной жизни с Таней не вредила, но нервы щекотала Максу конкретно.

Брат – единственный, кому Макс доверял дела сердечные, с остальными он всегда держал дистанцию и личное не затрагивал. Умело скрыв расстройство, выслушивая интимные подробности их утех, Миша между делом вставил, что хотел бы повидать Киру, вроде как сдружились они на реабилитации. Макс с большой радостью взял его на ужин в честь технического открытия выставки. Ему не терпелось похвастаться, какую породистую женщину он отхватил себе в любовницы. Миша-то наверняка ее запомнил бледной и уставшей, да еще и в трениках, а тут – царица Тамара, Афина, Венера Милосская во плоти.

Мише всего-то было надо – взглянуть Кире в глаза. Сказать, что приехал забрать. Доказать, что слово держит. И уйти. Лучше – навсегда. А они пусть тут сами в своих хитросплетениях разбираются.

– Если я сказал, что заберу тебя через год – значит, заберу, поэтому и приехал, – он не успевал перехватывать Кирины руки, чтобы угомонить. – Ну зачем, зачем ты снова взялась за старое? – Мише удалось наконец крепко вжать ее в себя, и Кира успокоилась. Вопреки данному себе зароку, он не сдержался и поцеловал ее в темечко, уткнувшись носом в копну каштановых волос.

– А я почти развелась, – доложила ему Кира.

– И не почти сорвалась, – удрученно констатировал факт присутствия наркотиков в ее жизни Миша.

– Это моментная слабость, – Кира рывком смахнула кокаин со столешницы, – все не совсем так, как ты думаешь, – пыталась она оправдываться.

– Ты меня обманула, – Миша уставился ей прямо в глаза, чтобы больнее – чтобы рвало на части, как его вчера вечером.

– Я же не знала, что ты всерьез. Думала, просто решил сделать наше прощание романтичным, – сыпала причинами своих бесчинств Кира.

– Значит, такого ты обо мне мнения? – ухмыльнулся Миша и сделал шаг в сторону двери.

– Подожди, – Кира схватила его за плечо, – выслушай! У меня выдался очень тяжелый год. Но я ее вернула. Дочь вернула. Мне просто нужно было за несколько месяцев двенадцать картин нарисовать, вот я грамм и купила, – привирая, нелепо тараторила Кира.

– Сколько у тебя брелоков? – Миша достал из кармана связку ключей и продемонстрировал свои.

– Два. Но я честно ходила на группы, – Кира вцепилась в него и не отпускала. – Послушай, за все это время не было ни дня, чтобы я о тебе не думала. Да, я много где обосралась. Но зато у меня почти все готово – через несколько месяцев мы сможем сбежать, у нас будут деньги. Мы начнем новую жизнь где-нибудь под Питером. Построим «комаровскую дачу» в Репино, будем встречать закаты на Финском заливе. Дай мне еще один шанс, – взмолилась Кира.

– Ты спала с моим братом. С моим младшим братом, понимаешь? – брызгая слюной, практически кричал Миша.

– И каждый раз, когда спала с ним, представляла, что это ты. Да, ты прав, у меня зависимость. Я пересела с крэка на твоего брата, чтобы заглушить боль. И да, останься ты тогда со мной – я бы сделала из тебя анестезию. Но сейчас я доподлинно знаю, что нужен мне именно ты. Никаких больше подмен, никаких суррогатов. Я обещаю тебе, пройдет выставка, я добровольно сдамся в клинику и пролечусь. Я пройду все двенадцать шагов. Хочешь – все двадцать четыре. Только дай мне еще одну возможность доказать, что я люблю тебя, – Кира опустилась на колени и обняла его за ноги, не давая прохода.

– Что ты творишь, встань! – попытался поднять ее с пола Миша.

По Кириным по щекам густо струились слезы, сплетаясь в размазанные косы.

– Кир, я правда не знаю, что нам делать. Не понимаю, как тебя простить, – едва сдерживался Миша, – но, сука, – он ударил кулаком по зеркалу, и оно растрескалось, – я тоже думал о тебе все это время. И я тебя люблю. Хоть и понимаю, что ты сломаешь мне жизнь, – Миша осознавал токсичность Киры как человека, но, как и Макеев, ничего не мог с собой поделать.

– Просто дай мне еще один шанс, – лепетала Кира, захлебываясь слезами.

Миша думал. Он заслонил ладонями глаза и впервые в жизни читал молитву «Ана бекоах», чтобы успокоить бушующий разум и принять здравое решение.

– Я приеду на новый год, если у тебя не будет к тому моменту шести брелоков, больше ты меня никогда не увидишь, – Миша звучал грозно, но даже сквозь жесткие требования сочилась нежность, которую он не мог контролировать.

– Эти два считаются? – Кира достала из сумки ключи и начала торговаться.

– Считаются, – дал ей поблажку Миша.

– Хоть четыре получи после того, как пролежишь в клинике. И на этот раз слушай, что тебе там говорят. И готовься – в нашей жизни не будет ни наркотиков, ни алкоголя. Даже по праздникам. Бывших наркоманов не бывает, только люди в стадии ремиссии. И тебе пора сей факт признать. Хотя бы ради дочери.

