Текст книги "История иудаизма"

Более вероятно, что Филон был знаком с сочинениями одного из своих александрийских предшественников – Аристобула, который в середине II века до н. э. разработал философское истолкование Моисеева учения, утверждая: «Платон также следовал началам нашего законодательства… Равным образом и Пифагор многое позаимствовал у нас для своего учения» [59]59
  Цит. по: Климент Александрийский. Строматы. I, 150, 1–3. Пер. Е. В. Афонасина.


[Закрыть]. Аристобул, не жалея сил, доказывал, что антропоморфные описания Бога в библейском тексте следует читать аллегорически: «ибо, желая что-либо сказать, наш законодатель Моисей делает это на многих уровнях, употребляя слова, которые, по видимости, обозначают что-то иное (то есть зримые вещи); но, поступая так, он на деле говорит о “природных” причинах и понятиях высшего порядка…» Так, Аристобул заверяет своих читателей, что понятие субботы есть аллегория «принципа семикратности… посредством которого мы познаем вещи как человеческой, так и Божественной природы». В поддержку своего толкования он приводил и стихи, якобы написанные греческими поэтами Гесиодом, Гомером и Лином, хотя по крайней мере некоторые из этих стихов – благочестивые стилизации еврейского происхождения [28].

Аллегорическая техника Аристобула, по всей видимости, отличалась от филоновской только меньшей изощренностью. Оба философа реагируют на запросы одной и той же культурной среды александрийских евреев (хотя их и разделяет около двух веков). При этом нет весомых оснований полагать, что в городе существовала особая школа или традиция, к которой принадлежали бы Аристобул и Филон, так как последний не цитирует первого и нигде в своих объемных трудах не ссылается на него. В то же время аллегория, очевидно, была популярным методом экзегезы среди александрийских евреев вообще, так как Филон довольно часто упоминает общепринятые толкования тех или иных текстов, как, например, той части Книги Бытия, где Аврам и Сара (еще не Авраам и Сарра) спускаются в Египет и фараона поражает болезнь из-за того, что он возжелал жену Аврама Сару:

Слышал я также некоторых природных философов, которые принимали этот рассказ аллегорически, и не без причины. Они говорили, что муж – это образ доброго разума, исходя из значения его имени, которое истолковывается как «доброе расположение души». Жена же, говорили они, – это добродетель, потому что по-халдейски она Сара, но на нашем языке это имя означает «владычица» [60]60
  Филон пользуется народной этимологией, произвольно толкуя значения имен на основании их звучания в иврите. Так, имя Сара он истолковывает как женский род от слова «сар» – «правитель», «военачальник» (в современном иврите это слово означает «министр»). Имя Авраам обычно истолковывается как «отец множества».


[Закрыть], а чему же более подобает повелевать, как не добродетели?

В других текстах Филон упоминает и таких современных ему интерпретаторов, с которыми он не соглашается: мы уже видели, насколько яростно он критикует крайних аллегористов, которые «пренебрегают» буквальным смыслом законов, считая важным только символическое толкование [29].

Если кто-то из современных Филону аллегористов и записал свои толкования библейских текстов, их рукописи не сохранились. Труды Аристобула дошли до нас только в цитатах христианских авторов III–IV веков, главным образом Климента Александрийского и Евсевия. То, что те же христианские авторы сохранили настолько большой (по сравнению с фрагментами, оставшимися от Аристобула) корпус аллегорической библейской экзегезы Филона, а также полное отсутствие в их сочинениях других аллегорических библейских комментариев иудейского происхождения, говорит о том, что спустя более чем полтора века, прошедшие со дня смерти Филона до первого явного цитирования его высказываний христианским источником, труды александрийца либо продолжали оставаться уникальными текстами такого рода, либо были единственными на тот момент уцелевшими манускриптами в этом жанре.

Упоминание Филона Иосифом Флавием говорит скорее о том, что его личная концепция иудаизма была в ту эпоху скорее исключением. Флавий упоминает Филона лишь однажды, в связи с посольством александрийских евреев к Калигуле, но особо отмечает, что он был «большой знаток философии»: ни один другой иудей в трудах Иосифа не удостоился подобной похвалы, хотя и относящейся, возможно, не столько к религиозным, сколько к философским трудам Филона. Среди последних два диалога «О провидении» и «О животных», где цитируется уже не Библия, а греческие источники, и предполагается неплохое знакомство читателя с эллинистической философией. Оба этих текста написаны в форме диалога с неким Александром, под которым – как мы можем утверждать почти с полной уверенностью – подразумевался племянник Филона, вероотступник Тиберий Юлий Александр.

