Текст книги "Любовь на Итурупе"

Масахико Симада
Любовь на Итурупе

Рек – и супруге возлюбленной на руки он полагает

Милого сына, дитя к благовонному лону прижала

Мать, улыбаясь сквозь слезы. Супруг умилился душевно,

Обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей:

«Добрая! сердце себе не круши неумеренной скорбью.

Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу;

Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный

Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится.

Шествуй, любезная, в дом, озаботься своими делами;

Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним

Дело свое исправлять; а война – мужей озаботит

Всех, наиболе ж меня, в Илионе священном рожденных».

Гомер «Илиада». Песнь Шестая.[1]1
  Перевод Н.Гнедича


[Закрыть]

1

Она взглянула на меня и заговорила со мной на языке, который, как ей казалось, я должен был понимать. Похоже, она догадалась, что я нездешний, и, наверное, спросила, куда я держу путь. Я посмотрел на ее лицо, изрезанное бесчисленными морщинами, и ответил по-японски:

– Я не понимаю.

Огрубевшие на морском ветру, загорелые медные щеки, опухшие красные руки, по-медвежьи неуклюжая фигура – как у любой бабки, торгующей на рынке. Ее потрескавшаяся кожа, казалось, была покрыта мелкой рыбьей чешуей. Она улыбнулась и спросила меня:

– Японец?

– Да, я японец. А вы и по-японски говорите?

– Да, японский. Учила давно. А ты по-корейски не понимаешь?

Мне часто доводилось слышать смесь японского с английским, но сочетание японского с русским я встретил впервые. Я сказал, что корейского совсем не знаю, а по-русски понимаю немного. Старуха старательно кивала головой, облизывала губы, будто пробовала на язык свой забытый японский, пытаясь вытянуть его из памяти.

– Вы куда ехать? – Говорила она с акцентом, которого я никогда раньше не слышал.

– Я еду на Итуруп.

– А-а, Итуруп. Теплоход?

– Да. На теплоходе. Вы учили японский с детства?

– Да. Восемьдесят пять лет. Японский забыла. Японцы нету больше.

Да уж, конечно. После 1945 года японцы исчезли с этих земель. Остался только японский язык и те, кто его помнил. Чтобы выжить, нужно было приучить свой рот, привыкший говорить по-корейски, к двум неродным языкам. Для старухи и японские и русские слова звучали как приказы правителей из чужих стран: «Делать то! Не делать этого!» Тем не менее она говорила на двух языках, не смешивая их, и это вызывало во мне уважение. Правда, я опустил глаза, чтобы она не догадалась, о чем я думаю. Ее родным языком был корейский, но кто понимал его? Рыночные торговки, такие же, как она, ее дочь да сын. Поэтому, увидев человека с лицом как у ее сына, совсем не похожим на лица русских, она первым делом обратилась к нему по-корейски.

– Почему Итуруп?

Почему я еду на Итуруп? Если скажу: отдыхать – примет за идиота. Хорошо альпинистам: отправляются в горы, и всем понятно зачем. А ехать на остров, чтобы им полюбоваться… Не такой это остров. Просто так на Итуруп не поедешь, нужна причина. У меня есть российская виза на год, но для поездки на остров требуется другая, так что без правдоподобного объяснения меня туда не пустят.

– Я изучаю растения.

То же самое я сказал турагенту, оформлявшему мне визу, когда тот спросил о цели моего визита. Исследователю-ботанику попасть на остров проще, чем обыкновенному туристу. Сказать по правде, я не могу отличить риса от пшеницы, но никому и в голову не пришло интересоваться подробностями моей работы.

– Соевый соус хочешь? – Старуха показала пальцем на пакеты у закрытой палатки. Не знаю, сколько пробуду на острове, может, и начну скучать по соевому соусу – я решил взять у старухи одну бутылку. В мятом целлофановом пакете, похожем на морщинистое лицо старухи, кроме соевого соуса с этикетками на корейском языке лежали маленькие пакетики с соленьями и сушеной морской капустой.

– Дай мне и это, – попросил я и протянул старухе пятидесятирублевую бумажку.

