Текст книги "Куколка (сборник)"

– Как тихо! – мечтательно промолвила Люси де Префонтэн. – Вот хорошо бы пройтись теперь по парку, спуститься к реке!.. Я люблю смотреть, как лунный свет, дробясь, отражается в воде.

– Вы не боитесь, что вам будет холодно у воды? – спросила тетушка.

– О, нет!

Водворилось молчание, нарушаемое легким посапыванием дядюшки, который, кажется, единственный не понимал мыслей окружающих.

– Филипп, – сказала тетушка, – ты бы не проводил мадам де Префонтэн… А мне что-то свежо, да и твоему дядюшке вредна речная сырость… Мы лучше вернемся в комнаты. Люси, дитя мое, накиньте-ка на всякий случай мою накидку!

Пухленькая ручка вдовушки проскользнула под подставленную мною руку, и мы пошли к террасе, спускающейся к реке.

Я небрежно изрек несколько банальностей о прелести тихого вечера, красоте заснувшей реки и тому подобное, и в то же время думал: «Эта вдовушка премиленькая и, кажется, неспособна заставить меня страдать…»

Мы остановились на террасе и, облокотившись на перила, стали молча смотреть на медленно текущие воды реки. Тихий, нежный вечер, полумрак сгущающихся сумерек, слабо освещаемых серебристым светом молодого месяца, журчание воды, близость хорошенькой, молодой женщины, – все это невольно настраивало душу на лирический лад. Мы заговорили, и разговор как-то сам по себе, незаметно перешел на более интимные темы.

– Итак, – закончила Люси, – и вас уже коснулось страдание?

– Да, я страдал, – после некоторого молчания ответил я. – По-видимому, судьба была против меня… Но мое приключение такое странное, запутанное и необъяснимое, что я никогда не решился бы рассказать вам его из боязни, что вы не поверите мне.

– Ну вот, что вы говорите! Нет, скажите мне, я непременно хочу знать!.. Слышите? Расскажите!

– Что я могу рассказать? Резюме очень коротко: я любил женщину, которая покинула меня. Это со многими случается, случилось и со мной.

– А теперь, – запинаясь, тихо промолвила хорошенькая вдовушка, – теперь… вы все еще любите ее?

Я почувствовал, как мое сердце затрепетало от какой-то смутной радости, и это вложило в мой ответ особенную горячность.

– Да, – промолвил я, – мне кажется, что я все еще люблю ее… Я беспрестанно думаю о ней.

– Что ж, – грустно протянула вдовушка, – вы скоро вернетесь в Париж и получите от нее реванш.

– О, нет! Я больше никогда не увижу ее! Она ушла из моей жизни, не оставив никаких следов. Нет, я никогда не увижу ее! Не хочу видеть ее!

– Боже мой, – грустно прошептала Люси, – как вы любите ее!..

В это мгновение мне казалось, что я подпираю ногами весь земной шар. Я чувствовал, что эта хорошенькая, молоденькая вдовушка искренне страдает от того, что моя любовь отдана другой, а не ей. Ей хотелось бы, чтобы это яркое, первое чувство было направлено на нее.

Это показалось мне даже вполне естественным, как показалось бы естественной мысль, что все молодые и хорошенькие женщины страстно домогаются моей любви и страждут, видя мое предпочтение другой. О, упоительная самоуверенность юности, где ты?..

«Да, – мысленно повторял я себе, – все, кроме одной, загадочной и недостижимой».

Но что же с того? Останусь ли я на веки вечные рабом этих воспоминаний, или же хоть несколько позабудусь в любви других женщин и вымещу на них свое первое горе? Я недолго ломал себе голову над этой загадкой. Лунный свет призывно трепетал на тихо вздрагивающих ветвях тополей и кленов.

Меня охватила непреодолимая потребность чувствовать себя любимым, получить – как только что выразилась моя белокурая спутница – «реванш» за первую неудачу.