Без сомнения, Филон стремился завоевать более широкую читательскую аудиторию, не ограничиваясь кругом образованных иудеев, способных оценить трудную для понимания аргументацию аллегорического комментария. Во всяком случае, труды, объединенные под названием «Изъяснение закона» (сюда входят трактат о сотворении мира, жизнеописания патриархов, толкование Десяти заповедей, труд «Об особых законах», а также рассуждения «О добродетелях» и «О наградах и наказаниях»), написаны куда более доступным языком. В них Филон объясняет для массовой еврейской аудитории принципы законодательства, чередуя пересказ библейского материала с аллегорическими толкованиями. Предполагал ли Филон, что «Изъяснение закона» будут читать и неевреи, неясно, но в двух книгах смежной по тематике «Жизни Моисея» он явным образом обращается к язычникам:

Я вознамерился описать жизнь Моисея, человека, в котором видят то еврейского законодателя, то как бы передатчика святых заповедей; человека, во всех отношениях замечательного и совершенного. И взялся я за это с целью познакомить с ним тех, кто заслуживает не пребывать о нем в неведении. Ибо хотя слава оставленных им законов распространилась по всему миру и достигла пределов земли, однако о том, кем он был на самом деле, знают весьма немногие. Просвещенные эллины не считают его память достойной увековечения, возможно из зависти, а также и потому, что во многих случаях постановления законодателей различных государств противоречат установлениям, данным Моисеем.

Мы не имеем представления о реальном круге читателей Филона до той поры, когда его объемистые труды в конце II века подняли на щит христиане – причем по причинам, которые сам Филон вовсе не одобрил бы: Климента аллегория привлекала как способ избежать буквального толкования законодательных разделов библейского первоисточника, и в этом он ничуть не отличался от тех самых крайних аллегористов, которых Филон критиковал. В I веке н. э. Иосиф Флавий, возможно, почерпнул из труда Филона «О том, что всякий добродетельный свободен» сведения о ессеях для краткого рассказа о них в «Иудейских древностях», но если и так, результат получился не вполне внятным. В других же частях исторических трудов Иосифа, где сведения Филона могли бы обогатить повествование (например, в рассказе о событиях в Риме при Калигуле), признаков знакомства Флавия с версией Филона не наблюдается [30].

Хотя аллегорические сочинения Филона в целом не были замечены его современниками-евреями, это не означает, что его воззрения были маргинальными для иудаизма той эпохи: ведь он был, очевидно, глубоко погружен в религиозную жизнь александрийской общины. Он никогда не заявлял, что буквальное понимание Торы неверно, – утверждал лишь, что оно недостаточно. И он был подавлен ничуть не меньше других членов отправленной к Калигуле делегации, когда император ответил на их ходатайства за Иерусалимский храм и александрийских евреев каверзным вопросом: «Вы почему свинину не едите?» По словам Филона, посланники ответили: «У всех свои законы…» Филон не предложил Калигуле философского объяснения, которое дал своим еврейским читателям в «Изъяснении закона»: что свинина запрещена евреям именно потому, что это самое вкусное мясо, и воздержание от него воспитывает самообладание. В Риме середины I века н. э., когда многие философы подражали киникам в представлениях о воздержанности, подобный философский ответ мог бы прозвучать благовидно. Но вероятно, в глазах императора Филон был прежде всего иудеем, а не философом [31].

