Текст книги "Вот почему я врач. Медики рассказывают о самых незабываемых моментах своей работы"

6
Хороший врач. Шел Краковски

Общепринятая мудрость гласит, что чрезмерное участие в жизни пациента – верный способ стать плохим врачом. И еще одна общепринятая мудрость заключается вот в чем: врач никогда не должен лечить родственника, потому что невозможно быть бесстрастным по отношении к нему.

Шел Краковски – врач общей практики из города Лондона, Онтарио, сейчас уже на пенсии. Он скажет вам, что обе жемчужины мудрости не врут. Но когда его сын родился с серьезными пороками развития, Шел узнал, что врач ходит по тонкой грани.

Фото Далия Краковски

Наш сын Ной, наш первенец, родился с синдромом Дауна. Кроме того, он родился со всеми анатомическими пороками, которые только могут быть. Он родился с двумя отверстиями в сердце, и, что еще хуже, у него была легочная гипертензия – комбинация, называемая комплексом Эйзенменгера. Она очень редкая. По-моему, в Канаде бывает меньше двадцати таких случаев в год.

Основная проблема – недостаток кислорода. Сыну буквально не хватало кислорода в крови. Это состояние известно как гипоксия, и она вызывает цианоз, что на самом деле лишь причудливое название для синевы. Кожа Ноя, особенно вокруг губ, пальцев рук и ног, то и дело становилась синей.

Когда Ной родился, нам с моей женой Далией сказали, что жить ему осталось пять дней. Когда прошло пять дней, а Ной все еще был жив, мы отправились из Лондона, где жили, в Торонто к главному кардиологу детской больницы. Он осмотрел Ноя так и этак и сказал:

– Единственное, что спасет вашего сына, – операция. Но шансы на успех составляют менее двадцати процентов. Вероятность того, что он умрет прямо на столе, в два раза выше.

Мы сказали:

– И думать забудьте, мы на это не пойдем. Будь что будет. Мы сами позаботимся о сыне и сделаем все, что в наших силах.

Кардиолог ответил, что все в порядке, и велел звонить ему в любое время. Мы вернулись домой.

Следующие несколько лет были нелегкими. Ной родился слабовидящим, и в конце концов его официально признали слепым. Его наблюдали по поводу аутизма, хотя болезнь была слабовыражена: если ему пытались пожать руку, он отдергивал ее; он никого не обнимал и никому не позволял обнимать себя. Но эмоционально он был таким же нормальным, как вы или я. Он улыбался и смеялся. Он заводил друзей.

Время от времени Ною приходилось возвращаться в больницу то по одному, то по другому поводу, но он рос и развивался. Мы любили его и уделяли ему все свое внимание. Когда ему исполнилось пять лет, мы отвезли его к кардиологу в Торонто. Он удивился, увидев нас, но был достаточно откровенен:

– Я поражен, но не думаю, что это продлится долго.

Что ж, мы никогда больше не привозили сына туда. Ной посещал общеобразовательную школу и получил аттестат о среднем образовании. Конечно, он во всем недотягивал до остальных. Он отставал интеллектуально и физически. Иногда он синел, но знал, что надо лечь, чтобы почувствовать себя лучше. Он периодически попадал в больницу, но оставался в строю. С ним все было в порядке.

Когда ему было около тридцати, начались серьезные проблемы из-за легочной гипертензии, которая, как мы знали, неизлечима. Мы также знали, что помочь Ною нечем: лечения не существовало. И мы знали, что рано или поздно легочная гипертензия убьет его. В течение года ему пришлось четыре или пять раз ложиться в больницу, и каждый раз его отправляли домой умирать, потому что никто ничего не мог сделать. Ему могли дать кислород, чтобы немного прибавить сил, но лекарства, чтобы помочь ему, не было. Нам было очень тяжело. Я ничего не мог сделать для сына, и медицинское сообщество тоже ничего не могло для него сделать.

