Текст книги "Лила, Лила"

35

Если не считать свадебных апартаментов в сафари-отеле на озере Виктория, где Джекки по причине путаницы случайно провел одну ночь в 1962 году, номер во «Франкфуртер хоф» был лучшим в его жизни. Войдя, ты сперва попадал в маленькую переднюю, откуда одна дверь вела в ванную, другая – в туалет, а третья – в комнату с мягкой мебелью, письменным столом и французской двуспальной кроватью, ничуть не хуже, чем на озере Виктория.

Кроме хорошо укомплектованного мини-бара и телевизора с двадцатью двумя каналами и еще несколькими, предназначенными специально для пожилых господ, Джекки очень понравились махровый халат и тапки с фирменным знаком отеля. Войдя в номер, он надел то и другое, налил себе коньяку, удобно расположился на диване, закурил гаванскую сигару и почувствовал себя джентльменом.

С тех пор как Йенс Риглер в баре «Марриотта» угостил его сигарой, Джекки вошел во вкус. Та встреча вообще оказалась чрезвычайно плодотворной. Риглер предложил весьма хорошие условия на следующий Давидов роман. Не в пример Клаусу Штайнеру из «Драко», который занял довольно неопределенную позицию. Вероятно, не имел соответствующих полномочий.

Сейчас Джекки принимал ванну. Тоже роскошь, многие годы совершенно ему недоступная. Жилища последних лет в лучшем случае имели душ, даже в «Каравелле» номер был без ванны.

Но все изменится, дайте только вернуться. Он подыщет себе берлогу поприличнее. Не квартиру, конечно, в его годы вести хозяйство тяжеловато. Но что-нибудь более просторное, в более солидной гостинице. Не в пятизвездной, как эта, однако достаточно комфортабельной. С неплохим сервисом. И в более престижном районе, чем «Каравелла».

Пена с легким шорохом опадала, нашептывая ему в здоровое ухо истории про будущую жизнь.

Назвавшись Давиду автором «Лилы», он положил начало длинной веренице правильных шагов, самым правильным из которых оказалось решение тоже поехать во Франкфурт. Все шло по плану. Хотя никакого плана у него не было. Просто волею случая события в совокупности неизменно представали как результат детально продуманного плана.

Единственное темное пятнышко – эти две женщины. Ведь по их милости вчерашняя Давидова вспышка в итоге обернулась и против него.

Каланчу (так Джекки называл про себя высоченную редакторшу) он сумел обскакать. И как только они отсюда уедут, она вообще потеряет всякое влияние на Давида.

Зато вторая, Мари, внушала ему тревогу. На чтения он немного опоздал и у театра столкнулся с нею. Она тотчас заявила, что должна срочно с ним поговорить, и они зашли в соседнее кафе. А там она имела наглость спросить, хватит ли у него квалификации, чтобы справиться с работой литагента.

Разговор получился очень неприятный.

Сперва Джекки посчитал добрым знаком, что Давид и ее тоже бросил на улице. Вернувшись в отель, он заказал в номер легкую закуску, а потом двинул в бар. И только там, за выпивкой, ему пришло в голову, что, пожалуй, в разрыве Давида и Мари ничего хорошего нет. Ведь вместе с нею у Давида пропадет важная причина держаться за этот обман. И Джекки решил несколько умерить нажим на Мари.

Чуть позже, все там же, в баре, он встретил Эвердинга из издательства «Кубнер», который, видимо, еще не знал, что Джекки теперь литагент Давида Керна. Только когда Джекки просветил его на сей счет, Эвердинг заговорил с ним несколько уважительнее. Джекки сумел ненадолго выманить его в холл и с глазу на глаз сообщил, что на новую рукопись Давида уже поступили серьезные заявки. И что Давид жалуется на задержки, с какими «Кубнер» производит выплаты.

Эвердинг долго изучал головку своей трубки, но в конце концов только вручил Джекки визитную карточку, с просьбой позвонить ему в контору.

А Джекки, пользуясь случаем, ввернул:

«Или вы сами позвоните мне, я живу в этом отеле!»

