Текст книги "Кодекс Алеппо"

2. Алеппо

Назавтра после голосования Алеппо пробуждался с опаской.

Смотритель Ашер Багдади мог по обыкновению начать утро с того, что, выйдя из своей квартирки рядом с синагогой, отправился на базар за лепешками с кунжутом или за горшочком сахлаба, сладкого варева, которое готовится из молока, крахмала из луковиц орхидеи, корицы и молотых грецких орехов. Его дочь Бахийе, рассказавшая мне об этом через много лет, предстает на семейной фотографии сороковых годов маленькой девочкой с пухлыми щечками и недоверчивым взглядом. А в тот день, когда я сидел в ее гостиной, передо мной была непрерывно курящая старуха в широких штанах и резиновых туфлях без задников. И жила она в другой стране, говорила на другом языке и носила другое имя. Уставясь на дешевый плафон, прикрепленный к потолку ее квартиры в городке к югу от Тель-Авива, она описывала хрустальные люстры, которые видела девочкой, когда сопровождала отца во время его обходов главной синагоги. Она вспоминала странные шорохи, загадочные помещения и особенно одно место, где она любила постоять, чтобы ощутить таинственное дуновение холодного ветерка. Хотя роль Бахийе в этой истории совсем невелика, я пришел, чтобы познакомиться с ней, с ее детскими воспоминаниями, услышать ее полузабытый арабский, почувствовать запах сирийских специй в ее холодильнике – словом, взглянуть на осколок еврейского Алеппо, мира, который прекратил существовать для нее, когда ей было одиннадцать лет.

Бахийе и дюжина ее сестер и братьев каждое утро вставали с расстеленных на полу матрасов и ели хлеб с финиковым медом или вареньем, которые мать делала из абрикосов, томящихся на крыше под стеклом. Потом они скатывались вниз по лестнице и разбегались по переулкам города. Однако в то утро все пошло иначе.

Неподалеку от синагоги по одной из улиц Старого города шел Мурад Фахам, шел обычным своим путем на базар, когда повстречал знакомого, и тот его предостерег. Фахаму, торговцу сырами, вот-вот должно было стукнуть сорок. Как и большинство евреев Алеппо, он еще ничего не знал о том, что произошло на Флашинг-Медоуз или в Палестине, где в то утро уже вспыхнула война. Рассказ Мурада Фахама об этих событиях можно найти в его воспоминаниях, которые были записаны на пленку тридцать лет спустя.

– Куда это ты направился? – спросил его знакомый.

– На базар, – ответил Фахам.

– Передай евреям, чтоб поскорей закрывали лавки, – сказал знакомый. А потом прошептал в самое ухо: – Сегодня евреи получили страну, и эти люди готовы сотворить с нами такое, чего Господь не желает. Скажи всем, пусть закрывают лавки.

Фахам так и поступил и уже по дороге домой встретил знакомого торговца-мусульманина.

– Мурад, ты чего тут разгуливаешь? Беги скорей домой, – сказал ему торговец и взялся его проводить. В этот момент на них налетела толпа школьников, выкрикивающих лозунги против резолюции о разделении Палестины. Это были всего лишь дети, но в то утро Фахам впервые почувствовал страх.

– Умоляю, иди скорей домой и носа на улицу не высовывай! – сказал торговец. – Вот-вот случится что-то очень скверное.

В квартале Джамилия, за пределами Старого города, Рафи Саттон уже не спал и был начеку, хотя ночью не выспался, допоздна засидевшись у радиоприемника.

В те дни, в конце 1947 года Рафи был предводителем подростков своей округи, которую можно было за час пересечь из конца в конец: от магазина Мазреба (там еврейские парни постарше покупали длинные, на французский манер, бутерброды, чтобы произвести впечатление на своих подружек), по тенистым бульварам, где конные экипажи постепенно уступали место автомобилям, мимо кинотеатра «Рокси», мимо публичного дома, через мешанину средневековых улочек Старого города и бурлящих жизнью арабских базарчиков, где сам воздух пропитан вековыми ароматами пряностей, к главной синагоге, где хранилась сокрытая от взоров книга. Если бы он поехал на трамвае – реликвии французского колониального правления, закончившегося всего год назад, – поездка была бы много короче; к тому же Рафи ездил зайцем: вскакивал в переднюю дверь желтого в голубую полоску вагона, потом, опережая кондуктора, собиравшего плату за проезд, продвигался в хвост. Прежде чем кондуктор до него добирался, он хватался за поручни задней двери и, согнув колени, спрыгивал на ходу. Приземлившись, мальчишка растворялся среди грузовиков и всхрапывающих лошадей.

