Текст книги "История иудаизма"

В других своих трудах Иосиф с гордостью ссылается на экскурс о «трех философских школах», весьма значительную часть которого составляет подробное описание секты ессеев. Это заставляет предположить, что указанное описание сочинено им самим, а не позаимствовано из другого источника. Поэтому особенного внимания заслуживает его сообщение о еще одной ветви ессеев, которые «в своем образе жизни‚ нравах и обычаях совершенно сходны с остальными‚ но отличаются своими взглядами на брак». Далее Иосиф особо подчеркивает, что женатые ессеи лишь с неохотой вступают в половые отношения со своими женами. В знак того, что они «женились не из похотливости‚ а только с целью достижения потомства», они избегают близости с женами, когда те беременны. Таким образом, мы довольно неожиданно обнаруживаем, что отсутствие женщин в общинах ессеев, которое так подчеркивают и Филон в своей «Апологии», и Плиний, в изложении Иосифа Флавия для какой-то части ессеев оказывается совершенно необязательным. Очевидно, внутри каждой религиозной группы имела место такая же вариативность, как и в иудаизме в целом [40].

Ни один из названных источников не описывает в деталях методы толкования ессеями «священных книг». Филон указывает, что «они философствуют по большей части с помощью символического толкования со старинным рвением», однако он мог особо выделить аллегорический подход из собственного пристрастия к аллегориям, а строгость соблюдения ессеями субботы, которую мы уже отмечали, может, напротив, говорить о весьма буквалистском подходе к тексту Библии. В одном из фрагментов, где Иосиф Флавий наиболее явно эллинизировал предмет описания, чтобы привлечь греческих читателей, он утверждал, что ессеи твердо верят в бессмертие души. Другие авторы не говорят о подобных верованиях у ессеев, хотя Иосиф особо выделяет этот постулат как приманку для других иудеев вступать в ряды ессеев: «Они думают, что добрые‚ в надежде на славную посмертную жизнь‚ сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха… Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех‚ которые только раз вкусили их мудрость». В «Иудейских древностях» Иосиф замечает, что «секта ессеев [в отличие от фарисеев и саддукеев] учит, что во всем проявляется мощь предопределения и что все, постигающее людей, не может случаться без и помимо этого предопределения»; эта особенность мировоззрения ессеев не упоминается в «Иудейской войне», а в другом фрагменте «Иудейских древностей» изложена несколько иначе: «Учение ессеев требует все предоставлять на волю Божию» [41].

Следует признать очевидным, что античные описания ессеев в ряде случаев противоречат друг другу и механически сводить их воедино было бы ошибочно. Одно из объяснений этих противоречий состоит в том, что ессеи представляли собой масштабное движение с рядом ответвлений, что, впрочем, не согласуется с конкретной оценкой их численности «более 4000 человек», приведенной и у Филона, и у Иосифа. Для Плиния, который особо отмечал толпы людей, стекающиеся к ессеям, это была группа, обитавшая в одном вполне определенном месте к западу от Мертвого моря, на некотором расстоянии от берега с его «вредоносными испарениями». Упоминание Дионом Хризостомом «целой счастливой общины, расположенной у Мертвого моря» тоже может говорить о немалом числе, однако живущие строго регламентированной жизнью общины, описанные в еврейских источниках, по всей вероятности, имели куда меньшую численность, чем можно предположить по описаниями Плиния и Диона. О том, где именно жили ессеи, свидетельства расходятся. В одном из своих трудов Филон указывает, что они обитают «во многих городах Иудеи, во многих деревнях и в больших и многолюдных станах», в другом, напротив, утверждает, что они «живут в деревнях, избегая городов вследствие свойственной городским жителям склонности к беззаконию». Иосиф не просто пишет, что «они не имеют своего отдельного города‚ а живут везде большими общинами», но и поясняет (как мы уже видели), что ессеи заботятся о своих собратьях, прибывших из других мест. Очевидно, ессеи были включены в иудейское общество в целом, несмотря на стремление вести особо благочестивую жизнь. Разумеется, этим и объясняется их явное участие, хоть и не на центральных ролях, в политической жизни хасмонейского и иродианского периодов, а возможно, и наличие в Иерусалиме того времени Ессейских ворот, что, в свою очередь, говорит о заметном размере колонии ессеев в святом городе [42].

