Текст книги "История иудаизма"

Хотя раввины никогда не называли себя фарисеями и не утверждали, что их движение выросло из фарисейства, в толковании Торы они естественным образом склонялись к мнению фарисеев, ибо, как и те, признавали ценность древних традиций. Многие из этих традиций при поддержке раввинов дожили до наших дней – но не потому, что были фарисейскими, а потому, что обладали ореолом древности. Поэтому, когда позднеантичные христианские авторы вслед за Евангелиями называли еврейских лидеров своего времени фарисеями, это могло озадачивать их знакомых раввинов, но вряд ли их огорчало [18].

По словам Иосифа, ему довелось побывать и саддукеем, но к моменту написания исторических трудов и «Жизни» он уже не чувствовал с ними какой бы то ни было общности и описывал саддукеев удивительно нелестным образом для автора, относящего эту разновидность иудаизма к категории нормативных, в противовес «четвертой школе». Саддукеи у Иосифа суровые и грубые, им почти ничего не удается довести до конца, они отличаются жестокостью в суде и не имеют последователей в массах. До нас не дошло саддукейской литературы, которая показала бы нам саддукеев с благоприятной стороны (позиция авторов Евангелий, Деяний апостолов и ранних раввинских текстов столь же враждебна) или хотя бы заполнила пробелы в наших знаниях о саддукейском мировоззрении. На основании античных свидетельств это не так просто сделать, вопреки уверенности ученых (как еврейских, так и христианских), которые с XIX века утверждали, что саддукеи были светскими эллинизированными богатыми аристократами из священнических семей, имели связи как с первосвященниками, так и с римской администрацией и подходили к толкованию Торы с консервативных позиций. Почти каждая деталь этой традиционной картины оказывается при ближайшем рассмотрении либо неверной, либо недоказуемой, хотя реальный образ саддукеев, проступающий при более тщательном исследовании, отнюдь не менее интересен [19].

Само по себе название «саддукеи» говорит не о многом: греческое Σαδδουκαίοις должно иметь арамейское происхождение, как и Φαρισαίος, а эквивалент из раввинистического иврита цдуким нельзя считать буквальным переводом. Правдоподобна связь этого названия с именем первосвященника Садока, служившего при царе Давиде: мы уже знаем, каким авторитетом пользовалась эта священническая семья (и еще вспомним об этом, говоря о свитках Мертвого моря, где упоминаются «сыны Садока»), но это не объясняет наличия удвоенной буквы «дельта» в греческом названии. Если же выводить название из прилагательного цадик – «праведный» [34]34
  Внутри буквы далет в слове цадик есть знак «дагеш», передаваемый в латинской и греческой транскрипциях удвоением согласной (см. подробнее в пояснении перед глоссарием в приложении).


[Закрыть], удвоение «дельты» легко объясняется, тем более что в качестве самоназвания для религиозной группы такой термин был бы вполне логичен, но откуда тогда и у Иосифа Флавия, и в Новом Завете в слове Σαδδουκαίοις взялось – ου– (обозначающее звук «у»)? Упоминания боэтусеев (байтусин) в ранних раввинских текстах также, по всей вероятности, относятся к саддукеям, ибо байтусин, как и саддукеи, в иродианский период противостояли по своим воззрениям фарисеям и ранним раввинам, а взгляды, приписываемые им раввинами, соответствуют взглядам саддукеев в том виде, как они изложены в других текстах раввинистического корпуса. Это наименование, судя по всему, восходит к имени Боэта – одного из первосвященников, назначенных Иродом. Конечно, название той или иной группы может быть вовсе не связано с ее учением, формировавшимся веками. У Иосифа Флавия саддукеи впервые упоминаются во времена Иоанна Гиркана, так что к концу эпохи Второго храма их история насчитывала не менее двух веков, а вполне возможно, и гораздо больше [20].