Жизнь во время Второй мировой войны, еще до того, как все стало меняться к худшему, вспоминалась Рафи как нечто расплывчатое, освещенное факелами бойскаутских церемониалов – l’éclaireur toujours prêt![4]4
  Скаут всегда готов! (фр.)


[Закрыть], с поднятием флага, уроками Торы и французского языка. Еду выдавали по карточкам, и Рафи посылали в очередь за бурым сахаром-сырцом, от которого в чае плавала противная пена. Они с приятелями развлекались болтовней про нацистских шпионов, которые устанавливают на крышах домов антенны и азбукой Морзе передают Гитлеру секретную информацию. Рассказывая мне все это, Рафи, казалось, думал, что именно подобные развлечения предопределили карьеру, которую он себе выбрал, когда тот привычный мир его изгнал и он стал смотреть на него глазами противника, агента Моссада.

А в те годы его мир вращался вокруг исполненного величия приемника «Зенит», который занимал почетное место в их квартире на верхнем этаже дома в квартале Джамилия, где жили в основном семьи побогаче его родителей. Этот приемник в деревянном полированном корпусе появился в доме после поездки его матери к богатым братьям, бейрутским ювелирам. Они купили себе более современную модель, а ей отдали старую, и она увезла ее на поезде в Алеппо. Так, несмотря на долгую болезнь старого отца и финансовые невзгоды, семейство Рафи стало обладателем радиоприемника, предмета роскоши, который по вечерам привлекал в их гостиную родственников и друзей – слушать военные сводки. «Зенит» сообщал взрослым о победах Германии и об удивительном поражении Франции, родины солдат и полицейских, которых Саттон привык видеть на улицах своего города, длинных бутербродов и языка, знанием которого местные евреи гордились и говорили на нем лучше, чем на родном арабском.

В 1940 году после поражения Франции Алеппо перешел под контроль подотчетного нацистам марионеточного правительства Виши. Рафи знал об этом и без радио, знал, что над евреями нависла угроза преследований, каких они раньше и вообразить не могли, знал и то, что через год произошло спасительное вторжение других солдат – канадцев, нигерийцев, новозеландцев, индийцев и прочих чужеземцев в самых разных мундирах. Иногда родители посылали Рафи взглянуть, нет ли там еврейских солдат (даже такие попадались среди британцев, вторгшихся в город), а если есть, пригласить их на субботнюю трапезу. И ему не нужен был «Зенит», чтобы узнать о беспорядках, которые не на шутку разбушевались в Алеппо к концу войны, когда город снова перешел к французам и многие сирийцы стали выступать за отмену колониального правления. Сперва ярость уличной толпы была направлена только против французов. Евреям покровительство французов было во благо, они пользовались их защитой и приходили в ужас от самой мысли о независимой Сирии, но на всякий случай поддержали массовые протесты, да с таким рвением, какое только могли изобразить. Даже Рафи в этом участвовал. Лидер протестного движения, взобравшись на чьи-то плечи, орал в толпу: «Ана де Голль хибуни!» (Я Шарль де Голль, возлюбите меня!) – и толпа отвечала: «Хара алейк!» (Срать на тебя!) После чего они разбивали пару витрин и переворачивали трамвай.

Однажды Рафи увидел, как толпа остановила французский армейский джип и приказала солдатам выйти; им связали руки, приказали лечь на землю, положив головы на бордюр тротуара. А потом камнями размозжили им черепа. В 1946 году французы уступили, предоставили сирийцам самостоятельно управлять страной, и с их уходом евреи оказались целиком во власти соотечественников. Еврейская школа под патронажем «Альянс исраэлит»[5]5
  Всемирный еврейский союз, основанный в Париже в 1860 году с целью защиты интересов еврейства.


[Закрыть], где обучение шло на французском языке и в которой учился Рафи, вскоре закрылась.

В те дни великих перемен мир Рафи состоял из десятка тысяч людей, чьи имена повторялись из поколения в поколение, а корни были глубже, чем у любой другой еврейской общины в диаспоре, – людей, которые всегда тут жили или прибились к этим местам за многие столетия, спасаясь от гонений или в поисках удачи. Еврейская община Алеппо была старой уже в 70-м году, когда римские легионы разрушили Иерусалимский храм, и совсем древней, когда в VII веке туда пришли арабские завоеватели. Они жили здесь два с половиной тысячелетия, хотя по местным оценкам – три тысячи лет и ни годом меньше. Традиция говорит, что корни общины уходят к завоеванию города Иоавом, полководцем царя Давида – эпизод, который вскользь упомянут в Библии. Согласно одному из тех преданий, что пытаются расцветить и приукрасить нечто древнее и впечатляющее, чтобы выставить его еще более древним и впечатляющим, этот полководец самолично руководил постройкой главной синагоги, а также цитадели.