Свидетельства того, что филоновский иудаизм имел какое-либо продолжение в период непосредственно после 70 года н. э., отсутствуют. Одна из интерпретаций библейских сцен на фресках синагоги III века в Дура-Европос в современной Сирии (см. главу 12) предполагает, что художник проиллюстрировал мистические аллегории Филона, но это прочтение вызывает сомнения. Возможное влияние Филона прослеживается в начале «Берешит Раба» – комментария раввинов на Книгу Бытия, составленного в IV–VI веках н. э., в котором р. Ошая Раба вкладывает в уста Торы слова: «Я была орудием Святого Мастера, благословен Он. Принято в миру, что царь из плоти и крови строит дворец не по своему разумению, а по разумению мастера, но и мастер строит не по своему разумению – пользуется он черновиками и табличками, чтобы делать комнаты и двери. Так и Святой, благословен Он, глядел в Тору и творил мир». Эти слова довольно похожи на толкование Филона в его труде «О сотворении мира»:

Ведь Бог, поскольку Он Бог, заранее предусмотрел, что не получилось бы хорошего подражания без хорошего образца и что не могла обойтись без [соответствующего] примера ни одна из чувственных [сущностей], не будучи уподоблена первообразной и умопостигаемой идее. Пожелав сотворить сей видимый мир, прежде Он стал создавать умопостигаемый, чтобы, воспользовавшись им как бестелесным и боговиднейшим образцом, создать [затем] телесный, юнейшее изображение старшего, долженствующий охватить в себе столько чувственных родов, сколько в том умопостигаемых.

Но если влияние Филона на авторов комментария «Берешит Раба» и имело место, оно нигде открыто не признавалось. В течение полутора тысячелетий евреи не замечали филоновского направления в иудаизме, за незначительными исключениями – такова рукопись «Мидраш Тадше», составленная (исходя из наиболее вероятной датировки) в Провансе в XI веке. В XVI веке великий итальянский ученый Азария деи Росси вновь познакомил потрясенный еврейский мир с Филоном под именем Йедидья. В XIX веке его аллегорические построения нашли отклик у сторонников реформистского и либерального иудаизма. Но только в XXI веке фрагменты некоторых из его сочинений в переводе на иврит были включены в литургию отдельных реформистских общин [32].

Рассказывая о политических событиях во время пребывания Понтия Пилата на посту наместника Иудеи в правление императора Тиберия, Иосиф Флавий вслед за упоминанием бунта против строительства водопровода на деньги из храмовой сокровищницы повествует о волнениях иного рода. В средневековых рукописях «Иудейских древностей» этот примечательный фрагмент выглядит так:

Около этого времени жил Иисус, человек мудрый, если Его вообще можно назвать человеком. Он совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он привлек к себе многих иудеев и эллинов. То был Мессия [Христос] [61]61
  Мессия – греческая транслитерация ивритского слова «Машиах» – «помазанник». Христос – греческий перевод того же слова (в греческом оригинале Флавий – или позднейший редактор – использовал именно слово «Христос»).


[Закрыть]. По настоянию наших влиятельных лиц Пилат приговорил Его к кресту. Но те, кто раньше любили Его, не прекращали этого и теперь. На третий день он вновь явился им живой, как возвестили о Нем и о многих других Его чудесах боговдохновенные пророки. Поныне еще существуют так называемые христиане, именующие себя таким образом по Его имени [33].

Об Иисусе из Назарета, младшем современнике Филона, написано больше, чем о любом другом еврее, жившем в последние века существования Второго храма. Поэтому может показаться странным, что на протяжении большей части XX века историки объявляли невозможным что-либо достоверно утверждать о его жизни и учении. Причина таких заявлений на грани нервного срыва заключается как раз в обилии информации, во многом противоречивой и откровенно направленной на то, чтобы представить Иисуса в том или ином свете. Вывести из нее ясное представление о реальных событиях казалось неразрешимой задачей. В Новый Завет, скомпилированный около 120 года н. э. из документов, созданных различными авторами вскоре после распятия Иисуса, входят четыре Евангелия – четыре жизнеописания Иисуса, которые во многом сходятся (отчасти благодаря использованию общих источников), но несколько по-разному излагают некоторые важные биографические подробности. Различия объясняются присущим жанру вниманием прежде всего к богословским вопросам. По-гречески «евангелие» означает «благая весть»; под этим термином уже в самых ранних книгах Нового Завета понималась весть о спасении человечества через смерть и воскресение Иисуса Христа.

