Текст книги "«Мягкая сила» в мировой политике"

Глава II
“Умная сила” мягкого влияния

В рамках концептуализации “мягкой силы” и в поисках динамического баланса между ней и “жесткой силой” Дж. Най призывает к обновлению методологического инструментария международной аналитики и политической экспертизы.

С целью “противопоставить неверному восприятию того, что только мягкая сила может выдавать эффективную внешнюю политику”[89]89
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 59.


[Закрыть], Най использовал термин “умная сила”, впервые введенный в научный и экспертно-политический оборот американским политологом Феном Хемпсоном, за что Най выразил ему большую признательность в примечаниях к своей книге (это к вопросу об единоличном авторстве “умной силы”).

Исходя из того что “мягкая сила” не есть решение всех проблем, Дж. Най обосновывает тезис о сочетании “жесткой силы” для понуждения и возмездия с “мягкой силой” в виде убеждения и притяжения. Причем, выступая против упрощенного понимания “жесткой силы”, Най специально оговаривает, что при определенных условиях военные ресурсы превращаются в источник “мягкой силы”. Он имеет в виду сотрудничество в военной области и программы военной подготовки, которые “могут создать транснациональную сеть, увеличивающую мягкую силу страны”, при том, конечно, понимании, что “неправильное использование военных ресурсов может подорвать мягкую силу”[90]90
  Там же. С. 156.


[Закрыть].

Так возникла “стратагема умной силы”, которая легла в основу деятельности двухпартийной комиссии по “умной силе”

в Центре стратегических и международных исследований, которую Най возглавил вместе с известным американским политиком Ричардом Армитиджем через несколько лет после выхода книги “Мягкая сила: как добиться успеха в мировой политике”. Явно имея в виду критику в адрес “мягкой силы”, а также ее различных интерпретационных версий, Най настаивает на том, что “умная сила” – это не просто удвоенная “мягкая сила”. Речь идет “о способности соединять жесткую и мягкую силу в эффективную стратагему, применяемую при различных обстоятельствах”[91]91
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 19.


[Закрыть]. Определяя “умную силу” как “умелое сочетание” “мягкой” и “жесткой силы”, Най конкретизирует: “Это означает разработку комплексной стратегии, ресурсной базы и инструментария, чтобы достичь американской цели, опираясь как на жесткую, так и на мягкую силу”[92]92
  Armitage R. L., Nye J. S. CSIS Commission on Smart Power: A Smarter, More Secure America. Center for Strategic and International Studies. 2007. P. 7.


[Закрыть].

Переводя это положение в плоскость геополитической практики США, Хилари Клинтон, будучи государственным секретарем, призвала «использовать то, что получило название “умная сила”, то есть полный набор инструментов, которыми располагают США, – дипломатических, экономических, политических, правовых и культурных, выбирая – соразмерно каждой конкретной ситуации – одно из них или их комбинацию»[93]93
  http://www.state.gov/secretary/rm/2009a/01/115196.htm


[Закрыть]. Отсюда следует, что в мировой политике отнюдь не утратила актуальность максима Наполеона, проливающая свет на подвижность динамической соотнесенности “мягкой” и “жесткой” силы: “Я бываю то лисом, то львом. Весь секрет управления заключается в том, чтобы знать, когда следует быть тем или другим”.

Таким образом, “умная сила” – это взаимосвязанная целостность различных компонентов в их синергетической концептуальной и практико-политической соотнесенности – культурно-гуманитарных, цивилизационных, социально-политических, экономических, военных и т. д., задействованных с учетом их умелого системного взаимодействия в беспрецедентно усложняющихся условиях развития мирополитических процессов, разнонаправленность которых усиливается по нарастающей.

Если ресурсный потенциал и смысловой стержень “мягкой силы” – это общее воздействие на население демонстрационными методами – через культуру, образ жизни, спорт и т. п. – на основе привлекательных для объекта воздействия социокультурных и идеологических ценностей, то “умная сила”, считает В. Швыдко, имеет более узкий, специализированный характер, ее определяет нацеленность на процесс принятия решений через внедрение в политический класс идей, которые на практике “движут миром”. В конкретном плане – это разработка и продвижение тех или иных идей и концепций в экспертное и политическое сообщество с целью влиять на политические элиты и политическое руководство и побуждать их к принятию соответствующих решений[94]94
  См.: Швыдко В. Г. “Умная сила” на транстихоокеанском пространстве // Мировая экономика и международные отношения. 2014. № 9. С. 5.