Арабские жители называли город Халебом. Евреи же нередко звали его именем, упомянутым в Библии – Арам-Цова, подчеркивая тем самым, что они там не гости. Среди еврейских семей были такие, как Даяны или Тавилы, жившие в городе на протяжении тысячелетия, и Саттоны и Кассины, чьи предки бежали в Алеппо от испанской инквизиции. Были здесь и ди Пиккиото, принадлежавшие к роду тосканских купцов, и Багдади (как наш смотритель синагоги) – выходцы из Ирака, и даже семьи с фамилиями вроде Хорнштейн и Гольдман, приехавшие из Восточной Европы. Среди них, в большинстве своем приверженцев традиций и патернализма, была и горстка свободомыслящих, и небольшая группа сионистов, и даже один коммунист, назвавший сыновей Ленином, Сталином и Карлом.

При господстве ислама евреи получили статус меньшинства, к которому относились вполне терпимо (по-арабски зимми), – этим положением евреи и христиане были обязаны принадлежностью к монотеизму. Несмотря на растущую в наши дни тенденцию изображать мусульманский мир прежних времен обителью религиозной терпимости, где евреи процветали, на самом деле они всегда зависели от прихотей капризных властителей и настроения враждебного большинства. В глазах этого большинства евреи были бездельниками, людьми без чувства собственного достоинства, лишенными мужества, но, пока они признавали превосходство мусульман, им, как правило, разрешалось жить и исповедовать свою веру, а иногда и обогащаться. Отец Рафи, как и все мужчины, вел дела с мусульманами; большинство алеппских евреев покупали выпечку у мусульманских пекарей, а кошерное мясо у мусульманских мясников, если те нанимали еврейских резников. Но к моменту рождения Рафи старые связи уже начали ослабевать.

С появлением в странах ислама французов и других европейцев евреи стали забывать отведенное им место, начали изучать иностранные языки, уделять внимание образованию детей, преуспевать в бизнесе, часто опережая мусульман. В Алжире они приняли французское гражданство, в котором мусульманам было отказано. В годы британского владычества в деловом центре Каира евреи построили большую синагогу в древнеегипетском стиле. Арабы-мусульмане, которые все в большей степени рассматривали себя как национальное образование (которое могло принять арабов-христиан, но отвергало арабов-иудеев), были возмущены усиливающимся влиянием западных стран, выступавших как защитники и покровители евреев. Когда другие евреи, жители Европы, толпами хлынули в Палестину, неприязнь арабов еще более усилилась, что вынуждало евреев исламского мира убеждать соседей в своей преданности. «Евреи Сирии не имеют отношения к сионизму! – гласило заявление, опубликованное в 1929 году еврейским молодежным клубом в местных газетах Дамаска. – Напротив, они разделяют со своими арабскими согражданами все горести и радости». Мусульмане, говорилось в этом заявлении, должны делать различие «между европейскими сионистами и евреями, веками живущими на этой земле».

Во время Второй мировой войны граждане Сирии единодушно поддержали Гитлера, и лидер палестинских арабов прожил известную часть этого периода в Берлине, занимаясь нацистской пропагандой и участвуя в создании подразделений СС. «Протоколы сионских мудрецов» (фальшивка, сфабрикованная в царской России, которая якобы разоблачала заговор евреев с целью установить мировое господство) были переведены на арабский и широко распространялись повсюду. В 1941 году в Багдаде, треть населения которого составляли евреи, арабы убили 180 евреев в их собственных домах и лавках. Четырьмя годами позже разъяренные толпы в Ливии убили еще 130 евреев, а в промежутке было еще множество погромов, не получивших широкой известности.

Число оскорблений, сыпавшихся на Рафи, когда он проходил по улицам города, возрастало по мере того, как становилось больше зловещих газетных заголовков, трубящих про зверства, якобы творимые евреями в арабской Палестине. Уже привычным стало слово йахуди (жид). Сын одного из известных городских раввинов, любивший носить черный берет на французский манер, отказался от этой привычки, потому что мусульманские хулиганы стали срывать берет с его головы. Один человек, у которого я взял интервью, в то время еще ребенок, вспоминает, что, возвращаясь из школы, он вихрем проносился по улицам и перед домом кричал, чтобы мать поскорей открывала дверь.

