Текст книги "История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней"

Хотя цивилизация – это понятие определенное, не стоит считать, что оно существует независимо от деятельности человека. Культурные ожидания переходят по наследству, и в определенный момент времени из них формируются реалии, с которыми вынуждены считаться члены данного общества. Они способны ограничить наиболее опасные, по мнению членов общества, объекты окружающей среды. Но эти реалии работают только в определенной среде и при непосредственной заинтересованности людей. В конечном счете определенность традиции ограничена необходимостью быть уместной при текущих обстоятельствах.

Релевантность является ключевым моментом, особенно при проведении межкультурного сравнения. Например, стараясь понять, почему техникализированное общество развилось именно в западном мире, ученые изучают период, предшествующий западным преобразованиям. Это можно сделать двумя способами: изучив особые условия, при которых начались преобразования, или коренные различия между западной и другими культурами. В последнем случае основой является исследование Высокого Средневековья на Западе и деятельности современников того периода.

Ранее считалось, что последний способ наиболее легкий. Существующая структура всемирной истории недостаточно совершенна, чтобы стать основой для изучения особенностей периода преобразований. В то же время другие важнейшие сообщества рассматривались как изолированные единицы, чтобы глобально обобщить их культурные особенности. Эти особенности сопоставимы только с утонченными чертами, и проследить их можно только при более глубоком понимании Западного мира. Более того, изучение коренных особенностей Запада, бесспорно, имеет отношение к вопросу, который нередко путают с другим – почему именно на Западе началась Новая история. Конечно, особый вид новой техникализации обязан своим появлением Западу с его своеобразными чертами. Безусловно, без подробного всемирного исторического анализа сложно выявить, что было существенным, а что случайным в технический период. Исследования особенностей западной культуры как таковой, несомненно, отчасти объясняют нам, как возникла подобная форма эпохи Нового времени. Но эти изыскания нередко ошибочно приписывают к объяснениям, где и когда возникла Новая история. Соответственно, принимая во внимание возникновение Новой эпохи, ученые поддались искушению сослаться на удачное влияние традиционной позиции или на комбинацию позиций в западном мире до Нового времени. В дополнение к сказанному раньше довольно часто ученые ссылались на «мертвую хватку традиции», объясняя «провал» других сообществ, таких как исламское. Сравнивая эти сообщества с западным миром перед Новым временем, они обычно подчеркивали их недостатки. С наступлением эпохи Нового времени обстоятельства времени уже перестали приниматься в расчет.

Я встречал немало попыток выделить основополагающие черты Западного мира до начала Нового времени. Но при более глубоком историческом анализе, когда другие сообщества изучались не хуже западного, все эти попытки проваливались. Это можно сказать и о великом Максе Вебере, который старался доказать, что Западу свойственны прирожденные рациональность и активность. Однако в данной работе повсеместно можно увидеть, что рациональность и активность свойственны и другим культурам. Или, иначе говоря, будучи уникальными (а все культурные черты в известной степени уникальны), западные черты не обладают такой сверхъестественной «рациональностью», как полагал Вебер. Это относится и к западному праву, и к западной теологии, обращаясь к которым он частично сделал рациональность формальной, а частично просто не учел степени рационального движения среди мусульман. В итоге, если определенные черты не являются исключительными, то и вся комбинация Вебера об уникальности ставится под сомнение.

Стоит также заметить, что используя подобный метод, Вебер не всегда углублялся в суть. Порой он представлял существующую позицию так, словно это был неоспоримый факт с автоматическими последствиями. Хотя на самом деле эта позиция являлась процессом, который никогда не повторялся и постоянно обновлялся. Соответственно, он иногда пренебрегал историческим вопросом, что заставило определенную позицию возникнуть. В результате Веберу не всегда удавалось охватить всю область взаимодействия вещей и проследить дальнейшие последствия.