В начале 60-х годов н. э. иудейский царь Агриппа II, правнук Ирода Великого, воспользовался полученным от римских властей правом назначать первосвященника в Иерусалимском храме, сместил действовавшего первосвященника и даровал высокий пост некоему Анану, одному из пяти сыновей другого Анана, которые – случай крайне редкий – все по очереди становились первосвященниками. Анан-младший, по словам Иосифа, «имел крутой и весьма неспокойный характер». Кроме того, он, как писал Иосиф, принадлежал к саддукеям, чья «особенная жестокость» в суде самым печальным образом сказалась на сроке его пребывания на высшей религиозной должности. В отсутствие римского прокуратора Анан начал судебное преследование против ряда лиц, которых считал преступниками:

Поэтому он собрал синедрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как нескольких других лиц, обвинил их в нарушении законов и приговорил к побитию камнями. Однако все усерднейшие и лучшие законоведы, бывшие в городе, отнеслись к этому постановлению неприязненно. Они тайно послали к царю с просьбою запретить Анану подобные мероприятия на будущее время и указали на то, что и теперь он поступил неправильно. Некоторые из них даже выехали навстречу [новому прокуратору] Альбину, ехавшему из Александрии, и объяснили ему, что Анан не имел права помимо его разрешения созывать синедрион. Альбин разделил их мнение на этот счет и написал Анану гневное письмо с угрозою наказать его. Ввиду этого царь Агриппа лишил Анана первосвященства уже три месяца спустя после его назначения… [21]

Нельзя не отметить, что этот Анан – единственный конкретный исторический персонаж, которого античные источники именуют саддукеем, хотя (как мы уже знаем) Иосиф писал, что ознакомился с саддукейским учением на личном опыте, а Иоанн Гиркан из династии Хасмонеев стал благоволить саддукеям, рассорившись с фарисеями после того, как те предложили слишком мягкое наказание за клевету для некоего Элеазара, утверждавшего, что мать Иоанна была пленницей. Самому Анану предстояла карьера столь же блестящая, сколь и бурная. В октябре 66 года он стал одним из двух главнокомандующих еврейскими повстанцами, возглавив антиримскую коалицию, где среди его товарищей-командиров были по меньшей мере один фарисей и один ессей. На этом посту он проявил, по мнению Иосифа (одного из союзников Анана по коалиции), выдающиеся стратегические и дипломатические способности, но был убит своими политическими противниками:

Анан был вообще не только достойный уважения и в высшей степени справедливый человек, но любил, кроме того, несмотря на свое высокое положение, которое доставляли ему его происхождение, его сан и всеобщее к нему уважение, быть на равной ноге с каждым человеком, даже с людьми низшего сословия; вместе с тем он горячо любил свободу и был поклонником народного правления. Всегда он свои личные выгоды отодвигал на задний план перед общественной пользой; к тому же он ставил выше всего мир [22].

Что же характеризует Анана как саддукея, кроме его жесткой позиции в суде? Для авторов Нового Завета в мировоззрении саддукеев наибольший интерес представляло отрицание жизни после смерти: «Ибо саддукеи говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа». Иосиф тоже отмечает, что саддукеи «отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние», хотя об отрицании ими ангелов ничего не пишет. Как мы уже видели, в текстах танаев зафиксированы саддукейские религиозные толкования, противоречащие толкованиям фарисеев или мудрецов-раввинов, по вопросу о том, может ли нечистота распространиться вверх по течению непрерывного потока жидкости. Очень важное значение имело их мнение, что священник, который сжигал рыжую корову (только пепел такой коровы мог использоваться для очищения от трупной скверны), после омовения должен подождать до заката и только затем выполнять ритуал: «Священника, сжигающего корову, [сначала] оскверняли – из-за саддукеев, чтобы они не говорили, что ее [следует] готовить после захода солнца [35]35
  По обычным правилам полное очищение наступает не сразу после погружения в микву, а позже – после захода солнца. Мудрецы считали, что рыжую корову можно было готовить до наступления полного очищения, то есть до захода солнца. Саддукеи были с ними не согласны. «Оскверняли» священника, возлагая на него руки непосредственно перед сжиганием коровы – в бытовой ситуации возложение рук человека, не являющегося ритуально нечистым, не оскверняет, но для обряда рыжей коровы священник становился нечистым. После этого священник окунался в микву и сразу приступал к обряду.


