Текст книги "Прикосновение невинных"

– Почему, – сказал Дэнни со своим дивным ирландским акцентом, – мне так хочется сорвать с тебя всю одежду?

– В чем дело, тебе не нравится мое платье?

– На вешалке, может, и понравилось бы…

– Беда в том, Дэнни Блэкхарт, что я знаю – ты говоришь это всем девушкам.

– Верно, – усмехнулся он, – но влюбляюсь я далеко не в каждую.

– Я уверена, ты хочешь меня только из-за денег.

– Знаешь, у моей семьи когда-то было много денег, по крайней мере, по блэкхартовским представлениям. Их потеряли так давно, что даже забыли почему. Но моя дорогая матушка всегда говорила мне: будь осторожен с богатыми женщинами. Их деньги могут исчезнуть так же легко, как красота. И ты останешься ни с чем. Так что держись женщин, которые заставляют тебя смеяться, вне зависимости от того, одеты они или раздеты. – Он подмигнул Изидоре. – Я еще не знаю, как смеешься ты, Иза, но мне очень хотелось бы узнать.

– Я не знаю, смогу ли когда-нибудь полюбить тебя так, как тебе этого хочется.

– Я игрок и рискну. Но, если подберешь меня однажды, береги и никогда не бросай. Если я выскользну из твоих рук, могу разбиться вдребезги. Я похож на Хампти-Дампти[13]13
  Герой детской английской считалочки «Шалтай-Болтай».


[Закрыть] в любви, и на моей скорлупе уже слишком много трещин. Еще одно падение – и из меня можно будет делать омлет.

Вот и Дэнни, оказывается, ранен жизнью. Несмотря на шутливый тон и кривую усмешку, он явно не шутил. Незажившие раны. Откуда они, кто их нанес?

– Я так мало знаю о тебе, – прошептала она. – Принимаю как нечто само собой разумеющееся в моей жизни. Прости меня.

– Уже простил. У тебя достаточно своих проблем, я бы не хотел добавлять еще. Просто обращайся со мной бережно.

– Даже если ты будешь сдирать с меня платье?

– Особенно в этот момент.

– Скоро, Дэниел, у нас будет время друг для друга. Девица и ирландский пират в путешествии, полном неожиданностей. Мне это очень понравится. – Иза действительно так думала.

Дэниел поднял стакан с томатным соком.

– Попутного тебе ветра, Иза.

В вестибюле было полно народу. Авиапассажиры с горами кожаных чемоданов. Японский бизнесмен что-то объясняет двум скучающим женщинам, слишком нарядным, лениво жующим резинку. Толстый Санта-Клаус, за которым шла группа женщин, изображающих северных оленей. Хлопья искусственного снега. Рождественский антураж.

Фолд ждал Изидору. Он был одет в хорошо сшитый шерстяной костюм. Когда он подошел, чтобы поздороваться, его глаза за очками в металлической оправе не могли оторваться от ее груди. Фолд ни разу не взглянул ни на ноги женщины, ни ей в глаза. Хотя в отеле хорошо топили, Изу пробрала дрожь.

Фолд продолжал говорить ей банальные комплименты, ведя за руку через сутолоку праздничной толпы к лифту. От него сильно пахло одеколоном. Изидора уже не чувствовала себя уверенной; ей казалось, что она запачкала себя соприкосновением с Фолдом. Однако каждый этаж приближал ее к Полетт и Бэлле. Во всяком случае, она надеялась на это.

Они шли вовсе не в ресторан на крыше отеля: на двадцать третьем этаже, выведя Изу из лифта, Фолд вынул ключ и показал ей.

– Я заказал номер, – объяснил он. – Так нам будет уютнее.

Да уж!

Вид из номера был замечательный, окна выходили на Букингемский дворец, Королевский штандарт развевался в блеске прожекторов, а огоньки машин на вечерних лондонских улицах обтекали его по периметру, подобно вулканической лаве.

Фолд снял с Изы пальто, и она почувствовала, как он замер, дыша ей в плечо, дрожь пробежала у нее по коже. В углу у окна был накрыт столик на двоих. Изидора знала, чего хочет от нее этот человек, но не знала когда: до, после еды? А может, и до, и после?

Открывая шампанское, он рассматривал ее тело.

Начали с закуски. Фолд расспрашивал, а она, как Пенелопа, рассказывала придуманную легенду, пытаясь выведать что-нибудь и у него. Это оказалось не так просто.