В довольно длинном рассказе Иосифа о благочестивых ессеях в «Иудейской войне» нет никаких указаний на то, что они не приносили жертвы в Иерусалимском храме. Поэтому, вероятнее всего, Храм был святым местом и для ессеев. Однако есть причины предполагать, что их мнение о надлежащей процедуре жертвоприношения подразумевало совсем иной подход к храмовому культу, нежели у других иудеев (хотя, как мы уже знаем, фарисеи и саддукеи в общей святыне смиряли свои разногласия). В греческом оригинале «Иудейских древностей» Иосиф писал: «В храм они [ессеи] доставляют пожертвования, но сами они не занимаются жертвоприношениями, признавая другие способы очищения более целесообразными. Поэтому им запрещен доступ в общий храм и они совершают свое богослужение отдельно». Как именно они в таком случае должны были поступать, прибыв в Иерусалим, неясно, хотя это описание предполагает некоторую степень участия в храмовом культе в соответствии с недвусмысленным предписанием Торы. В латинском переводе V века в том же фрагменте говорится, что ессеи не приносили жертв из-за несогласия по вопросам, связанным с ритуальным очищением, но эта правка, по всей видимости, была внесена задним числом в то время, когда и евреи, и христиане уже привыкли к культу без жертвоприношений. Когда Филон писал о ессеях, что для почитания Бога они считают правильным иметь истинно благочестивый образ мыслей, а не приносить в жертву живых существ, он имел в виду не то, что они считали жертвоприношения нежелательными, а то, что они выбрали собственный путь к особому благочестию [43].

Ессеев как приверженцев особого культа Филон называет терапевтами («целителями»), но в другом труде – «О созерцательной жизни» – он именует терапевтами (или терапевтридами, когда речь идет о женщинах) отдельную группу ессеев, избравших своим уделом созерцательную жизнь. По словам Филона (до нас не дошло других источников, говорящих о существовании особой секты терапевтов), их отличие от прочих ессеев заключалось в приверженности созерцанию, а не действию. Они оставили свои дома в городах и ведут идиллическую жизнь «у Мареотидского озера на невысоком холме, – место это очень удобно благодаря своей безопасности и умеренному климату. Безопасность даруют им крестьянские постройки и деревни, разбросанные вокруг, приятность же воздуха доставляют постоянные ветерки, дующие то от озера, соединенного с морем, то от расположенного неподалеку открытого моря. Ибо морской воздух легок, озерный же тяжел, а вместе они рождают самый что ни на есть здоровый климат».

Мареотидское озеро, отделенное узким перешейком от Средиземного моря, находилось в дельте Нила к юго-западу от Александрии. Здесь мужчины и женщины, входившие в общину, жили духовной жизнью:

Молятся они обычно дважды в день: перед рассветом и к вечеру. При восходе солнца они просят истинно благополучного дня, чтобы небесный свет наполнил их разум. Когда же оно заходит, (они молят), чтобы душа, полностью освободившись от бремени чувств и воспринимаемого чувствами и (как бы) оказавшись в своем собственном судилище и совете, исследовала истину. Все время с утра до вечера они полностью посвящают аскезе. Читая священные писания, они иносказательно толкуют учение предков. Они полагают, что изреченное в словах – лишь символ скрытого смысла, который обнаруживается при толковании.

Терапевты всецело полагались на «сочинения древних мужей», чьи иносказательные писания брали за образец. Поэтому «они не только предаются созерцанию, но и создают в честь Бога песни и гимны на всевозможные размеры и мелодии, которым обязательно придают торжественные ритмы» [44].

Столь красочное описание не могло не вызвать у историков подозрения в том, что этих философов-аскетов придумал сам Филон – яркий мыслитель, который, как мы еще увидим (в главе 7), сам не имел возможности удрать из жизни деятельной в той мере, в какой ему бы этого хотелось. Такая напряженная духовная жизнь, как у терапевтов, кажется невозможной в реальности. Филон утверждает, что терапевты проводят время в уединении (в отличие от ессеев, живших общиной), за исключением субботы, когда они встречаются для душеспасительной беседы. Едят и пьют они лишь после заката и как можно меньше; некоторые привыкают жить так, «как говорят о роде цикад, который питается воздухом», ограничиваясь простым хлебом, солью (некоторые баловали себя еще иссопом) и родниковой водой. Особенным праздником, по словам Филона, был у них Шавуот из-за своей тесной связи с числом 50 – «самым святым и наиболее соответствующим природе числом». По этому случаю они, помолившись с простертыми к небу руками и обращенным ввысь взором, устраивают вегетарианский безалкогольный пир, во время которого возлежат по старшинству на ложах – мужчины справа, женщины слева, – а председатель начинает разъяснять что-нибудь из Священного Писания «путем раскрытия тайного смысла, скрытого в иносказаниях», а затем все в полной гармонии поют гимны:

Хор терапевтов и терапевтрид… [рождает] поистине гармоничное и согласное звучание, музыку в самом полном смысле этого слова… Они пребывают в этом чудесном опьянении до утра, не чувствуя тяжести в голове и не смыкая глаз, еще больше возбужденные, чем когда явились на пиршество. [Утром] они встают, повернувшись и обратив взгляды к востоку… [45]

Упоминание женщин как полноправных членов общины – самая яркая подробность, подкрепляющая уверенность в том, что Филон свою секту не выдумал. Такой статус женщин резко контрастирует с отношением к ним женатых ессеев в описании Иосифа Флавия: у тех обязанность женщин заключалась только в продолжении рода, а единственный обычай религиозного характера, о котором сообщается, – это купание «в рубахах» в то время, как мужчины совершали омовение в набедренных повязках [41]41
  В цитируемом здесь переводе Я. Л. Чертка – «в передниках».


[Закрыть]. Так как в другом своем труде Филон выступает заклятым женоненавистником, уверяя, что «женщины самолюбивы и не в меру ревнивы и искусно влияют на образ мыслей мужчины, склоняя его к себе постоянными чарами», то маловероятно, что полноправный статус женщин в общине терапевтов был плодом его воображения. Не говорим уже об описании того, как на практике обеспечивалось целомудрие при совместной молитве мужчин и женщин:

Это общее святилище, где собираются они по седьмым дням, разделено надвое стеной: одно помещение предназначено для мужчин, другое же – для женщин. И женщины, проявляющие такое же рвение и исповедующие те же вероучения, обычно слушают вместе с мужчинами. Стена, разделяющая помещение, высотой в 3–4 локтя представляет собой род щита. Пространство же от верха щита до крыши остается открытым. Так сделано по двум причинам: с одной стороны, чтобы оберегать стыдливость, приличествующую женской природе; с другой – ради того, чтобы сидящие женщины хорошо слышали и ничего не мешало бы голосу говорящего достигать их слуха.

Более вероятно наличие вымысла, продиктованного представлением об идеальной аскезе, в той части сообщения Филона, где говорится, что большинство женщин общины – «старые девственницы. Они тщательно сохраняют девственность, – не в силу необходимости, как некоторые жрицы у эллинов, но скорее по доброй воле, из-за ревностного влечения к мудрости. Стремясь ее одну сделать своим спутником [42]42
  Перевод фрагмента, выделенного курсивом, изменен. В переводе М. М. Елизаровой в издании «Тексты Кумрана»: «Стремясь к совместной жизни…».


[Закрыть], они презирают телесные наслаждения, желая не смертного потомства, но бессмертного, что может рождать из самой себя одна блаженная душа, которую засеял Отец лучами умозрения, позволяющими постигать учение Мудрости» [46].

Филон отмечал, что сторонники созерцательной жизни встречаются «повсюду», но «больше всего их в Египте… особенно же – в окрестностях Александрии» (его родного города), однако неясно, имел ли он в виду, что в этих местах, как и у Мареотидского озера, встречаются общины терапевтов. Из его описания в любом случае очевидно, что религиозные группы, похожие на ессеев в Иудее, но не тождественные им, в I веке н. э. были и в других частях еврейского мира. Мы еще поговорим о других подобных группах иудеев при рассмотрении общин, создавших свитки Мертвого моря. Все эти группы не мыслили себя без жизни общиной, и упоминания об отдельно взятых ессеях в иудейском обществе встречаются крайне редко, кроме случая, когда речь идет о них как о пророках. Примечательное исключение – некий Иоанн-ессей, в октябре 66 года н. э. назначенный повстанческими властями Иерусалима на должность командующего обороной областей на севере и западе Иудеи. Иоанн, описанный Иосифом Флавием как человек, «выделявшийся телесной силой и предусмотрительностью», оказался в одном лагере с саддукеем Ананом, фарисеем Симоном, сыном Гамалиила, да и с самим Иосифом. Иоанн погиб в начале 67 года при попытке захватить Аскалон, и Иосиф делает отдельный акцент на активном участии ессеев в войне и их готовности к мученической смерти:

Война с римлянами представила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и растягивали‚ члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все орудия пытки‚ чтобы заставить их хулить законодателя или отведать запретную пищу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому‚ ни к другому. Они стойко выдерживали мучения‚ не издавая ни одного звука и не роняя ни единой слезы. Улыбаясь под пытками‚ посмеиваясь над теми‚ которые их пытали‚ они весело отдавали свои души в полной уверенности‚ что снова их получат в будущем [47].

