Текст книги "Любимая учительница"

Глава 23

Я подошла к двери, посмотрела в глазок, выдохнула.

Черт.

Лучше бы Алиев.

Я бы его с лестницы спустила с огромным удовольствием.

А тут…

– Татьяна Викторовна, кто там?

Катя тревожно переминалась у входа в коридор.

– Это ко мне, Катюш. Студенты. Я забыла, что задания должна была им дать…

Господи, какую чушь сморозила, это же уму непостижимо…

Но плевать.

Главное, выпроводить незванных гостей без потерь.

Я выдохнула опять, сделала суровое и строгое лицо, открыла дверь… И замерла, как муха в янтаре, под двумя жадными злыми взглядами.

Наглецы какие, Боже мой! Наглецы несусветные!

– Татьян Викторовна… – прохрипел Глеб, делая шаг вперед, – впустишь?

– Нет! – я покрепче вцепилась в дверь, – я не одна…

– А с кем? – Давид зарычал натурально по-звериному, и двинулся прямо на меня, вынуждая ухватиться за косяк и встать намертво. Грудью загораживая проход.

– У меня студентка ночует, Катя…

– Какая, блядь, Катя?

Глаза Давида стали совсем черными, пугали пострашнее фильма ужасов, провалы какие-то в преисподнюю. Но я держалась, понимая, что нельзя допустить, чтоб они зашли в квартиру и устроили разборки прямо на глазах у ничего не понимающей Кати. Бедная девочка и так испугана. Надо выпроваживать их, и явно не время сейчас указывать на то, что у них, вообще-то, никаких прав на меня нет.

Ну, попытаться-то я могу, но инстинкт самосохранения, несмотря на творимые мною в последнее время вещи, не совсем атрофировался. Поэтому надо тихо, спокойно, без резких слов и не нарываясь.

А то Давид вон, уже с катушек съезжает, варвар проклятый, а Глеб его нисколько не тормозит, норовя первым прорваться и глянуть, кого это я так оберегаю.

– Татьяна Викторовна! Может, принести вам что-то? Вы скажите, где задания лежат…

Очень вовремя, Катя!

Молодец!

На лицах парней синхронно отразилось удивление. Они переглянулись, потом опять уставились на меня. Уже ожидая объяснений.

– Нет, Катюш, спасибо. Я сейчас на сайт зайду, через мобильный, все им поскидываю на почту… Ты пока пей кофе, я ненадолго выйду, объясню, что и где брать.

– Хорошо…

Какое счастье, что Катя не стала уточнять, почему я не могу пригласить моих студентов в дом и объяснить им все в спокойной обстановке!

Потому что я бы затруднилась с ответом.

Я запахнула плотнее полы теплого халата, радуясь его вызывающей несексуальности, одарила парней нарочито злобным взглядом и вышла в коридор, прикрыв дверь.

Посмотрела на соседский глазок. Да, бабка сейчас прямо вывалится наружу. Вздохнула.

И молча пошла в закуток за лифтом. Там было даже уютно, стояли цветы и висела перекладина турника. И, самое главное, не было обзора из соседских квартир.

Парни, молча шагающие за мной и сверлящие своими волчьими взглядами, напрягали и вызывали дрожь во всем теле.

Мой Бог, только бы сил мне! Пожалуйста! Надо поговорить, они вынудили все-таки.

Невозможно бегать, нереально.

Никакого теплого одеялка. Надо встречать лицом к лицу опасность.

А они для меня сейчас очень опасны. Очень!

Я развернулась, сунула руки в карманы.

– Послушайте, что за цирк? Я же просила дать мне время!

– У тебя был вагон времени, Татьян Викторовна, – тихо сказал Глеб, переглянувшись с Давидом и, видимо, взяв на себя роль переговорщика, – мы ждали.

Давид ничего не говорил. Просто стоял, смотрел на меня. Так смотрел, словно уже давно раздел и поимел во всех позах! Черный собственнический взгляд пугал неимоверно, будоражил. И неизвестно, кто из этой парочки опаснее: Глеб, с его ласковыми интонациями, которым так и хочется поддаться, или Давид, с его давящим поглощающим взглядом.