– Это па-по-рот-ник. – Старуха показала пальцем на пакетик. С виду похоже на намул.[2]2
  Намул – блюдо корейской кухни, готовится из папоротника. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] Так я узнал, как он называется по-русски. Я спросил про хоси-комбу.

– Сушеная морская капуста, – без промедления ответила старуха.

Мне показалось, будто я услышал мудреный научный термин, но позже понял, что так говорят все.

– На Итурупе тоже есть. Покупать не надо.

Не послушавшись старухи, я купил пакетик сушеной морской капусты, сказав, что съем ее в дороге. Сдачу я не взял. Когда больше нечего есть, морская капуста притупляет чувство голода и тренирует челюсти, она помогает скоротать время или успокоить нервы. Короче, заменяет жвачку.

В порту не было и намека на теплоход. А солнце уже садилось. Должно быть, и сам порт, и расписание судов существовали для того, чтобы заставлять пассажиров ждать понапрасну. Старуха прежде меня смекнула, что теплоход сегодня не придет, и свернула лавочку. Я вздохнул и пробормотал, обращаясь к самому себе:

– И куда запропастился этот теплоход, – а старуха, услышав мое бормотание, посмотрела по сторонам и произнесла по-японски, обращаясь в пространство:

– Ответ знает только ветер.

2

Отчаявшись, я вернулся в отель. Увидев мою недовольную физиономию, молоденькая девушка у стойки тихонько хихикнула и отдала мне ключ от номера. Казалось, я единственный постоялец в этой погруженной в гнетущую тишину гостинице с привидениями. Ни одной живой души, кроме немногочисленного персонала. Только крики птиц с моря да шум ветра. Даже стены выкрашены в какой-то тоскливый цвет. Идти в номер совсем не хотелось, и единственным утешением служили разговоры с девушкой, которая знала японский. Она была грубовата, зато прямо смотрела мне в глаза. И улыбаться не забывала. Говорила, что язык выучила в Хабаровском университете. Я спросил, как ее зовут.

– Нина, – ответила она.

Раньше гостиница с привидениями была жилым домом. Здесь находились квартиры портовых рабочих. Пятнадцать лет назад одна компания совместно с японцами перестроила дом в гостиницу. Только закончился ремонт, как мафия, вступив в долю с администрацией, выгнала японцев – соуправляющих гостиницы. В отместку те разослали в японские туристические агентства и на сайты турфирм письма, порочащие гостиницу. Будто в отделе размещения воруют паспорта клиентов для изготовления фальшивок, в одной из стен замурован труп убитого мужчины, а тот, кто остановится в номере, заканчивающемся на четверку, непременно умрет… и так далее. Меня пичкали этими слухами в Вакканае, в закусочной «Дрейфующая льдина». Говорили, что японские туристы, которые добираются сюда через пролив Лаперуза, обходят эту гостиницу стороной. До меня дошло, в каком прославленном месте я остановился, только когда прочитал название отеля на вешалке в своем номере. При входе в гостиницу висела другая табличка, и я не заметил ничего подозрительного, пока регистрировался и получал ключ. Видимо, в один прекрасный день название гостиницы поменяли. К тому же мне досталась комната с номером двадцать четыре. Но девушка, встречающая постояльцев, оказалась приветливой, я решил не вспоминать о дурной славе отеля.

Изучив расписание теплоходов, я собрал вещи около полудня и хотел было рассчитаться, но девушка смущенно сказала, что вовремя здесь ходят только суда из Вакканая. А те, что идут отсюда на Итуруп и Кунашир, всегда опаздывают.

– Тогда давай поспорим, раз они так редко ходят по расписанию, – предложил я.

Если теплоход не опоздает, она проводит меня до порта. А если задержится, я приглашу ее на ужин. Я ничем не рисковал: выиграю или проиграю, не важно, все равно хорошо проведу время. Пари я успешно проиграл. Как раз пришла Нинина сменщица, и, так и не разгадав мою хитрость, Нина пошла со мной ужинать.