[Закрыть].

“Умная сила” сугубо прагматична, ее геополитическая суть – рациональная взвешенность или взвешенная рациональность. Она ориентирована, естественно, на продвижение и защиту национально-государственных интересов, определяемых на основе собственного видения конкретных особенностей мирового развития, но с гибким, реально новым учетом гигантских подвижек на международной арене, которые ранее не принимались во внимание вообще или принимались в недостаточной мере – столь стремительно изменились состав акторов мировой политики и степень их влияния. В этих условиях, признает Най в своем блоге, “скомбинировать жесткую и мягкую силу в умную стратегию – дело нелегкое”[95]95
  Nye J. S. The Limits of Chinese Soft Power [Electronic Resource] // Project Syndicate. 2015. July 10. URL: http://www.project-syndicate.org/ commentary/china-civil-society-nationalism-soft-power-by-joseph-s-nye-2015-07?barrier=accessreg


[Закрыть].

Отправная точка для адекватного понимания концептуальной новации “умной силы” и причин ее появления – расстановка сил крупнейших государств в мире и их ресурсов.

Уходя от наиболее распространенных определений расстановки сил в глобальной мировой политике, Най квалифицирует ее следующим образом: “Мир не является ни однополярным, ни многополярным, ни хаотичным, ему свойственны одновременно все эти три характеристика”[96]96
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 347.


[Закрыть]. Основание для такой констатации он видит в двух типах изменений – это передача силы и распыление силы. Если переход силы от одного доминирующего государства – исторически привычное явление, то распыление силы, которое происходит как вертикально, так и горизонтально, – относительно новый феномен международной жизни.

Речь идет о новой форме “пересекающихся сообществ”, которые в значительной степени предопределяют динамику и характер беспрецедентных изменений в современном мире, вызванных информационно-технологической революцией. Причем стремительный процесс развития компьютерных технологий, связи и программного обеспечения сопровождается резким уменьшением стоимости создания, обработки и передачи, а также поиска информации. За последние три десятилетия вычислительная способность техники удваивалась каждые полтора года и к началу нового тысячелетия стала стоить одну тысячную от ее стоимости в начале 1970-х гг. Най приводит такие показательные примеры: если бы цены на автомобиль падали столь же стремительно, как цены на полупроводники, то автомашина стоила бы сегодня пять долларов. Если в 1993 г. в мире насчитывалось около 50 веб-сайтов, то семь лет спустя их число превысило 5 млн. О глобальных последствиях информационной революции наглядно свидетельствует тот факт, что количество цифровой информации возрастает в 10 раз каждые пять лет. При этом в 1980 г. хранилище одного гигабайта информации занимало целую комнату, а в наши дни двести гигабайт можно поместить в маленький кармашек рубашки. Ежегодный рост цифровой информации увеличивается шестикратно, достигая почти триллиона гигабайт, а ее объем примерно в 3 млн раз превышает объем информации в книгах, напечатанных за всю историю человечества. В этих условиях, подчеркивает Най, информация становится ключевым ресурсом силы, неизбежная диффузия которой приводит к тому, что мировая политика больше не является прерогативой одних только правительств, которые на международной арене должны считаться с постоянно возрастающим числом негосударственных акторов.

В современных условиях глобальной взаимозависимости в мире происходит не только увеличение количества транснациональных игроков, но и изменение их типов. Раньше транснациональная активность жестко контролировалась крупными официальными структурами; сегодня свободно структурированные, практически не контролируемые сетевые организации приобретают международную значимость и весомость. Именно в сетевом характере международного терроризма первопричина огромных трудностей в противоборстве с ним.

Най акцентирует внимание на возрастающую роль кибер-силы, или виртуальной силы, основанную на информационных ресурсах, которая со всей остротой ставит вопрос об обеспечении кибербезопасности. Киберсила, которую Най определяет с учетом поведенческого фактора, представляет собой способность достигать желаемых результатов за счет использования информационных ресурсов виртуальной сферы кибердомена, притом что это может происходить внутри киберпространства или в других сферах за пределами киберпространства (рис. 2.1).