Однажды в больнице, когда Ноя уже собирались выписать, я сказал:

– Мне нужно поговорить с врачом, который разбирается в легких. Вы говорите, что лечения нет и что мы должны вернуться домой. Но я его отец – я не могу просто смириться с этим. Должно же быть хоть что-то!

Мне предложили поговорить с дежурным врачом реанимации – возможно, он чем-нибудь поможет. И, может, из-за того, что я был врачом, мне разрешили спать в отделении неотложной помощи той ночью. Мне выделили койку. Это было очень трогательно. Сперва мне совершенно определенно велели забрать сына домой, где его ждала смерть, но теперь по крайней мере позволили ухватиться за последнюю соломинку.

Итак, утром пришел реаниматолог и сказал:

– Ну, я действительно ничего не могу сделать. Но в больнице Виктории есть один парень, Санджай Мехта, который проводит клинические испытания лекарства от легочной гипертензии. Не знаю, добьется ли он чего-нибудь, но, может быть, он согласится вам помочь.

Мы вернулись домой. Теперь Ною требовался кислород двадцать четыре часа в сутки, чтобы оставаться в живых. Я позвонил доктору Мехта и рассказал ему о Ное, а в ответ услышал:

– Привозите его сюда. Привозите немедленно.

Так я и сделал.

– Я занимаюсь исследованием препарата, который дает хорошие результаты, – сказал доктор Мехта. – Но вашему сыну придется пройти обследование, перед тем как участвовать в клинических испытаниях.

Фармацевтические компании настаивают, чтобы для испытаний отбирали подходящих людей – тех, кому действительно можно помочь. Они не хотят работать с безнадежными пациентами, ведь их состояние может не улучшиться, и тогда есть вероятность, что лекарство признают бесполезным. Им нужны пациенты, чьи дела пока не настолько плохи, что препарат не поможет.

Чтобы стать участником клинических испытаний, Ной должен было пройти сто пятьдесят метров за шесть минут.

Он ни при каких условиях не смог бы этого сделать. Но вдруг Далии пришла в голову мысль: если мы дадим Ною кислород и позволим воспользоваться ходунками у него, возможно, получится. Но допустима ли такая помощь?

Доктор Мехта просмотрел все бумаги и сказал:

– Нигде не оговаривается, что вы не можете использовать кислород или ходунки.

Так что Ной пристегнул кислородный баллон, оперся на ходунки, а я держал секундомер, чтобы засечь время. И он это сделал. Его допустили к участию в исследованиях.

Лекарство и правда помогло. Нам удалось привезти Ноя домой из больницы. Он по-прежнему был на кислороде двадцать четыре часа в сутки, но задыхался все реже. Его ногти были уже не такими синими. Его губы были уже не такими синими. И он снова был дома.

Примерно через год он опять попал в беду. И мы отвезли его к доктору Мехта, который проводил испытания еще одного нового препарата. Ной начал принимать его, и через два дня я понял, что лекарство действует. Я уже очень давно не видел, чтобы Ной так хорошо выглядел.

Через несколько лет все повторилось. Состояние Ноя ухудшилось, и ему пришлось лечь в больницу. После трехнедельного пребывания там все, включая его самого, решили, что дело безнадежное. Он не говорил. Не мог ходить. Он снова посинел. Его одолевала одышка. Он хватал ртом воздух. Нет сил. Нет аппетита. Никакой деятельности. Никаких желаний. Он совсем сник, что было необычно для него, поскольку по натуре Ной оптимистичен и жизнерадостен.

Я думал, что должен как-то растормошить его. У нас был маленький ритуал: каждый раз, когда Ноя выписывали из больницы, мы спускались в кафетерий и покупали небольшой перекус – пончик и колу. Простой праздник в знак того, что мы возвращаемся домой. И в этот раз, чтобы поднять ему настроение, я все время говорил ему:

– Завтра, что бы ни случилось, мы пойдем в кафетерий за пончиком и колой.