Тихий весенний вечер, лунный свет, красота окружающей природы крайне способствовали порыву молодого чувства…

Я преодолел свою робость и склонился к плечу хорошенькой вдовушки. Она милым, женственным жестом схватила мою руку и словно в доказательство того, что будет покорной рабой своей новой любви, припала к ней долгим поцелуем.

– Вернемтесь! – прошептала она затем.

Глава 6

Прошло одиннадцать лет.

Читатель расстался со мной, когда я стоял в тихий апрельский вечер на террасе у де Тенси, в обществе хорошенькой вдовушки, Люси де Префонтэн, а снова встречается со мной спустя одиннадцать лет, тоже вечером, но в августе месяце.

Может быть, читатель удивлен, что я делаю такой большой перерыв и умалчиваю о таком продолжительном периоде своей жизни? Конечно, я мог бы поделиться с ним перипетиями своей судьбы, и весьма возможно, что они представили бы некоторый интерес, так как каждая, даже самая ничтожная человеческая жизнь представляет несомненный интерес как живой документ человеческой жизни. Но дело в том, что мне нечего было бы сказать о героине своей правдивой истории, о «даме в желтом домино». Вот почему я и замалчиваю эти одиннадцать лет. Да, над моей головой пронеслось одиннадцать лет, со своими радостями и страданиями, надеждами и разочарованиями, оставляя меня в полнейшей независимости относительно моего приключения с Мадлен.

Судьба оборвала мою историю на самом животрепещущем месте и, сказавши «До следующего номера», захлопнула передо мной книгу моего романа. Я тщетно ждал обещанного продолжения: его не было и не было, и я стал уже забывать, как вдруг…

Нет, я не стану забегать вперед, это плохой прием, лучше расскажу все по порядку.

Первые шесть лет из этих одиннадцати прошли в Париже. Весьма возможно, что, приложи я больше стараний, мне удалось бы напасть на след Мадлен и найти, наконец, разгадку этому загадочному происшествию; но, во-первых, я свято помнил обещание, данное мною Делесталю: не разыскивать Мадлен и входить с нею в какие бы то ни было сношения без вызова на то с ее стороны, а, во-вторых… ну, во-вторых, меня просто-напросто подхватил вихрь парижской жизни, закружил, одурманил и настолько увлек, что я незаметно отвлекся в сторону.

Начать с того, что после моего отъезда из замка де Тенси, после тех памятных пасхальных каникул, Люси де Префонтэн вдруг почувствовала себя так плохо, что ей понадобилось переселиться в Париж, чтобы лечит свои нервы модным в то время водолечением. По странной случайности она поселилась недалеко от меня.

Положительно трудно себе представить, до чего тянет молодого дипломата позабыть неудачную романтическую историю, давно сданную в архив и (сознаемся, было это уже дело давно минувших лет…) даже ставившую его в несколько смешное положение, когда судьба налагает на него обязанности доброго соседа и необходимость ежедневно навещать хорошую знакомую его семьи, относящуюся к нему далеко не пренебрежительно.

Таким образом, золотистые кудри цвета липового меда вытеснили из моего воображения память о темных косах уже тем одним, что они были постоянно на глазах, тогда как темные косы исчезли для меня навсегда.

Мало-помалу я искренне привязался к Люси, и так как я был счастлив, то меня и не тянуло возвращаться к прошлому и доискиваться ключа к загадкам, тем более, что я считал это прямо-таки непорядочным по отношению к Люси, которая делала все, что от нее зависело, чтобы дать мне счастье.

Да и к чему я стал бы чего-то доискиваться? Ведь если бы Мадлен хотела, если бы в ее сердце нашлась, хотя крупица чувства ко мне, то она всегда сумела бы написать мне, разыскать, призвать к себе… Если же она этого не делала, то это служило явным доказательством того, что я ей неинтересен и не нужен, что я давно позабыт, а в таком случае наилучшее, что я мог сделать, это предать забвению всю эту историю или, по крайней мере, постараться убедить себя в том, что и я со своей стороны давно позабыл ее.

