Текст книги "Артефакты"

В даркнет мы не просто вошли, а впрыгнули – сила нашего любопытства измерялась в килоньютонах. Мы жали на клавиши, будто пытались вдавить клавиатуру в стол.

– Вот, нашла – Кира Кобзева, – подвела я итоги наших поисков. – Дата рождения и место прописки совпадают.

– Да, согласна, фамилия – не комильфо. Я б тоже сменила, – Карина покосилась на гардеробную, взяла стремянку и сняла чемоданы с верхних полок. – Ну что, быстро пакуемся и в клинику?

– В плане? – испуганно направила я фокус внимания в ее сторону.

– В старый добрый рехаб, узнавать, не лежала ли там раньше наша любимая художница! – Карина снимала вещи с перекладины и прямо на вешалках торопливо укладывала в багаж.

Я даже не успела как-то мысленно проститься с домом. А вдруг это навсегда?

Неанонимные наркоманы

Карина сделала пару звонков и умудрилась договориться с главным врачом об интервью, а также предупредить знакомого медбрата, с которым они перебрасывались музыкой и поздравлениями с праздниками, о нашем внеплановом визите. За полчаса мы умудрились организовать целую спецоперацию по захвату данных, поскольку без официального предлога ни одна из нас не могла пересечь пунктирную линию на входе.

Когда мы поставили Гогу в известность, что едем в «Клинику Маршака», он грешным делом подумал, что мы решили сдаться с поличным, и умолял повременить, поскольку один он нас всех, рассортированных по больничным койкам, не вывезет. А услышав, что мы снова затеяли какое-то расследование, обещал оторвать головы обеим. Правда, при личной встрече, поскольку отправлять одних нас на сабантуй он не решился. Мы договорились встретиться там через два часа.

Взывая к неравнодушию мольбами, мне удалось раздобыть официальное письмо от одного подмосковного телеканала с просьбой оказать содействие по съемке сюжета о реабилитации наркозависимых. Мы распечатали скан на цветном принтере и были крайне горды собой. Карина в поте лица трудилась на ниве моих шкафов, в то время как я обзванивала знакомых телевизионных операторов для правдоподобности. Через час в прихожей выстроилась стройная колонна дорожных сумок, и мы с Кариной, кряхтя от тяжести моих пожитков, погрузили их в машину. Последней ходкой мы решили взять верхнюю одежду и посидеть на дорожку. Так делали мои родители перед важными или дальним поездками. С серьезными лицами молча сидели в гробовой тишине. С минуту.

– У тебя есть нал какой-нибудь? – не выдержала и тридцати секунд молчания Карина.

– Откуда? – развела я руками. – Все, что было в заначке, потратила на замену диагноза Линды.

– Может, у Насти есть? – затягивая покрепче шнурки, полюбопытствовала Карина.

– Так лень разуваться и будить, – мы встретились взглядами, которые устремились на Настину сумку.

– Слушай, посмотри у нее в кошельке, потом снимем – положим. Так лень сейчас кругаля наматывать, чтобы с карты снять! – предложила Карина.

– Я не люблю рыться в чужих сумках, – как могла открещивалась я, взяв в руки сумку и скорчив недовольную рожу.

– Дай сюда! – Карина вырвала ее из моих рук и остолбенела. Все, что она могла сделать, – просто продемонстрировать мне содержимое. – Это еще что за?.. – она вынула несколько увесистых пачек хрустящих долларов и бросила на козетку.

– Давай положим обратно и сделаем вид, что мы этого не видели, – начала я запихивать перетянутые канцелярской резинкой доллары обратно.

– Так, может, это она Линде положила деньги? – множила Карина вопросы. – Кстати, откуда у Насти бабло? Вроде их риелторские дела не то чтобы шибко круто шли.

– Не знаю. Я уже ничего не знаю. Честно! И давай с Настей разберемся чуть позже. По-моему, у нас есть более насущные задачи.

Карина еще долго бурчала себе под нос ругательства в наш адрес, возводя гневную хулу на весь род человеческий.