Дни становились все длиннее и тоскливее. Но в один прекрасный день нам показалось, что он немного окреп. У него все еще были синие ногти и синие губы. Он был очень бледен, очень слаб и не мог встать даже для того, чтобы сходить в туалет. Но я решил, что сегодня тот самый день, и сказал:

– Ной, мы больше не будем откладывать это дело. Пойдем в кафетерий и купим пончик с колой.

Я ни у кого не спрашивал разрешения. Я посадил его в инвалидное кресло, подключил кислород, взял переносную капельницу, прикрепил ее к креслу-каталке, и мы поехали. Мы прошли мимо поста медсестер. Никто не сказал ни слова. Никто не задавал вопросов.

Мы добрались до кафетерия. Ной сидел в инвалидном кресле, а я – напротив. Он сделал глоток колы, и мы оба поняли, что попытка была хорошая, но у нас ничего не получится. Придется отвезти его обратно в палату.

Я встал, и он кивком головы подозвал меня.

Я опустился на его уровень. Вы должны понять, что он был очень бледен. Его лицо посинело. Он снял дыхательную маску – и не забывайте, что он не любит прикасаться к людям или чтобы к нему прикасались. Он наклонился прямо ко мне, к моему лицу, и прошептал:

– Ты хороший врач.

Но я услышал: «Ты хороший отец».

Примечание редактора: Ной оправился после того случая и до сих пор жив. Более сорока шести лет прошло с тех пор, как его родителям сказали, что он проживет всего пять дней.

7
Штормовая погода. Эндрю Линк

Врачи долго учатся, чтобы узнать об искусстве исцеления все, что только можно. Их учат, как работает человеческое тело и как распознать, что не так, если что-то не получается. Даже в лучшие времени приходится справляться со множеством препятствий. Но в Канаде врачи порой сталкиваются с затруднительной ситуацией, к которой никак не подготовишься. И называется она «зима».

Эндрю Линк – заведующий кафедрой педиатрии в Университете Дэлхаузи и глава медицинского центра iWk в Галифаксе. Он вспоминает два случая, когда зима обернулась борьбой не на жизнь, а на смерть.

Я двадцать шесть лет проработал педиатром в Кейп-Бретоне и в этой сельской местности занимался всем помаленьку. Принимал преждевременные роды (это случалось много раз), работал с подростками, больными раком, и делал еще много разного между этими крайностями. Я навещал и маленьких, и больших и научился справляться с самыми разнообразными проблемами. Я мог посоветоваться с другими врачами, но, когда детям требовалась экстренная помощь, я часто вынужден был рассчитывать только на себя.

Позвольте рассказать вам о дне примерно двадцатилетней давности. Мела ужасная, ужасная метель. Насыпало один или два фута снега, может больше. Над глубокими сугробами завывал ветер.

Я был на дежурстве в больнице в Сиднее. Километрах в восьмидесяти оттуда, недалеко от Баддека, произошла ужасная автомобильная авария. Столкнулись две машины, двигавшиеся в противоположных направлениях. В каждой на переднем сиденье сидели родители, а на заднем – двенадцатилетняя дочь.

Печально, но обе пары родителей погибли, а вот девочки выжили в столкновении. Их привезли на скорой помощи в наше отделение неотложной помощи в Сиднее. Одна девочка была стабильна: травма нижней части спины с небольшим повреждением спинного мозга, но ничего опасного для жизни. Поэтому мы поручили нашим специалистам присмотреть за ней.

У второй девочки была сломана нога и синяки на животе и груди, и вскоре стало ясно, что у нее очень сильное внутреннее кровотечение. Кроме того, между ее легкими и грудной клеткой был воздух, который вызывал серьезные трудности с дыханием. Я очень мягко сказал ей, что придется приложить немного льда к ее груди сбоку и вставить пластиковую трубку, которая отведет немного воздуха и поможет дышать. Она очень спокойно ответила: «Хорошо», и я так и сделал.

Мы сделали компьютерную томографию живота, и та показала, что печень и селезенка разорваны и кровоточат. В то время у нас был отличный общий и сосудистый хирург, очень способный и бесстрашный, он подлатал печень и удалил селезенку.

