Текст книги "История иудаизма"

Ни в одной другой книге Библии божественное откровение не представлено так непосредственно и так последовательно, но и другие книги во времена Иосифа Флавия считались причастными той же ауре боговдохновения, что и Пятикнижие. Иосиф дает нам самое раннее свидетельство существования чего-то вроде канона Писания, замечая, что у иудеев, в отличие от прочих народов:

…раз никто не имеет права вносить в списки что-либо от себя… но только у пророков с достоверностью переданы самые отдаленные события глубокой древности, как они были, частью записанные по Божественному вдохновению, частью – ими самими, то у нас… только двадцать две [книги], содержащие летопись всех событий нашей истории, и они по справедливости почитаются боговдохновенными. Пять из них – книги Моисея, которые содержат законы и историческое предание от сотворения человека до смерти Моисея… От смерти Моисея до царствования персидского царя Артаксеркса, преемника Ксеркса, жившие после Моисея пророки составили еще тринадцать книг с изложением событий. Остальные четыре книги содержат песнопения Богу и наставления людям в их повседневной жизни [7].

Кажется очевидным, что в этом отрывке Иосиф имеет в виду нечто довольно близкое именно к тому канону Библии, который позднее считали истинным раввины и христиане. Хотя здесь он ссылается на эти книги, чтобы подчеркнуть достоверность еврейских преданий об истории, исключить из списка «остальные четыре книги» он не мог (по-видимому, в этом списке точно были Псалтирь, Книга притчей Соломоновых и Екклезиаст, но какая еще книга входила в эту категорию, установить труднее), хотя они вовсе не содержат исторических сведений [8].

Вера в божественное происхождение слов, записанных в Пятикнижии, сделала священными и пергаменты, на которых эти слова были записаны. Иосиф Флавий писал о волнениях, вспыхнувших после того, как в середине I века н. э. в Иудее римский солдат бросил в огонь свиток Торы. Когда в 66 году, перед самым началом войны против Рима, на синагогу в Кесарии напали местные язычники, евреи покинули здание, но сохранили священные свитки. Сам Иосиф вспоминал, что после разрушения Храма в 70 году выпросил в дар у римского императора Тита священные книги.

В ранней раввинистической терминологии, примеры которой мы находим в Мишне, священные книги – это книги, «оскверняющие руки». Это понятие необходимо сопоставить с более общими понятиями о чистоте и нечистоте в библейских текстах (см. главу 4), но в данном случае, очевидно, имеется в виду некий духовный «заряд», подобный силе, по преданию, убившей во времена Давида Озу за то, что тот дотронулся до ковчега Завета (но не столь смертельный). У этого понятия нет аналогов в других дохристианских религиях; во многих отношениях еврейское преклонение перед текстами Писания как объектами было по своему характеру сходно с языческим отношением к статуям богов. Уже в раввинских текстах начала III века н. э. можно найти правила переписывания священных текстов; в следующие века эти правила всё усложнялись, вплоть до появления подробных инструкций даже по выписыванию декоративных коронок – наверший для определенных букв в свитках Торы. Появление тщательно разработанных правил можно проследить по библейским рукописям из Кумрана – самым ранним из дошедших до нас (в некоторых случаях созданным во II веке до н. э.) – в таких приемах, как использование палеоеврейского письма или точек вместо божественного имени, вероятно, во избежание случайного произнесения этого имени вслух, что, как мы увидим (см. главу 4), воспринималось как святотатство [9].

Такое внимание к организации и ценности письменных библейских текстов подразумевает огромную веру в надежность писцов, которые копировали книги в учебных и литургических целях. Возможно, оригиналы по крайней мере некоторых библейских текстов хранились в Иерусалимском храме, но неизвестно, проводились ли сверки переписанных свитков с оригиналами, и если да, то как часто. В библейских рукописях из Кумрана наблюдается широкая текстуальная вариативность – от многочисленных орфографических вариантов в рукописях Пятикнижия, где древнееврейские слова иногда пишутся с согласными, обозначающими гласные [11]11
  Алфавит иврита содержит только согласные буквы, но в так называемом полном написании некоторые согласные могут использоваться для обозначения гласных: йуд – для обозначения звука «и», вав – для обозначения звуков «о» и «у».