* * *

Спустя годы «Клиника Маршака» казалась советским пансионатом после неумелой реконструкции. Рехабы множились в области как грибы после дождя и предлагали своим постояльцам избавиться не только от наркотической и алкогольной зависимости, но и от игромании, агорафобии и простого бытового стресса. Отправиться на своего рода ретрит стало модой и местами нормой. Отключить телефон, детокситься, пить спирулину и выговариваться психологу, нагло и беспардонно присев ему на уши. С момента моего последнего приезда в клинику она изменилась: кирпичное здание обложили маркой светло-зеленой плиткой, территорию расширили и сделали пару беседок для занятия йогой. Мы остановились за оградой, достали распечатанное письмо и паспорта. Внутрь нас пустили с оговоркой, что мы не будем приближаться к пациентам. Если только заприметят, что мы навели фокус на кого-то, кроме главного врача, выставят восвояси.

Так, пока мы с Гогой делали никому не нужное интервью с врачами, даже не включив камеру, Карина уже набросилась с объятиями на знакомого медбрата – он сразу вспомнил, как тайком носил ей Red bull и загружал на плеер редкие инди-композиции, поймав ностальгический сплин.

– Ванька! Сто лет – сто зим. Как твое ничего? – улыбалась во все тридцать два зуба Карина.

– Да ничего, все так же. Куча психов и творческих людей – одно наслаждение, – Ваня учился на заочном на психолога после армии и хотел войти в команду клиники.

– Слушай, – Карина взяла его под руку и тихонько отвела в сторону, – ты можешь посмотреть по базам одно имя? Кира Кобзева. Мне просто надо знать, лежала она тут или нет.

– Это точно не для ваших журналистских штучек? Ты смотри, у нас с этим строго.

– Нет, я тебя уверяю, только для личных нужд.

– Ладно, пошли посмотрим.

Я успела вкратце посвятить Гогу в наши очередные перипетии и, едва закончив рассказ, завидела Карину в конце коридора. Она вернулась к нам удрученная и взъерошенная:

– Кира Кобзева действительно тут лежала, за год до нашей общей ходки. Но посмотреть по общим базам, кто еще лежал с ней, невозможно. Можно только перебирать по архивам все имена и фамилии, пока не наткнемся на нужное. На Максима Марецкого ничего нет. Но я Ваньке обрисовала ситуацию, будет рыскать дальше.

– У меня все равно арифметически не складывается. Между ее первым пребыванием здесь и последним прошло чуть больше года, то есть брелока «5 лет чистоты и душевного покоя» у нее никак не могло быть. Но мы точно знаем, что человек на видео и на фото лежал здесь больше пяти лет назад, – я уткнулась головой в Гогино плечо и насупилась. – Короче, у нас ничего нет, кроме подтвержденного факта, что у Киры был рецидив.

– Как сказать, ничего нет, – Карина показала мне имя и фамилию, записанные на ладони, – я нашла ее мать. Можем съездить к ней, поговорить. Не факт, что станет разговаривать, но мы ничего не теряем.

– Кстати, номер машины незнакомца мы тоже не пробьем: там израильские номера, – включился в обсуждение Гога, до этого изучавший видео с камеры внешнего наблюдения соседского банка.

– А не слишком геморройно ехать на машине из Израиля в Москву с кучей паромных переправ? – взвыла я от полного отсутствия логики в происходящем. – Особенно когда есть такси и прокат авто.

– Это имеет смысл, только если как гражданин России ты умер, а как гражданин Израиля жив-здоров и не хочешь светить документами, – вывел нас на тропу истины Гога.

* * *

Кира была женщиной горькой и терпкой. Как красное сухое конца прошлого века. Курила крепкие сигареты, носила платья в пол бургундского цвета и этнические бронзовые браслеты. Заказала домой скульптуру льва. Лев не прошел в двери, пришлось расширить проем, рубить стены, выслушивать оры матерившихся интеллигентов, что жили в соседних квартирах. Читала «Молот ведьм», закусывая клюквой в сахаре.