Вопрос отношения западной культуры до начала эпохи Нового времени и непосредственно Нового времени интригует еще одной проблемой: какова родственная связь в историческом развитии традиционной культуры и настоящей игре интересов. В определенный момент становится ясно, что исторические изменения не могут всегда обуславливаться деятельностью великой личности или географической и расовой принадлежностью. Более того, нам нужны объяснения, почему моральный уровень высших классов или текущие экономические интересы воплощаются определенным образом, а не иначе. На все эти вопросы можно ответить, обратившись к неявным, но основополагающим культурным признакам. Эти признаки проявляются скрыто и незаметны на ранних этапах развития общества, их последствия дают о себе знать на более поздней стадии социального развития, конечно, если полагать, что общество проходит определенный порядок развития. Среди основополагающих черт самыми распространенными являются наследуемые понятия. Например, понятия о добре и зле. Так, западную склонность к рациональности и приумножению можно сопоставить с вечной китайской склонностью к дао и желанием стать землевладельцем. Таким образом, неудачу Китая в индустриальной революции можно объяснить тем, что успешные семьи не проявляли особого интереса к промышленности, а предпочитали другие, более престижные профессии. (Если бы китайцы все же пошли по пути индустриализации, то они могли бы сыграть на желании богатых семей стать землевладельцами; например, можно было продавать промышленные мануфактуры тем, кто желал развивать их далее.)

Я убежден, что основополагающие признаки существуют, несмотря на то что их сложно вычленить. Но при оценке их исторического воздействия стоит учитывать общую окружающую обстановку определенного поколения. То есть все условия, которые отвечают за положительный эффект возможных путей развития и, следовательно, за новые подходы. В идеале необходимо определить те пункты, в которых при определенных условиях, дополнительных затратах денег, времени, сил и т. д. доходы все равно сократятся. При подобном расчете следует принимать во внимание естественные, то есть рукотворные и демографические ресурсы, технические и научные альтернативы, социальные институты, которые определяют надежды определенного поколения. Также нужно учитывать, от чего в определенный момент времени зависят чаяния людей (возможно, именно это меняет людей в данный момент). В этот список необходимо еще включить последствия позиции предков. Однако в условиях, в которых существует отдельно взятое поколение, последствия подхода предков и непосредственно их позиция представляют собой разные вещи. Возьмем, к примеру, область, в которой бессознательное прошлое считается тяжелым пережитком, – воспитание детей, даже здесь результат может варьироваться.

Такие позиции, как «индивидуализм», «чувство личного призвания» или «всемирного отрицания» очень сложно определить в подобных целях. Намного проще проследить определенную символику этих подходов. И может оказаться, что в новой структуре они приобретают крайне противоположные значения. Так, например, в США господствовал сомнительный тезис о том, что домик с лужайкой является для каждой семьи оплотом личной независимости. Этот подход привел к возникновению так называемого «организованного» пригорода, который является показателем социальной причастности и соответствия. Другим примером может быть уникальность Корана, который поставил под сомнение неоспоримость иудейской и христианской религиозной мудрости. Коран внес свой вклад (через самобытное кораническое толкование) в универсализм и толерантность к расхожим традициям и не только к Народам Книги), это, в свою очередь, стало характерной чертой при деформации суфизма.

Действительно, как бы ни складывалась ситуация в необразованных общественных классах, в любом общественном комплексе наиболее уместные подходы чаще всего обнаруживаются в практических традициях и при обширной вариативности или в пределах образованного, более престижного общества. Самые яркие и наиболее вероятные аспекты практического опыта великой традиции можно увидеть и в других соответствующих традициях. Следовательно, традиция может основываться практически на чем угодно. Одно время считалось, что именно семейные традиции мешают китайцам воспринимать коммунизм. Но теперь китайское бюрократическое наследие сделало китайцев необычайно приверженными идеям коммунизма.

