Текст книги "Любимая учительница"

Глава 28

Давид щелкнул замком, отгораживая нас от всего остального мира, и склонился, шумно вдыхая запах моей кожи.

– Дав… Давид, ты что, Давид, ты с ума… – торопливо забормотала я, упираясь ладонями в широченную грудь, и не в силах оторвать взгляда от его чернущих дьявольских глаз, в которых сейчас был порок, было отчетливое отражение его мыслей, представление того, что произойдет, что он со мной сделает. Непременно сделает, и никто его не остановит.

И я не остановлю.

Потому что ноги уже подогнулись, а губы, хоть и произносят всю эту ненужную совершенно ерунду, уговаривают остановиться, потому что это стыдно, это неправильно, и сейчас зайдут, и увидят, и нельзя же так, ну что ты, ну что ты делаешь… И аххх!

Я еле осознавала, что уже давно ноги мои не касаются пола, что Давид легко, без какого либо напряжения держит меня на весу, одной рукой подхватив под попу, и платье мое трикотажное, очень плотное, скрывающее все изгибы, давно сбилось на талии, колготки поехали стрелками по всей длине, частью зацепившись за клепки джинсов, частью разодранные грубыми пальцами. Давид смотрел все это время мне в глаза, молча, не реагируя на слова, мольбы, уговоры. И во взгляде его была темень непроглядная.

А я внезапно поняла, что, на самом деле, все это время он еле сдерживал себя, поэтому и сел специально подальше, напротив, чтоб не касаться. И все равно не удержался.

И поняла, что интуиция меня не обманула, и в тот, первый раз, когда он не сдержался и меня поцеловал прямо за столом, я была на волосок от позора, что мгновение отделяло всего лишь. Мгновение и его выдержка.

Ну а когда Глеб начал вспоминать наш общий первый раз, эта выдержка полетела к чертям. И у Глеба, и у меня. И у Давида.

И теперь все неслось скорым поездом, без возможности остановки.

Я выдохнула, принимая ситуацию такой, какая она есть. И сама потянулась к его губам. Хотела нежно, мягко, глубоко.

Не получилось.

Едва коснулась его губ, как меня буквально придавило к стене, размазало по холодному кафелю, а губы, горячие, жесткие, обожгли, подчинили, сразу же навязывая свой ритм, свою игру, и не игра это совсем была, а потребность, жесткая необходимость, жажда, от неудовлетворения которой умирают. А мы жили. Мы пили поцелуи друг друга, растворяясь, сходя с ума, теряясь в реальности, и я вообще не поняла, когда это произошло.

Когда мы стали едины.

Просто в один момент резкая боль и острое чувство заполненности заставили ахнуть прямо в закрывающие мне рот губы, потому что он был большой, очень большой, а я, несмотря на дикий, сжигающий голод, не до конца готовой к таким габаритам. Но даже эта боль, эта теснота и первые резкие грубые движения, были благом, были необходимостью. И, если б он вздумал сейчас остановиться, я бы точно умерла.

Но останавливаться Давид явно не собирался. Наоборот, перехватил меня поудобнее, насаживая на себя еще больше, еще плотнее, перехватил мои руки, заставляя обвить свою шею, прижаться всем телом, и начал двигаться, резко, жесткими тяжелыми толчками, выхватывая из моего рта хриплые вздохи губами, глуша их, делясь со мной дыханием, обжигающе-горячим, одним на двоих. Я не чувствовала неудобства, кафеля, по которому бешено елозила спиной, впивающихся в бедра заклепок от ремня на так и не снятых, а лишь приспущенных джинсах, собственного неловкого неустойчивого положения. Ничего. Кроме бешеных толчков, соединяющих меня с Давидом, кроме его сбитого распаленного дыхания губы в губы, кроме жестокого подчиняющего омута его глаз. Движения становились все мощнее и в то же время быстрее, дыхание все тяжелее, взгляд все чернее.

– Моя, моя, моя… – внезапно зашептал он исступленно, срываясь на колкие беспорядочные поцелуи щек, шеи, что-то шепча, мешая русские слова и свой певуче-гортанный красивый язык, голову мою окончательно заволокло дурманом, и я закричала, не думая о том, где я и кто я, и забилась в счастливых освобождающих судорогах, утаскивая своего любовника за собой в бешеный искрящийся оргазм. И до того это было невероятно, что на какое-то время нас вынесло из этого мира, утащило куда-то за пределы сознания.