Все, что я помню из дневника Киры Макеевой, – она любила переиначивать цитаты Раневской, когда пыталась охарактеризовать себя в нескольких словах. Даже в эпиграф вынесла диалог: «Торгую душой и пуговицами» – струящимся шепотом кидала Макеева публике фразу, как кость голодным псам. А люди, смутившись от такой прямоты, настолько терялись, что переспрашивали: «Какими, к черту, пуговицами?». Некоторые слова повисают мертвым грузом на сердце. Или это просто у меня перевес багажа и драмы? На этом воспоминании пуговица от плаща все же оторвалась.

Перед въездом в город Карина перепрыгнула к Гоге в машину – они устремились в центр, а я съехала на кольцевую. Туман пушистой шалью ложился на плечи города, размазывая верхние этажи многоэтажек на акварельном пейзаже Москвы.

Я остановилась за несколько километров от аэропорта, обновляя онлайн-табло прилетов, закусывала картошкой фри молочный коктейль из McDonald’s и надеялась, что Романович, как и граппа, из меня уже выветрился. Мне хотелось верить, что первый раз в жизни я поступаю так, что бабушка мной гордилась бы. Она никогда не любила Алека, чувствуя в нем червоточину, неприкрытую рану, гнильцу. Нащупать подобную червоточину во Владе мне удалось не сразу. Первое время я находилась в пугающем замешательстве, что встретила человека без недостатков, а это, знаете ли, всегда настораживает. И лишь выведя его на чистую воду, заставив раскрыть карты и вынуть джокера из рукава, я угомонилась.

Одним вечером гроза убила свет в загородном доме его родителей, где мы коротали затянувшиеся майские праздники, и я зажгла свечи. Мы ели семгу, приготовленную на мангале, и смеялись, по очереди зачитывая друг другу вслух переговоры диспетчеров воздушной гавани, когда ими был замечен неопознанный летающий объект, представлявший собой мужчину, привязавшего к садовому креслу обойму гелиевых шариков. Ничто не предвещало откровенного разговора, кроме как услышанное слово: стюард.

Первое большое чувство Влада случилось уже после школы. Он подрабатывал в школе подготовки бортпроводников – преподавал английский. Алена же приехала из Клинцов Брянской области в поисках лучшей доли. У Алены были пшеничные волосы чуть ниже плеч, теплые, как свет керосиновой лампы, а кожа пахла крахмалом и лавандовым мылом. Она цедила отутюженные фразы одну за одной, в ее путеводителях по заморским странам красовались разноцветные ляссе, а диски с фильмами были расставлены в алфавитном порядке. Она театрально мило смотрела вдаль своими яхонтовыми глазами, выискивала трещины в оконной раме, теребила в руках оригами в форме буревестника, что сложила наспех. Она прислушивалась к каждому сказанному ей слову, чтила старших, не тревожила попусту. Вела себя настолько скромно, что сразу же снискала расположение требовательных родителей Влада. Они сами предложили ей переехать из общежития в их трешку в Лаврушинском переулке.

Алена достаточно быстро просочилась в их семью и разрослась метастазами. Влад сам не заметил, как перестал общаться с друзьями, как вместо привычно разнузданного образа жизни засел дома, как вдруг весь мир сузился до одного человека.

Спустя полгода полетов Алена начала пропадать: то рейс задержали из-за непогоды и их отправили ночевать в гостиницу, то мама срочно просит приехать – замучил артрит. Влад рвал и метал, он категорически разучился справляться с одиночеством и чувствовал себя брошенным. Минуя пару скандалов, Алена ушла к пятидесятичетырехлетнему пилоту и переехала в Питер. Причин Влад не понимал. Ладно бы богатый был, осыпал ее дарами, цветочек аленький к ногам положил или спортсмен какой, держащий в шкафу золотые медали. Но соперник оказался поникшим, патловатым дедом авиации. Нет, Влад этого вынести не мог.