Затем, в баре, Джекки не упустил возможности появиться перед Эвердингом в обществе Риглера и еще нескольких человек, вероятно важных издательских деятелей.

Он добавил в ванну горячей воды, отхлебнул из стакана, пристроенного в мыльнице. Кампари, как всегда с утра, если накануне не слишком перебрал.

Время пока есть. Необходимость освободить номер сегодня к полудню отпала. Вчера в баре Риглер сообщил, что они произвели кой-какие передвижки с забронированными номерами и Джекки может остаться еще на сутки. Лучше и быть не может, ведь через сутки он так и так уезжает.

В час он обедает с Давидом. Сперва хотел пригласить его на ланч к себе в номер. Но потом передумал. Не стоит, пожалуй, хвастать перед парнем, что он живет в отеле «Франкфуртер хоф».

Поэтому он предложил «Штеффенс-штубе» и попросил портье забронировать там столик. Идеальное место для делового обеда литагента и его важнейшего автора.

До полудня еще целых два часа. И Джекки обратился к практическим задачам. Например: как, лежа в ванне, выкурить сигару и не размочить верхний лист.

36

Там, где Мари обычно срезала угол, проход загораживал строительный забор с крупной синей надписью: «Здесь будет новое сердце нашего сити». «Искренне ваш, доктор Барнард» – намалевал внизу спреем какой-то шутник. Мари последовала за белой стрелкой на синем поле, которой дорожное ведомство обозначило пешеходный путь. Так что ей понадобилось несколько больше времени, чтобы добраться до подъезда желтой новостройки, где располагалась их квартира.

Этот дом был первым из четырех предусмотренных проектом застройки. Второй ждал отделки, для третьего только-только заложили фундамент, а для четвертого обнесли забором площадку.

Мари отперла почтовый ящик, вынула почту. Несколько писем для Давида – одно из издательства, три, по всей видимости, от поклонников. Рекламка открывшегося поблизости массажного салона ножных рефлекторных зон. Купон тайского ресторана. Для нее самой – ничего.

Лифтом она поднялась на пятый этаж, открыла дверь квартиры.

Квартира состояла из большой кухни-столовой и спальни. Паркетный пол, огромные окна с видом на старые промышленные здания, строительные леса и новостройки бурно развивающегося квартала.

Кроме нового дизайнерского дивана, почти вся мебель перекочевала сюда из старой Давидовой квартиры. Мари привезла только книжный стеллаж да еще подыскала в магазинчике, торгующем подлинной дизайнерской мебелью шестидесятых годов, обеденный стол с четырьмя стульями. Оплатил покупку Давид.

В жилой части стоял Давидов письменный стол с компьютером, где он иногда бродил по интернету и отвечал на электронные письма. За новой работой Мари еще ни разу его не видела.

И над чем он работает, она понятия не имела. Эта тема была табу. Мари твердила себе, что Давид из тех писателей, которые не говорят о неготовых вещах. Что ж, вполне понятно. Особенно когда человек, как Давид, выплескивает на письме самое сокровенное. До сих пор ей казалось в порядке вещей, что он сам выберет время, когда сочтет возможным посвятить ее в свои планы. Но сегодня, после той вспышки во Франкфурте, его секреты вдруг предстали в ином свете: как лишнее доказательство, что он исключил ее из своей жизни. Секунду-другую Мари боролась с искушением включить компьютер и посмотреть, что он там от нее прячет. Но, разумеется, не стала этого делать.

В спальне стояли новая двуспальная кровать, рабочий стол Мари, этажерка со школьными принадлежностями и Давидов старый платяной шкаф.

Она бросила школьную сумку на кровать, открыла чемодан, оставленный возле шкафа, и начала его распаковывать.

Экзамен прошел неважно, можно не ждать результатов, все и без того ясно. Если так будет продолжаться, аттестат ей не получить. Надо срочно менять образ жизни, иначе придется торчать в школе еще год, а на это у нее нет ни желания, ни денег.