А потом, фоном, стали проявляться звуки, осязание. Понимание.

Вот холодная кафельная стена за спиной. Вот горячие руки Давида. Вот его плоть, все еще находящаяся во мне. И мои ноги все еще обнимают его талию, сжимаясь тесно до судорог. И голоса. Дерганье ручки. Ой! Ойойойой!!!

Я завозилась в мощных, не желающих отпускать меня лапах, Давид нехотя отодвинулся, мягко спустил меня на пол, приподнял за подбородок, медленно, сладко поцеловал, не обращая внимания на возмущенные голоса людей с той стороны двери. Потом лениво поправил одежду, провел пальцами по моему платью, натягивая пониже, опять поцеловал, хотя я уже отклонялась, умоляюще шепча, чтоб прекратил, что нас сейчас арестуют, что позор какой… Он лишь мягко улыбнулся, успокаивая. И открыл замок, заслоняя меня широченной спиной от любопытных взглядов официантки и охранника.

Позади них стоял Глеб, ехидно лыбясь во все лицо. Давид, не отвечая на возмущения сотрудников ресторана, мотнул головой, и Глеб, подмигнув, отвлек их, пока я, красная, как рак вареный, выбегала прочь из помещения по направлению к двери. Ноги моей больше здесь не будет! Позорище, Боже мой, стыд какой!

Давид шел рядом, придерживая меня за локоть и заслоняя от досужих взглядов.

Уже возле машины нас догнал Глеб, судя по довольной физиономии, уладивший вопрос с администратором ресторана. Но все равно я сюда не зайду больше.

– Дава, бля, ты мне должен будешь, – хохотнул он, прыгая на переднее сиденье и подмигивая мне.

– Сочтемся, – солидно усмехнулся Давид, садясь за руль и выворачивая со стоянки.

– Мне домой надо, – торопливо заявила я, не желая уже на сегодня приключений.

– Нет уж, Татьян Викторовна, сначала договорим, – развернулся ко мне Глеб.

– Что? Еще одно кафе?

– Ну уж нет! На сегодня кафе хватит! А то таким макаром ни одного заведения в городе не останется, в которое бы нас пускали… Домой поедем. Ко мне. – Заявил Глеб.

– Нет! Нет! Меня домой везите! – Заупрямилась я, испытывая дикое волнение и стеснение. А еще прекрасно понимая, что меня ждет в его квартире. Опять. И злясь на свою блядскую натуру, которой, похоже, от этого понимания заранее остро так захорошело…

– Татьян Викторовна, нам все равно придется разговаривать. А тебе – отдавать мне должок.

– Какой еще должок?

– Узнаешь…

Глава 29

– Татьяна Викторовна, вы уже пришли? Доброе утро!

Я обернулась, невольно залюбовавшись сонным невинным ребенком, нежданно-негаданно поселившимся в моей квартире.

Катя улыбалась, смотрела на меня во все глаза и не задавала глупых вопросов. Просто радовалась тому, что я дома. Как приятно, Боже мой.

– Кофе хочешь, Катюш? Я с корицей сварила.

– Да, с удовольствием.

Я принялась за кофе, пока Катя умывалась. Открыла холодильник, задумчиво оглядывая полки. Да… Хозяйка из меня, конечно, та еще… Ну, бутерброды, пожалуй, смогу сделать. Главное, чтоб сыр не испортился.

Завтракали в молчании. Я, все еще погруженная в переживания веселой ночи и ее чудесных итогов, Катя – просто молча и не пытаясь лезть в душу. Хорошая девочка. Правильная.

Тишину разрушил звук сообщения.

«Выходи, коза».

Мой Бог! Юрик! Приехал! И не отзвонился! Мелкий гад! Как мне тебя не хватало!

– Катя, давай собирайся, Юрий Станиславович отвезет нас.

– Да я сама, Татьяна Викторовна, – смутилась она, покраснев, – мне неудобно…

– Давай, давай, не спорь.