Он долго забывался с теми, в чьих головах звонко гудел ветер, с огромными глазами, что светятся как ограненные цитрины. Шумными, бойкими, которые с хохотом падали на пол и болтали ногами, как перевернувшийся на спинку майский жук. Теми, чьи губы терпкие, горьковатые, сухие. Они были рослыми, тучными, тощими, разными. Объединяло их только одно – они все изначально принадлежали другим мужчинам. Владу нужно было непременно отобрать, после мучиться угрызениями совести, бродить по проспектам и шумным улицам с насморком, чтобы шарф оголял горло, свисал со спины и иногда, как узда, попадал под ноги. Не для того, чтобы греться, не для красоты – просто.

Со мной он остановился. Формально на момент встречи я была ничьей, ну или просто себя этим успокаивала.

Влад оказался куда более приземленным человеком, чем Романович. И квартира его была ровная, спокойная, с дубовым паркетом и креслами, обитыми красным дамаском, с позолоченными консолями и хрустальными люстрами. Раздражало лишь наличие множества дверей, даже на кухню и в коридор – и вскоре я начала сходить с ума от хлопков и сквозняков. Я не привыкла запирать и запираться: сердце, душу и мысли – ничего не закрываю. Отсюда и ветер в чувствах.

– Думаю, что мне пора как-то с Алеком возобновить общение. Вроде уже полтора года прошло, все забылось, надеюсь, – огорошил он меня, стоило нам занести вещи последним траншем.

– Зачем? Вы же не то чтобы в десны дружили. Он вроде как-то и не порывался с тобой мириться. Сам говорил: даже на поздравление с днем рождения не ответил, – смалодушничала я.

Конечно, Романович считал его другом. Никак иначе я не могла объяснить тот факт, что они провели лето в Лос-Анджелесе, живя под одной крышей. Романович нестерпимо ревностно относился к личному пространству и пускал туда далеко не всех, даже будучи в режиме экономии во время стажировки в Америке. Он не раз упоминал, как здорово провел время с другом детства. Алека никогда не пускали в школьные лагеря, осознавая, что там он пойдет в разнос и выставит всю семью в неугодном свете. Та поездка полностью компенсировала нехватку пионерского опыта.

– А тут набрал, – выкладывал мне Влад анамнез их с Романовичем взаимоотношений.

– И чего хотел? – спросила я затаив дыхание в надежде, что Романович не звонил на пьяную голову покаяться в содеянном.

– Просил то ли для подруги, то ли для девушки лекарства по рецепту купить. Она щитовидку лечит, мы даже увиделись с ним, он мне рецепт передал. Вот, – Влад выложил перетянутые пленкой упаковки с таблетками. – Шесть аптек оббегал. Ладно, я в душ, а ты давай располагайся, я попросил помощницу по хозяйству тебе полшкафа освободить.

Когда за Владом закрылась дверь ванной и послышалось журчание воды, я еще раз прислонила нос к рукаву, чтобы удостовериться, что дух Романовича покинул мое тело. После подошла к комоду, чтобы взять телефон и поставить на зарядку, и случайно увидела имя на рецепте: Жанна Прокофьева. Бывшая Алека. Та, кому он со мной изменял. Та, что незримым призраком всегда присутствовала рядом. Сплошная интервенция.

Меня обуял страх: я боялась вздохнуть, вздрогнуть, шелохнуться. Про себя проговаривала все скороговорки, которые знала, только чтобы заглушить фоновый шум отчаяния: «От топота копыт пыль по полю летит… Надо колпак переколпаковать-перевыколпаковать… Надо колокол переколоколовать-перевыколоколовать. В недрах тундры выдры в гетрах». Позже плавно перетекла на балкон и уставилась в одну точку.

Казалось, еще вчера там стоял гримваген, внутри которого все казалось простым и разрешимым, где я снова позволила себе допустить заветное «а если», но Романович просто заходил на второй круг, пытаясь замкнуть всех любящих его женщин в единый многоугольник.

Искусственные факты

Москва – город-невротик.