Уже сейчас она в финансовом плане зависела от Давида куда больше, чем ей бы хотелось. Денег, которые она зарабатывала оформительскими заказами, и тех сумм, какие могла ежемесячно снимать со своего счета, если там еще что-то осталось, отнюдь не хватало, чтобы покрыть ее долю в общем хозяйстве.

Давида это не тревожило. Да и сама Мари до сих пор особо не расстраивалась. Но, вернувшись из Франкфурта и войдя в квартиру, она впервые спросила себя: что я, собственно, здесь делаю?

Собрав брошенное на пол грязное белье, она пошла в ванную. Давидово белье она захватила с собой, чтобы ему было что надеть, когда через неделю он ненадолго заедет домой. Кидая в бельевую корзину рубашки, носки, майки, трусы, Мари опять подумала: что я здесь делаю?

Что она забыла в квартире мужчины, который те крохи времени, какие мог бы провести с нею, предпочитает проводить в обществе старого пьянчуги?

Почему она стирает белье человеку, который в последний вечер во Франкфурте бросил ее посреди улицы? А ночью пьяный ввалился в гостиничный номер и даже не проснулся, когда она уходила?

Почему она терпит все это от парня, который явно ею не дорожит? Или дорожит, но куда меньше, чем она им.

Мари приготовила себе эспрессо. В новой Давидовой кофеварке. Включила музыкальный центр. Давидов диск с ненавязчивой фоновой музыкой. Подошла к окну.

Насколько она вообще дорожит Давидом? В кого влюблена – в него самого или в Петера, ранимого, несчастного влюбленного из «Лилы, Лилы»?

Вечерело. Автомобили ехали с включенными фарами. В освещенных новых офисных зданиях узорами темных окон обозначились пустующие помещения. На обнесенной забором стройплощадке стояла под фонарем группа хорошо одетых мужчин в плохо подогнанных касках.

Взгляд Мари скользнул по книжному стеллажу и упал на две толстые папки, надписанные ее рукой. «Лила, Лила», июнь – август» и «Лила, Лила», август – …». Рецензии, собранные ею и подшитые в хронологическом порядке. С насмешливыми комментариями ее кумира, который даже не счел нужным обсудить с ней выбор агента.

Мари поставила пустую чашку в мойку, вернулась в спальню и опять занялась чемоданом.

С нею обстоит вроде как с Петером Ландваем? Она влюбилась в человека, который ее не любит, и заметила это слишком поздно?

Зазвонил телефон. Давид.

– Ну, как экзамен?

– Плохо. А как у тебя?

– Тоже плохо. Скучаю по тебе.

В этом месте она обычно отвечала: я тоже по тебе скучаю. Но на сей раз сказала иначе:

– Удивляюсь, как ты вообще заметил, что меня нет.

– Все еще сердишься?

– Все еще разочарована.

– Франкфуртом?

– В том числе.

– Мной?

– В том числе.

– А чем же еще?

– Всем. Нами. В первую очередь нами обоими.

– Почему?

– Не знаю. Просто я ожидала от нас большего.

– В каком смысле?

– Большего внимания. Большего доверия. Ну, не знаю… Большей любви.

Давид помолчал. Потом сказал:

– Я люблю тебя, Мари, ты же знаешь.

Она не ответила.

– Мари, ты слышишь? Я люблю тебя.

С Джекки все вышло по-дурацки, но я разберусь. К нашей любви это отношения не имеет. Слышишь, Мари? Я люблю тебя.

Мари молчала.

– А ты? Ты любишь меня, Мари?

Она помедлила.

– Пожалуй.

– Ты не уверена?

После долгой паузы она тихо проговорила:

– Не вполне.

Теперь уже замолчал Давид.

В конце концов она сказала:

– Давид, я поживу несколько дней у мамы.

– Почему?

– Хочу разобраться в своих чувствах.

– Это можно сделать и в нашей квартире.

– Там лучше.

– Мне приехать?

– Нет.

– Все-таки я приеду. – Он отключился.

Мари вернулась в спальню. Минуту-другую рассматривала пустой чемодан. А потом начала снова собирать вещи.

37

– Извините, я ночной портье. Впервые это делаю.