В начале II века считалось, что четыре канонических Евангелия написаны учениками Иисуса. Компиляторы новозаветного канона, очевидно, считали, что эти Евангелия имеют достаточно много общего, чтобы быть принятыми в качестве официальных – в отличие от производных рассказов во многих «апокрифических» евангелиях, известных по цитатам в раннехристианских сочинениях или по папирусам, найденным в Наг-Хаммади (Египет). Странно, что в самом раннем христианском источнике – писаниях апостола Павла, датируемых серединой I века, – почти нет сведений о жизненном пути и учительстве Христа, за исключением распятия. Римские источники ничего не говорят об Иисусе вплоть до начала II века; авторы этого периода уже знают, что он был родом из Иудеи, и им знакомо имя Christus – Христос. Все сохранившиеся в раввинистической литературе полемические памфлеты о Йешу, или «том человеке», известные в средневековой традиции как «Тольдот Йешу», представляют собой изложенные с враждебной позиции версии христианских легенд и могут восходить к антиевангельским рассказам, которые уже с I века ходили в среде евреев, не веривших в Христа [34].

Процитированное прямое упоминание Христа и его жизненного пути присутствует во всех сохранившихся списках «Иудейских древностей» и похоже на объективную запись исторических событий. Однако с XVII века в аутентичности этого фрагмента начали сомневаться – и не без оснований, ибо Иосиф не был христианином и едва ли сказал бы об Иисусе: «То был Мессия». Представляется почти несомненным, что какая-то часть параграфа об Иисусе принадлежит перу Флавия, и можно даже выделить в рукописях те фрагменты, которые вряд ли могли быть добавлены христианским интерполятором. Но тогда в сообщении Флавия останутся лишь сведения о том, что Иисус жил около этого времени, был распят при Пилате и во времена автора уже существовали «христиане, именующие себя таким образом по его имени» [35].

В последние годы, однако, стало ясно, что историки зря унывали. Конечно, среди античных сведений об Иисусе есть подробности сомнительные, есть и весьма сомнительные, но разумно предположить, что элементы преданий о его жизни и учительстве, наименее «удобные» с точки зрения сохранивших их христианских общин, скорее всего, сохранились только потому, что были правдивы. Подобный критерий позволяет нам прочно установить целый ряд почти несомненных фактов об Иисусе. Он родился в Галилее, в деревенской семье, стоявшей довольно низко на социальной лестнице. Он общался с Иоанном Крестителем – харизматичным иудейским проповедником, который самое позднее с 28 года н. э. начал призывать иудеев раскаяться в грехах и в знак раскаяния погрузиться в очистительные воды реки Иордан. Иисус проповедовал только перед иудеями, не проявляя особого интереса к язычникам. Римский наместник Понтий Пилат увидел в нем политического преступника и подверг мучительной и позорной казни через распятие. Некоторые другие предания об Иисусе, как, например, его рождение в яслях в Вифлееме, – явный вымысел (в данном случае имевший целью связать Иисуса с малой родиной царя Давида). На шкале между вполне вероятными деталями, с одной стороны, и несомненными выдумками – с другой, расположилось немало вполне правдоподобных историй, в достоверности которых уверенности меньше, так как их распространение вполне отвечало интересам ранних христиан (например, о том, как Иисус проповедовал раскаяние, «ибо приблизилось Царство Небесное», а также о чудесных исцелениях и изгнании бесов). Но «уверенности меньше» не значит, что такие истории полностью вымышлены, и вполне вероятно, несмотря на явные расхождения между проповедью Иисуса и учением Павла, что другие участники движения, объединенного фигурой Иисуса, после его смерти объявили себя его последователями именно потому, что ощущали себя сторонниками тех же идеалов [36].

Среди других еврейских религиозных фигур Иисус выделяется тем, что его смерть не положила конец течению, названному по его имени. Ближайший похожий пример – Учитель праведности из кумранских текстов: его влияние также распространилось на последующие поколения, но в созданных сектантами свитках имя Учителя не названо, да и сам он в сохранившихся текстах упоминается лишь изредка. В Деяниях апостолов фарисей Гамалиил (Гамлиэль) отмечает, что после смерти лидера религиозные группы, как правило, рассеивались. Почти во всем остальном Евангелия изображают Иисуса обычным евреем: он был обрезан вскоре после рождения, соблюдал субботу, посещал синагоги и слушал чтение Торы, участвовал в празднествах и совершал паломничество в Храм. Хотя позднее христиане и отрицали действенность жертвоприношений, Иисус в Евангелиях считает их нормой, лишь настаивая: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» [37].