[Закрыть], а иногда нет, до куда более значимых вариаций в тексте: содержание найденной в Кумране фрагментарной рукописи первых двух книг Царств куда ближе к рассказу об этом периоде в Первой книге Паралипоменон, чем к версии Первой и Второй книг Царств в позднейшем раввинистическом варианте Библии.

В бюрократических государствах Ближнего Востока и Египта институт писцов как вспомогательных административных работников существовал издавна, и, возможно, некоторые из тех, кто переписывал еврейские религиозные тексты в персидский период (как, например, Ездра, названный в Библии писцом [12]12
  В синодальном переводе – «книжником».


[Закрыть]), в ранние эпохи официально занимали подобные должности в еврейском обществе. Из библейских текстов мы знаем, что переписчиков обучали внутри семьи-гильдии и выдающееся семейство писцов могло играть важную роль в политической жизни в период монархии, когда высочайшим постом для представителя этой профессии был пост «писца царского», но о наличии класса или гильдии еврейских писцов в конце эпохи Второго храма никаких свидетельств нет. В свитках Мертвого моря можно различить работу многочисленных отдельных писцов на протяжении эпохи от II века до н. э. до I века н. э., но сами тексты умалчивают о том, кем они были, и ни Флавий, ни раввины-танаи первых двух веков н. э. ничего не говорят ни об уровне профессионализма писцовой гильдии, ни о ее социальной роли.

Писцов часто нанимали для рутинных целей, например для копирования юридических документов, в чем можно убедиться по брачным документам и актам купли-продажи I–II веков н. э., найденным в пещерах близ Мертвого моря. Легко представить, что любой такой писец, решивший взяться за копирование религиозного текста, должен был пользоваться доверием своих клиентов, которые, как правило, не имели возможности проверить соответствие его текста оригиналу. Можно предположить, что такие переписчики относились к своей задаче с благоговением, зная, что создаваемый ими объект приобретал святость в результате их действий. В раввинистическом иудаизме считается, что прикоснуться к любому библейскому тексту – даже к отрывку длиной всего в 85 букв – означает «сделать руки нечистыми», что придает процессу письма еще большую святость, чем лепке идола с точки зрения ваятеля-язычника, для которого (об этом сообщает Цицерон) идол становился священным только после окончания работы и посвящения. Такие переписчики неизбежно воспринимались как люди одновременно ученые и благочестивые, и, возможно, именно поэтому авторы Евангелий, описывая общение многочисленных жителей Галилеи с Иисусом, выделяют «книжников» в особую категорию [10].

Учитывая то, насколько священными считались еврейские тексты и их материальные копии, идея их перевода на другие языки может показаться странной, однако, очевидно, евреи делали подобные переводы еще до середины II века до н. э., когда были написаны последние фрагменты книг, сейчас составляющих еврейскую Библию, а именно последние пророчества в Книге Даниила, сочиненные, судя по всему, в 167 году до н. э. Пятикнижие было переведено на греческий язык, вероятно, в Александрии, уже в III веке до н. э.; в течение следующего века или около того были переведены и остальные библейские книги. Различия в стиле перевода заставляют предположить, что над текстами работали несколько переводчиков, возможно находившихся в разных местах. Приблизительно в середине II века до н. э. еврейский автор сочинил полный романтики рассказ, написанный в форме письма к нееврею по имени Филократ от его брата Аристея, о том, как веком ранее по воле греко-македонского правителя Египта Птолемея Филадельфа появился перевод Торы на греческий. Согласно этому «письму», Птолемей повелел семидесяти двум мудрецам из Иерусалима перевести законы иудеев на греческий язык для царской библиотеки. В тексте письма царь-язычник восхищается мудростью этих законов. Достоверность этого рассказа давно ставится под сомнение, но о чем он действительно свидетельствует – это о гордости еврея-автора за получившийся в результате перевода греческий текст. К середине I века н. э. годовщина этого перевода отмечалась ежегодным празднеством на острове Фарос в александрийской гавани, «куда приплывают не только иудеи, но и очень многие другие, чтобы почтить то место, где впервые воссиял перевод». Философ Филон Александрийский (см. главу 7), подробно рассказывая о празднестве, добавил к версии, изложенной в письме Аристея, несколько красноречивых деталей. Согласно письму Аристея, в конце каждого дня семьдесят два переводчика сверяли свои версии, чтобы перевод как можно лучше соответствовал еврейскому тексту. В версии Филона все происходит иначе: переводчики, выбрав остров Фарос, «где они могли найти мир и спокойствие, а душа их могла бы без помех сообщаться с законами», сидели в отдельных кельях и, став «словно одержимые», записывали каждый один и тот же текст, «как если бы каждому диктовал невидимый подсказчик» [11].