Как поясняет Най, средства информации могут быть использованы в качестве “мягкой силы“ в киберпространстве на основе разработки программ действий, привлечения или убеждения. Но киберресурсы могут выражаться и в жесткой силе внутри киберпространства, когда государства или негосударственные акторы мировой политики могут организовать эффективную секторальную атаку, например, в виде отказа в обслуживании путем использования ботнетов – сети многих сотен тысяч специально зараженных компьютеров против какой-либо страны или конкретных ведомств и организаций.

Най разделяет игроков в киберпространстве на три основные категории (с оговоркой, что существует множество подкатегорий): правительства, организации с высокоструктурированными сетями, отдельные лица и слабоструктурированные сети.

Рис. 2.1. Физические и визуальные параметры киберсилы

Отмечая, что распыление силы в виртуальном пространстве сопровождается относительным сокращением разницы в их силе, он делает при этом специальную оговорку: распыление сил не означает равенства сил или замены правительств как самых влиятельных игроков в мировой политике.

Разработка стратегии “умной силы” государством требует продуманных конкретных ответов на конкретные вопросы в следующих формулировках Ная: какие цели или результаты предпочтительны? какие ресурсы доступны и при каких обстоятельствах? каковы позиции и предпочтения усилий в отношении объектов влияния? какие виды силового поведения вероятнее всего ведут к успеху? какова вероятность успеха?

Глубина ответа на эти вопросы и эффективность использования “умной силы” в целом могут быть обеспечены только при помощи новых политико-методологических подходов, новых поисковых решений – таков главный смысл рекомендаций Дж. Ная. Для этого он использует, в частности, понятие “контекстуальный интеллект”, который, как он считает, “помогает правильно оценить тенденции в силовых процессах и способствует заблаговременному размышлению о ресурсах умной политики”[97]97
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 346.


[Закрыть]. Его изначальный смысл – умение улавливать зарождающиеся тенденции в бизнесе, адекватно их интерпретировать и максимально использовать.

Первыми понятие “контекстуальный интеллект” ввели в научный оборот для использования в сугубо экономической области исследователи Гарвардской школы бизнеса Энтони Майо и Натин Нориа, определяя его как способность понимать динамику изменений в экономической обстановке и накапливать информацию о тенденциях на меняющихся рынках. Творчески применяя это понятие к международным делам, Най характеризует контекстуальный интеллект как способность понимать возникающие новые обстоятельства и наилучшим образом использовать новые веяния. Он утверждает, что именно это “станет решающим качеством мастерства руководителей, дающим им возможность превращать источники силы в комплекс мер для достижения успеха”. Контекстуальный интеллект важен для “более глубокого понимания силы, понимания того, как она меняется и как создается комплекс мер для реализации умной силы”[98]98
  Там же. С. 23.


[Закрыть].

В острой аналитической фиксации резких поворотов и бурных изменений геополитического климата, в их контекстуальной проекции на конкретные аспекты и проблемы современных мирополитических процессов есть, разумеется, растущая потребность, кто бы спорил. Новые миросистемные реальности неизбежно усложняют задачи международной аналитики, призванной развязывать тугие проблемные узлы кардинально изменившейся геополитической парадигмы. По уточняющему определению А. Неклессы, это “нелинейность антропологического космоса, когда итог событий плохо предсказуем, равно как точные характеристики перемен, поскольку лавинообразные следствия в сложном мире может вызывать небольшое изменение параметров”[99]99
  Неклесса А. Разбитые окна // Независимая газета. 2014. 28 мая.


[Закрыть].

В этих условиях возникает вопрос: насколько предложенный Дж. Наем подход является новаторством, новым словом политологической мысли. Что же принципиально нового привносит контекстуальный интеллект, если издавна известно, что как таковой интеллект (от лат. intellectus) – это способность получать, хранить, преобразовывать и выдавать информацию, вырабатывать новые знания, принимать рационально обоснованные решения, формулировать цели и контролировать деятельность по их достижению, оценивать ситуации, возникающие в окружающем мире. Вспомним, что еще в начале 80-х гг. прошлого столетия американский психолог Говард Гарднер выдвинул теорию множественного интеллекта, в соответствии с которой каждый человек обладает не единым интеллектом, а целым набором относительно независимых способностей, совокупность которых определяет его отличительные когнитивные свойства.