Соответственно, будет вполне разумно огласить основной принцип, что каждое поколение принимает собственные решения, а любое отклонение требует основательных доказательств. (Вполне вероятно, что это дополнение перекликается с принципом Ранке, по которому все поколения духовно равно приближены к Господу.) Позиции предков не должны ограничивать в действиях следующие поколения. То есть потомки не должны основываться на последствиях, иначе они действительно окажутся скованными ими, а выбор решений для них будет предельно ограничен.

Разница между великими традициями заложена не в определенных внутренних элементах, а в их ценности и структуре, которую они формируют в общем контексте. Если эта структура относительно неизменна (по самой природе традиций они не могут быть абсолютно постоянными), то она таковой и останется. Поскольку условия предпосылок также будут неизменными, более того, дальнейшая институализация только усилит их. Институализация необходимых подходов является ключевым моментом для эффективности условий: например, меркантильные черты ирано-семитской культурной традиции стали явными при развитии монотеизма, но только под покровительством ислама они раскрылись во всю силу. Триумф ислама, в свою очередь, был возможен только благодаря адаптации к этой расчетливости. И в то же время именно этот триумф позволил ирано-семитской расчетливости определить ход их истории. Тем не менее последствия институализации не дают полной независимости условиям предпосылок. Только уже самая сильная тенденция может с помощью этих последствий стать наиболее эффективной. Помимо этого, данные последствия могут сократить колебания, вызванные вариативностью базовых условий, в итоге полное или местное отклонение от общей нормы не закончится тотальным культурным разрушением. Однако если измененные базовые условия упорно сохраняются, то соответствующие подходы и их институализация довольно быстро коренным образом изменятся.

Историческое движение непрерывно, а все традиции открыты и находятся в постоянном движении, можно даже сказать, что они существуют в постоянном дисбалансе. Сознание человека всегда стремится к граням дозволенного. Но, даже если абстрагироваться от этого, все мы обычные люди и в первую очередь преследуем личные интересы. И только потом мы являемся участниками той или иной традиции. Любая традиция должна подпитываться текущими условиями, только тогда она сможет отвечать настоящим интересам или просто изживет себя (или трансформируется во что-то более уместное). Любые модели, которые мы устанавливаем для себя либо в качестве главных ориентиров, либо в качестве важных норм организации, любое чувство единства, которое мы находим в культуре, могут быть довольно жизнеспособными. Но в то же время по сути они остаются очень хрупкими. Как только открываются новые возможности, принятые ранее модели становятся крайне уязвимыми. Даже если эти модели приобрели однородный и совершенный стиль, к ним стоит относиться как к нежному цветку, а не как к сильному корню. Несмотря на мощный потенциал, данные модели продиктованы не культурной необходимостью, а скорее желанием творчества.

Отдельно стоит отметить одну из наименее изученных, хотя очень распространенную форму гипостатизации культурной традиции или в нашем случает целой серии. До сих пор удивительно распространено мнение, что «Восток» лишь недавно очнулся от «тысячелетнего сна». Это понятие (впрочем, как и определение самого «Востока») родилось в результате пренебрежения мировой историей современными западными (и не только) учеными. Восхваляя древность своих институтов, они все равно ищут одобрения Запада.

Мы можем выделить два типа ученых, усиливших это ложное понимание. Западные туристы, чей настрой учитывается даже в научном мире, нередко принимают экзотику за древность, но остаются слепы к более тонким аспектам организационных изменений. В результате некоторые ученые, уверенные в превосходстве и прогрессивности своей западной культуры, выдают эти туристические впечатления за научные тезисы, нередко расистского характера. Они готовы записать все чуждые им сообщества как неуместные. Эти ученые сравнивают теперешние темпы развития Запада и его деятельность в прошлом через призму современности. Они не желают осознавать, что и в других сообществах, помимо Запада, происходило не менее активное развитие. В итоге западные ученые приходят к выводу, что причина технической и интеллектуальной заторможенности иностранного мира возникла в XIX веке. Затем эти страны больше не развивались, то есть причиной различий является раса и местность, а не только возраст страны.