[Закрыть]». Подобные воззрения могли приводить к спорам, от разрешения которых зависело достаточно многое, а именно законность храмовых жертвоприношений, выполняемых священниками, которые были, по мнению саддукеев, очищены от скверны с нарушением процедуpы [23].

В основе этих конкретных несогласий в практической сфере лежали фундаментальные различия в толковании Торы. Как писал Иосиф, саддукеи «требуют обязательности лишь одного писаного закона и отнимают всякое значение у устного предания». Такой библейский фундаментализм был революционен; он ниспровергал обычаи, передававшиеся из поколения в поколение, и это имело свои последствия. Так, саддукеи иначе, чем другие иудеи, истолковывали библейские предписания в отношении омера – ячменного снопа, приносимого в жертву в Храме сразу после Песаха, а также отсчета семи недель с этого дня до Шавуота, когда в Храме приносились в жертву два каравая пшеницы в знак начала жатвы пшеницы. Библейский текст требует начинать этот отсчет («счет омера») в день «после субботы» Песаха; большинство евреев истолковывали это как второй день Песаха (под «субботой» здесь понимался сам праздник Песах [36]36
  Так же в синодальном переводе: «Отсчитайте себе от первого дня после праздника… семь полных недель» (Лев. 23:15).


[Закрыть]). Но для саддукеев («боэтусеев» из раввинистических текстов)«день после субботы» означал первое воскресенье после Песаха – слово «суббота» было воспринято буквально. Возможно, причина этого разногласия заключалась отчасти в нежелании нарушать субботу: ведь если первый день Песаха выпадал на пятницу, сноп омера нужно было бы сжать в субботу. Так или иначе, результат был более чем заметным: оказалось, что саддукеи и остальные евреи празднуют Шавуот, приходящийся на пятидесятый день счета омера, в разные дни [24].

Очень трудно понять, как у саддукеев получалось опираться на один лишь библейский текст. Как и позднейшие фундаменталисты, например караимы (см. главу 12), саддукеи не могли не выработать своих собственных систем толкования, что бы они ни заявляли о своем отношении к устному преданию [25]. Как кажется, труднее всего согласовать с текстом Библии мнение о роли Бога в человеческих делах, приписываемое саддукеям Иосифом Флавием:

Саддукеи… совершенно отрицают судьбу и утверждают‚ что Бог не имеет никакого влияния на человеческие деяния‚ ни на злые‚ ни на добрые. Выбор между добром и злом предоставлен вполне свободной воле человека‚ и каждый по своему собственному усмотрению переходит на ту или другую сторону. Точно так же они отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние. Фарисеи сильно преданы друг другу и‚ действуя соединенными силами‚ стремятся к общему благу. Отношения же саддукеев между собой суровые и грубые; и даже со своими единомышленниками они обращаются‚ как с чужими [26].

К прочному убеждению саддукеев в том, что ответственность за все происходящее лежит на самом человеке, Иосиф возвращается не раз: «При этом они говорят, что все лежит в наших собственных руках, так что мы сами являемся ответственными за наше благополучие, равно как сами вызываем на себя несчастья своей нерешимостью». Трудно понять, как примирить этот взгляд с любым из библейских рассказов о божественном вмешательстве или как Иосиф мог отнести секту, придерживающуюся подобного мировоззрения, к категории уважаемых еврейских «философских школ». Учение, приписанное им саддукеям, недалеко ушло от мнения, которое он в своем описании сбывшихся в точности пророчеств Даниила разгромил как эпикурейское и вдобавок глубоко ошибочное. Иосиф клеймит:

…эпикурейцев, отвергающих предопределение в жизни и уверяющих, будто Господь не заботится о делах мирских, будто вселенная не управляется верховным и стоящим выше всех превратностей Существом, и говорящих, что вселенная развивается сама собою, без определенного плана, самостоятельно, без руководителя и направителя. Но кто таким образом без указателя стал бы жить, тому пришлось бы разбиться о непредвиденное препятствие и погибнуть навсегда, подобно тому как мы видим, что и корабли, лишенные кормчих, погибают от силы ветров, или как наблюдаем, что колесницы без возниц сбиваются с пути. Итак, на основании того, что предсказано Даниилом, люди, которые совершенно отвергают промысел Божий в делах человеческих, кажется мне, сильно ошибаются и далеки от истины, ибо если бы все во вселенной случалось по какому-то слепому случаю, то мы не могли бы убедиться, что все произошло совершенно так, как было предсказано Даниилом [27].

Возможно, одного отвержения саддукеями древнего предания уже достаточно, чтобы объяснить, почему они не пользовались народной поддержкой: «это учение распространено среди немногих лиц», и «влияние их настолько ничтожно, что о нем и говорить не стоит». Что особенно важно, они не могли насаждать свои взгляды силой: «Когда они занимают правительственные должности, то волей-неволей примыкают к фарисеям, ибо иначе они не были бы терпимы простонародьем» [37]37
  Перевод с изменениями (в пер. Г. Генкеля: «Когда они занимают правительственные должности, что случается, впрочем, редко и лишь по принуждению…»).


[Закрыть]. Возможно, Иосиф здесь выступает как довольно-таки враждебный свидетель, но стоит еще раз напомнить, что по его замыслу читатели должны были воспринимать философию саддукеев как одну из легитимных форм иудаизма, в противовес «четвертой философской школе». В этом отрывке Иосиф не указывает, по каким именно вопросам саддукеи были вынуждены соглашаться с фарисеями, но не будет большой ошибкой предположить, что речь идет о «молитвах и жертвоприношениях» – то есть ритуале, установленном в Иерусалимском храме: как мы уже знаем, в этих вопросах, по словам Иосифа, учение фарисеев господствовало [28].

Какие люди становились саддукеями? Очевидно, философию саддукеев можно было принять или отвергнуть по собственному усмотрению, ведь (как мы знаем) Иосиф утверждал, что в юности поступил именно так. Он описывал саддукеев как «принадлежащих к особенно знатным родам», и пишет, что «на стороне саддукеев стоял лишь зажиточный класс», но это, как кажется, всего лишь социологическое наблюдение, а не отсылка к какому-то обязательному требованию для вступления в группу: упоминания цдуким в раввинистических текстах никак не указывают на какое-либо отличие в их социальном положении от прушим. Стоит отметить, что для раббана Гамлиэля, который, как мы видели, принадлежал к одному из ведущих фарисейских семейств, было естественным соседство фарисеев и саддукеев: он ссылался на постановление своего отца о поддержании отношений с саддукеем, некогда жившим в Иерусалиме на той же улочке, что и его семья. А фарисей Симон, сын Гамалиила (Шимон бен Гамлиэль), был тесным политическим союзником саддукея Анана бен Анана в 66–67 годах, в первые два года войны против Рима [29].

Как отмечает Иосиф в том же отрывке, что мы процитировали ранее, саддукеи не проявляли не только заметной групповой солидарности, но даже уважения друг к другу. Они «не признают никаких других постановлений, кроме постановлений закона. Они считают даже похвальным выступать против учителей своей собственной философской школы», и отношения их даже «между собой суровые и грубые». Это были ярко выраженные индивидуалисты: каждый саддукей полагался лишь на собственное прочтение священного текста. Поэтому довольно удивительно, что в хасмонейский период саддукеи описаны Иосифом как квазиполитическая группировка, взявшая под свой контроль Иоанна Гиркана, который, как мы знаем, оставил фарисеев и примкнул к саддукеям. Мы уже видели, что в названии боэтусеев усматривается связь с именем одного из первосвященников, назначенных Иродом, но ни один из известных источников не дает оснований предполагать, что саддукеи обычно были священниками (и подавно – что священники обычно были саддукеями). То, что Иосиф прямо называет Анана саддукеем, говорит о том, что первосвященники вовсе не всегда были так или иначе связаны с партией саддукеев, хотя в рассказе из Деяний о том, как Петр и Иоанн проповедовали Евангелие в Храме, саддукеи выступают как прихлебатели при первосвященнике [30].