– Я не намерена сейчас ничего с вами обсуждать. – Я решила прекратить это как можно быстрее, вернуться в квартиру, переживая, что Катя может выйти и услышать что-то. Да и вообще. Пора это все заканчивать.

– У меня в квартире человек, я должна идти. И прекратите меня преследовать! Это просто нечестно! И раздражает меня!

– А знаешь, что меня раздражает? – Давид заговорил так внезапно, что я даже не поверила сначала. Ну вот, а я-то понадеялась, что он так молчаливой скалой и простоит весь непростой разговор, собирая в голове нормальные цензурные русские слова.

Но он не только заговорил, но и двинулся ко мне, как всегда неожиданно и неуловимо быстро.

– Меня раздражает, когда я чего-то не понимаю. А я не понимаю. Чего ты хочешь? Почему бегаешь? Не понравилось тебе? Не так? Сильно слишком? Больно? Неправильно?

Ох ты ж е-мое! Какие мы разговорчивые внезапно! И, самое главное, в корень зрит!

Я замялась, решая, как сказать так, чтоб окончательно. Чтоб понятно.

– Тань, – Глеб тоже решил проявить активность, – мы ж тебе говорили, что все не просто так. Ты не знаешь ничего, Тань! Вообще ничего! Ты услышала глупый спор, обиделась, решила, что мы… Но это было давно, очень! И с тех пор…

Ой, ой, ой!!!

Надо это прекращать!

Они решили, что я обиделась на их спор? Что я из-за этого морожусь?

Надо скорее, как можно скорее их в этом разубеждать!

Но я не успела.

Пока Глеб говорил, яростно блестя глазами и жестикулируя, Давид, взгляд которого все темнел и темнел, становясь совсем черным, мрачным, хотя куда уж мрачнее, просто протянул лапу, сграбастал не ожидавшую подобного вероломства меня за затылок, и жадно поцеловал в губы.

Я взвизгнула от неожиданности, попыталась оттолкнуть, уперлась в широченные плечи ладонями. Бессмысленно! Все бессмысленно!

Давид другой рукой резко подхватил меня за талию и приподнял над полом, не отрываясь от жаркого исследования моего рта. Я задергалась всем телом, отказываясь слушать радостное гиканье организма, который откровенно наслаждался грубым поцелуем и вообще такой желанной близостью, и здорово мутил по этому поводу бедные поехавшие мозги двойной ударной дозой эндорфинов.

Тапочки мои полетели в разные стороны, а сзади с тихим, но отчетливым стоном прижался Глеб:

– Бляяя… Дава, решили же, сначала поговорим… Ну бляяяя…

И сам, в противовес стону, тут же с готовностью запустил обе своих разбитых ударным спортом лопаты под полы халата, не справившегося со своим функционалом антисекса.

Пальцы его моментально обнаружили все предательство моего тела, потому что залезли в трусы и нашли там потоп.

Он зло укусил меня в шею, прорычав с досадой:

– Дава, она, бля, мокрая! Пиздец, какая! Все это время! Херней страдала! А сама хотела! Ну что за баба?

Давид, оторвавшись наконец от моих истерзанных губ, глянул требовательно в глаза, встряхнул немного:

– Какого хера морозишся? Ведь хочешь?

– Нееет…

Ну а что я могла сказать? Надо же было хотя бы попытаться? Хотя бы попробовать?

Мозг приказал губам выдать "нет", в отчаянной, последней попытке спастись, но тело предательски задрожало, реагируя на черные глаза Давида и жесткие, такие нужные сейчас укусы Глеба, на его пальцы, уже там, уже внутри, которыми он вытворял такое, отчего глаза закатывались, и уже ничего не контролировалось, и забывалось, где я, что я делаю здесь, и насколько это все опасно, и пошло, и глупо, и бесстыдно, и…

И тут Глеб сменил пальцы на член, как-то особенно ловко меня на себя насадив, а я не успела даже понять, когда это произошло, потому что взгляд Давида гипнотизировал, сводил с ума.

Глеб выругался тихо, но на редкость грязно, прижал к себе полностью, позволив только руки оставить на плечах Давида, и начал грубо и сильно двигаться, насаживая меня жесткими движениями яростно и болезненно, словно наказывая за непослушание. Он перехватил меня одной рукой за талию, прижимая к себе все сильнее, заставляя опираться, переносить вес на Давида, сунул пальцы другой руки, побывавшей во мне, мне в рот, и я начала сосать их, как безумная, пошлая потаскушка, не отрывая мутного горящего взгляда от лица Давида, наблюдающего за происходящим с бешеной жадностью.