После этого девочку доставили в наше отделение интенсивной терапии для взрослых. У нас в Сиднее не было детской реанимации, и при нормальных условиях пациентку перевезли бы в Детскую больницу в Галифаксе. Там ею занялись бы травматолог и педиатр-реаниматолог в специализированном отделении интенсивной терапии со всевозможным высокотехнологичным оборудованием. Но в такую метель медицинский вертолет или самолет никак не мог доставить ее в Галифакс, расположенный километрах в трехстах отсюда. И девочка осталась с нами.

Я влил в нее побольше крови и жидкости, чтобы поддерживать давление; почки работали, дыхание было ровным, и все вроде успокоилось. Я остался у постели, готовый просидеть там всю ночь. Внезапно около трех часов ночи из трубки в ее грудной клетке хлынули потоки крови. Я заподозрил, что в груди был разорван сосуд и небольшой сгусток крови послужил пластырем. В конце концов он сместился, и началось обильное кровотечение из груди.

Хирург помчался из дома в больницу. Как я уже сказал, он был прекрасно обучен и мог делать практически что угодно. Некоторые общие хирурги неохотно работают с детьми и столь же неохотно занимаются восстановлением крупных кровеносных сосудов, особенно в грудной клетке. Найдутся те, кто попробует, но большинство откажется. Наш хирург снова отвез девочку в операционную и вскрыл грудную клетку. На этот раз он обнаружил источник кровотечения – крупный кровеносный сосуд. Так что он все исправил и отослал ее обратно ко мне.

Я влил в нее еще крови, жидкостей и лекарств. Мы занимались девочкой с шести вечера, а сейчас уже поднималось солнце – наступал новый день. Небеса наконец-то прояснились. Вскоре прилетел вертолет и доставил девочку в Детскую больницу в Галифаксе.

Это один из тех моментов, когда я действительно чувствовал, что спас чью-то жизнь. Без сомнения, мы с хирургом предотвратили смерть двенадцатилетней девочки.

У этой истории есть прекрасное продолжение. Примерно восемнадцать лет спустя в мой кабинет вошла молодая мать со своей дочерью. Я занялся девочкой, а в конце визита женщина сказала:

– Доктор Линк, вы лечили меня, когда я была маленькая. После того как я попала в автомобильную аварию.

– Правда? – спросил я; ее фамилия ничего мне не говорила, к тому же за эти годы я вылечил стольких детей, которые попали в автомобильные аварии, что не мог соотнести ее с каким-то конкретным случаем.

Но я знал, что женщина – медсестра по профессии. И когда они с дочерью ушли, я позвонил туда, где она работает, и спросил, как ее девичья фамилия. Мне сказали, и я все вспомнил.

Это была двенадцатилетняя девочка, которую я лечил снежной ночью почти два десятилетия назад. Было чудесно видеть, что у нее все так хорошо. Она была прекрасной медсестрой в своей общине, и у нее была своя семья. У нее все шло отлично – и я чувствовал, что приложил к этому руку.

Снежные бури в Кейп-Бретоне, кажется, сильнее всего весной, и моя вторая «зимняя» история произошла в апреле. Итак, дула очередная метель с завывающим ветром и слепящим снегом.

Я дежурил из дома, и около шести утра мне позвонил семейный врач из местной больницы в Глэйс-Бэй, которая находится где-то в получасе езды от Сиднея. Только что родился младенец в крайне тяжелом состоянии. Мертвенно-белый. Анализ крови ужасный. Проблемы с дыханием. Хуже некуда. В Глэйс-Бэй не было нужного оборудования, чтобы помочь ребенку. Его даже не могли подключить к аппарату искусственной вентиляции легких, так что медики дышали за малыша, используя мешок Амбу, который сжимают вручную, чтобы подавать воздух. Жизнь ребенка висела на волоске. Наши машины скорой помощи не могли выехать, чтобы его забрать, потому что снег блокировал все. Таким образом, наша мобильная команда неонатальных медсестер с инкубатором была бесполезна. Ничто не двигалось.