В кардинально изменившихся условиях “контекстуальная” идея Ная конечно же органично вписывается в поиски новой парадигмы политического мышления. Ее следует понимать как усиление креативного аналитического потенциала в глобальном интеллектуальном пространстве, повышение способности генерировать новые идеи и рекомендации, отвечающие жестким требованиям “управления рефлексией” в мировой политике. Как подчеркивают ученые Дипломатической академии МИД России, российская наука самостоятельно предприняла попытку (весьма успешно) перевести сферу международных отношений в парадигму именно мирополитических исследований, исходя из того что современный мир проявил невиданную доселе степень взаимозависимости и расширения взаимных контактов во всех сферах деятельности[100]100
  См.: Иванов О. П., Кукарцева М. А., Неймарк М. А. Меняющийся мир и мировая политика // XXI век: перекрестки мировой политики / Отв. ред. М. А. Неймарк. С. 3.


[Закрыть].

“Контекстуальный интеллект” следует, очевидно, понимать и как аналитическую сбалансированность реакций на внешние контексты политических и субъективных форм обработки получаемой информации. Аналитико-операционная деятельность предполагает обработку тех моделей, аналогий, сопоставляемых рядов и классификаций, которые отражают реальные мирополитические процессы, и получение на выходе взаимосвязанного целого из разрозненных фактов.

В нашем понимании, “контекстуальный интеллект” – способность распознавать глубинное ядро внешнеполитической проблемы – опирается на двуединую основу: и на его умственную составляющую, и на практическую – как форму обретенного опыта в виде навыков и умений в широком диапазоне конкретных компетенций. Притом что компетентность – это не просто обладание профильным знанием, специализированными навыками и умениями, но, главное, способность их гибкого применения, адекватно-адаптивной оценки сущности процессов, нередко разнонаправленных, определяющих основные тренды мирового развития.

Но здесь могут возникнуть неожиданные трудности, когда один международный контекст, одна ситуация, наслаивается почти одновременно на другой контекст, другую ситуацию, осложняя экспертизу динамической взаимосвязи двойного, по сути – трансситуативного контекста. Отсюда – острая потребность в международной аналитике, способной концептуально и практически синтезировать самые различные, разнородные ситуативные компоненты “хаотически запутанной реальности” международной жизни. Анализ сложнейшей динамики геополитических процессов, диалектики взаимосвязи старого и нового в мировой политике показывает, что неостывающая магма международных событий, которые наслаиваются друг на друга, всё чаще минимизирует или сводит на нет усилия экспертного сообщества аргументированно обосновать не только долгосрочные, но даже среднесрочные прогностические перспективы.

Главное здесь, с нашей точки зрения, то, что контекстуальность научно-экспертного анализа предполагает отрицание монолинейного осмысления мирополитических процессов. И, конечно же, соотнесенность знаний и компетенций с ценностно-целевыми ориентациями не должна размывать критерии объективности политической экспертизы событий и явлений.

Таким образом, судя по всему, Най представляет в обобщенном виде систематизирующую, объяснительную и эвристическую функции контекстуального интеллекта, в котором возрастает практическая роль интуиции. Он утверждает, что во внешней политике контекстуальный интеллект представляет собой мастерство интуитивной диагностики, помогающей выстраивать политику в соответствии с поставленными целями для того, чтобы создать умный план действий в зависимости от меняющейся обстановки.

На первый взгляд, выделение интуиции в качестве важного инструмента современной “умной силы” выглядит новаторским шагом Ная. Действительно, интуиция порождает спонтанную аналитическую импровизацию, которая может оказаться единственно верной, адекватной исследуемой ситуации. Но не будет забывать о том, что в мировом научном сообществе накоплен большой опыт исследования интуитивного познания действительности. В интуитивистской теории познания немецким психологом В. Келером в 1925 г. было введено в научный оборот понятие “инсайт”, означающее озарение, открытие новых смыслов, внезапное постижение сути проблемы и, что, пожалуй, самое важное, интуитивный прорыв в структуру конкретной ситуации, неожиданное, внезапное нахождение решения. Причем задолго до него, еще во времена Монтеня, больше четырехсот лет назад, философы и просветители понимали практическое значение мудрого суждения: “Fortis imaginatio generat casum” – “Сильное воображение порождает событие”.

Контекстуальный интеллект, безусловно, важен и в научно-исследовательской деятельности, и в повседневной дипломатической практике, и в аналитической работе всех силовых структур. Но не предполагается ли исходное наличие оного во всех структурах, отслеживающих мирополитические, экономические, военно-политические и тому подобные процессы и тенденции? Тем более что сам Най использовал даже термин “контекстуальная разведка”. Здесь явно дают о себе знать исторические реминисценции американской действительности. В 1947 г. в ЦРУ США было создано Управление отчетов и оценок, с 1950 г. – Национальное управление оценок, от которого берет начало Совет национальной разведки США, ставший экспертным органом для всего разведывательного сообщества Штатов, где, судя по публикуемым докладам, давно используются самые различные методы и инструменты анализа, включая и то, что получило название “контекстуальный интеллект”.