Таким образом, прошло шесть лет, в течение которых единственными происшествиями, имевшими отношение к истории с «желтым домино», были четыре встречи на улице с Делесталем, да две заметки, прочитанные мной в газетах. Первая касалась его развода, а вторая оповещала о его втором браке с молоденькой девушкой из парижского общества. О Мадлен мне ничего не пришлось узнать: она была бразильянкой, в парижском обществе бывала редко, а после своего развода и вовсе исчезла с горизонта.

Между тем «дружба», соединившая меня в памятный апрельский вечер с Люси, перешла в длительную связь. С течением времени она стала уже несколько ослабевать, и весьма вероятно, что наступил бы разрыв, самый грустный изо всех форм разрывов, – по пресыщению. Но тут, по счастливой случайности, я получил назначение на должность секретаря посольства в Копенгаген.

После трогательного прощания, обильно политого слезами, после патетических возгласов «До свидания!», когда обе стороны прекрасно знают, что говорят друг другу «прощай», – для меня началась новая жизнь: пестрая, разнообразная, заманчивая жизнь парижанина при иностранных дворах. Я был последовательно в Копенгагене, Гааге и, наконец, в Берлине, где я находился в то время, с которого снова принимаюсь за свой рассказ.

Знакомы ли вы с Германией? Знаете ли вы эти хорошенькие дачные места, такие спокойные и напоминающие деревню, где естественным развлечением являются примитивный кургауз да прогулки по живописным окрестностям?

Конечно, все это кажется скучным и неинтересным лицам, гоняющимся за острыми и разнообразными развлечениями, но для ищущих отдыха и деревенской тишины эти германские летние уголки – сущая находка, восстанавливающая силы и оздоравливающая мозг.

Итак, один молодой француз жил в середине августа 1… года на вилле «Квисисана» в Саксонской Швейцарии. Это недалеко от Дрездена.

Вилла «Квисисана» – одна из шести или семи вилл, составляющих отель С. и живописно разбросанных на довольно большом расстоянии друг от друга в общем большом и красивом парке. Центральная вилла служила рестораном.

Молодой француз жил там уже несколько дней в обществе одного русского генерала, двух чахоточных англичанок, отставного префекта и нескольких других личностей, лишенных какого бы то ни было интереса и положения. Молодому французу было приблизительно года тридцать два, и он очень свободно изъяснялся по-немецки.

Этим молодым французом был я сам. Летняя жара, вносящая некоторое охлаждение в пыл политических махинаций, дали мне возможность воспользоваться отпуском, и я решил употребить его на ознакомление с неизвестной мне до того Саксонией.

Тут я предлагаю читателю представить себе Филиппа д'Алонд на одиннадцать лет старше, чем в предыдущей главе.

Хотя мы и убеждаем себя, что ничуть не меняемся, и время пролетает над нами безнаказанно, но – увы! – это не что иное, как самообман или самообольщение: каждый пройденный день оставляет на нас свой неизменный след, не говоря уже о страданиях, потрясениях, неожиданных ударах, способных в один день состарить на несколько лет.

Что касается меня, то у меня появилось несколько легких морщинок, я заметно пополнел, и на висках поубавилось волос.

Я все еще продолжал называться «молодым человеком», но на манер солдат, которым вскоре истекает срок их службы. В моей голове уже толпилось больше воспоминаний, чем проектов будущего. Для меня подходил к концу период первой молодости, когда все тешит, все радует, все возбуждает интерес. Теперь я уже подходил к тому грустному возрасту, когда «положение» человека вылилось в строго определенную форму и нет неизвестности, как нет и места юношеским мечтам и надеждам на необъятно широкие горизонты, и вместе с тем, когда стоишь, еще настолько тесно соприкасаясь с первой молодостью, что хранишь в своем сердце не заглохшие горячие порывы, тяготения, но с тоской и ужасом замечаешь, что за твоей спиной вырастает новое, молодое поколение, жадно тянущееся из-за твоего плеча к заветному кубку любви. Если ты еще холост, то тебя начинает одолевать тяготение к браку. А между тем уже пропущен возраст, когда способен жениться без разбора и каждое смазливенькое личико кажется пленительным, и ни о чем другом и не задумываешься…

Да, все эти атрибуты юности – беспечность, безотчетная погоня за любовью и неразборчивость, ни на чем не основанные светлые надежды, безграничная доверчивость – все это исчезло безвозвратно, но зато я все же приобрел кое-что и взамен, а именно известную опытность.