Я сама заторопилась, допивая кофе и подкрашивая ресницы. Бог с ним, с тональником, пудрочкой чуть-чуть, губы распухшие кремом, и хватит. Надеюсь, Юрка не будет особо приглядываться. А то затроллит ведь, и студентки не постесняется. Потом быстренько оделась, подождала Катю, и вскоре мы уже выходили из подъезда, возле которого Юрик с шиком припарковал свою выпендрежную красную ауди.

Сам он на ее фоне смотрелся просто убийственно. Высокий, аристократичный, в расстегнутом полупальто и стильном костюме. Авиаторы и крышесносная улыбка довершали образ. А чего это у нас авиаторы? Повеселился Юрик?

Я его обняла, повисев радостно на шее минуту, затем представила Катю, и мы погрузились в машину.

– Как семинар?

– Отлично! Потом расскажу. – Юрик стрельнул глазами на Катю, подмигнул, намекая на то, что ему есть, что мне рассказать. Да вот вообще не сомневалась.

– А у тебя что нового? Кроме очаровательной соседки?

– Вы простите, Юрий Станиславович, я только на одну ночь… – тут же начала бормотать виновато Катя, но я велела помолчать, дескать, шутит у нас так Юрий Станиславович. А на самом деле ему все очень даже нравится.

– Ну так что? Когда у тебя окно?

– Перед большой переменой.

– Отлично, я тебя позавтракать отвезу, поболтаем.

Вот уж не терпится кому-то…

Впрочем, мне самой есть, что рассказать, тут еще неизвестно, чья новость и похождения будут ярче.

В голове опять промелькнули картинки прошлой ночи.

Господи, как это было… Жарко.

Я, еще в машине Давида уже прекрасно понимая, зачем мы едем, приняла это, как данность, и успокоилась. Потому что, бляха муха, лучше уж заниматься сексом на отдельной частной территории, чем в общественных местах. В подъездах, на газонах и в туалетах ресторанов.

Оно и безопаснее как-то.

Квартира Глеба особо ничем не поражала, как, впрочем, и жилье Давида до этого. Двушка в неплохом спальном районе столицы. Минималистичный ремонт, абсолютно мужской. Серые бетонные стены, ничего лишнего на кухне, здоровенный толстый матрас на полу с спальне, тренажеры и огромный экран плазмы с игровыми приставками в гостиной. Шкафов нет. Есть большая гардеробная, где неаккуратно напиханы вещи. Одна здоровенная полка с наградами и медалями.

Это все рассматривала уже много позже, когда меня, наконец-то выпустили из своих лап поработители.

А это случилось нескоро.

Раздевать меня начали еще в прихожей. И очень быстро.

Платье сдалось буквально в секунду. Я осталась стоять в белье, подранных колготках и тяжеленных ботинках.

Именно тогда Глеб, выдав, что я просто охренительна в этих говнодавах на тонких ножках, опустился на колени передо мной и начал аккуратно расшнуровывать ботинки. Я буквально замерла, ощущая на плечах каменные руки Давида, стеной стоящего позади, и не делающего никаких движений больше, кроме того, самого первого, когда он содрал с меня платье.

А Глеб, расшнуровав ботинки и по одному сняв с меня их, провел горячим языком по икре вплоть до колена, поставил мою ногу себе на плечо, что-то пробормотав про кукольные стопы, и мягко прикусил нежное местечко с обратной стороны колена. Я ахнула и подогнула ноги, уперевшись макушкой в Давида. Ощутила его легкий поцелуй в волосы, поддержку горячих ладоней на плечах, а затем Глеб, медленно поднявшийся с колен, провел по моему телу руками, и, сделав резкое движение, посадил на талию, заставив скрестить ноги за спиной.

И понес в спальню, не отводя своего жаркого обещающего взгляда.

И я не противилась. Прижалась только теснее, жадно поцеловала шею, упиваясь вкусом кожи, одурманиваясь запахом.

Матрас был огромный и твердый.

Глеб сел на него, не отпуская меня, а затем лег, удерживая мои бедра так, чтоб я оседлала его.

Я наклонилась, мягко потерлась всем телом о его, раскрыла губы, медленно прихватывая вкусную кожу, лаская, никуда не торопясь. Зачем торопиться? Вся ночь наша. Не о чем думать. Все уже решено. Никуда я от них не денусь. И они от меня. И, поэтому, гори оно все. И будь, что будет.