По всей вероятности, верным следует считать представление о саддукеях как о маргинальной группе в истории иудаизма конца эпохи Второго храма. Несовместимость их мировоззрения с фарисейским очевидна в свете обширных свидетельств, подтверждающих споры между этими двумя группами, однако из-за отрицания жизни после смерти и влияния Бога на судьбы мира их учение трудно примирить и с большинством других ответвлений иудаизма. В то же время нет веской причины считать, что их подход к Библии не пережил, и надолго, эпоху Второго храма, так как ничто в приписываемых им взглядах не обусловлено непрерывным существованием Храма (да и из трудов Иосифа, писавшего в 80-х – 90-х годах н. э., складывается впечатление, что саддукейство по-прежнему оставалось учением, которое мог принять любой иудей). Поэтому позже, в конце 1-го тысячелетия, движение караимов воспринималось раввинами как возрождение саддукейства. Более того, если саддукейство было личным выбором, не требовавшим вступления в какое-либо сообщество, то в принципе стать саддукеем можно было бы и сегодня [31].

Явную противоположность индивидуалистам-саддукеям представляли собой ессеи, чью общинную жизнь изобразили (не без идеализации) ряд писателей I века н. э., единодушных в своем восхищении этими «поборниками добродетели» и совершенством их общинного уклада, вопреки некоторым разительным расхождениям в описаниях особенностей этого самого уклада. Платонисту Филону ессеи мыслились увлеченно изучающими философскую этику. Иосиф Флавий, стремившийся рассказать своим читателям-язычникам обо всем лучшем в иудаизме, описывает ессеев как группу набожных евреев, приверженных особому образу жизни, наподобие пифагорейцев – религиозного сообщества, основанного на территории Италии в V веке до н. э. греческим философом Пифагором, чьи принципы заключались в соблюдении чистоты и особых запретов, самоанализе и четких этических установках. Подобные апологии, очевидно, имели успех: среди иудейских религиозных групп только ессеи привлекли внимание нееврейских писателей. Римский ученый-энциклопедист Плиний Старший, родившийся в Коме на севере Италии и включивший в свою «Естественную историю», написанную в середине I века н. э., огромную массу самых разнообразных сведений, с восхищением писал о ессеях:

Племя уединенное и наиболее удивительное из всех во всем мире: у них нет ни одной женщины, они отвергают плотскую любовь, не знают денег и живут среди пальм. Изо дня в день число их увеличивается благодаря появлению толпы утомленных жизнью пришельцев, которых волны фортуны влекут к обычаям ессеев. Таким образом, хотя этому и трудно поверить, в течение тысяч поколений существует вечный род, в котором никто не рождается, ибо недовольство [своей прошлой] жизнью среди других людей способствует увеличению их числа.

Младший современник Плиния греческий оратор Дион Хризостом родом из Вифинии на территории современной Турции, если верить его биографу, восхвалял ессеев, «образующих целую счастливую общину, расположенную у Мертвого моря в центре Палестины, в районе самого Содома». В свете поддерживаемых государством антиеврейских настроений, пустивших корни во многих областях Римской империи после подавления еврейского восстания в 70 году н. э. (см. главу 9), кажется весьма симптоматичным, что ни Плиний, ни Дион не называют ессеев иудеями [32].

Название «ессеи» в этих текстах встречается в различных формах. И Филон, и Иосиф колеблются между вариантами ἐσσαῖοι (ессеи) и ἐσσηνοί (эссены) [38]38
  В цитируемых здесь переводах «Иудейской войны» и «Иудейских древностей» принят единообразный вариант «ессеи», в цитируемом переводе «Жизни» – «эссены».