Это конечно драгоценное приобретенье, но – увы! – оно очень и очень дорого оплачивается, так как жизнь теряет свою заманчивость и привлекательность в тот день, когда чувствуешь, что стал «опытным». И, несмотря ни на что: несмотря на мой упорный вкус к приключениям случайностям, на громадный запас жизненности, неизбежная «опытность» все же нашла доступ к моей душе и пустила корни в моем сердце. Хотя я так и не нашел ключа к неудаче своего первого любовного приключения, но моя «опытность» все-таки позволила мне предположить следующее: так как все женщины вообще существа крайне непоследовательные и изменчивые в своих вкусах, желаниях и действиях, способные как на самые героические поступки, так и на самые низкие – именно благодаря своей крайней неуравновешенности, – то весьма вероятно и весьма возможно, что прекрасная Мадлен была просто-напросто психопаткой, ловящей себе любовников без всякого разбора, где попало, меняющей их, как перчатки. Я был ничем иным, как одним из номеров целой серии, и притом крайне несчастным номером, так как на меня выпало столкновение с мужем.

Делаю немедленно оговорку. Моя «опытность» в данном случае повела меня по совершенно ложному пути, и я ударился в другую крайность, так же, как моя былая «неопытность» заставила меня считать Мадлен Делесталь наивной и невинной девочкой, страстно пленившейся мною с первого взгляда на маскараде.

Извиняюсь перед читателем: я чрезвычайно непоследовательно веду свое повествование, то уклоняюсь, то забегаю вперед. Постараюсь быть последовательным и возвращаюсь к тому, как я жил в Саксонии.

В тот августовский вечер, с которого я возобновляю свой рассказ, я пообедал часом позже обыкновенного в столовой ресторана. Вследствие этого запоздания мне пришлось обедать за пустым столом, если не считать почтенного старого немца в золотых очках и его дородной супруги, обедавших в противоположном конце зала, за отдельным столиком. Это было так далеко, что я с трудом разбирал их лица.

Покончив с обедом, я вышел на террасу, закурил сигару и, рассеянно прослушав интермеццо из оперы «Сельская честь», прекрасно исполненное оркестром, игравшим в парке, решил возвратиться к себе, на виллу «Квисисана».

Мое помещение состояло из двух больших и комфортабельно обставленных комнат: спальни и гостиной. Вернувшись к себе, я прилег на кушетку в гостиной и занялся просмотром «Дрезденского Курьера», из которого получил подтверждение того, что политический горизонт все еще чист и вполне безоблачен. Потом я призадумался над объявлением, вывешенным у меня в комнате, рядом с электрическим звонком, причем все его параграфы были составлены на таком невозможном, комическом французском языке, точно хозяин гостиницы задался целью рассмешить своих постояльцев.

Посмеявшись над этим образцом лингвистики, я перешел в свою спальню и готовился уже лечь спать, как вдруг увидал на своем ночном столике письмо, адресованное на мое имя и надписанное явно французской рукой, но без адреса и штемпеля; это служило доказательством того, что это письмо написано тут же, на месте. Я немедленно вскрыл конверт и прочел следующее:

«Лицо очень желающее увидеть господина д'Алонд, просит его прийти завтра, в десять часов утра, в галерею парка. Его будут ожидать».

Больше ничего.

Я тотчас же позвонил коридорного и спросил его:

– Кто принес это письмо?

– Посыльный из каргауза.

– От кого?

– Он ничего не сказал.