Этот греческий перевод Библии, известный как Септуагинта (по-гречески «семьдесят» – в память о числе, пусть и округленном, переводчиков Пятикнижия из легенды), дошел до наших дней почти целиком благодаря спискам, сделанным христианами, для которых он с I века н. э. был канонической версией библейского текста, но празднество, описанное Филоном, показывает, что к тому времени по крайней мере некоторые александрийские евреи почитали Септуагинту не меньше. В земле Израиля греческий перевод также пользовался известностью: свиток с полным греческим текстом книг Малых пророков (от Книги пророка Осии до Книги пророка Малахии) в версии Септуагинты был обнаружен в пещере № 8 Кумрана наряду с остальными свитками Мертвого моря. Отдельные упоминания в Вавилонском Талмуде «перевода Птолемея» показывают, что даже в самом конце античной эпохи, в VI веке н. э., о Септуагинте знали евреи, выражавшие свои религиозные идеи на арамейском языке, хотя для них греческий перевод не имел канонического статуса, каким он обладал в глазах Филона, как не имели его и позднеантичные арамейские переводы библейских книг – таргумы, которые считались вспомогательными по отношению к древнееврейскому тексту: они могли помочь в его истолковании, но не служили ему заменой. Уже в I веке н. э. некоторые евреи, которые, видимо, относились к Септуагинте без филоновского пиетета, стали редактировать греческий текст, чтобы привести его в большее соответствие древнееврейскому оригиналу. Эти редакции, принадлежащие перу Феодотиона, Симмаха Эвионита и Аквилы Синопского, в поздней античности были широко распространены и среди иудеев, и среди христиан [12].

Библейские книги были составлены рядом различных авторов на протяжении длительного периода, и было бы наивно ожидать от всего корпуса текстов последовательной богословской концепции или единого мировоззрения, однако ясно, что все эти тексты объединены некоторыми важными характеристиками. Мы знаем, что особая святость стала приписываться именно этим текстам в результате отбора из более обширного списка еврейской литературы; при этом были исключены, например, такие тексты, как откровения, приписываемые жившему до потопа и мимоходом упоминаемому в Книге Бытия мудрому Еноху (Ханоху); многочисленные фрагментарные списки этих откровений найдены среди свитков Мертвого моря наряду с текстами книг, включенных в библейский канон. Енохианские книги были, очевидно, весьма популярны в то время, когда определялись основные контуры библейского корпуса, то есть в IV–III веках до н. э., но сами они никогда не считались Священным Писанием. Важнейший мотив, объединяющий все книги Библии, – это центральная роль Завета с Богом, открывшимся Моисею, и, возможно, енохианские книги были исключены именно потому, что в них источником божественного откровения был не сам Моисей, а персонаж, живший, по преданию, задолго до него [13].

Что отличает Священное Писание от других письменных текстов, кроме предполагаемой боговдохновенности? Авторы изначальных текстов имели самое различное происхождение и писали с самыми разными целями. По всей вероятности, многие законодательные и исторические тексты Библии, включая частично Пятикнижие, были составлены священниками из Иерусалимского храма, стремившимися подкрепить статус Храма как культового центра. Книги Пророков содержат сборники изречений, подсказанных авторам божественным вдохновением, автобиографические повествования пророка о своей духовной миссии и рассказы о нем других людей. Литература премудрости, например Книга притчей Соломоновых, восхваляет благочестие в целом, без привязки к специфическим особенностям иудаизма; судя по параллелям с египетскими поучениями мудрецов, весьма вероятно, что такие сборники афористичных рекомендаций составлялись в писцовых школах. Псалтирь, скорее всего, была составлена как книга гимнов для использования в Храме в персидский период, и в нее вошел ряд гораздо более ранних сборников песнопений, в которых, в свою очередь, воспевание царских побед перемежалось с гимнами во славу Бога и песнями коллективной и личной скорби, веры и благодарения.