Также существует другая группа западных ученых, в основном «регионоведов». Их стойкое заблуждение строится на противоположной ошибке. Они признают сопоставимость западного общества до начала Нового времени и обществ других регионов. Однако эта группа ученых охватывает все области периода до начала Нового времени одним термином «традиционные». Таким образом, они упускают одну тенденцию, которую мы разбирали ранее. Если в этот период все страны находились в состоянии сна (за исключением периода бесспорного процветания), то и очнуться они должны были вместе. Как мы уже упоминали, степень того, как народы в период до техникализации и даже до просвещения были связаны «мертвой хваткой традиции», крайне преувеличена. В любом случае в мусульманском обществе возникновение основных институтов в каждый период времени функционально оправдано. Все социальные решения, даже конспиративного толка, мусульмане принимали не для того, чтобы противостоять прошлому, а только ради практических конкретных целей, отвечающих интересам основных социальных групп. Хотя считается, что именно на «Востоке» или «в странах до начала эпохи Нового времени» постулат о неизменности затеняет важный вопрос о том, как особое положение различных народов в период Преобразований повлияло на их дальнейшую судьбу. На вопрос, почему не удались «реформы», существует уже готовый ответ: землями, «опутанными традициями», управляли слепые консерваторы. Этот ответ избавляет от необходимости изучать, насколько практичными и готовыми к переменам были эти «опутанные традицией» государственные деятели… Исключение представляют только японцы, получившие стереотип «великих имитаторов».

Многие ученые лишь отчасти осознают необходимость научной перспективы в расширении границ исследований. Достаточно лишь осознать эту перспективу и тем самым взять ее под контроль. Исторически так сложилось, что научные упоминания об «исламе» как об области исследований сводятся к ряду политических и иных посторонних условий. Последствия таких упоминаний ощущаются до сих пор. Практически все стадии исторического развития современных исламских[18]18
  Об использовании термина «исламский» см. раздел об использовании терминов в исламских исследованиях.


[Закрыть] исследований представлены в работах, которые исследователь может свободно найти в библиотеках. Что интересно, многие из этих стадий описываются даже в работах середины XX века. Следовательно, любой средний студент, изучающий тему ислама, осведомлен об истории исламских исследований. Это помогает ему по достоинству оценить интересующие его частные научные исследования. Более того, он сможет избежать частых, но преодолимых ошибок, с которыми многие сталкиваются в этой области исследований.

До недавнего времени западная академическая наука обладала преимуществами в современных исследованиях ислама. Возможно, этому способствовали культурные условия Технической эпохи Нового времени. Западная наука вела работу в этой области исламских исследований в трех направлениях. Во-первых, изучение Османской империи, сыгравшей важнейшую роль в истории Европы. Обычно эта группа ученых подходит к изучению османов с точки зрения европейской дипломатической истории. Они видят весь исламский мир с политической перспективы Стамбула, столицы Османской империи. Во-вторых, это взгляд на исламский мир через Индию. Эти ученые, преимущественно британцы, смотрят на индусов как на добропорядочных гражданских подданных или по меньшей мере просто разделяют индийские интересы. Имперское преобразование Дели является для них кульминационным моментом в истории ислама. В-третьих, это семитские исследования. Большей частью, это ученые-гебраисты, соблазнившиеся арабской культурой. Многие из них полагают, что основная жизненная сила исламской культуры сосредоточена в Каире, в XIX веке это был наиболее яркий мусульманский город. Есть также исследователи, которые обращаются к Сирии или Магрибу. Обычно эти ученые скорее филологи, чем историки. Они воспринимают исламскую культуру через поздних египетских и сирийских суннитских авторов, особо известных в Каире. Также существуют другие, менее крупные направления, это испанское и отчасти французское направление, сосредоточенное на изучении средневековой Испании, и русское направление, занимающееся северными мусульманами. Все эти пути исследований, как одно, уделяют мало внимания центральной области Плодородного полумесяца и Ирана и их склонности к шиизму. Эти земли оказались меньше остальных подвержены западному влиянию. В России одно время уделялось внимание центральным регионам ислама, однако эти исследования были заброшены, за исключением эпохи раннего Средневековья. И в перспективе мало кто воспринимает исламский мир именно с этой позиции.