Макс чувствовал себя неуютно в обществе метросексуалов и откровенных голубых, хоть гомофобом себя не считал, поэтому отправился на поиски Миши, чтобы образовать коалицию натуралов и стойко держать оборону. Туалет был общим для обоих полов. Марецкий успел лишь взяться за ручку двери, как услышал разговор, начиная с фразы «И каждый раз, когда спала с ним, представляла, что это ты», а дальше – обоюдные признания в любви и односторонние раскаяния Киры.

В его картине мира Кира предала всех: она предала дочь, когда оставила в родильном доме, предала Макеева, когда связалась с Максом, предала Таню как подругу, помогающую ей вскарабкаться на олимп славы, предала даже Мишу, когда пустилась в свистопляску с его младшим братом, а теперь Кира предала еще и его, готового пойти на преступление. Просто использовала, чтобы выкачать денег, раскрутить себя как медиаперсону и сбыть картины его руками. У Киры не было ничего святого: институт брака, сакральная дружба, даже хрупкая эмоциональная связь любовников значили для нее не больше, чем винтажная брошь, купленная на барахолке. Можно поносить какое-то время, а потом выбросить.

– Сука, – ядовито прошипел Макс.

Пульсировало в висках, подрагивали желваки, в руках – тремор.

Как младший, он привык всегда одерживать победу. Так повелось с самого детства. У него раньше всех сверстников появился двухколесный велосипед и двести восемьдесят шестой Pentium, на котором он запускал файл “exe” с игрой «Принц». Родители ему первому накладывали самый сытный кусок пирога и даже снимали с соседних кусков ягоды. Его больше любили учителя и делали поблажки в то время, когда с Миши спрашивали по всей строгости. Он не остерегался школьных разборок – старший брат выгородит, да еще и по шее всем надает. Более мягкие черты лица сделали свое дело: все девушки, которых брат приводил домой, моментально начинали с Максом заигрывать. И он к этому привык.

Представить, что Миша когда-то его обскачет, Макс даже в самом страшном кошмаре не мог.

Марецкий-младший еле сдержался, чтобы не послать Киру к чертовой матери и не обложить трехэтажным матом, а Мише засадить кулаком в череп, но вовремя совладал с собой. Он вспомнил, что сидит в долгах, как в шелках, и единственный на данный период способ с ними расквитаться – это завершить аферу с картинами Киры. У них уже был заготовлен план. Она написала на него завещание. Нужно всего лишь выждать две выставки, а дальше она искусно для виду пересечет мутные воды Стикса, и они раздербанят полученные от продажи деньги пополам.

На каком плоту Кира пересечет реку забвения, Макс не знал. Она держала в секрете все детали. Все, что ему стало известно, – за сутки его предупредят, а далее он должен будет через полгода передать ей наличку и заграничные паспорта. Но этого теперь он делать не собирался. Как только Кира исчезнет, он опрокинет ее на деньги, экспроприирует полученное, оставит себе как моральную компенсацию за предательство. А документы, заготовленные для Киры и Евы, которые он спрятал за подложкой багета ее картины в квартире, не отдаст. Пусть лежат там до скончания веков. Такова на вкус его вендетта.

Он стал грубым в сексе, но и Кира стала безразличной и как будто не замечала, что все стало иначе. Просто начни она увиливать от соитий, Макс заподозрил бы неладное. Зеркальное мнение имелось и у Марецкого. Отныне им обоим просто надо было казаться любовниками, но быть ими на самом деле необязательно. И пусть представляет себе Мишу, если хочет. И пусть дубасит ее по щекам, если нравится.

* * *

Макеев так и не явился в ЗАГС спустя месяц, как они подали заявление. Кира терпела, как могла, вызванивала, угрожала, приезжала в Жаворонки и стояла под окнами, долбилась в ворота и умоляла его выйти – ей нужно было как можно скорее лечь в «Клинику Маршака» и потом попасть в Группу анонимных наркоманов, чтобы получить заветные брелоки. Макеев выкрикнул с балкона, что не сдастся без боя и им надо хотя бы до осени подумать.

А спустя несколько дней заявился на Староконюшенный с чемоданом и предложением попробовать начать все сначала. Кира плеснула ему в лицо горячий кофе, покидала вещи в дорожную сумку и хлопнула дверью.

Неужели этот кошмар никогда не закончится и ей не выпутаться из липкой паутины брака?

Макеев заподозрил, что Кира решила с концами оставить его ради Макса, и напросился к Марецким на ужин – разведать обстановку. Те вели себя сдержанно, привычного дружелюбия не проявляли, но и трещины в их браке Сергей не заметил и потому занервничал еще больше. Неужто есть кто-то третий, о ком он не знает? Ну явно не тот тощий балерун, у которого молоко на губах не обсохло. Вернувшись домой, Сергей перерыл все Кирины вещи, но кроме билетов на поезд на Валдай к научному руководителю и уже привычных заначек с наркотиками, ничего не нашел. Одно его смутило – билетов на поезд он нашел чуть больше, чем было поездок, о которых Кира сообщала. Хотя, может, это он просто запамятовал.