Как позднее обнаружили и христианские монашеские ордена, безбрачие несколько затрудняет передачу учения новым поколениям. Плиний восхищался тем, что «племя» ессеев продолжает свое существование много лет за счет одного лишь пополнения новыми кающимися. Филон утверждал, что ессеями становятся только «взрослые люди, уже клонящиеся к старости», что прямо противоречит как заявлению Иосифа о том, что блюдущие безбрачие ессеи «принимают к себе чужих детей в том возрасте‚ когда они еще восприимчивы к учению», так и его же описанию «другой ветви ессеев», которые считали брак необходимым для продолжения рода, ибо в противном случае «все человечество вымерло бы в самое короткое время». Как бы то ни было, даже рожденному в среде ессеев было бы затруднительно вести подобающую ессею жизнь в отсутствие общины. Разумеется, личный выбор иудеем ессейского образа жизни никак не был связан с продолжением или прекращением жертвоприношений в Иерусалимском храме. Но если в поздней античности, после разрушения Храма, ессеи и продолжали существовать, в сохраненных раввинами еврейских источниках после 70 года н. э. они не упоминаются [48].

Происхождение ессеев сокрыто мраком; Иосиф Флавий без особых пояснений сообщает, что при первосвященнике Ионафане из династии Хасмонеев (в середине II века до н. э.) ессеи уже были одной из трех иудейских «школ»; если же верить Плинию (а верить ему, по всей вероятности, не стоит), ессеи к его времени существовали «в течение тысяч поколений». В отличие от ессеев, появление того, что Иосиф называл «четвертой философской школой» (в противовес трем «нормативным» течениям в иудаизме – фарисеям, саддукеям и ессеям), он датирует точно – 6 годом н. э., когда римляне провели в Иудее перепись населения в рамках подготовки к взиманию налога на землю, введенного с переходом Иудеи под прямое управление Рима. Именно тогда «один известный галилеянин по имени Иуда объявил позором то‚ что иудеи мирятся с положением римских данников и признают своими владыками‚ кроме Бога‚ еще и смертных людей. Он побуждал своих соотечественников к отпадению и основал особую секту‚ которая ничего общего не имела с остальными». В параллельном (более полном) изложении исторических событий того же года в «Иудейских древностях», написанных несколькими годами позже, Иосиф особо подчеркнул новаторский и, как следствие, деструктивный характер этого учения: «Такое горе и такие осложнения приносят с собою нарушение и отвержение родных установлений». Причина всех бед, постигших народ, заключается, по мнению Иосифа, именно в «необычных философских учениях» [49].

Новизна «четвертой философской школы» состояла исключительно в ее учении о власти. По словам Иосифа, у последователей этой школы «замечается ничем не сдерживаемая любовь к свободе. Единственным руководителем и владыкою своим они считают Господа Бога». Так как появление этой философии совпало с установлением в Иудее римского правления, она напрямую разжигала в первую очередь антиримские настроения, однако в целом ее влияние, если судить по описанию Иосифа, было куда шире. Эти иудеи не были противниками именно римского или вообще иностранного правления: вполне можно было ожидать, что они будут так же протестовать против независимого иудейского царя. Сын Ирода Архелай, отправленный римлянами в 6 году н. э. в ссылку на юг Галлии, был таким же «смертным владыкой», как и римский император. Учитывая, сколь яростно Иосиф критикует эту новую философию, ее нельзя отождествить с концепцией теократии: ведь, как мы уже знаем (см. Введение), в труде «Против Апиона» Иосиф восхваляет теократию, при которой божественная воля сообщается народу через первосвященника, как славнейшую отличительную черту иудейской политической жизни. Далее, прямое указание на новизну учения лишает нас возможности отождествить его с противниками помазания царей над Израилем (укор народу, потребовавшему себе царя вместо того, чтобы полагаться на Судей, передающих слово Божье, является важным мотивом первых двух книг Царств, см. главу 1). Судя по всему, Иосиф описал род анархического иудаизма, каждый приверженец которого претендовал на прямую связь с Богом, возможно, посредством индивидуального чтения библейских текстов (хотя об отношении этой группы к Писанию Иосиф умалчивает) [50].