На каждый ее вопрос Фолд только подливал ей вина, говоря:

– Вы собираетесь усыновить ребенка, а не я. Я не представляю для вас никакого интереса.

Он много пил, его виски начали блестеть, сопротивление слабело. Иза узнала, что он не женат и никогда не был, родители, ревностные баптисты, дали ему имя Гидеон. Весьма пристойное детство. В молодости провел два года в Эр-Рияде, в качестве инспектора, наблюдающего за выполнением контракта на строительстве порта. Фолд рассказывал, что много занимался спортом, даже бегал марафон. Явный намек на выносливость. Наверняка врет.

Фолд все подливал себе, глаза наливались кровью, высокий лоб лоснился, Над верхней губой выступил пот. Его тщательно причесанные волосы стали влажными и висели сальными прядями. Он открыл третью бутылку, но Иза отказалась, прикрыв бокал ладонью.

– Довольно. Я и так уже плохо соображаю и не смогу отвечать на ваши вопросы, если еще выпью, – убеждала она.

– Вопросы? Думаю, я закончил. Вы рассказали мне все, что я должен был знать, Фиона.

– Прошла ли я испытание? Вы сможете помочь мне?

Фолд с трудом ворочал языком.

– Полагаю, что смогу. На определенных условиях.

– Ребенок не старше шести месяцев. Это возможно?

– Трудно.

– Как скоро?

– Вы нетерпеливы, – хихикнул он.

– Нет. Просто я твердо решила довести дело до конца.

– Мне необходимо провести расследование. Я дам вам знать.

– Послушайте, не думаю, что за двадцать пять кусков должна маяться неизвестно сколько в Лондоне. Младенцев не аисты приносят, они рождаются точно в срок. И я хочу знать: когда ожидается ближайший?

– Вы дерзкая, мне это нравится, – кивнул Фолд. – Но, дорогая, не вы единственная хотите усыновить ребенка. Есть и другие клиенты.

– У вас должны быть особые возможности, – запротестовала Изидора.

Он поднял руки.

– Сдаюсь, сдаюсь. Очень хорошо, посмотрим, что можно сделать.

Фолд поднялся – ноги его слегка заплетались – и направился к кровати, где лежала папка с документами, вынул оттуда черный кожаный футлярчик.

– Мой маленький помощник, – объяснил он. – Мой дорожный компьютер. Напоминает, чтобы я надел чистую рубашку… – бормотал он, – встречи, даты, адреса. Контакты.

Впервые за вечер Иза воспрянула духом. Связь с Полетт. А вдруг?

– Мммм. Слушайте, я ничего не могу гарантировать, – сказал он, – но, возможно, смогу заполучить одного… месяца через два…

Изу загипнотизировало это маленькое устройство. Как бы ей хотелось усилием воли проникнуть в память и добраться до Полетт. И не платить ту ужасную цену, которую наверняка потребует Фолд.

Капкан захлопнулся. Фолд повернулся и взглянул на Изу.

Кровать. Она знала – все время знала, – что ответы на свои вопросы она найдет только там. Фолд вернулся за стол.

Через два месяца. Если все пойдет как надо.

– Я смогу получить ребенка? Через два месяца?

– О, нет. Не так быстро. Ребенок должен оставаться на попечении агентства, по крайней мере, десять недель. За это время принимается решение, оформляются документы…

«А решают все Фолд с Полетт», – поняла Изидора.

– А потом?

– Документы отправляют на рассмотрение Совета по усыновлению. Двенадцать человек. Уважаемые, честные граждане, – он хитро взглянул на Изу. – Так что, вы понимаете, все бумаги должны быть в полном порядке.

– А младенца тоже предъявляют Совету? И мать?

– Боже мой, нет. Не думаете же вы, что добропорядочные викарии и дамы в нелепых шляпках осматривают вопящих младенцев и беседуют с бледными от волнения родителями! Нет, этим занимается агентство по усыновлению.

– И Совет доверят мнению агентства? И заключению управляющих?

– А зачем иначе содержать агентство? – Фолд глотнул вина. – Так что именно мы передаем приемным родителям ребенка. Месяца через три. Вы понимаете, мы должны быть очень осторожны.

Фолд был невероятно возбужден, его глаза жадно шарили по телу Изы.

– Потом постановление об усыновлении одобряется на слушании в суде. По рекомендации агентства по усыновлению.