Затем он перевел взгляд на Глеба, и проронил тихо:

– Наказать надо. Что врала нам, что не хочет.

Я уже мало что соображала, а то бы напряглась.

– Да… – захрипел Глеб, кончая, снимая меня с члена и передвая Давиду.

Тот оттянул резинку штанов, перехватил мое распаленное тело, не давая коснуться грязного пола босыми ступнями, и посадил на себя, проникая сразу, на всю длину, жестко, выбивая несдержанный стон. Первый за этот сумасшедший вечер.

– Тихо, бля, – захрипел опять Глеб, закрывая мне рот, – а то соседи ментов вызовут!

Я, какой-то частью еще не до конца ошалевшего мозга, представила, как сюда заходит полиция, и что они здесь видят, и, кажется, практически потеряла сознание от смеси ужаса и возбуждения.

И замолчала. Только выдыхала в такт жестоким толчкам внутри, ритмично и мучительно. А Глеб между тем опять сунул мне пальцы в рот:

– Оближи, Татьян Викторовна, давай, посильнее…

А затем провел мокрыми пальцами по промежности, растянутой на здоровенном члене Давида, работающем как отбойный молоток, сильно и неутомимо.

И, хоть я была в уже практически невменяемом состоянии, но почувствовала, для чего он смачивал пальцы слюной!

И раскрыла широко глаза, мотая головой отрицательно, и глядя в неумолимое лицо Давида испуганно и растерянно.

– Нееет… – голос изменял мне, а пальцы Глеба акуратно и практически беспрепятственно скользнули сквозь тугое кольцо судорожно сжавшихся пульсирующих мышц, и это странное ощущение выбило из меня остатки разума окончательно.

Я успела только ахнуть глухо, Давид закрыл мне рот своими губами, не пропуская ни единого звука, а Глеб, поймав ритм, двигался так же сильно и неумолимо, как и его друг, добавив еще один палец, и растягивая меня в таком непривычном для этого месте.

И не сказать, что это было плохо!

Нет. Это было странно. Вот правильное слово. Странно, так бы я охарактеризовала это ощущение, если б вообще в тот момент могла воспроизводить слова. Я задыхалась, билась в руках своих мучителей, так сладко меня пытающих. Они не прекращали ни на секунду, тяжело дыша и целуя меня по очереди.

Все происходило в полной тишине, прерываемой лишь неприличными звуками соединения наших тел, тихими вздохами, тяжелым дыханием и приглушенным матом.

Я не могла даже осознать, сколько времени прошло, сколько они со мной это все вытворяют, опять! Опять!

– Татьяна Викторовна! – тонкий испуганный голосок Кати заставил нас троих замереть.

Я со свистом втянула воздух, глядя за плечо Давида, понимая, что, если она придет сюда и увидит… Боже мой! О чем я только думала?

– Да, Катюш, я сейчас!

Каким образом мне удалось обрести голос и даже что-то ляпнуть связное – загадка.

А, учитывая, что Давид, не выдержав, опять двинулся во мне, прошивая, кажется, все тело насквозь своим здоровенным членом, то как я умудрилась не заорать, не застонать, вообще не произнести ни одного лишнего звука…

Глеб сзади, не реагируя на опасность, рывком вынул из меня пальцы, оставляя пульсирующую неудовлетворенность, но мне некогда было анализировать свою абсолютно извращенскую реакцию на это.

– Катя, я скоро закончу… – очередной толчок, укус в шею, дрожь тела совершенно неконтролируемая. О да, скоро, совсем скоро! – И… Приду!

Последнее слово я практически выкрикнула, потому что Давид, наплевав на все, опять принялся выдалбливать мне всякое соображение сильными и грубыми толчками.

– Хорошо, я жду вас!

– Даааа!

Дверь хлопнула, и я впилась в крепкую шею злым укусом, мечтая прокусить до крови. Потому что совсем озверели, совсем!