Галстук у него был явно завязан заранее и надет через голову, а потом затянут. Давид с поспешно собранным чемоданом уже минут десять с лишком стоял у стойки, дожидаясь, когда вконец загнанный портье добудет из компьютера счет на дополнительные услуги. Издательство «Кубнер» их не оплачивало. Сумма составляла сорок шесть евро восемьдесят два цента.

У подъезда ожидало такси, поезд отправлялся через пятнадцать минут.

Портье с виноватой улыбкой отошел к телефону и позвонил некоему Юргену, видимо своему компьютерному консультанту. Давид швырнул на стойку банкнот в пятьдесят евро и вышел из холла.

– Наконец-то, – проворчал таксист, когда он сел в машину.

Без тринадцати восемь он расплатился с таксистом и бегом помчался к поезду. Когда он выскочил на платформу, большая стрелка вокзальных часов как раз передвинулась на цифру десять, и двери вагонов закрылись.

– Вот черт! – воскликнул Давид и бросил чемодан наземь.

Тяжело дыша, засунув руки в карманы пальто, он стоял на платформе, время от времени пинал ногой чемодан и со злостью смотрел на людей, которые кого-то провожали и теперь шли мимо него – с печалью на лицах, с облегчением или еще не угасшей прощальной улыбкой.

Отдышавшись, Давид подошел к расписанию и выяснил, что следующий поезд отходит через час и прибудет на место в семнадцать минут второго. Стало быть, до дома он доберется около двух.

Он купил газету, сосиску, пиво и устроился у липкого закусочного столика возле ларька с сосисками. Однако едва развернул газету и вонзил зубы в сосиску, как рядом послышался голос:

– Давид Керн! Какой сюрприз – встретить вас здесь!

Голос принадлежал немолодой женщине с чемоданчиком на колесах. Он кивнул ей, продолжая слегка демонстративно жевать.

– Кушайте, кушайте. Я не буду вам мешать! – сказала она, но не ушла. – Я прочла «Лилу» уже трижды и прочту еще раз. Особенно теперь, встретившись с вами лично. Мне очень хочется вас спросить…

Давид отхлебнул пива и снова вонзил зубы в сосиску.

– …много ли в книге автобиографического.

Давид прибег к стандартному ответу:

– Как видите, я пока жив.

Читательница ничуть не смутилась.

– Но вы наверняка пережили потерю большой любви. Чтобы описывать подобные чувства, необходимо их испытать.

Давид проглотил сосиску.

– Вы правы, эти чувства мне, к сожалению, знакомы.

– Но вы предпочитаете об этом не говорить?

– Я о них написал. – Тоже стандартный ответ.

Женщина сочувственно кивнула и попрощалась. Давид облегченно вздохнул, но, сделав несколько шагов, она вернулась.

– Еще один вопрос. Если не хотите, не отвечайте. Как ее звали?

– Мари, – ответил Давид и испугался своих слов.

– «Мари, Мари», – задумчиво проговорила женщина. – Так называлась одна из песен Жильбера Беко. Ее пела Марлен Дитрих. Слыхали?

Давид покачал головой.

– Тоже красивое название.

Он долго смотрел вслед этой женщине с чемоданом, которая становилась все меньше, удаляясь от него под сводами вокзала.

Давид доел сосиску, допил пиво и позвонил Мари. Ни мобильник, ни квартирный телефон не отвечали. Тогда он позвонил ее матери, где, к счастью, включился только автоответчик. Давид сообщения не оставил.

Словно вокзальный выпивоха, он слонялся возле закусочных. А за двадцать минут до отправления уже стоял на платформе.

Единственным попутчиком в душном купе первого класса оказался американский бизнесмен, который, пользуясь разницей во времени, беззастенчиво громко разговаривал по телефону со Штатами. Давид старался не слушать, но незадолго до Мангейма не выдержал, взял пальто и чемодан и пошел искать другое место.

В конце концов он нашел купе с одинокой пассажиркой. Только бы не читательница, подумал Давид, приоткрыл раздвижную дверь, спросил:

– Найдется свободное местечко?