Одно движение, и джинсы спущены, член освобожден. Большой, твердый, его хочется гладить, хочется ласкать. А если хочется, зачем себе отказывать?

Я сползла ниже, прихватила его губами, аккуратно и нежно. Глеб застонал, зарылся в волосы пятерней, поощрительно сжал, направляя. Я начала двигаться, старательно и глубоко. Наверно, неумело, но, судя по звукам, Глебу все нравилось. Его стоны, короткие, хриплые, заводили меня невозможно, запах, мужской, терпкий, дурманил, снося голову, между ног стало томно и тяжело, и я не выдержала в итоге. Не смогла. С пошлым хлюпом выпустив член изо рта, я скользнула выше, была тут же поймана горячими руками и безошибочно точно насажена до самого упора. Так, что аж искры из глаз от удовольствия. Попыталась двигаться сама, наращивая темп, но надолго не хватило. В мареве подступающего удовольствия почувствовала, как немного прогнулся рядом матрас, как к плечам моим приникли твердые губы, как царапнулась возбуждающе жесткая щетина.

Похоже, Давид решил, что достаточно дал нам уединения.

Я хотела повернуться, но не смогла.

Тяжеленная рука Давида толкнула меня на грудь Глеба, тот сразу же сжал, придавил и начал бешено двигаться, не давая шевельнуться даже. Я ощущала тяжелое поглаживание широченной ладони Давида по спине, горячее дыхание Глеба заглушало все звуки, не давая вынырнуть из пучины осязательного блаженства, и чувствовала себя… Ну не знаю… Игрушкой из секс-шопа, пожалуй. Которую вертят, как хотят. Держат. Прижимают. Переворачивают. И ей это нравится так, словно и нет ничего другого в жизни. И только в этом ее предназначение. Очень странно, дико и… Невозможно заводяще. Правильно очень.

Глеб одним слитным движением, не выходя из меня, переместился, оказываясь сверху, забрасывая мои ноги себе на шею, держа тело на весу все, кроме головы и плеч, и начал двигаться совсем уже в бешеном, безумном темпе, выбивая из моего горла хриплые крики. Которые тут же ловил своими губами Давид, склонившись и нацеловывая лицо, щеки, шею, ключицы. Я беспорядочно дергала руками, не зная, за что зацепиться, похоже, что это отвлекало, потому что Глеб рыкнул:

– Дав! Придержи ее!

И в ту же секунду я оказалась буквально пришпилена к матрасу за запястья. А, учитывая, что все тело по-прежнему находилось на весу, то ощущения были просто феерическими.

Давид, не переставая, что-то бормотал по-своему, добавляя градуса безумия всему происходящему, Глеб рычал, лицо его исказилось жаждой, взгляд не отрывался от моего безумного лица с искусанными губами и закатывающимися глазами. И в то мгновение, когда я, выгнувшись и неистово задрожав, закричала от нахлынувшего сладкого спазма, захватившего все тело, Глеб отпустил меня, резко лег, придавливая полностью к кровати и в пару движений, жестких, жестоких даже, догнал в моем удовольствии, умножив его многократно.

Я какое-то время потом вообще дышать не могла, ничего не соображая. Так и задремала, кажется, прямо под ним.

Проснулась от голосов, тихих, спокойных.

– Смотри, спит, как кукла прям. – Это Глеб.

– Да… – какие-то неразборчивые слова на мягком гортанном наречии, с такой лаской звучащие, что даже в груди защемило. Давид. Такой угрюмый и серьезный внешне. И такой нежный.

– Нам свезло, а, брат?

– Очень. Никогда не думал, что так бывает.

– Я тоже.

Помолчали.

– Что делать – то будешь, а? С Лали?

– Ничего.

Опять слово, тяжелое, как камень. Жестокое. Грудь сдавившее. Лали? Кто это? Невеста?

– Но твои…

– Мой отец ничего не обещал. И я ничего не обещал.

– Ну не знаю… У вас там все по-другому.

– Да. Но я не обещал. И не пообещаю теперь уже.

– Ну, это да.

Опять молчание.

– Мне же не отдашь? Полностью?

– А ты? – усмешка в голосе.

– Нет.