Независимо от направления исследований современная западная наука долгое время занималась в основном переводом мусульманских работ до начала Нового времени и их адаптацией к реалиям западного мира. Совершенствование западной науки началось с движения от поздних, второстепенных мусульманских источников к ранним, более существенным. Редактирование древних текстов стало самым важным научным событием. В то же время западное научное видение изменилось в связи с тем, что в течение XIX века мусульмане сами стали по-другому себя оценивать. Они стали подчеркивать значимость раннего арабского периода и ассоциирующегося с ним шариата (более поздние персидские и суфийские тенденции стали отрицаться как декадентские). Эти перемены повлекли за собой интерес к ранним периодам и арабским документам. Они стали объектами лучших исследовательских работ и предметом научных толкований. Со временем (особенно после ослабления международного влияния Стамбула с 1918 г.) каирская линия исследований стала доминирующей, в то время как остальные приобрели уровень местного значения. Например, стамбульская линия важна для османских исследований, но не для ислама в целом.

Все это усилило арабистские и филологические предубеждения, которые являются неизбежной европейской тенденцией. Под интересом к семитской «расе» (противопоставлявшейся индоевропейской «расе» Запада) подразумевалась семитская библейская основа. Более того, западный научный мир XIX века оказался одержим интересом к особому «происхождению» изолированной культурной единицы. Подчеркивалось средиземноморское (следовательно, преимущественно арабское) географическое положение, которое было наиболее близким к Европе и, значит, оказывало на нее влияние. Также следует отметить филологическую тенденцию к изучению арабского языка, считалось, что это самый существенный лингвистический ресурс и в серьезном изучении других языков нет необходимости. Эти арабистские и филологические заблуждения повторялись из книги в книгу, от статьи к статье. Не стала исключением и Encyclopaedia of Islam, где во многих разделах особое внимание уделяется слову (обычно в арабской форме, даже если оно произошло, скажем, от персидского), а не содержанию. Также в энциклопедии даты, связанные с историей Египта или Сирии, обобщаются как всеобщие исламские. (Для более подробного рассмотрения проблемы, сложившейся в данной ситуации, см. раздел об использовании терминов.)

Однако существовали и другие аспекты, изменившие западную историческую науку в целом и изучение исламского мира в частности. Именно в XX веке исламисты отвлеклись от работ старой мусульманской школы и самостоятельно стали ставить задачи, находить документальные подтверждения. Ученые стали ссылаться на очевидные доказательства, а не на чужое авторитетное мнение. Немного медленнее шел процесс отхода от типичных западных категорий. Частично это происходило благодаря интересу к исламским категориям, частично благодаря использованию нейтральных категорий всемирной истории и человеческой культуры и общества. Однако даже в работах великих ученых эта задача до конца еще не выполнена.

Независимо от этого современные исламские исследования все еще страдают от прошлых филологических понятий. Еще не удалось преодолеть арабистские предрассудки с их отрицанием центральных территорий. (Хотя, если прекратить общие семитские исследования, которыми занимаются арабисты, то мы утратим основное преимущество старой филологической школы: это возможность интегрировать арабский с другими семитскими исследованиями, преимущественно ивритом и арамейским, и даже с иранской традицией.) Возможно, еще более важным фактором является то, что исламские исследования ассоциируются с высокой культурой, а местной культурой и социальными условиями низших классов обычно пренебрегают. В рамках высокой культуры можно обнаружить материалы, связанные с религией, литературой, политикой, которые наиболее доступны для филологических изысканий. Стоит отметить такие периодические издания, как Comparative Studies in Society and History[19]19
  Сайт журнала – http://cssh.lsa.umich.edu/. – Прим. ред.