Что же делать? Я вспомнил своего соседа Харви Макфи, у которого был большой внедорожник. Я позвонил Харви – точнее, разбудил его. «Харви, – сказал я, – вот в чем дело». Я объяснил ему все и спросил:

– У вас есть полноприводный автомобиль с большими колесами. Как думаете, мы могли бы добраться до Глэйс-Бей? Вы сможете отвезти меня туда, чтобы помочь малышу?

Он сказал:

– Конечно. Поехали. – Но сугробы были такими глубокими, что он добавил: – Я не могу рисковать, останавливаясь у вашего дома. Я просто сбавлю скорость, и вам придется впрыгнуть.

Подъехав к моему дому, он открыл дверь, и я впрыгнул внутрь. Я закрыл дверь, и мы поехали, рассекая снег на полноприводном автомобиле. Когда мы добрались до шоссе, стало немного легче: ветер дул так сильно, что середина дороги была чистой. Так мы и ехали прямо по центру шоссе, а по обе стороны от нас возвышались огромные сугробы. На дороге не было других машин, и мы знали, что ни в кого не врежемся. Нам потребовалось вдвое больше времени, чем обычно, чтобы доехать до больницы. Но мы добрались туда.

Младенец походил на покойника, но я смог поставить внутривенный катетер и ввести нужные лекарства. Я также вставил трубку в дыхательное горло ребенка и начал дышать за него, и он стал выглядеть немного лучше. Через пару часов к больнице подъехал снегоочиститель. Мы отнесли ребенка в машину скорой помощи, и со снегоочистителем и полицейским эскортом его доставили в Сидней.

У этой истории тоже есть продолжение. Я видел этого ребенка четыре или пять лет спустя. У него были некоторые легкие нарушения, но он улыбался, ходил, говорил и делал все то, что должно делать большинство четырех– и пятилетних детей.

Я часто думаю о том, какое влияние оказываю на пациентов. Когда я впервые увидел этих двоих детей, их жизнь была на грани. Но позже, снова увидев их – одного уже взрослым, а другого чуть подросшим, – я понял, что вместе с коллегами действительно помог спасти им жизнь. Это прекрасное чувство – знать, что оказался в нужном месте в нужное время, чтобы помочь. Врачей это очень воодушевляет. Вот почему мы, врачи, делаем свою работу, даже несмотря на все сверхурочные часы и стрессы. Это довольно круто.

8
Вверх по течению, вниз по течению. Ак ’Ингейб Гийон

Каждый год на медицинские исследования тратятся неисчислимые миллиарды долларов по всему миру. Никто не возражает против того, чтобы искать новые методы лечения или лекарства от болезней, которые нас преследуют. Но что, если нам не нужны новые методы лечения или новые лекарства, ведь болезни можно предотвратить? Такова общая позиция врачей по медицинской профилактике.

Ак’ингейб Гийон – такой врач. Она специалист по общественному здравоохранению и профилактической медицине, работающий в отделе общественного здравоохранения Монреаля.

Я получила степень бакалавра по физиологии в Университете Макгилла. Я пылала энтузиазмом, стремясь понять, как работает человеческое тело: почки, легкие, все остальное. Затем я стала магистром эпидемиологии – эта наука отвечает на вопросы о том, кто болеет или получает травмы и почему. К тому времени я уже осознала, что команда медицинских специалистов самого разного профиля может обеспечить людям более здоровую жизнь. Здоровье не обязательно зависит от одного врача.

Получив степень магистра, я на год отправилась работать в Танзанию вместе с большой командой врачей, исследователей – представителей разных специальностей. И меня снова поразила мысль о том, что состояние здоровья всего населения не может определяться только ограниченным доступом к врачам, особенно в такой бедной стране, как Танзания. Нельзя улучшить здоровье всей нации, если помогаешь только одному пациенту за прием.