[Закрыть]; оба варианта встречаются и у позднейших авторов, например у Гегесиппа – христианского автора II века, по всей вероятности новообращенного из иудеев, которого уже в IV веке цитировал Евсевий. Филона название ἐσσηνοί озадачивает: он предполагает, что ессеи получили его, «хотя это и не в строгом соответствии с греческим языком, от своего благочестия (ὁσιότητος)». Но ложность этой этимологии, в свете которой он далее в том же труде истолковывает наименование «ессеи» как ὅσιοι («благочестивые»), не вызывает сомнений. Более правдоподобным было бы происхождение от какого-либо семитского слова, которое ессеи могли бы с гордостью принять в качестве самоназвания: возможна связь с арамейским «асья» («целитель») или «хасаййя» («набожный»), но ни одна из предлагаемых этимологий не объясняет вариант «эссены» – более популярный в греческих текстах и единственный засвидетельствованный в латинских [33].

Что же было такого особенного в этих религиозных подвижниках? Во всех известных нам источниках больше внимания уделяется их образу жизни, чем конкретным особенностям учения, но, так как все эти источники представляют собой взгляд со стороны, а не изнутри, вполне возможно, что они не совсем точно отражают самовосприятие ессеев. Филон описывает сообщество, состоящее из одних лишь мужчин, занятых сельским трудом, ремеслами и общинными трапезами, привычными к аскетизму в одежде (которую они делили: «Общими являются также одежда и питание»). Вся собственность также была общинной: «Никто из них не имеет ничего собственного: ни дома, ни раба, ни земельного участка, ни скота, ни других предметов и обстановки богатства. Все внося в общий фонд, они сообща пользуются доходами всех. Живут они вместе, создавая товарищества по типу фиасов и сисситий [39]39
  В рассказе о ессеях Филон использует знакомые грекам термины. Фиас – культовая община в Греции; сисситии – совместные трапезы.


[Закрыть], и все время проводят в работе на общую пользу».

В другом фрагменте Филон дает несколько иное изображение совместной собственности и заботы друг о друге:

Никто из них не имеет собственного дома, который не принадлежал бы всем сообща; кроме того, они живут фиасами, дома их открыты для тех из единомышленников, которые приходят к ним извне. Далее, у них имеется общая для всех касса и общие расходы; общими являются также одежда и питание, так как они образуют сисситии. Можно ли найти у других лучше осуществленные на деле общность жилища, всего уклада жизни, питания? Ту плату, которую они получают за проработанный по найму день, они не хранят как свое собственное, а делают это общим, предоставляя желающим пользоваться своим доходом. Больные не остаются у них в небрежении, без забот из-за того, что они не могут ничего заработать. Для ухода за больными имеется наготове общее достояние, которое, без всякого опасения и не ограничивая себя, можно тратить. Старикам они оказывают почет и заботятся о них подобно тому, как законные дети оказывают услуги своим родителям на старости лет, и окружают их бесчисленными заботами.

Отказ ессеев от владения рабами был особенно необычным; еще более необычной была его причина. Филон пишет, что ессеи «осуждают господ (владеющих рабами) не только как (людей) несправедливых, оскверняющих равенство, но и как нечестивцев, нарушающих закон и установления природы, которая, подобно матери, всех породив и выкормив равным образом, сделала людей законными братьями не только по названию, но и в действительности. Коварная и чрезмерно возрастающая жадность расшатала их родство, вместо близости создала отчужденность и вместо дружбы – вражду». Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» не столь многословен и просто указывает, что ессеи «считают рабство несправедливостью» [40]40
  Г. Генкель переводит этот фрагмент (XVIII, 1, 5) так: ессеи «[считают, что рабы] подают повод к недоразумениям».


[Закрыть] [34].

Описания ессеев у Филона Александрийского и у Иосифа Флавия в «Иудейских древностях» в целом очень похожи. Это говорит о том, что либо Иосиф читал труд Филона, либо оба они полагались на общий источник (где была, в частности, приведена и численность ессеев, которую и Филон, и Иосиф указывают совершенно одинаково: «более 4000 человек»). Особый акцент на том, что ессеи отвергают женщин и деньги, хорошо согласуется с рассказом Плиния [35].