В этом я убедилась спустя щепотку часов дремоты, в хмурый, насупленный рассвет, который осторожной поступью крался от тяжелых охровых штор к кровати. Я перевернулась на другой бок и снова уснула, приметив, что Влад испарился еще затемно: по понедельникам и средам у него в расписании значился бокс. Но стоило мне сомкнуть веки, поддавшись сонному мороку, как дверной звонок разразился ядовитой трелью, напоминающей пионерский горн. Несколько раз споткнувшись, я поплелась открывать.

– Просыпайся! Мы едем в Гагры! – разобрала я знакомый голос Карины сквозь дрему и пожалела, что коротала ночь за чтением рассказов Эдгара По: хотела разгрузить мысли. В виде редкого исключения на работу мне надо было к десяти утра.

Как Карина вызнала мой новый адрес, в тот момент я, хоть убей, не понимала. Но знала наверняка: накануне я вернулась домой из магазина трезвая, с кефиром, кумкватом и чаем с бергамотом, и галлюцинации в моем случае исключены. Хотя кто его, кумкват, разберет.

– Как ты меня нашла? – озадаченно полюбопытствовала я, приняв обратно горизонтальное положение и завернувшись в еще теплое пушистое одеяло. – И вообще, сколько сейчас времени?

Карина сидела на краю кровати, побрякивая брелоками из сердолика на ключах от машины. Она была одета по-походному: в резиновые сапоги и флисовую олимпийку, а на голове красовалась вязаная шапка, спадавшая по самые брови и делавшая ее похожей на ярмарочного фигляра. Мой взъерошенный взгляд зацепился за распечатанные карты местности у нее в руках.

– Пришлось разбудить Романовича, а, как ты знаешь, спросонья он и Родину сдаст, лишь бы от него отстали. – Карина поднялась с кровати и вернулась через минуту из прихожей, шебурша какими-то пакетами. – Так что подъем – и поехали. Доспишь в машине.

– Не, я никуда не поеду, у меня работа, да и вообще… – Я несколько раз попробовала сфокусироваться на настенных часах с хромированными кособокими стрелками. Лучше бы я этого не делала: увидев, что семь утра, я еще долго не могла отделаться от мысли, а не переломать ли Карине хребет за такие побудки. – Три минуты восьмого, ты рехнулась?

– Сон для слабаков, – она силой стянула с меня одеяло, в которое я вгрызалась всеми конечностями, но тщетно. – И с трудовой деятельностью твоей я разобралась, – Карина пошуршала распечатками и из недр стопки достала больничный лист. – До понедельника ты официально свободна. Заскочила с утра к знакомому терапевту.

– Ну ладно работа, там я и правда за пять лет один раз только болела, а с Владом что делать? – я села на кровати и шуровала ногами в поисках тапочек.

– Тут я тоже подсуетилась! Вуаля, – Карина помахала пластиковым контейнером у меня перед носом, – запеченная треска с сыром и овощами. Я специально сделала так, чтобы она слегонца подгорела. Ну, для правдоподобности – скажешь, что сама готовила.

– Мы что, правда едем в Гагры? – Я начала протирать глаза, пытаясь срочно вспомнить из курса географии, где находятся те самые Гагры и нужен ли загранпаспорт для пересечения границы непризнанной Республики Абхазия. Все происходящее мне напоминало школьные суровые будни, когда в девятом классе меня обязали каждый четверг посещать нулевой урок химии в наказание за нечаянное сожжение парты во время опыта. К слову, косячили мы напополам с Кариной, а разгребала я потом в одиночку, трижды отключаясь по дороге в троллейбусе.

– Да какие Гагры – Кимры! Это я так – для пафоса.

– Что? Зачем? Почему? – где находились Кимры, я представить себе не могла.

– Я все выяснила, – декламировала Карина, – нашла нашу Алевтину Семеновну, – снова ввела меня в ступор она и, заметив ошалевший вид, сделала ремарку: – Кирину мать. Ну собирайся уже. – Она несколько раз меня потрясла за плечи: убедиться, что я не уснула сидя.