Уверившись в этом, я поступила в медицинскую школу. Я собиралась стать врачом, чтобы улучшить здоровье не только отдельных людей, но и целых сообществ. Я прошла обучение на семейного врача, после чего специализировалась в области общественного здравоохранения, некоторое время проработала в сельской местности Квебека, а затем вернулась в свой родной город Монреаль, чтобы работать в сфере общественного здравоохранения.

По всей стране есть организации общественного здравоохранения. В разных провинциях их называют по-разному, но все они заняты одним и тем же: что помогает людям оставаться здоровыми? Почему люди болеют? Как можно улучшить состояние здоровья населения в целом? Эти подразделения запускают новые проекты, эффективность которых затем оценивают и которые при необходимости корректируют. Кроме того, они уделяют особое внимание угрозам общественной безопасности. Например, когда в 2003 году в Торонто вспыхнула эпидемия атипичной пневмонии (болезнь также известна как тяжелый острый респираторный синдром, ТОРС) – было зарегистрировано более четырехсот случаев заболевания и умерло сорок три человека, – именно подразделения общественного здравоохранения координировали ответные меры.

В 1999 году Центры по контролю и профилактике заболеваний США опубликовали доклад, согласно которому в современной Северной Америке люди живут на тридцать лет дольше, чем их дедушки и бабушки. Однако только пять из этих тридцати лет нам подарило лечение. Остальными двадцатью пятью годами мы обязаны профилактике – таким мероприятиям, как вакцинация, контроль курения, охрана труда и безопасность дорожного движения. Впечатляет. Конечно, я не говорю, что такой прирост ожидаемой продолжительности жизни – заслуга исключительно подразделений общественного здравоохранения. Но их сотрудники в немалой степени поспособствовали этому успеху, собирая и изучая медицинские данные, которые приводят нас туда, куда указывают факты. А это может означать перемены в муниципальной системе, системе школьного образования или системе здравоохранения, а также внесение изменений в местные законы о безопасности. Именно это улучшает здоровье.

Само собой, если снизить эффективность общественных медицинских учреждений или их способность реагировать на чрезвычайные ситуации, то пострадает не только один человек, а сотни или даже тысячи. Но в 2015 году на общественное здравоохранение Квебека обрушилась небольшая политическая гроза: правительство решило сократить региональные группы общественного здравоохранения на треть. Это было огромное сокращение, поистине неслыханное для Канады. И оно было бессмысленным, действительно бессмысленным. Квебек считался передовой провинцией в области здравоохранения. Он имел очень солидную репутацию.

По словам правительства, сокращения были направлены на борьбу с бюрократией: мол, меньше будет административных работников – людей, о которых никто не пожалеет. Но это были вовсе не административные сокращения. Речь шла об увольнении эпидемиологов, демографов, медсестер и диетологов, причем без каких-либо доказательств того, что это не повредит здоровью населения, не говоря уже об улучшении ситуации. К сожалению, все это происходило, несмотря на то что и премьер-министр, и министр здравоохранения сами были врачами.

Понимание того, что большинство врачей «плывут по течению», отрезвляет. Я имею в виду: клиническая медицина очень важна, но это все равно что ловить людей, которые падают в реку, где рискуют утонуть. Именно это делает клиническая система. Именно это делает система здравоохранения. И все это – «внизу по течению». Но чтобы улучшить здоровье всего населения, необходимо проводить работу на более высоком уровне. И в первую очередь нужно убедиться, что люди не падают в реку. А значит, нужно выяснить, почему они падают. Например, если они упали, когда ехали на велосипеде или вели автомобиль, то не оттого ли, что поворот на дороге слишком крутой? Так работает общественное здравоохранение – отвечает на вопрос «почему».

Представьте, что ваша машина сломалась и вы не знаете почему. Вы привозите ее в гараж, где механик ее чинит. Но через несколько недель или месяцев вы возвращаетесь. Что происходит? В чем же настоящая проблема? Не в том ли, что дороги непригодны для езды? На них слишком ли много выбоин? Плохо размечены полосы движения? Недостаточное освещение? Непонятные указатели? Возможно, проблема не в машине («ниже по течению»), а в дороге («выше по течению»).