[Закрыть] и Social and Economic History of the Orient[20]20
  Сайт журнала – http://brill.publisher.ingentaconnect.com/content/brill/sho.– Прим. ред.


[Закрыть], в которых освещаются новые сферы исследований. Эти издания, наряду с трудами Гюстава фон Грюнебаума, внесли огромный вклад в изучение исламского мира. Самым плодотворным западным писателем, касавшимся социальных и экономических вопросов, был Клод Каен (Claude Cahen), его работы можно найти по Index Islamicus[21]21
  Сайт издания – http://www.brill.nl/publications/index-islamicus-yearbooks – Прим. ред.


[Закрыть].

Я бы хотел проиллюстрировать несколько проблем, с которыми можно столкнуться, если полагаться на филологический подход. Подчеркну, что не стоит опираться только на работы, созданные непосредственно до и после возникновения ислама, так как отсутствие в них подтвержденных данных влечет за собой неисторический подход.

Особая значимость старых арабских семей (в совокупности с другими обстоятельствами) вызвала тенденцию интерпретировать развитие исламской цивилизации исключительно с арабской точки зрения. Отождествляя «исламскую культуру» с «культурой, возникшей на основе арабского языка», исследователи утверждают, что доисламские арабские элементы (т. е. существовавшие на Аравийском полуострове) являются первоосновой для исламской культуры. При этом они делают вывод, что арабский бедуинский фольклор просто «не учитывается» или «утерян» среди поздних мусульман Плодородного полумесяца. Соответственно, сирийские, персидские или греческие элементы эти ученые рассматривают как «иностранные» заимствования в мусульманскую арабскую жизнь. Тот факт, что эти элементы сформировали наследственные культурные традиции мусульманского привилегированного общества, они, видимо, не учитывают. Термин «доисламский» буквально толкуется ими как «арабский доисламский», при этом опускается история стран от Нила до Амударьи, где также установился ислам.

Если сконцентрироваться непосредственно на арабах-мусульманах, преимущественно на их творческом вкладе, то подобная точка зрения будет более-менее уместной. Так как с позиции правящего класса арабов и их ярых новообращенных все, что можно назвать неарабским, будет для них «иностранным». Мы скорее имеем дело с постепенным арабским внедрением в принятые культурные модели, чем с постепенной ассимиляцией внешних культурных элементов в арабское общество. Возникает вполне закономерный вопрос, как неарабские элементы внедрились в арабские семьи.

Однако, если рассматривать общую картину с точки зрения заинтересованных людей из старых арабских семей, то арабоцентристский или «арабистский» взгляд вызывает сомнения. К сожалению, филологи слишком часто прибегают к данному арабистскому подходу. Языковая группа (в нашем случае арабская) представляет для них ключевой момент в историческом исследовании. Кроме того, филологи полагают, что изучение происхождения терминов является более захватывающим занятием, чем изучение непосредственно институтов, к которым они обращаются. Фактически, этот подход можно назвать поверхностным. Он зачастую подразумевает применение терминологии даже там, где можно обойтись без нее. При дисбалансе различных точек зрения арабистский подход может привести к ложному пониманию предмета, поднять ложные вопросы и дать ложные ответы. Читатель, работающий с подобными исследованиями, должен быть особо внимательным, чтобы избежать распространенных ошибок. Даже маститым ученым не всегда удается преодолеть арабистские предрассудки при изучении раннего ислама.

Например, при сравнении условий жизни до и после принятия ислама, с одной стороны, рассматривается доисламская Аравия, а с другой – Сирия или Иран исламского периода. Так можно будет понять, как развивались семьи, сформировавшие арабский элемент в новом исламском обществе. История этих семей подразумевает не только ислам, но также миграцию и получение более высокого социального статуса. Однако ни одно сравнение не может много рассказать об исламе и его культуре, если оно недостаточно сбалансировано со сравнением условий, скажем, в доисламской Сирии и Сирии исламских времен или в доисламской Аравии и Аравии в период ислама. В противном случае мы будем иметь дело не с развитием ислама, а с вопросами политики и географии. К сожалению, редко какие опубликованные работы могут похвастаться подобной сбалансированностью.