Карина не теряла времени даром и еще накануне, пока добиралась из рехаба в Москву, выяснила, что мать Киры, Алевтина Кобзева, – известный в книжном мире иллюстратор. Она создавала оформление детских сказок с 1974 года. Будучи редактором, возглавляющим отдел зарубежной прозы, Карина с легкостью воспользовалась связями и разыскала контакты Алевтины.

В моей голове медленно жужжал процессор, я заторможенно воспринимала информацию, но как только осознала значение фразы, выпрыгнула из пижамы и понеслась в ванную:

– Буду готова через три минуты! И можно даже без кофе, – удивительный прилив бодрости, жажда правды и приключений взяли свое, и я носилась по квартире электровеником.

– Слушай, – донеслось до меня, когда я в крайне ускоренном режиме чистила зубы, – а зачем Владу так много дверей?

– Чтобы запираться от незваных и досаждающих гостей вроде тебя, – пробубнила я, не выпуская щетку изо рта.

– Я тебя тоже люблю! – вернулось мне в ответ.

Кира, учась в МАРХИ, вращалась в художественных кругах – кругах людей творческих, самобытных, не от мира сего. Часто они устраивали тематические пленэры – ехали в деревенский дом Кириной семьи на острове недалеко от обнищалого города Кимры в Тверской области, складывали мольберты и холсты в шершавые лодки и отплывали подальше от цивилизации. После защиты диплома, который решили превратить в слет хиппи, они поклялись, что каждый из них возведет на этом острове хибарку по собственному чертежу, чтобы вечерами надираться портвейном и на рассвете рыбачить в ожидании, пока прохладное пиво оттянет вчерашний загул. А в остальное время они планировали предаваться творчеству, разбавляя вдохновение местным самогоном и шлифуя афганской травой. Молодые горячие художники, они мечтали рисовать по зову души, а не только по требованию заказчика.

В итоге свое обещание исполнили трое: на острове помимо горстки старожилов стали появляться дети, которые рвали своими воплями тишину в клочья. На месте условного причала возвели конструкцию в стиле древнерусского зодчества – а именно: превратили бревно в зловещую Бабу-ягу, патлатую и неотесанную. В ход пошли швабры, бечевка, драные канаты, куски лодок. Глаза вырезали из светоотражающего дорожного знака. Статуя служила для своих опознавательным знаком, а для чужаков, решивших поживиться местным добром, – устрашающим элементом. Для пущей славы они пустили слух, что на острове еще со времен царя Гороха живет бледнолицая травница с побелевшими глазами, мол, встретишь ее – семь лет беды не оберешься.

Как-то к соседке Алевтины, бабе Нюре, приплыл местечковый толстосум, привез тысячу долларов и фотографию сварливой жены, что стала нечиста на руку и органы малого таза. Нюра, пересчитав купюры, выдала ему пригоршню сушеного корня солодки, велела присыпать в чай, и тогда через год все его проблемы решатся. Довольный ревнивец уехал. А доллары баба Нюра со страху так хорошо спрятала, что до сих пор найти никто не может, даже она сама. Справедливости ради стоит сказать: щедрый тверской авторитет, поклонник чернокнижников, ровно через год по странному стечению ветров и обстоятельств утонул, катаясь на моторной лодке по Волге, а жена от солодки лишь похорошела. В целом баба Нюра не обманула: через год проблемы с женой действительно перестали его волновать. Как и все сущее, впрочем.

Эта история достаточно быстро обратилась легендой, и суеверные местные рыбаки наматывали кругаля, лишь бы не встретиться с Бабой-ягой взглядом: уж очень пронзительно она смотрела на отражение собственных глаз в глади реки.

Карина наконец собрала в единый пазл Кирины обрывочные рассказы про остров, которые слышала от нее еще в клинике. К тому моменту мы уже въехали в Тверскую область, сонно попивали американо с молоком из термоса и вальяжно перекусывали сэндвичами с ветчиной, яйцом и горчицей, купленными на выезде из города. Взор несколько часов колесил по Клинской гряде, которая ехидно выглядывала с разных сторон дороги и манила забыть о нашей коварной затее и устроить пикник на лоне природы.