Значительно отличается от этой информации длинный рассказ о жизни ессеев, приведенный Иосифом Флавием во второй книге «Иудейской войны». Это замечательно полное этнографическое описание, хорошо продуманное литературно и предназначенное явно для читателей-неевреев, которых Иосиф не раз повторно отсылает к тому же фрагменту в других частях своей книги:

Третью [школу образуют] те‚ которые‚ видно‚ преследуют особую святость‚ так называемые ессеи. Последние также рожденные иудеи‚ но еще больше‚ чем другие‚ связаны между собой любовью. Чувственных наслаждений они избегают как греха и почитают величайшей добродетелью умеренность и поборение страстей. Супружество они презирают‚ зато они принимают к себе чужих детей в том возрасте‚ когда они еще восприимчивы к учению‚ обходятся с ними‚ как со своими собственными‚ и внушают им свои нравы. Этим‚ впрочем‚ они отнюдь не хотят положить конец браку и продолжению рода человеческого‚ а желают только оградить себя от распутства женщин‚ полагая‚ что ни одна из них не сохраняет верность одному только мужу своему. Они презирают богатство‚ и достойна удивления у них общность имущества‚ ибо среди них нет ни одного‚ который был бы богаче другого. По существующему у них правилу всякий‚ присоединяющийся к секте‚ должен уступить свое состояние общине; а потому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды‚ ни блестящего богатства – все как братья владеют одним общим состоянием‚ образующимся от соединения в одно целое отдельных имуществ каждого из них.

Согласно этому рассказу, ессеев можно было встретить во многих местах:

Они не имеют своего отдельного города‚ а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем‚ что находится у их собратьев‚ как своей собственностью‚ и к сочленам‚ которых они раньше никогда не видели в глаза‚ они входят как к старым знакомым. Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу‚ кроме оружия для защиты от разбойников. В каждом городе поставлен общественный служитель специально для того‚ чтобы снабжать иногородних одеждой и всеми необходимыми припасами… Платье и обувь они меняют лишь тогда‚ когда прежнее или совершенно разорвалось‚ или от долгого ношения сделалось негодным к употреблению. Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают, а каждый из своего дает другому то‚ что тому нужно‚ равно как получает у товарища все‚ в чем сам нуждается [36].

Далее Иосиф описывает своеобразные особенности культа и общинные трапезы ессеев:

До восхода солнца они воздерживаются от всякой обыкновенной речи; они обращаются тогда к солнцу с известными древними по происхождению молитвами‚ как будто испрашивают его восхождения. После этого они отпускаются своими старейшинами‚ каждый к своим занятиям. Проработав напряженно до пятого часа‚ они опять собираются в определенном месте‚ опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончании очищения они отправляются в свое собственное жилище‚ куда лица‚ не принадлежащие к секте‚ не допускаются‚ и‚ очищенные‚ словно в святилище‚ вступают в столовую… Священник открывает трапезу молитвой‚ до которой никто не должен дотронуться к пище; после трапезы он опять читает молитву… Тишина‚ царящая внутри дома‚ производит на наблюдающего извне впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется‚ собственно‚ в их всегдашней воздержанности‚ так как они едят и пьют только до утоления голода или жажды.

Иосиф довольно подробно описывает читателям ритуалы инициации, принятые у ессеев:

Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает доступ туда: он должен‚ прежде чем быть принятым‚ подвергать себя в течение года тому же образу жизни‚ как и члены ее‚ и получает предварительно маленький топорик‚ упомянутый выше передник и белое облачение. Если он в этот год выдерживает испытание воздержанности‚ то он допускается ближе к общине: он уже участвует в очищающем водоосвящении‚ но еще не допускается к общим трапезам. После того как он выказал также и силу самообладания‚ испытывается еще два дальнейших года его характер. И лишь тогда‚ когда он и в этом отношении оказывается достойным‚ его принимают в братство. Однако‚ прежде чем он начинает участвовать в общих трапезах‚ он дает своим собратьям страшную клятву…