Мы сели в углу гостиничного ресторана, где сегодня утром я пил чай. Нина достала из холодильника заиндевевшую бутылку водки. Вместо закуски я разложил на столе свое угощение, купленное у старухи-кореянки. Как мне объяснили, в ресторане нет меню – все безропотно едят то, что приготовит повар, а он, как всегда, пьянствует в одиночку у себя на кухне. Я все же поинтересовался, что он может приготовить. Из кухни эхом отозвался сиплый голос:

– Пельмени.

Любимое блюдо сибиряков, похожее на вареные китайские гёдза.

На Сахалине со мной не происходило ничего хорошего. На таможне все мои деньги пересчитали, чемодан с нижним бельем переворошили, отвели в какой-то кабинет, где заставили ждать полчаса, а потом настойчиво расспрашивали о цели приезда. Я подумал, что мне намекают на взятку, и попытался сунуть двадцатидолларовую бумажку, но это, похоже, только оскорбило гордую сотрудницу таможни.

Говорят, когда Чехов жил на Сахалине, острове ссыльных, у него тоже постоянно выпытывали, зачем он сюда приехал. Врач тюремной больницы, у которого остановился Чехов, рассказал ему одну легенду.

Когда русские пришли на Сахалин и стали истреблять гиляков, гиляцкий шаман проклял остров, чтобы от него никогда никому не было прока.

Наверное, неизлечимые тоска и скука – непременные спутники жизни на проклятом острове. Но что в этом хорошего: методично наводить тоску на всякого путешественника, проходящего через таможню, и его же использовать как лекарство от скуки? Мне хотелось высказать все, что я думаю, но я удержался даже от вздоха.

Я поделился своими мыслями с Ниной.

– Неужели? – Она не восприняла их всерьез, подняла рюмку с холодной водкой, вязкой, как глицерин, и произнесла тост: – Давайте выпьем за то, чтобы от вашего путешествия был прок.

Следуя обычаям проклятого острова, она осушила рюмку до дна, щеки ее тотчас раскраснелись; казалось, ее смутило, что я это заметил. Я счистил сметану с пельменей, полил их соевым соусом, выпил водку и закусил.

– Ты не будешь спрашивать меня, зачем я еду на Итуруп?

– А вы хотите, чтобы я спросила?

– Нет, дело не в этом. Просто все спрашивают, а ты – нет.

Уже стемнело, но Нина щурилась, будто от яркого света. Ее взгляд и румянец на щеках выдавали ее смущение, и тем не менее она откликалась на каждое мое слово. Ее молодость бросалась в глаза. Казалось, она нарочно привлекала к себе внимание, как будто говорила: «Посмотрите на меня. Это я, Нина, сижу здесь». Похоже, интуитивно она догадывалась о мотивах моего поведения.

– Японцы обычно поливают пельмени соевым соусом. А русские всюду кладут сметану. Вы не боитесь ехать на Итуруп?

– Боюсь. Но я должен там кое-что разузнать. В этом моя миссия.

– Что разузнать?

– Что за люди живут на острове, смогли бы там жить японцы. Я должен проверить это и сообщить.

Нина загадочно улыбнулась одними губами – кажется, она не очень-то мне доверяла. Ее кожа, словно луковица, с которой сняли шелуху, светилась в лучах люминесцентных ламп.

– Кому сообщить?

– Политикам, любимой женщине, с которой расстался.

– Вы на самом деле хотите поселиться на Итурупе?

– Каждый свободен выбирать, где ему жить. Было бы обидно не воспользоваться этой свободой. К тому же, когда живешь в Токио, забываешь об уважении к людям и к природе. Чтобы восстановить в себе это чувство, нужно отправиться туда, где природа сурова, а люди незнакомы. Тем более в Японии я – человек конченый.

– Что вы имеете в виду?

– Меня преследуют, хотя со стороны это незаметно. Есть люди, которые хотят стереть меня в порошок и я вынужден спасаться бегством. Поэтому я, как японский подержанный автомобиль, решил начать вторую жизнь на Итурупе.

– Вы совершили какой-то ужасный поступок?

– Я полюбил.

– Почему же из-за любви вы оказались в изгнании?