– И не спрашивай тогда. Чего за бабские разговоры, не понял? Решили уже все.

– Да. Я просто уточняю. Я – то решил, а у тебя обязательства…

– Нет у меня обязательств.

– Ну смотри. Твои родные.

– Да. Сам и разгребу.

Молчат. Смотрят. Так смотрят, что жарко, невыносимо жарко становится.

– Будим?

– Жалко. Спит, как ангел…

– Жалко. Но хочется пиздецки просто.

– Да, хочется…

Горячие руки касаются обнаженной спины, аккуратно и нежно сначала, затем все напористей.

И я открываю глаза. Оглушенная услышанным. Открываю рот, чтобы спросить, выяснить все окончательно, сказать, что я все слышала. И тут же в полураскрытые губы врезаются настойчивые губы Давида, сразу захватывая территорию. Кочевник проклятый. Мозг отключает моментально. Без вариантов.

Я чувствую, как сзади осторожно прижимается Глеб, чувствую ягодицами его полную боевую готовность, и со вздохом выгибаюсь, становясь на четвереньки. И откладывая обсуждение на потом. Далеко на потом. И, закусывая губу, чтоб сдержать крик от первого жесткого проникновения, толчком, сразу глубоко, не умея оторвать взгляда от черных глаз Давида, склонившегося возле моего лица и огладившего грубыми пальцами скулу, подбираясь ко рту, думаю, что очень-очень далеко на потом.

И да, все это я не буду рассказывать Юрику. Конечно, он мне друг, но не до такой степени.

А вот о том, что я теперь встречаюсь с двумя своими студентами, и что они не в курсе про его ориентацию, но в курсе про нашу теплую платоническую дружбу, расскажу обязательно.

Чтоб не пугался, если в темном углу прижмут и попытаются правду выудить. Потому что лица у них обоих были, когда я рассказывала об особенностях наших с Юриком отношений, мягко говоря, недоверчивые.

Примерно такие, как сейчас, когда они вдвоем наблюдают торжественную выгрузку меня из салона машины, и веселого Юрика, играющего на публику и нежно целующего меня в губы.

И то, как синхронно они двинулись от стоянки в направлении нас, вообще ничего хорошего не несет. И надо бы это срочно тормозить, пока еще есть возможность…

Глава 30

Юрик ни о чем не подозревая, приобнял меня за талию, а у меня даже времени не было, чтоб притормозить происходящее. Только ужасом накрыло.

Вот они подойдут сейчас и сходу поправят неугомонному и наглому, по их мнению, преподавателю, захватчику, физиономию.

А то что это такое? Нос ровный, глаза на месте. Руки… Вот руки явно не на месте. На моей талии. К которой с некоторых пор имеет доступ только очень ограниченное количество лиц. И Юрик в это число уже не входит.

Я еще только открывала рот, лихорадочно и глупо шарясь взглядом по заполненному двору университета, пытаясь сходу придумать, как все решить без крови, и понимая, что не успеваю, не успеваю, не успеваю!!!

Парни, мягко, но споро двигаясь, как два больших котяры, прибизились и встали так, чтоб отрезать нам пути отступления.

Юрик, ничего не понимая, посмотрел на них, потом перевел взгляд туда, куда синхронно, не отрываясь, смотрели они. На свою руку на моей талии. И, вместо того, чтоб, используя инстинкт самосохранения, наверняка вопящий об опасности, перестать меня обнимать, сжал еще сильнее. В откровенно защитном жесте.

Глаза Давида стали совершенно черными, страшными, я боялась на него смотреть. А Глеб, наоборот, показательно расслабился. И улыбнулся. Так, как, наверно, на ринге улыбался. Перед тем, как вырубить противника. Страшненько, короче говоря.

Обстановка нагнеталась с дикой скоростью, все происходило настолько быстро, что я не могла никак успеть среагировать.

Вот мы выходим из машины.

Вот меня обнимает Юрик, и это прекрасно видят парни, тут же срываясь к нам по-акульи.

Вот я лихорадочно осматриваю двор, предчувствуя катастрофу, потому что им явно плевать, кто и что подумает про нас.

Вот они подходят, и Юрик обнимает меня сильнее…

Все. Дальше только обрыв. Пропасть. Конец.