Ни в одном из трех коротких отрывков, где Иосиф описывает это учение, он не дает ему названия, и даже в этих скупых описаниях он противоречит сам себе. Согласно «Иудейской войне» и одному из фрагментов «Иудейских древностей», вождем нового движения был некий галилеянин по имени Иуда, однако в другом фрагменте тех же «Иудейских древностей» говорится, что Иуда происходил из города Гамалы на Голанских высотах (к востоку от Галилейского моря), а его сподвижником был фарисей по имени Саддук. В одном абзаце прямо утверждается, что у этой группы не было ничего общего с тремя другими философскими школами; в другом – что «приверженцы этой секты во всем прочем [кроме пылкой любви к свободе] вполне примыкают к учению фарисеев». При желании можно усмотреть противоречие и в том, что Иуда стал «вождем» [43]43
  В переводе Г. Генкеля – «родоначальником».


[Закрыть] «четвертой философской школы», вопреки неприятию им власти любых смертных правителей [51].

Судя по всему, это течение в иудаизме резко отличалось от фарисеев, саддукеев и ессеев, и не только тем, что стало мишенью для критики со стороны Иосифа. Само отсутствие названия говорит о многом: у этой секты не было четкой групповой идентичности и программы (вероятно, иначе и быть не могло, учитывая ее анархическую сущность). Мы уже знаем (см. главу 5), что, вопреки общей фразе о том, что «безумное увлечение» этим учением привело к восстанию 66 года (через шестьдесят лет после появления учения), Иосиф на всем протяжении подробнейшего рассказа о событиях, кульминацией которых стало восстание и разрушение Храма, ни разу не называет явным образом ни одного конкретного сторонника этого учения. Возможно, следует представлять себе эту «секту» скорее как подпитываемую угнетением со стороны римлян склонность к политическому анархизму на религиозной почве, чем как отдельное течение в иудаизме. В этом случае согласие с фарисеями становится следствием принятия отеческой традиции (к которой добавляется «любовь к свободе»), а заявление Иосифа в «Иудейской войне» о том, что Иуда и его последователи не имели решительно ничего общего с другими течениями в иудаизме, – преувеличением вследствие стремления подчеркнуть, что принцип сопротивления Риму был исключением, а не нормой, а причины его лежали именно в фанатичной верности одному господину – Богу [52].

Учитывая, что евреи Иудеи только что вели крупномасштабную войну против Рима и потерпели в ней поражение, попытка Иосифа выдать антиримские настроения среди евреев за маргинальное явление кажется не слишком успешной. Более того, Иосиф и сам называет другие еврейские группы, которые между 6 и 70 годами н. э. выступали против Рима. Одну из этих групп – сикариев – Иосиф явным образом связывает с «четвертой философской школой», описывая оборону крепости Масада у Мертвого моря против римских войск в 73 году н. э. отрядом сикариев, занявших ее семью годами ранее:

Эта крепость была Масада. Ее занимали сикарии, во главе которых стоял знатный муж Элеазар, потомок Иуды, который, как мы выше упомянули, когда Квириний был послан цензором в Иудею, уговорил множество иудеев сопротивляться переписи. В те дни [44]44
  Перевод курсивного фрагмента с изменениями. В цитируемом здесь переводе Я. Л. Чертка: «И теперь…»


[Закрыть] сикарии восставали против тех, которые хотели подчиниться римлянам и обращались с ними во всех отношениях, как с врагами, грабя их имущество, угоняя их скот и сжигая их дома.

Из этого отрывка следует, что сикарии были последователями «четвертой философской школы», а описывая стойкость тех из них, кто бежал в Египет после разгрома повстанцев и был подвергнут пыткам римлянами, Иосиф особо подчеркивает, что сикарии – в полном соответствии с учением галилеянина Иуды – отказывались признать императора своим повелителем. Однако в других частях своего исторического труда Иосиф описывает сикариев как группировку, известную своей тактикой, а не идеологией. Сикарии прославились городским терроризмом: они подкрадывались к жертвам в толпе и закалывали их короткими кинжалами (лат. sicae), а затем в суматохе скрывались. Иосиф отдельно указывает, что эта группа впервые появилась в начале 50-х годов н. э., в правление прокуратора Феликса.

Описывая учение «четвертой философской школы», Иосиф ни в одном из своих трудов не называет ее приверженцев сикариями; при этом он всем сердцем ненавидел и сикариев, и «четвертую школу», так что если бы ее представители называли себя сикариями, у него не было бы причин не употребить это слово. А значит, вероятнее всего, вождь сикариев был связан с Иудой-галилеянином лишь родственными узами. Элеазар (Эльазар) бен Яир, руководитель защитников Масады, был лишь одним из потомков Иуды, докучавших римским властям в I веке н. э. Сколько его родственников придерживались учения «четвертой философской школы», неизвестно [53].