У меня промелькнула было, мысль произвести дознание, но было уже поздно – одиннадцать часов, до каргауза довольно далеко, а немцы ложатся с курами: и городок, и гостиница, и парк, и каргауз – все это уже было объято мирным сном. Я отпустил коридорного и лег спать.

Если вы думаете, что я очень волновался при мысли о предстоящем мне свидании, то очень ошибаетесь, и, по-видимому, упускаете из вида, что прежний Филипп д'Алонд постарел на целых одиннадцать лет. Я лишь меланхолично подумал об этом. К тому же я заранее знал, что это приглашение – как бы оно ни было заманчиво и таинственно – не даст мне ничего ни нового, ни особенно интересного. В моей жизни не предстояло больше ничего ни нового, ни захватывающего, потому что и новизна, и «захват» – все это относительно и отражает лишь нетронутость и отзывчивость нашего внутреннего «я».

Мои мысли внезапно перенеслись к толстому немцу в золотых очках, сидевшему в столовой, и к его тяжеловесной супруге.

«Неужели это она шлет мне это послание?» – ужаснулся я.

Мысль, что эта почтенная матрона способна задаться целью соблазнить меня, положительно лишила меня сна. Даже когда я заснул, меня продолжала преследовать эта чудовищная фигура, подстерегая меня у каждого поворота галереи парка.

На следующее утро я за стаканом кофе перечитывал это письмо. И на этот раз – уж право не знаю, чему приписать?… может быть, беспокойным снам? – во мне загорелось любопытство.

Я выбрал изящный костюм, сшитый в Париже, и в десять часов вышел в парк.

Подходя к указанной мне галерее, увитой диким виноградом и вьюнком, я, к своему неудовольствию, заметил, что там сидит уже не одна парочка. Насколько я мог судить на расстоянии, мне показалось, что силуэты сидящих элегантны и изящны, хотя мне было бы трудно определить их национальность. Когда я вошел в галерею, дама поднялась со своего места и решительным шагом двинулась ко мне навстречу.

Я не успел еще узнать ее в этот краткий промежуток времени, но вдруг почувствовал, как мой мозг внезапно похолодел в голове.

– Здравствуйте!.. Это мило с вашей стороны, – просто промолвила она. – Вы тотчас же догадались? Не правда ли?.. Вы видите, я и до сих пор сохранила пристрастие к романтическим приемам.

Господин тем временем тоже поднялся с места и направился к нам. Я же в эти несколько минут вежливо раскланивался, расшаркивался и бормотал какие-то банальности. Но все это мои члены и язык проделывали вполне самостоятельно, по светской привычке, так как я был положительно неспособен ни соображать, ни желать что-либо делать…

Передо мной стояла Мадлен Делестадь. Мне казалось, что я нахожусь вне времени и пространства; в моей голове царили какой-то хаос, какая-то подавляющая пустота, и я словно откуда-то со стороны услышал спокойный, ровный, слегка иронический голос, обращающийся к подошедшему:

– Я раньше была знакома с мсье д'Алонд в Париже… Позвольте познакомить вас с моим мужем, – обратилась Мадлен ко мне, – барон Роберт фон Комбер.

Мы пожали друг другу руки. Это был высокий господин, пожалуй несколько грузный, но прекрасно одетый и, судя по розовому круглому, упитанному лицу, саксонец.

Мы несколько раз прошлись по галерее, перекидываясь незначительными фразами, ничем не выдававшими наше внутреннее смятение. Я искоса поглядывал на Мадлен и думал: «Она ничуть не изменилась. Та же стройная фигура, то же пленительное личико, те же темные, густые волосы».

И меня удивляло, что моя зрительная память оказалась много слабее душевной, так как я почувствовал Мадлен раньше, чем узнал ее.

Я тут же, гуляя по галерее, получил все желаемые сведения относительно жизни и общественного положения супругов фон Комбер. Они обыкновенно жили в своем имении и очень редко приезжали в Париж, но много путешествовали. В настоящее время они жили в том же отеле С, на вилле «Королева Августа».

В эту минуту раздался звук колокола, призывавшего нас к завтраку.