К полудню мы добрались до города Кимры. Там решили послушаться советов бывалых и оставить машину, а дальше передвигаться на перекладных. Говорили: везде ямы да ухабы, москвичей недолюбливают и часто выкидывают из автомобилей. А за внедорожник и убить могут.

Железнодорожная станция в Кимрах напоминала забытый на век полустанок из фильмов Дэвида Линча. Касса стояла одиноко и хмуро: деревянная, выкрашенная в светло-голубой, с угловатой крышей, она походила на жилище троглодитов. Внутри пахло сыростью и временем.

Перрона как такового не было, и в поезд приходилось карабкаться по откидной лестнице, кряхтя, чертыхаясь и падая. Электричка, что ходила от Кимр до села Белый Городок, оказалась сильно старше наших бабушек. И если в пригородных поездах, к которым мы привыкли, можно уютно развалиться на кожаных сиденьях, то в этом раритетном экземпляре в нашем распоряжении были лишь жесткие деревянные кресла. Покрывшиеся несмываемой пылью окна создавали эффект сепии или черно-белого кино. Мы с Кариной мигом очутились в черно-белом мире, как будто на наших глазах оживали семейные фотоальбомы, а в воздухе витали терпкое очарование утраты и безмятежность. Спустя двадцать минут мы выбрались на свежий, сладкий и пряный воздух. Никто, кроме нас, на остановке не сошел. Возможно, дальше поезд следовал куда-то в шестидесятые годы прошлого века.

Осмотрев местность, мы поняли, что железнодорожная станция Белый Городок, которая, к слову, до 1965 года называлась Гадово, и село Белый Городок – вещи разные. Чтобы добраться до села, нужно было преодолеть получасовую дорогу через лес – асфальтированную, но пустынную. По ушам била гулкая тишина, которая обращалась звоном.

Когда из-за деревьев показалась верхушка церкви, мы облегченно выдохнули: пришли! Храм Иерусалимской иконы Божией Матери был, видимо, нарочно выкрашен в яркий химический лазурный цвет – чтобы было видно и ночью со всех сторон и особенно с воды. Вдруг в темноте чья-нибудь посудина выскочит на берег да пробьет святыню. Где тогда в Пасху куличи святить?

Кроме церкви, других достопримечательностей в городке не имелось. Лишь судостроительно-судоремонтный завод «Белогородская судоверфь», дряхлая лавчонка, несколько домов и чуть меньше сотни загубленных алкоголем душ. Один поп. Говорят, что не пьющий.

Но кто его, Белый Городок, знает.

* * *

Нас же интересовал не сам Белый Городок, а так называемый Остров художников. Однако добраться до него было далеко не просто. Мы отправились по соседским лачугам – искать кого-нибудь трезвого с моторной лодкой.

– Я провела небольшое расследование, ну не могла же я просто так сидеть, – начала Карина. – Официально ни одна картина Киры Макеевой не была продана после ее смерти. Все, что так или иначе выставлялось в галереях с возможностью приобретения, – коллекции собственников, которые обзавелись ее творениями за несколько лет до кончины.

– И что нам это дает? – пыталась я перекричать птичью воркотню в пролеске.

– Подтверждение факта, что Татьяна Гарнидзе не имела никакого отношения к картинам, которые Кира завещала Максу. Ее программу закрыли, ведет какие-то новости на кабельном канале, замуж не вышла, так что вряд ли она пять лет хранила холсты, чтобы сейчас заработать миллионы. Кстати, – несколько отклонилась Карина от заданного в разговоре курса, – будем придумывать легенду для Кириной матери, кто мы такие, или скажем правду?

Мы наконец вышли к очередному дому, где кто-то явно занимался в сарае столярными работами.

– Нам повезло, я взяла с собой удостоверение работника СМИ, так что придерживаемся классической легенды, что готовим большую статью к открытию выставки. Это хоть какой-то шанс узнать, кому достались картины и почему именно сейчас решили устроить выставку, – предложила я не усложнять и без того запутанную ситуацию. Одним словом, не нагнетать.