Иисус ел только кошерную пищу. Автор Евангелия от Марка рассказывает, как Иисус сравнивает «извне входящее в человека» и «исходящее из человека», после чего замечает: «Так Он объявил всю пищу чистой», однако в параллельном отрывке из Евангелия от Матфея это предложение отсутствует [62]62
  Мф. 15:17–20. Отсутствует оно и в синодальном переводе Евангелия от Марка (Мк. 7:19).


[Закрыть]. По всей видимости, оно представляет собой позднейшую вставку, так как противоречит рассказу из Евангелия от Луки о видении Петра – здесь Петр удивляется повелению есть нечистое:

На другой день, когда они шли и приближались к городу, Петр около шестого часа взошел на верх дома помолиться. И почувствовал он голод, и хотел есть. Между тем, как приготовляли, он пришел в исступление и видит отверстое небо и сходящий к нему некоторый сосуд, как бы большое полотно, привязанное за четыре угла и опускаемое на землю; в нем находились всякие четвероногие земные, звери, пресмыкающиеся и птицы небесные. И был глас к нему: встань, Петр, заколи и ешь. Но Петр сказал: нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого. Тогда в другой раз был глас к нему: что Бог очистил, того ты не почитай нечистым.

Оппоненты Иисуса в Евангелиях критикуют не его пищу, а тех, с кем он разделял трапезу. В обществе, где важной составляющей благочестивой жизни для целого ряда религиозных групп (ессеи, кумранский «яхад», хаверим) были совместные трапезы с собратьями-единомышленниками, поведение Иисуса, бравшего (по мнению многих, намеренно) в сотрапезники проституток, мытарей и других грешников, было из ряда вон выходящим [38].

Что же в личности Иисуса привлекало последователей? Толпы слушателей можно объяснить принародными чудесами и изгнанием бесов, но толпу можно было разогнать силой (и ее разгоняли). А воодушевление и преданность ближайших последователей Иисуса были следствием его харизмы и эсхатологических проповедей о грядущем царстве Божием, воздействие которых усиливалось символическими акциями вроде изгнания торговцев из Храма:

Иисус, войдя в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; и не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь. И учил их, говоря: не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников.

Подобный незначительный эксцесс во внешнем дворе Храма вряд ли нарушил размеренную работу огромного учреждения, но символизм действий Иисуса оставил в душах его поклонников неизгладимый след. Многие из них не забыли об этом и спустя десятки лет после его смерти, когда сбылось произнесенное им пророчество о том, что великое здание, возведенное Иродом, будет, подобно предшествующему, в свой черед уничтожено:

И когда выходил Он из храма, говорит Ему один из учеников Его: Учитель! посмотри, какие камни и какие здания! Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне. И когда Он сидел на горе Елеонской против храма, спрашивали Его наедине Петр, и Иаков, и Иоанн, и Андрей: скажи нам, когда это будет, и какой признак, когда все сие должно совершиться? [39]

Пророческий призыв к раскаянию и истовому соблюдению духа Писания (как в Нагорной проповеди с ее формульной структурой: «Вы слышали, что сказано древним… А Я говорю вам…»), а также эсхатологические чаяния, вероятно, в достаточной мере объясняют прижизненную влиятельность Иисуса в еврейской среде. Споры между Иисусом и «книжниками и фарисеями» о деталях соблюдения Торы и по стилю, и по содержанию аналогичны спорам фарисеев и саддукеев, а также дискуссиям, зафиксированным в кумранских текстах. Позиция, приписываемая Иисусу, варьируется от снисходительной до сверхстрогой – таково его мнение, что Моисей дозволил развод только «по жестокосердию [людскому]»: «В начале же создания, Бог “мужчину и женщину сотворил их”. “Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью”; так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» [40].