Это была клятва верности принципу общинной солидарности: «ничего не скрывать перед сочленами; другим же‚ напротив‚ ничего не открывать‚ даже если пришлось бы умереть за это под пыткой». Столь же строгими были у ессеев правила внутренней жизни общины, а также суд, который совершался «очень добросовестно и справедливо… Для судебного заседания требуется по меньшей мере сто членов. Приговор их неотменим. После Бога они больше всего благоговеют перед именем законодателя: кто хулит его‚ тот наказывается смертью. Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность‚ так что если десять сидят вместе‚ то никто не позволит себе возражать против мнения девяти». Суровы и процедуры исключения из общины: «Кто уличается в тяжких грехах‚ того исключают из ордена; но исключенный часто погибает самым несчастным образом. Связанный присягой и привычкой‚ такой человек не может принять пищу от несобрата; он принужден поэтому питаться одной зеленью‚ истощается таким образом и умирает от голода. Вследствие этого они часто принимали обратно таких‚ которые лежали уже при последнем издыхании‚ считая мучения‚ доводившие провинившегося близко к смерти‚ достаточной карой за его прегрешения» [37].

Повествуя о строгостях внутриобщинной дисциплины, Иосиф Флавий обронил несколько неожиданных замечаний о верованиях ессеев (помимо приведенного им ранее незайтеливого факта, что «до восхода… они обращаются… к солнцу с известными древними по происхождению молитвами»). Ессеи «посвящают себя изучению древней письменности‚ изучая главным образом то‚ что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с кореньями‚ годными для исцеления недугов‚ и изучают свойства минералов». Они соблюдают субботу «строже‚ нежели все другие иудеи», ибо «не только заготовляют пищу с кануна для того‚ чтобы не разжигать огни в субботу‚ но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд». Особая забота о чистоте проявлялась в частых омовениях холодной водой и в нелюбви к оливковому маслу: «Употребление масла они считают недостойным‚ и если кто из них‚ помимо своей воли‚ бывает помазан‚ то он утирает свое тело». Особо тщательно они подходили к отправлению естественных надобностей: «Они кишкообразным топором‚ который выдается каждому новопоступающему‚ выкапывают яму глубиной в фут‚ окружают ее своим плащом‚ чтобы не оскорбить лучей Божьих‚ испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие… И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное‚ тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого‚ как будто они осквернились» [38].

Иосиф уверял, что благодаря «долгому упражнению в священных книгах‚ разных обрядах очищения и изречениях пророков» ессеи приобретали умение предвидеть будущее. Эту способность Иосиф и в других своих трудах приписывает некоторым ессеям. Самый яркий из подобных эпизодов связан с именем «некоего ессея, по имени Иуда, который никогда еще не ошибался в своих предсказаниях». В 104 году до н. э., когда хасмонейский царь Аристобул I унаследовал власть от отца, Иоанна Гиркана, и повелел убить своего младшего брата Антигона, последний прошел мимо ессея Иуды, направляясь в храм. Иуда, «окруженный товарищами и учениками, посещавшими его ради того, чтобы обучаться у него прорицанию, воскликнул, что ему лучше умереть, так как он ошибся: Антигон, смерть которого он предсказал на сегодня в Стратоновой башне, как видно, еще жив, потому что проходит теперь мимо него… И вот в то самое время, как Иуда жаловался на это, ему донесли, что Антигон убит в подземелье, которое также носит название Стратоновой башни». Другой ессей по имени Манаим, по словам Иосифа, успешно предсказал приход Ирода к власти: «Этот человек взглянул однажды на маленького Ирода, когда тот шел в школу, и предсказал ему, что он будет царем иудейским. На это Ирод, полагавший, что тот его не знает или шутит с ним, ответил, что он ведь принадлежит к простому классу. Манаим, однако, улыбнулся, ударил его рукою по спине и сказал: “И тем не менее ты будешь царствовать, и притом счастливо, ибо Предвечный так решил…”» [39].