Тут сзади сунулся Глеб и тоже огреб укус, причем, у него шкура оказалась потоньше, и я с удовольствием облизнулась, ощущая такой нужный соленый металлический привкус во рту.

Глеб зашипел, развернул меня к себе и втолкнул язык в рот, перехватывая горло сильной твердой ладонью и не позволяя отклониться.

Давид еще больше ускорился, глядя на нас, на мои окровавленные губы, на ладонь Глеба, сжимающую тонкую шею, и, вбившись в последний раз особенно сильно, застонал освобожденно.

Глеб наконец-то отпустил меня, практически задохнувшуюся и так и не кончившую.

Я поняла, что все завершилось, тело неожиданно заныло, заболело, не получив такую нужную разрядку, и я чуть ли не заплакала от обиды.

Давид прижал меня, хнычущую к себе, и, не ссаживая с еще не до конца обмякшего члена, опустил пальцы вниз, нашел нужную, горяченную точку и пару раз нажал. И еле успел прижать меня за затылок к груди. Потому что я не выдержала и взвыла, затряслась в таком диком, некотролируемом оргазме, что даже сама себя испугалась.

– Тихо, тихо, тихо… Ты чего… Тихо…

Парни переждали терпеливо мои последние отголоски удовольствия, а затем Глеб наклонился и аккуратно надел мне на ноги тапочки.

Меня поставили на пол, одернули халат, пригладили волосы, растрепанные грубыми руками.

– Зачем вы… – Я не могла даже сформулировать свои претензии к ним, слишком жестокий был откат организма, – зачем вам…

– Таня, мы сейчас, похоже, опять не поговорим, ты уж прости нас, зверей…

Глеб виновато опустил взгляд, поправил на мне воротник халата.

– Ты не бегай от нас, пожалуйста, у нас все серьезно, понимаешь?

– Нет…

Я покачнулась, начиная ощущать, как саднит между ног, меня тут же заботливо поддержали под локоть.

– Тань, давай завтра встретимся и поговорим, давай?

Глеб, как всегда взявший на себя роль миротворца и переговорщика, пытливо заглядывал в мои пустые ошеломленные произошедшим глаза.

Я еще не могла до конца осознать, что произошло, что они сделали со мной. Понимание приходило медленно, щадя мой бедный, глупый мозг.

– Тань, завтра мы встретимся и поговорим. Обязательно. Только где-нибудь в людном месте. Потому что если наедине… Сама видишь, чего происходит. С катушек срывает…

– Да… Срывает…

Я что, чертово эхо?

Меня подвели к двери. Еще раз поправили халат, поплотнее запахнув.

Господи, как же я на глаза Кате покажусь! Этому ребенку невинному! У меня все ноги в сперме!

Я опять покачнулась, постепенно осознавая глубину своего падения.

– Тань. – Давид приподнял меня за подбородок, твердо посмотрел в глаза, – завтра жди нас. После работы. Не убегай. Нам надо поговорить.

– Да…

Я прошла в открытую дверь, и, не отвечая на взволнованные вопросы Кати, прошла в ванную.

Сначала туда. Смыть с себя все.

И, главное, в зеркало не смотреть.

Потому что себя я там не увижу.

Глава 24

– Татьяна Викторовна, вам плохо?

Голос Кати за дверью ванной заставил меня немного прийти в себя, вынырнуть из пучины самобичевания.

– Нет, Кать, все хорошо. Я выйду сейчас.

Я закрутила кран, подхватила полотенце, и, избегая смотреть на себя, вытерлась.

А потом пригляделась к пятнам от пальцев на бедрах, и, выругавшись, все же обернулась к зеркалу.

Кошмар какой! Когда успели-то?

Таких засосов и укусов на самых видных местах на мне не было даже после той бешеной недавней ночи!

Понятно, почему они все время на мне халат поправляли.

Видели, что накосячили, и пытались скрыть следы преступления! По крайней мере, до тех пор, пока не смоются на приличное расстояние.

Я достала бодягу, намазала тонким слоем на шею и грудь. Опухоли снимет, а вот цвет останется. Опять придется тоналкой замазывать…

Ну а с губами искусанными ничего не сделаешь.

Я все же нанесла успокаивающий крем, потуже затянула пояс халата, подняла повыше воротник.

Черт, хорошо, что я Катю пригласила!