– Надеюсь, вы доставите нам удовольствие позавтракать с нами? – обратился ко мне барон.

Я вопросительно посмотрел на Мадлен; ее взгляд красноречиво ответил: «Соглашайтесь!»

– Благодарю вас, – ответил я, – я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением.

– Вот и прекрасно!.. Ровно в двенадцать мы будем ждать вас в ресторане.

Мы церемонно раскланялись, и я тотчас же вернулся на свою виллу «Квисисана».

Мой мозг и мое сердце были в полнейшем противоречии.

«Безумец!.. – укорял я себя, – вот ты внезапно помолодел, точно тебе двадцать лет, и все это из-за того, что ты снова встретил на своем пути авантюристку, которая в былое время насмеялась над тобой, а в настоящее время таскает, может быть, своего десятого возлюбленного по саксонским курортам, а ты даже никогда и не был ее возлюбленным!.. Вот смехота-то! И ты еще имел слабость пойти на ее авансы, вместо того, чтобы холодно и сухо оттолкнуть ее от себя!.. То-то она, верно, хохочет теперь над тобой!»

Теперь, когда я был один, в моем мозгу копошился миллион самых разнообразных подозрений относительно этой женщины и ее спутника. Так, например, мне пришло в голову, что этот господин вовсе ей не муж, а просто ее любовник, что у них в данный момент стесненные обстоятельства; вероятно в гостинице требуют уплаты по счетам, и они очень рады встрече со мной и хотят меня, как известно просточка, «подковать» на некоторую сумму.

Результатами этих соображений было то, что, переодеваясь к завтраку, я успел взвинтить себя на крайне воинственный лад.

«Ну, погоди-же ты! – угрожающе бормотал я, меняя галстук, – я тебе, красавица, покажу! Ага, ты думаешь, что я все тот же Филипп д'Алонд? Нет, голубушка, одиннадцать лет меняют человека; я уже не прежний доверчивый, наивный мальчик, только сошедший со школьной скамьи! Нет, теперь тебе не обвести меня вокруг пальца!»

В моей воспаленной голове роились самые разнообразные планы, чтобы «уличить» и «провалить» прекрасную даму и ее сообщника. Я не видел границ своей изобретательности и временно утратил всякую щепетильность… Разве я не был в своем праве взять реванш и, проигравши первую ставку, выиграть хоть вторую?

Увы, должен прибавить, что хотя мой разум и держался воинственного настроения, но мое сердце старалось защитить бывшего кумира и робко вступало в пререкания с разумом.

«А что, если она тогда была искрения? – шептало мое сердце, – что, если она действительно любила меня, но была вынуждена уступить в силу обстоятельств? Или допустим даже, что одиннадцать лет тому назад она действительно была виновата… Но что, если теперь она влюбилась в меня и раскаивается в своем прошлом поступке?»

А кроме того, лжива ли она, или нет, но, тем не менее, она все-таки остается самой интересной и самой пленительной женщиной, которую я встречал когда бы то ни было. Моя теперешняя «опытность» подсказывает мне тоже, что и моя былая «неопытность»: «Она неподражаема! Нет второй подобной Мадлен!»

В это мгновение я заметил, что часы показывают пять минут первого. И тотчас же мое сердце усиленно и радостно забилось, как одиннадцать лет назад; я сразу почувствовал себя бодрым и помолодевшим. Да, мне снова было двадцать лет! И я, не теряя времени, весело направился к зданию ресторана.

Меня уже поджидали, и как только я пришел, мы тотчас же сели за отдельный маленький столик. Надо сказать, что кормят в отеле С. превосходно, и я обыкновенно ел с большим аппетитом, но на этот раз мне кусок не шел в горло. Вообще я заметил, что из нас трех волнуюсь лишь я один, что подтвердило мое первоначальное подозрение относительно «сообщничества» «баронской четы».

«Ага, – насмешливо подумал я, – очевидно, это авантюристы высокой марки».