– Татьяна Викторовна, а первая пара ваша у нас будет? – тонкий нежный голосок Кати разбивает напряжение, осколками осыпающееся к нашим ногам.

Парни приходят в себя буквально на глазах. Понимание и осознание ситуации на лицах.

Практически насилие над собой, чтоб притормозить поезд, уже несущийся с обрыва.

Перевести в последний момент стрелкой на более безопасный путь.

Я тут же испытала жуткую благодарность к этой девочке, тоже явно что-то почувствовавшей и умело разрядившей обстановку. Прекрасно она знала, какая у нас первая пара! Просто спросила, чтоб парни в себя пришли, поняли, где они находятся.

Сокровище ты мое глазастое!

– Да, Катя, иди пока на кафедру. Я тебе потом еще задания дам.

Катя ушла в сторону входа, Юрик молча переводил взгляд с меня на парней, лицо его приобретало все более задумчивое выражение.

И тут выступил Давид, который настолько пришел в себя, что смог даже разговаривать, а не только бить.

– Татьяна Викторовна, – голос его, низкий и тяжелый, сейчас звучал с отчетливым акцентом, это значило, что он еле сдерживается, что все же на пределе, – у нас тут… Встал вопрос по прошлой теме занятия…

Я не успела ничего ответить, рядом еле слышно хмыкнул Глеб, улыбнулся Юрик. Давид перевел такой же серьезный тяжелый взгляд на приятеля, явно не понимая, что он такого сказал смешного, и Глеб не выдержал. Все напряжение, весь морок и ужас момента вырвались диким хохотом, до слез, до хватания за живот. Я стояла, сохраняя преподавательскую невозмутимость, но из последних сил, вот честно.

Потому что вопрос встал настолько вовремя, что впору поверить в судьбу.

Давид со все возрастающим недоумением разглядывал ржущего Глеба, это еще больше того распаляло, на дикий хохот стали подтягиваться другие студенты, которым тоже было ужасно интересно узнать, что же такого смешного сказал или сделал всегда серьезный Давид.

– Я думаю, что Татьяна Викторовна потом на все ваши… эээээ… вопросы ответит, – Юрик, тоже еле сдерживаясь, чтоб не заржать в голос, взял меня за локоть и утащил прочь.

Давид проводил нас недоуменным взглядом и опять обернулся к загибающемуся от смеха Глебу. Постоял немного, оглядывая практически катающегося по асфальту приятеля, затем приподнял его над землей за шкирку, встряхнул, пытаясь привести в себя. И все это с серьезным, каменным буквально лицом.

Эта эпическая картина рассмешила всех, кто подошел на шум, и последнее, что я видела, когда оглянулась уже от дверей университета, как Глеб ржал, в изнеможении держась за плечо Давида и вытирая слезы, а Давид стоял и молча ждал, пока у друга пройдет истерика.

И это было монументальное зрелище.

Обрадованная, что казнь моя, похоже, все-таки откладывается, я спешно попрощалась с Юриком, проводившим меня внимательным взглядом и напомнившем о совместном обеде, и убежала на кафедру. Катю почему-то не встретила там, видимо, она убежала раньше на занятие.

У меня оставалось ровно пять минут до начала пары, и я потратила их на то, чтоб дрожащими руками закинуть в рот парочку седативных. Ни к черту нервы, совершенно. И, если так дальше пойдет, стану окончательно психичкой. А все почему? А все потому, что ноги не сумела держать сдвинутыми, когда это было необходимо.

Вот и пожинаю плоды.

И теперь уже явно поздно посыпать голову пеплом.

Мои любовники этой ночью расставили все точки над i, окончательно. Пояснили, в перерыве между сексом, насколько у них все серьезно по отношению ко мне. И насколько давно уже у них все серьезно. И что не собираются они из-за этого ссориться друг с другом.

А зачем? Когда всем вместе хорошо? Они практически братья.

А я – их. И это навсегда. Ну, по их мнению, навсегда.

Потому что я засомневалась, и меня тут же принялись убеждать в серьезности своих намерений. Доводы были очень вескими. Я бы сказала, основательными. И мне прямо было заявлено, что никуда я не денусь, что брыкаться бесполезно, потому что они не дураки, и все прекрасно видят и понимают. Наше совместное притяжение, наше понимание, нашу химию. И такое случается вообще раз в миллион лет. Поэтому все глупые загоны – отставить, и решение проблем оставить тем, кто их и должен решать. То есть, мужчинам.