Я остановилась, чтобы отдышаться: подъем в горку по размытой жиже из глины дался мне с трудом:

– Понимаю, что вопрос несвоевременный, но мы позвонить ей не могли? За хрена мы вообще поперлись в эту глушь? – выла я от холода.

– Нет у нее мобильного. Понимаешь? Нет. И электронной почты нет. Письма отправляют на абонентский ящик. Повезло, что я вообще связала воедино адрес местной почты и рассказы Киры про Остров художников. И, кстати, да – Сеть там тоже не ловит.

Остров существовал вне времени и реальности: без телевидения, Интернета, электричество работало от генератора.

Пока я тоскливо семенила, окидывая местность взглядом, Карина вводила меня в курс дела – она-то, в отличие от меня, к поездке подготовилась и по крупицам восстановила все, что рассказывала ей Кира о своей матери.

Так, я узнала, что, пока Волга не замерзала, Алевтина ездила на катере, а если замерзала – ходила по льду. Зимой трое жителей забытого и Богом, и дьяволом острова собирались и играли в карты, лото, читали пыльную прозу, обсуждали погоду и птиц, которых видели. Как только темы для разговоров кончались, а книги были прочитаны, Алевтина, как и все женщины в их роду, рисовала в одиночестве, не перебивая метели, и тихо сходила с ума. С поздней осени до сильных морозов жители острова существовали автономно – они были оторваны от цивилизации. Зимой в ход шли беговые лыжи, но если начинались метель или буран, то шансов дойти живым практически не оставалось. Именно поэтому Алевтина набирала себе заказов на всю зиму и становилась доступна, только когда сходил лед.

Мы слонялись от одного двора к другому в поисках плавучей посудины, которую можно было бы нанять. В результате наткнулись на двух мужичков со вздутыми синими расчесанными венами и чернющими впадинами вокруг глаз. И один из них за пару сотен обязался доставить нас на остров. Представился Дэном.

Дэн сутуло сгорбился и молча греб, колким, пронзительным взглядом рассматривая сначала Карину, а потом меня. В нем совмещались уныние, беспомощность, неизбежность и умение наблюдать. Он сверлил взглядом каждую деталь и будто клал в сундук с впечатлениями.

Мы пытались разговорить его, спрашивали про жизнь в Белом Городке. Он упрямо констатировал факт, что если не выберешься из деревни, то встречай безысходность с распростертыми объятиями: мол, вмазываться он начал от нечего делать и потому что какой-то Васька подсадил. Васька давно помер, а он все так и ходил к сторожу на завод, просил уколоться. А потом сторожа перевели куда-то в Кимры работать, адреса точного никто не знает. Вот и приходится слоняться, подумывать перейти на водку или завязать.

– Приплыли! – Дэн выбрался из лодки в воду и потащил ее к берегу.

– Вы уж извините, но, насколько я знаю, возле острова должна быть Баба-яга, – не могла угомониться Карина, взглядом обещая ему бессчетное количество оплеух, если он вдруг привез нас не на тот остров.

– Пройдешь насквозь – будет тебе твоя ведьма. Остров-то небольшой, – Дэн раскланялся и отчалил в сторону условной цивилизации.

Мы послушно выпорхнули на берег, промочив ноги.

– Я пока отплыву – вас через сколько забрать? – крикнул он с расстояния, которое порождало туманное эхо.

– Давай часа через два, – развела руками Карина. Она тогда и предположить не могла, что нам может понадобиться намного больше времени, чтобы аккуратно кончиками пальцев приоткрыть завесу тайны.

– Держи! – Карина протянула мне запасную пару кроссовок, которую достала из рюкзака.

– Ты прямо как в поход, – улыбнулась я ее запасливости и осмотрительности.

– Удивишься, но я боюсь, что сейчас именно походом все это и закончится.

Мы прочесали остров вдоль и поперек, но ни единого дома или даже шалаша нами замечено не было, как и дорог или других признаков человеческого присутствия.