– Потому что я полюбил ту, любить которую не дозволено. Я стал помехой с тех пор, как она остановила свой выбор не на певце, а на принце. Оставаясь в Японии, я мешал ей. Я никак не мог отказаться от нее. Чем больше я хотел к ней приблизиться, тем дальше меня прогоняли. Мы родились и выросли в одном городе, но сейчас она недостижима для меня. И я не могу этого принять. Незаметно Япония стала для меня самой далекой страной.

– Как все запутано. Что должно произойти, чтобы вы вернулись в Японию?

– Наверное, я смогу вернуться, если принцесса приедет за мной. Пока я не откажусь от мыслей о ней, моему возвращению не обрадуются. А значит, у меня остается единственный выход: достичь чего-то в своей второй жизни и вернуться, получив прощение. Например, внести вклад в развитие дружбы между Японией и Россией. Разумеется, если благодаря этому с меня будет снята вина за запретную любовь. Мои друзья тоже не бездействуют – они трудятся не покладая рук, чтобы восстановить мою репутацию. Но все наши планы будут лишены смысла, если я не проживу на Итурупе хотя бы год. Так что моя первоочередная задача – закрепиться на острове. Если на Итурупе будет жить хотя бы один японец, это станет демонстративным политическим актом: «Вот она, наша исконная территория». Таков мой план. Я не исполняю ничей приказ, просто один мой приятель детства, ставший политиком, подкинул мне эту расплывчатую идею. «Хуже от этого не будет, – пообещал он. – Хотя ты и не вратарь, но тебя или как героя будут носить на руках, или ты проскучаешь у ворот, так ни на что и не сгодившись. Впрочем, разница невелика». Мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь из жителей портового, города, оказавшегося на моем пути, своей тайной, рассказать, зачем на самом деле я еду на Итуруп. Я вынужден покинуть Японию и отправляюсь на остров, так и не сумев отказаться от любви к одной женщине… Если об этом хоть кто-то узнает, Итуруп и Сахалин свяжет тонкая ниточка. Она протянется от порта Корсаков через пролив Лаперуза, на противоположный берег. Там, в Вакканае, хозяйка закусочной «Дрейфующая льдина» предупреждала: «Только не останавливайся в гостинице с привидениями!» Слушая мою историю, она смеялась: «А ты забавный». Она проводила меня, не задавая лишних вопросов. Так умело вела себя с клиентом, будто и раньше ей встречались чудаки, добровольно отправлявшиеся в ссылку на остров, где свирепствуют холодные ветры.

– Я не понимаю вас. Зачем вы хотите попасть на Итуруп? Там холоднее, чем в любой части Японии, и ветер сильный. – Почему-то Нина сочувствовала мне. Может, потому, что на моей спине написано что-то вроде «Одинокий мужик» или «Пожалейте меня!».

– Ты никого не знаешь на острове? – Я воспользовался ее сочувствием и решил хоть немного облегчить себе жизнь.

– Есть одна женщина. Ее зовут Мария.

– Что за Мария? – спросил я. Седая Мария со вставной челюстью, шлюха Мария – дает всякому, Мария в памперсе – тянет в рот что ни попадя, Дева Мария, ведьма Мария… Где только не встретишь этих марий! И в церкви, и в порту, и на Итурупе. Весь мир – сплошные марии.

– Моя мать.

– Вот как? Так, значит, ты родом с Итурупа?

Нина кивнула, прикусив губу, буркнула что-то себе под нос по-русски и сказала, видимо стараясь перевести свои слова на японский:

– Итуруп проколот.

Проклят?! Та же история, что рассказал Чехову врач тюремной больницы? Я спросил ее, почему она так считает, и Нина ответила:

– Я знаю, потому что сама родилась на Итурупе. Я прожила там восемнадцать лет.

– Больше на остров не вернешься?

– Мне надо вернуться. Некому присматривать за больной матерью. У меня есть младший брат, но придет время, и он уедет с острова поступать в университет. Честно говоря, я не хочу туда возвращаться. Я мечтала жить в Саппоро. Там тепло.

Значит, Саппоро по сравнению с Итурупом – курорт? Лучше уж тогда на Окинаву поехать.