Введение его Дж. Наем в аналитический оборот “умной силы”, конечно же, не случайно: речь идет о современной мировой политике, турбулентной сменяемости ситуаций и событий, осмысление которых требует аналитической конкретики, увязываемой с перспективно-стратегическим видением той или иной международной проблемы в целом.

Чувствовать и понимать контекстуальную специфику геополитических процессов, особенности конкретного мирополитического момента – привычный удел тех, кто в силу своих профессиональных знаний и умений уже давно участвует в ситуационных анализах мировой обстановки разного аналитического политико-прикладного уровня. Для обеспечения содержательно полноформатного и политически “рентабельного” ситуационного анализа требуется участие в нем высокопрофессиональных специалистов с обязательным набором тех качеств, которые определяют особенности “контекстуального интеллекта”. Это профильные эксперты, специалисты по регионам и “стыковым” проблемам, “междисциплинарщики” и, конечно же, эксперты-глобалисты. Их коллективный интеллект позволяет на основе взаимокритических обсуждений вырабатывать единую оценочную позицию, отделяя главное, принципиально сущностное, от частного, второстепенного, и делать адекватные аналитико-прогностические выводы.

Сразу оговоримся, что здесь неизбежной видится проблема, которая никогда не исчезает: как соединить два типа интеллекта, аналитический и практический. Очевидно, в понимании Ная контекстуальный интеллект должен подпитывать прогностическую (краткосрочную или среднесрочную) внешнеполитическую аналитику, отвечающую современным реалиям. Именно в этом суть ситуационного анализа. Без контекстуального интеллекта нет и быть, впрочем, не может полноценного ситуационного анализа, который, как давно известно, исходно предполагает всё то, что имеет в виду Най: умение отбрасывать случайное, единичное; аналитически продуманное соположение однопорядковых, однородных элементов и разнородных противоположностей; тонко чувствовать разрыв между видимостью, мнимой реальностью и подлинной сущностью международных явлений и событий; остро видеть глубинную суть конфликтов и противоречий современного мира.

В этой связи заслуживают внимания парадоксальные, на первый взгляд, размышления А. Неклессы о сложностях осмысления новейших тенденций мировой политики как системы подвижных, меняющихся взаимодействий. По его мнению, трансформация существующего в возможное, а возможного в действительное ограничена оценкой вероятного. Прочтение реальности неадекватно реальности, но для человека, обитающего в пространстве опыта, то есть прошлого, первое доминирует над вторым. “Секрет прозорливости – в текущем узреть настоящее, которое есть будущее в скорлупе прошлого. Востребованной оказывается способность прозревать неочевидный, неописанный, неосвоенный ландшафт…” И далее: “Для людей, чтобы действовать в ситуации неопределенности, критически важно различать приметы и признаки, а в сфере политики – опознавать социогены, рассеянные в современности”[101]101
  Неклесса А. Вселенная горизонтов. Приближение к неизвестному расширяет спектр представлений о будущем // Независимая газета. 2016. 22 июня.


[Закрыть].

Поэтому столь важно уметь абстрагироваться от привычных подходов и оценочных позиций, которые ранее казались самоочевидными, а в определенных ситуациях – и от внешнеполитических псевдопроблем, что особенно важно в нынешних условиях резкой смены международных контекстуальных состояний. В огромной степени возрастает практическая значимость умений и компетенций профессионалов, которые, по словам Ная, “могут отличить ценную информацию от фоновых помех”. Доверие к тем, кого он называет “толкователями информации”, является “решающим ресурсом и важным источником мягкой силы”[102]102
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 183.


[Закрыть].

В этих умениях – серьезнейшие предпосылки к выявлению внутренних первопричин сложившейся ситуации (естественно, в конкретно-специфическом контексте), внешних взаимосвязей и факторов, их определяющих, к разработке убедительной линейки максимально возможных экспертно-оценочных позиций, их жестко критическому аналитическому форматированию и обобщению и, наконец, к аргументированным выводам и практическим рекомендациям.