И это было очень мило. Наивно, конечно. По-юношески максималистски. Но так круто!

Что я с ними согласилась. Потому что хотела, черт! И не смогла отказаться от такого подарка судьбы.

Неизвестно, сколько это все протянется у нас, но я каждой минуте буду радоваться.

Вот только бы с Юриком успеть разобраться, чтоб под раздачу не попал.

По пути на пару я встретила Алиева, которого по-прежнему не допускала до занятий. Вид у него был очень довольный. Как у кота, только что нажравшегося хозяйской сметаны и не спалившегося на этом. Странно… И вообще непонятно, какого черта он крутится возле аудитории. Если только…

Я, смерив его уничижительным взглядом и не ответив на глумливое «здрасьте», открыла дверь аудитории и первым делом нашла глазами Катюшу.

И сердце упало.

Девочка выглядела потерянной, глаза на мокром месте, прятала лицо и украдкой прикасалась к губам. Явно слишком красным и припухшим. Да и ворот кофточки перебирала тонкими пальчиками, пытаясь повыше поднять.

Гнев во мне, переродившися из ужаса, который испытала только что на стоянке университета, полыхнул с такой силой, что никакие седативные не помогли. Я швырнула папку с конспектами занятий на стол, рявкнула студентам что-то о том, чтоб готовились к самостоятельной работе по Ахматовой, и выбежала из кабинета. Искать Алиева.

В том, что он встречи со мной не переживет в этот раз, я даже и не сомневалась.

Алиев нашелся неподалеку. Сидел себе, скотина, в уголке рекреации, в телефоне лазил.

Звонок уже прозвенел, никого не наблюдалось вокруг, чему я была очень рада. Никто не помешает растерзанию твари.

Он поднял взгляд на звук моих шагов, не удивился, наоборот, поощрительно развалился на лавке. Типа, ну давай, учителка, расскажи мне, какой я плохой.

А я не стала разговаривать. Просто сходу пнула острым мыском туфли по ноге, очень точно попадая в болевой центр (угадайте, где научилась? ага!), с удовольствием пронаблюдала скуксившуюся морду твари, подошла ближе и наступила каблуком на другую ногу. В понтовом таком дорогущем кроссовке. Очень легком и удобном. Каблук пробил насквозь тонкое покрытие и в ступню вошел. Надеюсь, до крови.

Алиев рванул в сторону, тихо шипя под нос, но я не пустила, ухватив за ухо и вонзая ногти.

– Замри, сука. А то сейчас еще и по яйцам получишь.

Алиев понятливо замер. Пыхтя и сжимая в лапе телефон. Косил на меня зло, уже понемногу отходя от боли.

Ну спортсмен же, конечно. Боль терпеть мы умеем, извлекать выгоду из, казалось бы, безнадежного положения, тоже. Хоть и не получал титулов чемпионских, но все же и не полный ботан.

И не визжит по-свинячьи, как многие другие на его месте. И это уже хорошо. Мне вот не надо, чтоб народ сбежался опыт мой преподавательский перенимать.

Я его пока не патентовала.

– Слушай сюда, скот, девочку ты тронул в последний раз.

Алиев попытался что-то сказать, но я чуть повысила голос и чуть сжала ногти. Сразу же замолчал.

– Мы с тобой в интимной обстановке разговариваем, не надо выделываться и говорить, что ты ни при чем. Отвали от девочки. Понятно? Я последний раз тебя предупреждаю цивилизованно.

И тут я немного потеряла контроль, увлекшись воспитательной беседой.

А Алиев, оказавшийся совсем не промах, сумел сгруппироваться и вывернуться из моих рук.

И очень быстро провести рокировку, прижав меня к стене лицом и поймав шею в захват.

Я, шипя от злости, дернулась, но рука двинулась на шее, слегка придушивая и намекая, чтоб не проявляла инициативу.

– А вот теперь поговорим, Татьяна Викторовна, – по-змеиному зашипел мне в ухо гад, – о ваших педагогических методиках… Я все на телефон записал, там видно плохо, но слышно хорошо.