Иначе они заперлись бы ко мне и на части разорвали, нафиг.

Я поморщилась от пугающего воспоминания о пальцах Глеба там, где их не ждали, прислушалась к ощущениям.

Вроде нормально. Если, конечно, принимать за норму саднящее и тянущее ощущение в промежности. Но это было даже приятно. Сладко-будоражаще…

Господи, Таня, вот ты извращенка все же, оказывается!

Ну как так? Столько лет живешь в полной уверенности, что знаешь себя, как облупленную, а потом что-то происходит, и понимаешь, что вообще, абсолютно ничего о своем теле, темпераменте, постельных предпочтениях и не подозреваешь…

Ведь я никогда и подумать не могла, что разрешу, что позволю… Что буду получать от этого удовольствие, причем, такое, что прошлый опыт вообще не идет ни в какое сравнение!

И теперь мне, конечно же, стыдно.

Но, если бы мне предоставилась возможность повторить…

Я бы ею воспользовалась.

Не задумываясь.

– Татьяна Викторовна… – Катя сидела за столом, перед ней стояла чашка с остывшим кофе, глаза опущены, – я, наверно, зря… Вы, наверно, пожалели, что меня пригласили… Простите меня…

Черт! Значит, что-то слышала! А, может, и видела?

Я сглотнула, потом взяла себя в руки.

Это моя жизнь, мое дело. Оправдываться точно не буду.

– Катюш, все хорошо. Я рада, что ты согласилась. Давай пить кофе.

Катя чуть заметно выдохнула, улыбнулась.

Мы пили кофе, болтали, и я чувствовала, как отпускает постепенно напряжение. Катя была настолько легкой и приятной в общении, не напрягала, не вызывала раздражения. Милая, аккуратная девочка-отличница, которой не повезло попасться на глаза мелкому хищнику.

Кстати, а как вообще он ее разглядел?

Я задала этот вопрос Кате, та только плечами пожала.

– Я не знаю, Татьяна Викторовна… Я ничего для этого не делала, правда… Я не понимаю. Сначала все смеялся надо мной, я думала, издевается, старалась не обращать внимания. А потом… Потом начал гадости говорить. При всех. А я… Я не могу ответить. Теряюсь сразу, голос будто пропадает. Только краснею, как дурочка. Со мной никогда так не разговаривали, никогда не дразнили…

Ну да. Девочка-отличница. Наверняка, всем в классе помогала, давала списывать. Все любили. Городок маленький, все друг друга знают. Даже хулиганы и отморозки знакомы. А тут поехала в столицу и нарвалась на реальную жизнь.

– Почему не пожаловалась в деканат?

– А что я скажу? – Катя подняла глаза, грустные-грустные. – Что обзывает? Гадости говорит? Это же глупость…

– Но ведь он приставал к тебе!

– Да… Это второй раз. И всегда не на глазах у других. И первый раз… Он не то, чтобы прямо приставал… – она наклонила голову, залилась краской до ушей, и практически шептала, – я, наверно, сама виновата… Позволила…

– Что? – Я насторожилась. Неужели, все уже так далеко зашло? Неужели он заставил… Вот гад! Если это так, я не успокоюсь, пока его не посажу!

– Он… Он меня поцеловал…

Фух! Я прямо выдохнула. Ничего страшного, значит. Нет, для нее, малявки, это, конечно, катастрофа, но реально непоправимого не случилось.

– А я… – тут она заревела, тихо и так горько, что у меня даже сердце заболело от жалости, – я обняла…

– Постой, – я прижала ее к себе, аккуратно вытерла слезы, – хватит… Ну же… Так ты что? Он тебе нравится?

– Не знаюуууу… – Катя зарыдала еще горьче, а я только и могла, что обнять ее посильнее и покачать, как ребенка.

Ох уж эта вечная дурацкая история… Девочки-цветочки и хулиганы…

Не повезло тебе, Катенька, нарваться на придурка. Красивого и развратного.

Наверно, даже больше не повезло, чем мне.

Потому что я со своими зверями справлюсь.

А вот насчет тебя – не уверена.

Мы еще посидели немного и разошлись по кроватям.