Женщина кивнула, собирая с соседних сидений журналы. Его появление явно пришлось ей не по вкусу. Он сел подальше от нее и притворился спящим.

– Вы сели в Мангейме? – спросил кондуктор.

Давид задремал и проснулся с ощущением, что случилось что-то плохое. С ним иногда так бывало. Обычно после дурного сна. Но такие ощущения быстро развеивались. На сей раз, однако, сон был ни при чем. Ужасное случилось на самом деле: Мари не вполне уверена, любит ли его!

Кондуктор вопросительно смотрел на Давида. А тот шарил по карманам пиджака, висевшего на крючке у него за спиной.

– Я перешел из другого вагона, – пояснил он.

Кондуктор дождался, когда Давид найдет билет, прокомпостировал его, пожелал счастливого пути и закрыл за собой раздвижную дверь.

Давид посмотрел на часы. Еще три с половиной часа. Плюс тридцать минут – и он дома. Четыре часа беспомощности. Четыре часа – и он окажется перед нею и сможет убедить ее, что она его любит.

Вот так, наверно, чувствовал себя Петер Ландвай, когда начал догадываться, что Лила от него уходит.

Впервые в своей писательской карьере Давид мог представить себе, что, пожалуй, способен сам написать что-то вроде «Лилы, Лилы».

Женщина с журналами читала при свете лампы. Колеса выстукивали в ночи свою меланхоличную песню.

Он обещает Мари, что все будет по-другому. Скажет ей, что поговорил с Джекки и поставил ему четкие условия.

Вчера за обедом в «Штеффенс-штубе» Джекки вел себя вполне благоразумно.

– Джекки, – сказал Давид, когда они сделали заказ, – Джекки, тебе это наверняка тоже знакомо: встречаешь какого-нибудь человека и с первой же минуты испытываешь к нему антипатию. Можешь сколько угодно пытаться смотреть на него непредвзято, толку не будет. У тебя на него аллергия, как у других на кошачью шерсть. Тебе ведь такое знакомо?

– Да. Ну и что дальше?

– Для Мари ты именно такой человек.

Джекки пристально разглядывал дно пустого стакана из-под кампари, словно искал объяснения этому феномену.

– Тебе определенно будет нелегко это понять, Давид, – признался он, – но у меня тоже аллергия на Мари.

Давид сумел воздержаться от комментариев.

– Если она тебе не нравится, почему ты не пытаешься избегать ее? Как она тебя?

Джекки помахал официанту пустым стаканом.

– Если я хочу видеть тебя, мне приходится мириться с ее присутствием.

Давид задумчиво кивнул.

– Проблема в том, что Мари больше не желает мириться с твоим присутствием. Ставит мне ультиматум: она или ты.

Официант заменил пустой стакан Джекки полным.

– И что же я могу тут для тебя сделать?

Давид налил себе минеральной воды и залпом выпил. Жаждой он мучился еще с прошлой ночи.

– Предлагаю отныне, коль скоро мы деловые партнеры, встречаться только по делам. – Он собрался с духом и добавил: – В частной жизни ты оставишь нас в покое.

Джекки состроил оскорбленную мину. Но, к удивлению Давида, ответил просто:

– Как хочешь. – И сменил тему: – Мы еще не обсудили условия.

– Условия?

Официант принес закуски. Бульон из мозговой косточки для Джекки и салат для Давида.

– Условия нашего сотрудничества, – пояснил Джекки.

Давид принялся за салат.

– Карин Колер хотела двадцать процентов.

Ложкой Джекки выудил из бульона кусочек костного мозга, положил на хлеб, взял солонку и посолил, несколько раз щелкнув по ней пальцем.

– Так ведь Карин Колер не автор. – Он отправил хлеб с мозгом в рот.

– Сколько же ты хочешь? – скучливо спросил Давид.

– Пятьдесят.

Давид только плечами пожал.

– Пятьдесят процентов от всех поступлений, – уточнил Джекки.

– Надо полагать, и от чтений тоже?

– Да, и от чтений тоже, – подтвердил Джекки.

Давид кивнул.