Сводить аналитическую энергетику к контекстуально-ситуационному анализу без учета множества долговременных факторов мирового развития – значит объективно минимизировать его стратегические векторы. Поэтому контекстуальный анализ не должен выпадать из стратегически выверенной цепи размышлений, доводов и аргументов. Реальность такова, что контекстуально-ситуационные оценочные границы слишком узки для осмысления столь изменчивой сложности нынешнего геополитического пространства, которая требует многомерного системно-стратегического анализа, обеспечивающего заданную достоверность оценок и прогнозов.

Оценивая степень новизны “контекстуального интеллекта” в анализе мирополитических процессов, было бы явным упущением не учитывать известный метод Дельфи, название которого происходит от одноименного городка в Древней Греции, в котором жили оракулы-прорицатели при храме бога Аполлона. Основы дельфийского метода заложили в 50–60-х гг. прошлого столетия американские ученые О. Халмер, Н. Далки и Н. Ришер (по другим источникам – О. Халмер и Т. Гордон) в рамках стратегической исследовательской корпорации RAND для применения в военно-дипломатической и военно-промышленной сферах. Особенности метода: индивидуальный режим аналитической работы, ее анонимность; независимость экспертного суждения; возможность многократной повторяемости экспертизы для внесения дополнений, уточнений и коррекции выводов. Эти особенности позволяют избегать различных форм психологического воздействия на участников экспертизы в жестко структурированной группе, где неизбежно сказывается психологическое воздействие группового мнения на мнение меньшинства, конформистски склонного чаще всего принять оценочную позицию большинства, а также формальный или неформальный статус и авторитет наиболее влиятельных экспертов.

Таким образом, контекстуально-интеллектуальная суть дельфийского метода экспертного анализа, который остался за рамками исследовательского внимания Дж. Ная, – это систематизированное обобщение независимых оценок узких профильных специалистов, индивидуальные суждения которых вырабатываются в автономно-анонимном режиме.

Тем самым повышаются степень оценочной достоверности международно-политической аналитики и эффективность экспертных заключений, на основе которых вырабатываются практические рекомендации для принятия конкретных креативно-перспективных решений, к чему призывает Дж. Най.

И коль скоро эффективность умной “мягкой силы” напрямую зависит от грамотного аналитического обеспечения, то было бы ошибочно принижать или минимизировать его роль, выполнение которой по определению базируется на том, что Най называет контекстуальным интеллектом.

Но не важнее ли сегодня стратегическое видение перспектив мирового развития, формирование глобализированного сознания, без которого контекстуальный интеллект вряд ли может быть продуктивным? Хотя, оговоримся, чтобы избежать упрощений в столь серьезном вопросе, надо, конечно же, учитывать высказанную О. П. Ивановым точку зрения, согласно которой “опасно переносить особенности своей стратегической культуры на противоположную сторону и смотреть на нее через призму своей стратегической культуры”[103]103
  Иванов О. П. Американская стратегическая культура // Обозреватель – Observer. 2007. № 1. С. 88.


[Закрыть].

Между тем некоторые исследователи выстраивают свою авторскую концепцию на основе некоей “разумной силы”, разграничивая ее с “умной”, “мягкой” и “жесткой” силой, и характеризуют последние как “стратегии более низкого порядка”. Специфическая трактовка этих понятий (отнюдь не в том смысле, который вкладывает в них Дж. Най) позволяет произвольно рассматривать “умную силу” главным образом на концептуальном, декларативном уровне, а в практической политике определять ее как “хитрую, ловкую, манипулятивную силу”. При этом признается, что в целом на уровне международной политики ведущих государств реализация стратегии “разумной силы” как целостного феномена современной реальной политики затруднена, поскольку “глобальная политика в настоящее время преимущественно продолжает характеризоваться ситуативным использованием государствами подходов и возможностей, характерных для несинтетических стратегий”[104]104
  Столетов О. В. Стратегия разумной силы в политике глобального лидерства: Дис. … канд. полит. наук: 23.00.04. М., 2014.


[Закрыть] (курсив мой. – М. Н.).

Характеризуя компоненты стратегического мышления, без которого нет и быть не может “умной силы”, директор Института Европы РАН Ал. Громыко вычленяет в нем три основных способности: способность к осознанию главных трендов современности, понимание регионального и глобального контекста, то есть внешней среды; способность к выявлению главных вызовов и угроз, выстраивание их в порядке приоритетности; способность к выработке механизмов реагирования на наиболее сильные внешний раздражители[105]105
  См.: Громыко Ал. А. О стратегическом мышлении [Электронный ресурс] // Аналитическая записка Института Европы РАН. 2015. № 30. URL: http://instituteofeurope.ru/images/uploads/analitika/an30.pdf


[Закрыть].