А на следующее утро я, глядя, как Катя готовит кофе на нас двоих, неожиданно для себя предложила:

– Катюш, переезжай ко мне пока что? А? Пока вопрос с Алиевым не решится окончательно?

– Татьяна Викторовна… – Катя смутилась, – но я же наверняка вам мешать буду…

– Не будешь.

– А… А как же Юрий Станиславович? Он же наверняка против будет…

– Катя, это не твоя забота. С Юрием Станиславовичем я разберусь. Ты, главное, от места в общежитии не отказывайся, договорись с комендантом.

– Спасибо вам, Татьяна Викторовна, – Катя подошла, порывисто обняла меня, – обо мне, кроме мамы и бабушки, никто никогда не заботился…

Я обняла ее, чувствуя себя очень странно.

Словно дочку обнимаю. Или сестренку младшую, которая у меня могла бы быть. Если бы росла я в нормальной семье.

А, может, это просто моя потребность в близких людях так выражается?

Сначала Юрик, который полностью заменил брата. И его прабабушка…

Потом мои студенты, в руки которых я кинулась, буквально стоило поманить только. Хотя, здесь особая история.

Теперь вот Катя.

Что же это получается?

Я просто пустоту заполняю?

Искалеченную детдомом жизнь восстанавливаю?

Надо бы почитать об этом. Или с Юриком поговорить. Он психолог тот еще, несмотря на абсолютную отмороженность и статус звездного ребенка.

Потому что выверт сознания неожиданный и страшный.

Кто его знает, какие еще замедленные бомбы в моем сознании таятся?

Вдруг, лет через пять, я с ума сойду на почве любви к кошкам? Как некоторые старушки?

Или, наоборот…

Бррр…

Ладно. Надо приходить в себя и собираться на работу. И сразу же с прицелом на вечернюю встречу с моими неугомонными любовниками.

Я постояла перед зеркалом, прикидывая, что бы нацепить на себя такое. Чтоб не провоцировать.

Хотя вчерашний расчет на халат оказался провальным, но это, наверно, только потому, что я сама спровоцировала, увела в относительно уединенное место.

Но сегодня мы будем разговаривать где-нибудь в кафе, и больше я такого не позволю.

И мерзкому внутреннему голосу слова не давали!

Я закрутила волосы в неопрятную гульку, нацепила очки на пол лица, и длинное старушечье платье-футляр, мешком висящее на моей костлявой фигуре, мышиного серого цвета, доходящее мне до середины икр.

Так, теперь ботинки, которые мне Юрка купил, страшненькие такие, грубые, какой-то модной фирмы, и дикой стоимости. Вот уж где антисекс – так это они. Тут без вариантов.

Куртка Глеба, так и оставшаяся у меня в качестве трофея, идеально довершила образ пугала.

Я посмотрела на себя критически.

Бледная моль. Губы накусаны, болят. Платье прячет очень даже удачно все следы вчерашней несдержанности моих студентов.

Очки закрывают пол лица. Гулька мохнатая на макушке.

Старуха Шапокляк. Отлично. Теперь можно и разговоры разговаривать.

Правда Катя пошатнула мою уверенность в правильном выборе наряда, улыбнувшись и сделав комплимент:

– Очень стильно, Татьяна Викторовна, вам так к лицу это платье!

Да блин!

Я покрутилась у зеркала, разглядывая, что там у меня такого интересного, но так и не нашла. Криво улыбнулась, и вышла из дома.

День прошел спокойно. Мы с Катей после занятий сходили в общежитие и забрали кое-какие ее вещи.

Я успела только передать ей ключи от дома и договориться, что при любом форс-мажоре она будет звонить мне, когда телефон пиликнул смс: "Выходи".

Я выглянула в окно квартиры, но машины не увидела. Пожала плечами и вышла из дома.

Джип Давида стоял с другой, непросматриваемой стороны подъезда.

Мне коротко посигналили.

Я нервно оправила платье и пошла к машине, чуть загребая тяжелыми ботинками.

И первое, что услышала, когда уселасть на заднее сиденье, это хриплый тихий голос Глеба:

– Пиздец, как горячо смотришься!

Я открыла рот в удивлении, потом решила, что парень насмехается надо мной. Но тяжелый взгляд Давида в зеркале явно подтвердил, что никто здесь не шутит.

И уже давно.