Ничто в этих спорах не указывает на фундаментальные разногласия Иисуса и его современников-евреев в вопросах веры – во всяком случае, такие, что могли бы навлечь на Иисуса обвинение в богохульстве. Согласно первым трем Евангелиям (от Матфея, Марка и Луки), не книжники и фарисеи, а первосвященник Каиафа и его советники передали Иисуса римским властям для наказания. По Марку, обвинение в богохульстве появилось в процессе позже:

Первосвященники же и весь синедрион искали свидетельства на Иисуса, чтобы предать Его смерти; и не находили. Ибо многие лжесвидетельствовали на Него, но свидетельства сии не были достаточны. И некоторые, встав, лжесвидетельствовали против Него и говорили: мы слышали, как Он говорил: Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный. Но и такое свидетельство их не было достаточно. Тогда первосвященник стал посреди и спросил Иисуса: что Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего. Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: на что еще нам свидетелей? Вы слышали богохульство; как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти.

Достоверен ли этот рассказ в подробностях или нет, но казнь Иисуса по приказу Пилата была, без сомнения, обусловлена политическими причинами, ведь табличка с описанием его преступления на кресте гласила: «Царь Иудейский». Вероятно, и Каиафу заботила прежде всего политическая сторона дела. Вне зависимости от содержания проповедей Иисуса властям Иудеи казалось попросту опасным, что в Иерусалиме накануне одного из больших паломнических празднеств может собраться толпа, обуянная эсхатологическим пылом [41].

Действительно ли Иисус объявил себя Мессией, как сообщает Марк, мы не знаем, но в посланиях Павла он уже часто именуется Христом, что ясно говорит о том, что последователи Иисуса после его смерти стали считать его Мессией. При этом точный смысл этого именования определить не так просто, поскольку, как мы еще увидим (в главе 8), в этот период в еврейской среде ходили самые различные идеи о происхождении грядущего Мессии и его задачах. В посланиях же Павла, называвшего себя «волею Божиею призванный Апостол Иисуса Христа», особые коннотации у слова «Христос» отсутствуют.

Павел проповедовал, что «Господь Иисус Христос» – сын Бога, «Отца милосердия и Бога всякого утешения». Выражение «сын Божий» в посланиях Павла имеет несколько различных значений. Оно может применяться к народу Израиля (как и во многих местах еврейской Библии), к верующим христианам и, наконец, к самому Иисусу. Но в Евангелиях от Матфея и Луки сыновняя связь Иисуса с Богом объясняется конкретнее – обстоятельствами его зачатия и рождения, а Евангелие от Иоанна идет еще дальше, говоря, что Отец и Сын связаны от века, и посредством этой связи Бог дал Иисусу «власть над всякою плотью, да всему, что Ты [Бог-Отец] дал Ему, даст Он жизнь вечную». В раннем христианстве идеи о взаимоотношениях Иисуса и Бога быстро развивались; их логическим завершением стала концепция божественности самого Иисуса. Однако поразительно, что с точки зрения Павла, чьи послания представляют собой самый ранний образец христианской мысли, наиболее важная часть жизненного пути Иисуса – его завершение, когда он «открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых» [42].

После позорной и мучительной казни Иисуса через распятие жизненный импульс движению его приверженцев дала именно концепция воскресения, прежде в иудаизме не встречавшаяся. Воскрешение Иисусом Лазаря из мертвых вовсе не означало, что в самом Лазаре было что-то особенное. Правда, евреи верили, что некоторые избранные библейские персонажи (в первую очередь Енох и Илия) не умерли физической смертью, но основой концепции Павла стало центральное значение смерти и воскресения, что для иудаизма в тот момент было абсолютно новаторским [43].

Это было не единственное новшество в новом движении, возникшем спустя считаные недели после смерти Иисуса (приблизительно в 30 году н. э.). Последователи Иисуса провозглашали, что его послал Бог для искупления грехов всего человечества, что без его смерти не могло наступить царствие Божие и, самое главное, что вера в Иисуса, который ныне вознесся на небо и восседает одесную Бога, обеспечит любому обращенному оправдание в грядущем суде и вечную жизнь. Иисус жил среди крестьян и ремесленников и произносил свои проповеди в деревушках, разбросанных по холмам Западной Галилеи. В этих скромных поселениях были давильни для винограда и оливкового масла да хранилища для зерна, выдолбленные в известняке. Иисус избегал, как представляется, даже небольших греческих городков Галилеи – один из подобных городков, Сепфорис (Ципори), располагался всего в нескольких километрах к югу от Назарета. Он обретал последователей в более широких кругах еврейского населения только во время нечастых приходов в священный город Иерусалим. Но в течение считаных лет после его смерти предания о его жизни и основанное на его проповедях учение распространились по всему Средиземноморью.