Общественное здравоохранение – это всегда необходимость отстраниться от острой ситуации, чтобы понять, в чем ее причина. Как врач, я должна ставить диагноз, предлагать лечение и наблюдать за пациентами, чтобы убедиться, что лечение помогает. Но разница между моей работой и работой большинства врачей состоит в том, что я работаю не один на один, а ради всего населения. Большинство врачей – включая тех, кто возглавлял правительство Квебека в 2015 году, – видят острые ситуации каждый день. На этом они сосредоточены. Они делают упор на лечебную систему, но, возможно, не на то, что действительно влияет на здоровье, выживание и качество медицинской помощи – не на профилактику.

Из-за того что правительство решило сократить бюджет на здравоохранение, треть наших команд постепенно исчезла, и я не могла просто молчать. Как профессор Монреальского университета, я в соавторстве с коллегой написала статью, которая была опубликована в Canadian Journal of Public Health («Канадский журнал общественного здравоохранения») в январе 2017 года под очень дерзким для научного журнала заголовком: «Системы общественного здравоохранения Канады под ударом». Наш вывод был прямолинеен: «Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что введение бюджетных ограничений и расформирование рабочей силы общественного здравоохранения необоснованны и опасны. Инвестиции в общественное здравоохранение оказывают значительное и поддающееся количественной оценке воздействие на улучшение здоровья населения при хорошо документированной отдаче от инвестиций».

Публикация подарила мне очень глубокое и сильное ощущение сопричастности. Я почувствовала, что именно поэтому начала работать в общественном здравоохранении. Будучи врачом, я могу встать, поднять руку и сказать: «Здесь происходит что-то очень неправильное, и это, безусловно, повредит общественному здоровью». Я имею возможность освещать серьезные проблемы, когда новые политические решения идут вразрез со здравоохранением.

Поскольку я врач, мой голос заслуживает доверия, когда речь заходит о здоровье.

Но в качестве заинтересованной стороны я заслуживаю доверия гораздо больше, потому что я практикующий специалист общественного здравоохранения.

Когда я думаю о том, почему я врач, то вспоминаю клятву Гиппократа, которая гласит, что мы никогда не должны намеренно вредить пациентам. Я думаю, это также означает, что мы обязаны громко протестовать, когда предлагаются меры, которые, по нашему мнению, причинят людям вред. Возможно, это не совсем тот образ врача, защищающего пациентов, к которому все привыкли. Но это мой способ. Профилактика – ключ к системе здравоохранения, и подрыв профилактики наносит фундаментальный вред населению.

К сожалению, сокращения в Квебеке не были отменены, но в новостях широко освещалось наше беспокойство по этому поводу. А когда средства массовой информации обращают на проблему внимание, население тоже замечает ее. Теперь гораздо большее число людей осознает, что именно поставлено на карту. Мы продемонстрировали, что снижение эффективности подразделений общественного здравоохранения никак не доказано.

Сейчас в нашей провинции новое правительство, и во время избирательной кампании нам пообещали, что Квебек будет как минимум наравне с другими провинциями в том, что касается ресурсов общественного здравоохранения. Время покажет, сдержит ли правительство свое слово, но мы продолжим бороться.

По крайней мере, то, чего мы уже добились, – это нечто вроде остановки опасного для жизни кровотечения. Отсутствие дальнейших сокращений гарантирует, что миллионы людей на протяжении десятилетий будут по-прежнему пользоваться преимуществами профилактики, а это позволит избежать значительного числа предотвратимых смертей и болезней.

Никто не отрицает, что медицина, работающая «внизу по течению», необходима. Когда я больна, я хочу, чтобы меня лечил кто-то чуткий и компетентный. Но нужны не только врачи для экстренной помощи. Должно быть и место профилактике.