Тем временем супруги фон Комбер спокойно распространялись о своей жизни в деревне и, с безмятежным спокойствием людей с чистейшей совестью, сравнивали парижскую жизнь с берлинской и венской.

Меня взорвало это бесстыдство. Я стал внимательно приглядываться к супругам и зорко следил за их взаимными отношениями.

Удивительно, по какому праву, по какой дерзости и испорченности заставляла меня эта женщина присутствовать при этом глупом, прозаичном эпилоге нашего юношеского романтического приключения?

Во всяком случае, внимательно приглядываясь к отношениям супругов, я вывел заключение, что их супружеское «счастье» относится к разряду «спокойных» и уравновешенных.

Барон был очень внимателен к Мадлен, но в этой внимательности сквозило больше светской сноровки и привычки, чем нежности и страсти. Мадлен тоже была спокойна и даже несколько суха. Во всяком случае, был ли этот союз свободным, или же законным, но он видно находился в период благоразумия, и розы любви были уже давным-давно сорваны.

Точно также бесследно исчезло ослепление любви, и развился критический дух. Так, например, когда барон стал восторгаться чудесными окрестностями, Мадлен насмешливо промолвила:

– Да, моему мужу в особенности понравился дивный глухарь, поданный нам вчера на обед.

Этим замечанием она убила двух зайцев: во-первых, дала понять, что эти восторги относительно природы несколько аффектированы и барон – слишком большой материалист для того, чтобы искренне так восторгаться природой, а, во-вторых, подчеркнула прожорливость барона-то, что я успел уже подметить в крайне короткий срок нашего завтрака. Очевидно, он любил и покушать, и выпить, так как он один выпил три четверти бутылки потребованного им «Иоганингсберга» и снова протянул руку за бутылкой; его жена собралась было что-то нервно сказать, но он одним взглядом заставил ее замолчать на полуслове.

С этого момента Мадлен больше не обращалась к нему, а говорила лишь со мной одним, и мы продолжали свой разговор через плешивую и раскрасневшуюся голову барона.

Все эти мелочи несколько успокоили мое мужское самолюбие, но вместе с этим усыпили и мою дипломатическую осторожность.

Наш завтрак затянулся; все уже разошлись, и проворные лакеи приводили в порядок столы и расставляли стулья, приготовляя их к следующей сервировке.

Было уже больше двух часов, и жара стала прямо нестерпимой. Природа казалась уснувшей под пляшущими лучами солнца. Спало зеркальное озеро, спали деревья, цветы, и смолкли птицы, весело щебетавшие утром. Мадлен же, словно тропический цветок, лишь выигрывала под палящими лучами солнца. Ее южная красота казалась ярче и значительнее, как бы «говорливее», если можно так выразиться. Эта палящая атмосфера положительно молодила ее! Я смотрел и удивлялся. Прошло столько лет, но они ничем не отразились на внешности этой красивой женщины. Ей, казалось, было все так же двадцать пять лет.

Но барон раскис от жары; он так же, как и вся природа, требовал послеполуденного отдыха; его бакенбарды касались жилета, а склонившаяся голова откровенно выставляла свою плешь.

Легкое похрапывание прервало наш разговор. Мадлен кашлянула; барон тотчас же очнулся, поспешно налил себе рюмочку коньяка и залпом осушил ее.

– Барон привык отдыхать среди дня, – сконфуженно промолвила Мадлен, – мы, кажется, стесняем его… Уж вы его извините…

– О, пожалуйста, – обратился я к барону, – не стесняйтесь и не меняйте своих привычек…

– Да, простите, это невозможная привычка, – сконфуженно сказал барон, грузно поднимаясь с места, – но, к сожалению, я твердо усвоил ее.

Мы сказали друг другу еще несколько вежливых слов, пожали друг другу руки, уверяя в своей взаимной симпатии, после чего этот милейший человек отправился к себе.

– Если хотите, – обратилась ко мне Мадлен, – пройдемте в читальню, там гораздо прохладнее и удобнее.