К филологическим предрассудкам зачастую примешиваются три старых неподтвержденных этнических критерия: патрилинейность расы, языка и культурного наследия. Так, «арабы» по языку и «мусульмане» по культурному наследию зачастую рассматриваются как единая категория даже в поздние исторические периоды. Арабская «раса» расценивается как норма, несмотря на то что известные «исключения» встречаются гораздо чаще, чем «нормальные» случаи. Подобные «исключения» необходимо отражать должным образом. Иначе исторические изыскания могут зайти в тупик. Например, некоторые писатели задаются вопросом, как греческие элементы (как неарабские) не просто вошли в арабские семьи, а внедрились во все арабское общество от Нила до Амударьи, где они уже были частично заимствованы по наследству. И, между тем, те же писатели игнорируют в своих изысканиях вопрос о том, почему греческие элементы долгое время не использовались в образовательной системе высших мусульманских сословий. Последний вопрос рождает другие более серьезные вопросы (которые являются чисто филологическими, и ученые относятся к ним с опаской). Например, как арабский язык и арабская основа стали культурным образцом в обществе, где они мало поощрялись. Как иностранные арабские элементы, как предполагал Мухаммад, чуждые в определенных аспектах даже исламу, настолько быстро вошли в культуру семитов и иранцев?

Ответ можно найти в самой истории развития этих народов. В регионе от Нила до Амударьи исламская цивилизация является конечной стадией в развитии ирано-семитской культуры, берущей свое начало со времен шумеров. Само видение ислама выросло из этого наследия. Ему не было чуждо меркантильное кочевническое понимание мира, которое привело к арабскому завоеванию. Ислам, как арабское творение, получил распространение на этих обширных территориях, потому что отвечал насущным требованиям условий того времени. Ирано-семитские традиции, будучи очень древними, подразумевали аграрный культурный контекст. Высокой культуре необходим был толчок от аграрной основы к более меркантильному подходу. Существенным элементом в исламской цивилизации стали традиции, связанные с торговыми классами. Долго назревавшая тенденция достигла своей кульминации.

Однако, если основываться не на арабских знатных семьях, а на остальном обществе, то можно противостоять арабистскому подходу. Но, к сожалению, это не так просто. Несколько амбициозных попыток все же имели место, но они пострадали от разных форм филологического подхода.

Религиозную и социальную историю Сасанидов можно восстановить из археологических и текстовых источников, при этом литературные свидетельства того времени играют незначительную роль. Арамейские, греческие и армянские тексты обычно являются второстепенными и рассматриваются отдельно. Большая часть текстов пехлеви считается отредактированной как минимум в исламские времена, остальной корпус текстов представляет собой реконструкцию арабских и персидских переводов. Даже если нам удалось бы найти оригинальный текст пехлеви времен Сасанидов, то он был бы настолько запутанным, а манускрипты настолько поврежденными, что разумнее было бы предоставить изучение этих текстов филологам. В результате немногие ученые занимались этой областью исследований, а те, кто предпринимал какие-то попытки, вынуждены были отодвинуть филологический подход и основываться на обрывочных сведениях устной традиции. После работы Артура Кристенсена (Arthur Christensen) можно назвать двух ярких писателей Роберта Зенера (Robert Zaehner, Zurvan, а Zoroastrian Dilemma (Oxford, 1955) и Франца Алтейма (Franz Altheim), который в работе Utopie und Wirtschaft: eine geschichtliche Betrachtung (Frankfurt/ Main, 1957) суммировал все вопросы, поставленные в более подробной работе (совместно с Рут Стиел (Ruth Stiehl, Ein asiatischer Staat: Feudalismus unter den Sasaniden und ihren Nachbarn (Wiesbaden, 1954)). Работы обоих авторов наглядно демонстрируют подводные камни, возникающие в связи с филологическими ограничениями.