Таким образом, Библия представляет собой смесь стилей и жанров. Речи, проповеди, молитвы и изречения перемежаются с договорами, письмами, списками, законами и повествованиями – от мифов, таких как история о потопе и Ноевом ковчеге, до саг, подобных истории Самсона из Книги Судей. Есть официальные записи, такие как отчеты о постройке Соломоном здания Храма и реформах Иосии (по всей вероятности, они восходят к храмовым летописям), и более литературные придворные истории, например рассказ о наследниках царя Давида во Второй и Третьей книгах Царств и история восхождения самого Давида, простого пастуха, к вершинам власти. Немало в Библии и поэтических текстов, часто вплетенных в ткань повествования, – это, например, победные песни (такие как песнь Деворы в Книге Судей), а также песни-насмешки и погребальные плачи (как тот, в котором пророк Амос предрекает надвигающуюся катастрофу: «Упала, не встает более дева Израилева! повержена на земле своей, и некому поднять ее». Песнь песней содержит антологию восхваляющей любовь и брак лирики, вероятно отредактированной ради общей композиции – сквозной истории любви. Немало поэзии и в Книге Иова, но общая окраска повествования здесь не имеет ничего общего с Песнью песней: картина долготерпения Иова перед лицом страшных бедствий призвана показать, что истинный праведник продолжит поклоняться Богу, даже если это поклонение не несет никакого материального вознаграждения. Неменьший контраст с Песнью песней демонстрирует и Книга Екклезиаста с ее духом скептического рационализма и апатии, где раз двадцать повторяется: «Всё суета!» В буквальном переводе слово ѓевель, традиционно переводимое как «суета», вероятно, означает «дуновение ветра», что подразумевает скоротечность, бесполезность или обманчивость [14].

Столь разнородное собрание письменных текстов – то обнадеживающих, то поэтичных, то поучительных, то забавных, то скучных – не слишком похоже на единый корпус, и действительно, считать его единым корпусом стали далеко не сразу. В предисловии к греческому переводу Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова, написанной позже Екклезиаста и более оптимистичной, внук автора в конце II века до н. э. писал о «многом и великом», что «дано нам через закон, пророков и прочих писателей, следовавших за ними». Однако не вполне ясно, имел ли он четкое понятие о том, какие именно творения «прочих писателей, следовавших за ними», пользовались тем же статусом, что и Закон и Пророки, а так как сама книга была включена грекоговорящими евреями в Септуагинту, очевидно, что в то время у евреев не было общепризнанного списка канонических книг, на который можно было бы сослаться. Еврейский оригинал Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова, в конечном итоге не был включен в еврейскую Библию, хотя раввины-танаи этот текст (древние фрагменты которого найдены в Масаде и Кумране) знали и ставили очень высоко. Причины, по которым раввины исключили Книгу Премудрости Иисуса, сына Сирахова, и другие писания, воспринятые греческой традицией, такие как Книга Товита и Книга Иудифи (Юдит), неясны. Еще во II веке н. э. танаи обсуждали, считать ли Песнь песней и Екклезиаст «оскверняющими руки», а согласно Вавилонскому Талмуду, даже в III веке раввины спорили о статусе книг Руфи (Рут) и Есфири (Эстер) [15].

К IV веку н. э. в раввинистическом иудаизме уже существовал консенсус по вопросу особого статуса двадцати четырех книг, составляющих еврейскую Библию в сегодняшнем виде. Книги, названные именами пророков и содержащие их речения, а также исторические книги (от Иисуса Навина до Царств), служащие фоном для их пророческой деятельности, были объединены под названием Невиим («Пророки»). Оставшаяся часть Библии была названа Кетувим («Писания»). Для обозначения Библии в целом стали использовать акроним Танах (Тора, Невиим, Кетувим).

О расхождении между двадцатью четырьмя книгами, вошедшими в еврейскую Библию, и более обширным корпусом греческой Библии в конце IV века знал христианский ученый Иероним, который счел древнееврейский вариант более аутентичным, несмотря на то что христиане опирались на греческую версию с I века н. э. Иероним выделил стоящие особняком книги, вошедшие в греческую, но не еврейскую версию (книги Товита, Иудифи, Премудрости Соломона, Екклезиаста, книги Маккавейские и несколько других), в отдельную категорию – «апокрифических», или «второканонических», которые заслуживают почтения, но не должны считаться боговдохновенными. Стремление Иеронима отделить истинно библейские книги от других отражает специфическое для христианства стремление определить канон Писания как жестко ограниченный перечень авторитетных книг Ветхого и Нового Заветов. Это было связано с тем, что, в отличие от евреев, у христианских общин первых веков христианской церкви была потребность в самоопределении, хотя окончательный выбор раввинами двадцати четырех книг, возможно, отчасти представлял собой реакцию на перечни, уже принятые христианами [16].