Я, понятное дело, тотчас же выразил свое согласие, и мы перешли в читальню – очень большой и комфортабельный зал.

Мадлен села в уголке дивана и сказала:

– Я знаю, о чем вы думаете.

– Да, я знаю это, – ответил я, пристально глядя на нее.

– Вы думаете, что мы уже раз были с вами так же, как теперь: друг против друга, я – на диване, вы – на стуле, причем точно так же, как и теперь, были в общественном месте, а вместе с тем – вдвоем…

– Да, вы угадали, я думал о маскараде маркизы де Талиасерпи… Впрочем, я часто думал и вспоминал об этом вечере, так же, как и последующей встрече и о ее действующих лицах, и…

– И что вы думаете обо мне, вспоминая все это? – быстро перебила меня Мадлен.

– Я думаю, – осторожно ответил я, – что молодая и обаятельная женщина доставала себе развлечение вскружить голову неопытному и простоватому юноше, и так как это вызвало нежелательные осложнения, то она благоразумно отряхнулась от этой встречи и, не оглядываясь, продолжала свой счастливый жизненный путь.

Наступило молчание. Мадлен сидела серьезная и озабоченная, низко склонив свою хорошенькую головку. Я был очень рад, что смутил ее.

– И это – все, что вы думали обо мне? – спросила она, пытливо глядя мне в глаза. – Вы не были обо мне дурного мнения, не презирали меня и не бранили?.. Признаться, если это так, то это меня немало удивляет!

– В таком случае вам придется удивляться, – улыбнулся я в ответ. – Как я ни молод и неопытен, – продолжал я, – но я и тогда твердо помнил, что мужчина всегда должен считать себя неоплатным должником, если красивая женщина хоть мимолетно почтила его своим вниманием.

Снова наступило молчание. Я мысленно радовался своему удачному дипломатическому приему: Мадлен была видимо сбита с толку и не знала, чего ей держаться; это раздражало и нервировало ее; по крайней мере, она нетерпеливо покусывала себе губы и нервно шевелила кончиком туфельки. (Совсем как на балу у Талиасерпи!)

«Ага, – злорадно подумал я, – ты верно ожидала какой-нибудь патетически-сентиментальной вспышки, с миллионом трогательных восклицаний, вроде: «Ах, какое счастье, я снова нашел вас, Мадлен!..» Погоди-ка, голубушка!.. А ведь все-таки она чертовски хороша!» – подумал я в скобках.

– Значит, наша разлука ничуть не опечалила и не удивила вас? – надменно-разочарованно протянула Мадлен.

– Я этого не говорил! – уклончиво отпарировал я.

– Во всяком случае, – нервно промолвила Мадлен, – вы и пальцем не пошевелили, чтобы постараться разыскать меня!

– Я дал слово не стараться разыскивать вас… но думал, что, если у вас есть хоть намек на желание видеть меня, то вы всегда сумеете…

– Мне кажется, что я сегодня достаточно ясно доказываю вам свое желание видеть вас, – нервно прервала меня Мадлен. – Ведь я имела полную возможность оставить вас в неведении относительно того, что я здесь… и вижу, что вы не печалились бы об этом.

– О, как вы можете это думать! – изысканно-вежливо возразил я, – я крайне благодарен вам за вашу любезность и внимание.

– Бог мой, до чего вы вежливы! – раздражительно воскликнула Мадлен. – Вы и раньше были чересчур вежливы, но, по крайней мере, хоть не так банальны.

– Кроме того, я крайне обязан вам за знакомство с вашим супругом, бароном фон Комбер, – пропуская мимо ушей ее предыдущие замечания, с легкой иронией, утрированно вежливо продолжал я. – Он очень мил.

– Мой муж вышел из тех лет, когда нравятся и главное стараются нравиться, – сухо промолвила Мадлен. – Он в настоящее время интересуется только покоем и хорошей кухней. Но это очень порядочный человек, он не выдаст и не продаст; на него можно положиться; а кроме того, он искренне любит меня и заслуживает того, чтобы я платила ему тем же.