В дни, предшествующие голосованию на Флашинг-Медоуз, раввины и влиятельные люди еврейского Алеппо, как, впрочем, и их собратья, живущие в исламском мире, старались продемонстрировать свою непричастность к сионизму. Как-то в субботу раввин Моше Тавил, один из руководителей общины, произнес в синагоге речь, осуждающую национальное еврейское движение в Палестине. Молодые евреи Алеппо, живущие в Палестине среди европейских евреев-атеистов, не соблюдают кашрут и отказываются от веры своих отцов, предупреждал раввин своих прихожан, и это не было ложью. Евреи Алеппо, продолжал он, принадлежат только Алеппо и не имеют ничего общего с безрассудными амбициями евреев юга. Раввин воздел руки к небу и, к удивлению Рафи, залился слезами.

3. Пожар

В то утро подросток Исаак, сын раввина Тавила, узнал про голосование в ООН, когда, проснувшись у себя дома за пределами Старого города, по соседству с жилищем Рафи, услышал крики: Сайуни! Сайуни! (Сионист!) Теперь уже старик, раввин как и его отец, Исаак подкреплял эти воспоминания ударами ладонью по столу, отчего мой диктофон подпрыгивал в воздух. По его словам, сбежав вниз, он очутился в многотысячной толпе.

– Филастин биладна, вал-йахуд килабна! – орали вокруг (Палестина – наша страна, а евреи – наши псы). Исаак быстренько сделал то, что евреи делали многие годы в периоды националистических брожений в Сирии: он влился в толпу, воздел вверх кулак и присоединился к общему хору, молясь, чтобы его никто не узнал.

Он неприметно стоял напротив большой современной синагоги, расположенной в их квартале, и смотрел, как полицейские втаскивают погромщиков с улицы через окна внутрь. У некоторых были в руках жестянки с керосином. В это время в синагоге находился самый почтенный член общины Моизес Мизрахи, сгорбленный старец в красной феске, про которого говорили, что ему сто лет. Исаак видел, как те же полицейские вывели старца прочь. На улице перед синагогой погромщики навалили огромную кучу из молитвенников, свитков Торы и трактатов Талмуда и подожгли ее.

Большинство алеппских евреев сидело, запершись в своих домах. Толпа сожгла и другие синагоги по соседству и еврейский молодежный клуб, где накануне ночью молодые люди, прослушав не отрываясь трансляцию заседания в ООН, восторженно переколотили бокалы с вином и в безрассудном энтузиазме слишком уж громко распевали сионистский гимн. Погромщики разбили витрину магазина Мазреба, ввалились внутрь и все разграбили. Они подожгли несколько небольших молитвенных домов, религиозную школу, которой заведовал отец Исаака, десятки еврейских лавок и груды талесов и филактерий.

Огонь распространялся к старому Алеппо и Еврейскому кварталу, где в квартире неподалеку от главной синагоги девятилетний мальчик (семидесятилетний портной, когда годы спустя я беседовал с ним в его тель-авивской квартире) услышал, как толпа барабанит в ворота двора, где стоял дом его семьи. Удары прекратились, лишь когда погромщики, оставив ворота, стали карабкаться по стенам. А снаружи кто-то яростно вопил, что в Палестине евреи вырезают мусульманских младенцев из утробы матерей. Его семья забаррикадировалась в большой комнате под кругами сыра, подвешенными к высокому потолку, чтобы уберечь их от кошек. А толпа уже была в дверях, и, когда она ввалилась в комнату, мальчишка успел босиком сигануть в окно и оказался в соседнем переулке. Прихватив все ценные вещи, погромщики подожгли дом, использовав запасенные на зиму уголь и керосин.

Бахийе Багдади, дочка смотрителя, сжалась в комочек в подвале отцовского дома, который стоял неподалеку от полыхающего дома того девятилетнего мальчика. Глухой звериный рев сопровождал треск разбиваемых стекол. Девочка знала, что толпа уже ворвалась в старинную синагогу, где служит отец.

– Индна джабас, индна тин, ва-индна йахуд а-сакин! – скандировали погромщики с улицы. Такая вот шутка: «Есть у нас инжир, есть у нас арбузы, можем и жидам распороть мы пузо!» Одна вероотступница, еврейка, принявшая ислам, стояла у входа и именем их пророка заклинала погромщиков пощадить здание: «Дахилком, дахилком, – рыдала она. – Пожалуйста, пожалуйста!» Рассказывая мне это, дочь смотрителя, уже пожилая женщина, смотрела сквозь меня невидящим взором.

Смотритель синагоги Ашер встал и обернул голову плащом наподобие араба. Он шел спасать «Корону». Камела, двенадцатилетняя сестренка Бахийе, схватила его за полу плаща, умоляя остаться, а потом побежала следом. Но не успела она сделать несколько шагов по переулку, как в ее голову попал камень и девочка, потеряв сознание, упала на землю. Смотритель поднял ее и под градом камней отступил в дом.