Таким образом, границы Библии долго оставались для иудеев размытыми, даже когда сам принцип, согласно которому одни книги обладают большим авторитетом, чем другие, уже давно стал общепринятым. Вероятно также, что к концу II века до н. э. как Тора, так и Пророки представляли собой замкнутые корпуса, изменение которых считалось святотатством, так что неопределенным оставался только вопрос, какие книги включить в третью часть Библии – Писания. Целесообразно задаться вопросом: почему в III–II веках до н. э. евреи чувствовали необходимость придать такой авторитет определенным письменным текстам?

Представляется маловероятным стремление отдельных индивидов или групп насадить в еврейском сообществе определенную идеологию, – не в последнюю очередь из-за отсутствия свидетельств каких-либо попыток обеспечить последовательность и непротиворечивость во всем корпусе текстов. Мы уже видели, насколько различаются тон и назначение различных книг Библии, но здесь сосуществуют и различные богословские взгляды: например, в большей части Торы этические принципы основываются на договоре Израиля с Богом, а в литературе премудрости – на универсальных понятиях о справедливости. Мы можем наблюдать различные попытки понять, в чем состоит божественная справедливость в свете страданий человечества, в горестных стенаниях по разрушенному Первому храму в Плаче Иеремии и в противоречащих друг другу взглядах книг Царств и Паралипоменон о том, воздает ли Бог за грех немедленно (Паралипоменон) или только через много поколений (книги Царств). Контраст между книгами Паралипоменон и материалом – от Бытия до Царств, – взятым автором за основу своей хроники, хорошо показывает, насколько допустимыми считались дублирование и разночтения внутри библейского корпуса. В основном истории излагаются одни и те же, но хронист, перерабатывая источники, внес столько мелких изменений, что книги Паралипоменон представляют собой библейскую экзегезу внутри самой Библии.

В конечном итоге в поисках наилучшего объяснения того, почему евреи приняли понятие корпуса текстов, обладающих особым авторитетом и способных служить источником исторических и правовых сведений, мы возвращаемся к утверждению Иосифа, с которого начали. Заявляя, что «никто не имеет права вносить в списки что-либо от себя» и что «только у пророков с достоверностью переданы самые отдаленные события глубокой древности… по Божественному вдохновению», Иосиф явным образом противопоставил еврейскую литературную традицию мириадам противоречивых мифов, обычаев и правовых систем греческого мира. Именно познакомившись с греческим миром, евреи обнаружили, что их традиции несовместимы с новыми культурными горизонтами, которые распахнула перед ними эллинизация. Реакцией на это стало признание абсолютного авторитета за основными религиозными текстами, унаследованными от предшествующих поколений (см. главу 5).

Вопреки всему разнообразию библейских книг, через них красной нитью проходят одни и те же темы. Они представляют еврейского Бога как Создателя мира и единственное божество, с которым должен иметь отношения Израиль. Бог руководил историей Израиля, особенно во время Исхода из Египта и овладения Землей обетованной – Ханааном, и продолжает руководить ею, но иногда истолковывает Завет очень строго и карает свой народ за непослушание. Вопрос о пределах безусловной любви Бога к своему народу возникает в текстах постоянно. Как может справедливый и милосердный Бог допускать в мире страдание? Каков бы ни был ответ, Библия возлагает на каждого еврея обязанность хранить всенародный Завет путем неукоснительного соблюдения заповедей, переданных через Моисея. Это привело к ритуальному и этическому педантизму и разработке нравственных норм, в отношении которых все книги библейского корпуса на удивление согласованы. В этих нормах особо подчеркиваются необходимость справедливости и заботы о бедных и беззащитных (особенно вдовах и сиротах), запрещаются убийство, кража, взяточничество, коррупция и широкий спектр вариантов девиантного полового поведения.

Как будет показано в следующих двух главах, библейские тексты содержат более чем достаточные указания по формированию общественных и частных форм культа и структурированию общественных отношений в соответствии с божественными требованиями. Но в части II этой книги мы увидим и то, что ко временам Иосифа обилие библейских интерпретаций привело к развитию различных форм иудаизма, приверженцы которых понимали эти тексты очень по-разному.