– У тебя есть японское имя?

Нина покачала головой.

– Давай обменяемся именами, – предложил я, Я дам Нине японское имя, а она придумает, как проще называть меня по-русски. Мне казалось это неплохой идеей, но в результате я получил ласковое прозвище «Каорюша», которого не мог не стесняться. «Здравствуйте, я Каорюша», – язык не повернется такое сказать. Особо не задумываясь, я назвал Нину Юкико.[3]3
  Юкико – букв.: снежная девочка (яп.).


[Закрыть] Она спросила меня – почему, и я выкрутился: потому что у тебя кожа белая, как снег. От ее взгляда не ускользнула моя грустная улыбка, и она серьезно сказала:

– Наверное, так звали женщину, с которой вы расстались.

Я тоже состроил серьезное лицо и ляпнул первое, что пришло в голову:

– В Саппоро такое имя непременно придется всем по душе.

Вдобавок я легкомысленно пообещал когда-нибудь взять ее с собой в Саппоро. Но она резко ответила:

– Все японцы, которых я встречаю, обещают мне то же самое. Все говорят, что отвезут меня в Саппоро. Но что я буду делать в Японии? Служить забавой для японских мужчин? Не хочу этим заниматься. Не для того я учила язык Он пригодится мне для другой работы. Вот объясните мне: японцы так проявляют природную вежливость или просто бессовестно врут?

Вот уж не ожидал, что меня примут за барыгу, поставляющего русских красавиц в японские ночные клубы. У меня и в мыслях не было, что имя Юкико может стать прозвищем девушки легкого поведения. Я ответил так же резко:

– Вру ли я бессовестно или просто вежлив от природы, узнаешь в другой раз.

Я положил руку на стол рядом с рюмкой, как на клавиатуру рояля. Нина прикоснулась к моей руке своими длинными пальцами. Ее ногти были коротко подстрижены, словно демонстрировали нежелание их хозяйки работать соблазнительницей японских мужчин.

– Берегите себя. Может статься, вам захочется свести счеты с жизнью. Не умирайте, пожалуйста, очень вас прошу.

Это было сказано так неожиданно, что я прямо рот раскрыл от удивления и украдкой поглядел на свое отражение в оконном стекле, за которым простиралась ночная тьма. Даже если я отмечен печатью смерти, самому вряд ли удастся ее разглядеть. Мне захотелось узнать, что думает Нина, и я спросил:

– У меня что, на лице написано, что скоро умру?

Нина покачала головой, растопырила пальцы, как краб свои клешни, и легонько погладила меня по руке. Может, здесь раньше останавливались самоубийцы, а такие странные слова поддержки – знак внимания постояльцам гостиницы? Что ж, примем их с благодарностью.

– Когда соберусь умирать, отправлюсь в места потеплее. Вот тогда и возьму тебя с собой в Саппоро. Или ты хочешь поехать со мной на Итуруп, чтобы не дать мне покончить с собой?

Нина неопределенно улыбнулась и поспешно встала. В то же мгновение, нарушив затянувшуюся паузу, раздался пронзительный телефонный звонок, будто кто-то следил за нами. Нина взяла трубку, сказала пару фраз и объявила мне:

– Теплоход пришел. Отправление через четыре часа.

С прибытием теплохода в гостинице с привидениями наступает оживление: идет подготовка к приему гостей. Персонала здесь немного, поэтому Нину, которая осталась в ресторане, чтобы поужинать со мной, попросили срочно помочь, и наша трапеза была закончена.

– Идите отдохните в номере, я позову вас за два часа до отправления, – сказала Нина, и я послушно выполнил ее распоряжение.