Пришедшие арабские соседи советовали им бежать, если они не хотят сгореть вместе с домом, но Багдади были слишком напуганы, чтобы решиться выйти на улицу. «Ашер, Ашер, погляди на свою синагогу!» – кричала толпа. Но смотритель оставался в подвале. С крыш зданий, расположенных по соседству с домом Рафии за пределами Старого города, был виден черный дым над Еврейским кварталом. Но Бахийе и ее семья, укрывшиеся в подвале, не видели ничего.

В главной синагоге погромщики нашли спрятанный железный сундук и, видимо решив, что в нем хранится нечто ценное, выволокли его во двор. Два замка не стали преградой: сломав боковую стенку, они перевернули сундук, и оттуда выпали несколько старых книг.

Одна была заметно больше других. На каждом из пятисот листов пергамента было три колонки тщательно выписанного древнееврейского текста по двадцать восемь строк в колонке. Остатки старинного переплета окончательно рассыпались, и листы пергамента рассеялись по гладким камням, которыми был вымощен двор. И точно так же рассеялась паутина верований, надежно оберегавшая «Корону» многие столетия.

Кто-то зажег спичку и бросил ее в разлитый по двору керосин.

Месяцем позже, второго января 1948 года, ежедневная еврейская газета «Хаарец» вышла в Тель-Авиве с такими заголовками на первой полосе:

БОЛЕЕ ПЯТИСОТ ИММИГРАНТОВ СОШЛО НА БЕРЕГ В НАГАРИИ

Корабль с венграми, литовцами и поляками, уцелевшими в Европе во Второй мировой войне, преодолел морскую блокаду, введенную Британией для того, чтобы не допустить еврейских беженцев в Палестину и тем ослабить ярость арабов. Иммигранты благополучно высадились на средиземноморское побережье близ еврейского поселения.

ДЕСЯТКИ АРАБОВ ПОГИБЛИ В ХОДЕ ДВУХ АКЦИЙ ХАГАНЫ В ХАЙФЕ И САЛАМЕ

3 ЧЛЕНА ХАГАНЫ ПОГИБЛИ ПОД ХАЙФОЙ, ОДИН ЕВРЕЙ УБИТ УДАРОМ НОЖА В ИЕРУСАЛИМЕ

Хагана была еврейской боевой организацией в Палестине. Перед окончанием британского мандата вражда между арабами и евреями разгоралась все с большей силой. Засады на дорогах, внезапные атаки, ответные удары и удары в ответ на эти удары. До провозглашения независимости Государства Израиль и нападения на него регулярных армий арабских стран оставалось четыре месяца.

И вот среди прочих газетных заголовков появился следующий:

АЛЕППСКАЯ БИБЛИЯ

Если верить газетным сообщениям, знаменитая Библия, гордость еврейской общины Алеппо, Библия, которой, судя по преданиям, пользовался сам Маймонид, была сожжена толпой во время еврейского погрома, учиненного в Алеппо несколько недель назад. По слухам, «Корона Арам-Цовы», как называли эту книгу, утрачена.

Автор статьи, исследователь Библии, полагает, что в условиях войны в еврейском анклаве Палестины трудно рассчитывать на то, что эта книга сохранилась. Он пишет:

Мы можем, конечно, надеяться, что дошедшие до нас слухи – всего лишь похвальба погромщиков и что на самом деле эта чудесная книга в очередной раз уцелела. Но это лишь лучик надежды; более вероятно, что при пожаре древней синагоги Алеппо этот бесценный памятник средневековой мудрости погиб в языках пламени.

В наше время трудно понять, как может книга разжечь столько страстей. «Кодекс» пережил эпоху своего рождения, когда любая книга была предметом огромной ценности, плодом величайшего мастерства и учености, незаменимым кладезем знаний. Он дожил до эпохи книгопечатания и фотографии, но благодаря усердию и преданности хранителей не утратил своей исключительной ценности – насколько известно, его копий не существует.

Более пристальный взгляд на листы пергамента, рассыпанные по двору алеппской синагоги, дает возможность понять, что же представляла собой эта книга. На ее страницах имелись надписи, которые словно печати на паспорте раскрывали, для какой цели была создана «Корона» и где именно (ибо «Кодекс Алеппо» появился отнюдь не в Алеппо и к тому времени, как там оказался, был уже очень старым), и в каких местах она побывала с тех пор, и чем стала ее утрата для народа, относящегося к ней с таким благоговением.