Отсюда – важность системного мышления, опирающегося на стратегический интеллект, априорно предполагающий интеллект контекстуальный в качестве его естественной, более того, обязательной составной части. Системный подход и есть та ось, которая органично соединяет два типа анализа – контекстуальный и стратегический.

Много десятилетий назад наши ученые, несмотря на жесткую, цензурированно-давящую идеологизацию общественных наук, требующую четко линейных, монохромных оценочных определений, обосновали в качестве базового научно-экспертного принципа системный подход, выпадавший из классово-партийной логики анализа общественных явлений. Его методологическая и практико-политическая значимость в том, что “предмет представляется не только обладающим многими свойствами, но и внутренне многокачествен, поскольку воплощает в себе черты различных и разнородных систем действительного мира. Изменение многих свойств предмета оказывается зависимым не только от него самого, но и от тех систем, элементом которых он является”[106]106
  Кузьмин В. П. Принцип системности в теории и методологии К. Маркса. М., 1976. С. 56–57.


[Закрыть].

Выработке долгосрочной внешнеполитической линии предшествуют анализ, оценка, прогнозное моделирование и планирование. Отсюда особый тип мышления, определяемый учеными как “стратегический, предполагающий концептуальное, системно-ориентированное мышление, которое приводит к открытию новых воображаемых организационных стратегий”[107]107
  Алексеева Т. А. Стратегическая культура: эволюция концепции // Полис. 2012. № 5. С. 133.


[Закрыть]. Поэтому не противоречит ли Най сам себе, когда пишет, что контекстуальный интеллект сегодня требует нового синтеза “либерального реализма”, который видит одновременно ситуацию на всех трех досках (речь идет о его сравнении с “трехуровневой игрой в шахматы”. – М. Н.)? Не говоря уже о том, что он прямо признает, что все-таки в трехуровневой игре игрок, сосредотачивающий внимание только на одной доске, в конечном счете должен неизбежно потерпеть поражение[108]108
  См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 347.


[Закрыть]. И тем более, что Най настаивает на том, что “стратегия умной силы должна принимать во внимание длительную эволюцию мирового порядка”[109]109
  Там же. С. 378.


[Закрыть].

Важная черта международной аналитики, суть которой, по мнению Ная, теперь должен определять контекстуальный интеллект, – критическая заостренность восприятия ею мирополитических процессов. Но и здесь трудно найти нечто принципиально новое. В полной мере сохраняют политическую актуальность и методологическую свежесть характеристика и обоснование сути критического анализа забытым сегодня В. Ульяновым-Лениным: “Критика должна состоять в том, чтобы сравнить и сопоставить данный факт не с идеей, а с другим фактом; для нее важно только, чтобы оба факта были по возможности точно исследованы и чтобы они представляли из себя, один по отношению к другому, различные моменты развития, причем особенно необходимо, чтобы с такой же точностью был исследован весь ряд известных состояний, последовательность их и связь между различными ступенями развития”[110]110
  Ленин В. И. Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов // Полн. собр. соч. 5-е изд. М.: Изд-во полит. лит-ры, 1967. Т. 1. С. 167.


[Закрыть].

Таким образом, было бы явным преувеличением считать новаторским, прорывно-инновационным хорошо или, наоборот, плохо забытое в контекстуальной интерпретации даже такого умудренного концептуалиста, как Дж. Най. При всем уважении к мэтру международной аналитики надо честно признать, что впечатляюще убедительного обновления методологических опор политологического анализа и внешнеполитической экспертизы не произошло.

Новая особенность российской умной “мягкой силы” – расширение геополитического ареала ее использования в стратегически значимых для нашей страны международных организациях и объединениях. Выступая на саммите БРИКС в июле 2015 г. в Уфе, В. В. Путин особо выделил то обстоятельство, что “справедливый и безопасный мир невозможно устроить без тесного гуманитарного сотрудничества. Именно поэтому Россия стремится углублять контакты в сфере культуры, науки, образования, туризма со всеми партнерами в БРИКС, Шанхайской организации сотрудничества, в Евразийском союзе и в других форматах”.