– Плюс накладные расходы, – быстро добавил Джекки.

– Какие расходы?

– Поездки, гостиницы, питание, представительские.

Давид молча ел салат. Теперь, когда Джекки принял его условия насчет Мари, все остальные его требования были ему безразличны.

– Согласен?

– А я могу не согласиться?

– Нет.

– То-то и оно.

Давид отложил вилку, наблюдая, как Джекки препарирует новую порцию костного мозга. Надеюсь, старикан заработает коровье бешенство, думал он.

Джекки доел весь мозг, но к бульону не притронулся.

– Я потолковал с Йенсом Риглером и Клаусом Штайнером, – многозначительно изрек он.

– О чем?

– О разном. Весьма интересно.

Давид решил ему не подыгрывать. Скользнул взглядом по ресторану. Большинство посетителей, похоже, имеют отношение к книжному бизнесу. Он теперь легко их вычислял.

– Не хочешь узнать, о чем мы говорили? – наседал Джекки.

– А ты что, не можешь сказать попросту?

– Об авансе. – Джекки рассчитывал произвести впечатление. Но Давид молчал, и он добавил: – Чрезвычайно интересно. В первую очередь предложение «Лютера и Розена».

– Аванс за что?

– За твой следующий роман.

Давид подождал, пока официант уберет тарелки.

– Следующего романа не будет.

Джекки как раз прожевывал свои таблетки от изжоги и, рассмеявшись, продемонстрировал белый язык.

– Но им это знать незачем.

Давид покачал головой, не веря своим ушам.

– Нельзя же взять аванс и ничего потом не представить.

Двое официантов принесли горячее. Отварную форель для Давида, свиные ножки под пивным соусом для Джекки. Оба молча ждали, когда Давидов официант разделает рыбу, а второй даст Джекки попробовать вино. Тот заказал «Брунелло» урожая девяносто третьего года. Давид от вина отказался. И от присоленного масла тоже.

Когда они остались одни, Джекки возобновил разговор:

– Я тут немножко порасспросил. Ты не первый и не последний, кто берет аванс и ничего не делает.

Давид положил вилку и наклонился вперед.

– Не смей брать аванс под мою следующую книгу! Первого Давида Керна не было, не будет и второго!

Джекки усмехнулся, демонстрируя Давиду кусок свиной ножки, который как раз жевал.

– Был первый Альфред Дустер, будет и второй.

Только теперь до Давида дошло. Джекки собирался написать следующий роман Давида Керна.

– Без меня.

– А как ты объяснишь, что не пишешь ничего нового?

– Миру?

– Миру и Мари.

– Не мешай Мари в свои грязные игры! – возмутился Давид. Так громко, что люди за соседними столиками воззрились на них.

Немного помолчав, Джекки тихо сказал:

– Как-никак от ста двадцати до ста восьмидесяти тысяч.

– Аванс? За ненаписанный роман? – Давид поверить не мог.

– За роман, над которым работает Давид Керн.

– Даже не думай. – Давид отодвинул тарелку. Он и половины форели не съел.

Джекки отмахнулся.

– С Эвердингом я тоже поговорил. Он переведет сто тысяч наших активов в счет задатка, как только получит доверенность.

К словечку «наши» Давид успел привыкнуть. А вот «доверенность» – это что-то новенькое.

– Какую доверенность?

Джекки с полным ртом ответил:

– Ты должен дать мне доверенность, чтобы я мог действовать от твоего имени и решать финансовые вопросы. – Он запил ножки глотком «Брунелло».

– То есть Эвердинг переведет эти сто тысяч на твое имя?

– А я переведу тебе твою долю. Есть возражения?

– А если да?

– Ну-ну.

Машинист разбудил его в Базеле. Купе опустело, от попутчицы осталось лишь несколько журналов.

Когда Давид, запыхавшись, добрался до четвертой платформы, на табло как раз меняли информацию. На пересадку он опоздал.

– Когда следующий поезд? – спросил он у заспанного вокзального служащего.

– Рано утром.

Выложив три сотни франков, Давид через час вышел возле своего дома из базельского такси.