Отделить верования ранних последователей Иисуса от позднейших догматических наслоений в сохранившихся христианских текстах не всегда легко. Позднее в глазах христиан-неевреев, отказавшихся от соблюдения еврейских обрядов, их собратья по вере из евреев нередко вызывали подозрение уже своим еврейством. Если христианин, по мнению единоверцев, слишком буквально воспринимал сказанное в Торе, его считали «иудействующим». Так как авторы большинства наших источников – христиане-неевреи, трудно понять, насколько важным было для евреев, принявших христианство и желавших совместить новую веру со старой, их этническое происхождение [44].

Вероятно, после распятия Иисуса несколько его последователей собрались в Галилее, где «юноша… облеченный в белую одежду», сообщил им, что они узрят воскресшего Иисуса. Однако в первые десятилетия после 30 года н. э. и в посланиях Павла, и в Деяниях апостолов упоминается большей частью «церковь» (греч. ἐκκλησία – букв. «собрание») в Иерусалиме. Рассказы о ранней церкви в Деяниях апостолов некоторые ученые ставят под сомнение, считая их созданными на основе отдельной истории о спасении и относясь к ним с таким же скепсисом, как к свидетельствам об историчности Иисуса. В том, что касается биографии Павла, этот скепсис в чем-то оправдан. Однако нет оснований сомневаться в том, что упоминаемые в Деяниях совместные трапезы и молитвы действительно имели место: они весьма напоминают схожие обычаи общины «яхада», ессеев и хаверим, но имеют и отличительную особенность: проповеди о решающей роли Иисуса в спасении мира. Такова произнесенная на Шавуот (Пятидесятницу) речь Петра, одного из ближайших учеников Иисуса и вождей христианской общины Иерусалима:

Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер, и погребен, и гроб его у нас до сего дня. Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его, Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления. Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели. Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите. Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих. Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.

Благодаря тому, что в праздник в Иерусалиме собиралось множество паломников издалека (говоря словами Деяний, «в Иерусалиме же находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небом»), весть о новом течении быстро распространилась по синагогам диаспор Восточного Средиземноморья усилиями апостолов, многие из которых (Филипп, Варнава, Акила и его жена Прискилла, Аполлос, да и сам Павел) принадлежали к евреям диаспоры [45].

Одним из толчков к миссионерству в диаспоре стали гонения в Иерусалиме и, в частности, мученическая смерть Стефана, еврея из диаспоры, от рук разъяренной толпы: «закричав громким голосом… единодушно устремились на него, и, выведя за город, стали побивать его камнями». Согласно Деяниям апостолов, поводом для этой расправы стала длинная речь Стефана в духе библейских пророков, в которой он клеймил народ Израиля за духовную слепоту на протяжении его истории. Достоверность этого рассказа установить невозможно. Однако, хотя далее и сообщается, что сразу после гибели Стефана «произошло великое гонение на церковь в Иерусалиме; и все, кроме Апостолов, рассеялись по разным местам Иудеи и Самарии», христианская община действовала в Иерусалиме до самого восстания 66 года, а это означает, что для евреев-нехристиан те, кто проповедовал спасение во Христе, были скорее безобидными чудаками, чем опасными отступниками. Невзирая на периодические гонения, в 50-х и начале 60-х годов христиане не только жили в Иерусалиме, но и продолжали пророчествовать и молиться в Храме: там Павел был схвачен толпой через несколько лет после гибели Стефана. В 62 году н. э. в Иерусалиме по приказу первосвященника-саддукея Анана (подробнее о нем см. главу 6) был казнен Иаков, брат Иисуса. В Иерусалиме I века евреи-христиане были ничуть не более странным явлением, чем некоторые другие персонажи – такие как, например, Иешуа, сын Анана, который через год после смерти Иакова начал пророчить горе Иерусалиму и делал это до самого разрушения города в 70 году; о нем мы расскажем подробнее в главе 8 [46].