3

Чтобы не отстать от Нины, я пил водку залпом и опьянел сильнее, чем предполагал. Только я лег на кровать, как стены комнаты поплыли и завертелись. Я закрыл глаза, пытаясь справиться с головокружением, и сон с реальностью поменялись местами. Теплоход уже вышел из порта, двигатель работал на полную мощность. В каюту, где я спал, по одному, по двое заходили пассажиры, выбирали себе место, ставили вещи, стелили одеяла и укладывались спать вповалку. Постепенно каюта наполнилась шепотом. Говорили не только по-русски, слышался и китайский и корейский язык. В японском можно было различить диалекты Киото, Акиты, Хакаты и других мест. Мне никогда не доводилось плавать на кораблях беженцев, набитых как консервная банка, а тут, похоже, был как раз такой случай. Но разве теплоход плывет не на Итуруп? Откуда же на нем так много японцев? Наверное, он идет до Итурупа с юга через Японское море, Вакканай и Корсаков. Женщины, которым в каюте не хватило места, некоторое время нерешительно топтались около моей подушки, затем одна из них, встретившись со мной взглядом, сказала: «Спасибо», – и легла ко мне в постель. Остальные последовали ее примеру. Койка скрипела всякий раз, когда качало теплоход или когда женщины переворачивались во сне. Одна из них настойчиво пыталась заговорить со мной по-японски – знакомый голос, но чей, я никак не мог вспомнить. Может быть, той певицы, что научила меня петь фальцетом? Вроде бы похож. А может, моей жены, которую я оставил в пригороде Калифорнии? Только я подумал о ней, как мне показалось, она здесь, с дочерью на руках. Я чувствовал присутствие женщин, тяжесть и движение их тел, но лица их оставались неразличимыми. Смутные образы. Горячечный шепот:

– Если уедешь туда, обратно не вернешься.

– Не волнуйтесь. Я пока не собираюсь умирать. Для меня сейчас опасней быть в Японии.

В это мгновение в дверь каюты постучали. Спящие вповалку на полу тотчас исчезли. Не стало и загадочных женщин, лежавших со мной в постели. Только стук в дверь продолжался и за пределами моего сна. Пошатываясь, я открыл дверь и увидел Нину.

– Осталось два часа. Пойдемте в порт.

– Спасибо, – хрипло ответил я.

– Вы в порядке? Захмелели, наверное? – Нина погладила меня по спине.

Не успело стошнить от морской болезни, как уже мутит от водки. Стоит мне напиться, и в комнатах моих снов собираются мертвецы и те, от кого давно не было вестей. Похоже, между миром снов и страной мертвых ходит регулярный паром, на котором покойники катаются туда-обратно. Может быть, я стал ощущать их близкое присутствие потому, что сам старею? Моя жизнь давным-давно достигла своего пика и теперь идет на убыль.

Нина проводила меня в порт. Когда я садился на теплоход, она попросила:

– Если встретите мать, скажите, что приеду повидать ее на день рождения.

– Значит, мы еще увидимся с тобой, правда?

Нина посмотрела на меня снизу вверх и ответила:

– Да, наверное.

Я хотел пожать ей руку, но она засмущалась и на прощанье коснулась меня щекой.

Положив вещи в каюту, я сразу вышел на палубу. Провожающих было мало. В темноте я разглядел Нину и помахал ей рукой, а она кинула что-то в мою сторону. Я перегнулся через перила и поймал какую-то деревянную рогульку. Острый сучок впился в ладонь. К нему была привязана длинная красная нитка, второй ее конец остался в руке у Нины, как ленточка бумажного серпантина, который бросают с японских причалов отплывающим на кораблях.

Раздался гудок, теплоход отошел от трапа, Нина энергично разматывала нитку. Красная нитка раскачивалась на ветру, закручивалась мягкой петлей, тревожно дрожала. Вскоре, под напором ветра, нитка натянулась и беззвучно лопнула в воздухе – один ее конец, выписав незнакомую русскую букву, скрылся в волнах, а другой, привязанный к деревяшке, продолжал тянуться к порту, будто оставил там свою любовь. Я вытянул нитку, намотал ее на деревяшку и спрятал в карман. Деревяшка хранила в себе искренние чувства и пожелания Нины, так что я не мог выбросить ее и решил сохранить как талисман.

Обычно над Охотским морем нависали тяжелые тучи, но сегодня – случай редкий – в нем отражались звезды и луна. Правда, смотрелись они как на экране телевизора с плохой антенной. Хотя небо и было ясным, ветер не утихал ни на секунду и звезды с луной все время покачивало.