Изидора поняла, что Фолд и Полетт контролируют весь процесс. Бумаги. Отчеты и рекомендации. Совет добропорядочных и наивных граждан. Слушание у судьи, на котором автоматически утверждается решение. Все безупречно. Никаких вопросов. Да и кому их задавать.

Личность ребенка никому не известна, только фамилия на бумажной бирке. Совсем как в морге.

– Значит, вы это можете – найти для меня ребенка?

– Это… нелегко.

– Что это за чушь? Ведь вы только что говорили, что это возможно.

– Проблема в том, что существует очередь. Люди ждут. Долго ждут.

Его покрасневшие глаза скользнули по ее груди.

– Что требуется, – тихо спросила Иза, – чтобы оказаться первой в этой очереди?

Фолд наклонился над столом.

– Дорогая моя, вы просите, чтобы я пошел на огромный риск. Ваше право на усыновление может быть оспорено. Если об этом узнают, я погиб.

Лицо коронера горело. Иза опять наполнила его стакан в отчаянной надежде, что он отключится, но вино лишь еще больше возбудило его. Изу ужаснуло то, что она прочла в его глазах.

– Вы хотите, чтобы ради вас я пошел на огромный риск, – продолжал он. – В ответ я хотел бы получить доказательство вашей лояльности… – В лицо Изидоре ударил запах перегара.

– Чего же вы хотите?

– Я посвятил жизнь этой работе, позволяя женщинам стать счастливыми. Я прожил одинокую жизнь… – его глаза шарили по ее груди, скоро он пустил в ход и руки. – В ответ я прошу небольшого утешения. Несколько мгновений в обмен на долгие годы будущего счастья с вашим ребенком. – Фолд как будто задыхался. Он протянул руку, чтобы стянуть бретельки с плеч Изы, по дороге опрокинул бутылку, липкая рука схватила ее за грудь. – Ваш муж так далеко…

И он поволок ее к кровати.

Иза не сопротивлялась, скинула туфли, платье и шарф, а Фолд пожирал ее глазами. Тяжело дыша, он начал раздеваться, его жирный живот трясся от вожделения, пока он стягивал с Изы колготки и трусики.

Казалось, мысли и чувства ее застыли; она покорно легла на спину, а Фолд, тиская ее за грудь, заставил поднять руки над головой, взял ее шарф и стал привязывать запястья к спинке кровати. Чем больше Иза сопротивлялась, тем сильнее он распалялся.

Фолд навалился на нее, как кусок китовой туши. Он был омерзителен, но она ведь знала, идя на эту встречу, чего он потребует, и убедила себя, что это ничтожно малая плата, что это ради Бэллы, в конце концов, она взрослая женщина, а не невинная девушка, так какая разница?

Думай о Бэлле, говорила она себе, чтобы отвлечься, и внезапно отчетливо увидела лицо дочери, ее кудрявые волосики, ясные глаза, мягкую припухлость губок… Она потянулась, чтобы дотронуться до руки дочки, вот сейчас они снова будут вместе…

И вдруг начала падать в какую-то бездонную яму, и образ Бэллы отдалялся от нее, исчезал, улетал. Из горла Изы вырвался вопль боли и отчаяния, той боли, которую способна понять только мать.

– Я был неплох, дорогая? – Лицо Фолда лоснилось от пота и самодовольства. – Кажется, вам понравилось.

– Развяжите меня, – прошептала Иза.

Он насмешливо улыбнулся, замахнулся на нее концом шарфа, развязал один узел, предоставив ей самой развязывать другой.

– Боже, мне надо еще выпить, – воскликнул он, скатившись с нее на другой конец кровати. Иза застонала от облегчения.

– Вы были великолепны, просто великолепны, – похвалил Фолд, прихлебывая вино. – Я тоже был хорош, ведь так? Мы снова предадимся любви, но попробуем что-нибудь позатейливее.

Иза заставила себя сделать глоток вина и попыталась стереть его пот со своего тела.

– Полагаю, что у такого мужчины, как вы, было много женщин. Полетт – одна из них? – спросила она, стараясь говорить как можно небрежнее.

– Полетт? О нет! Она из хорошей семьи, когда-то была хорошенькой девушкой, но… – Фолд не договорил и налил себе еще вина, расслабляясь, теряя бдительность.

– Мне показалось, что она не все время живет в Лондоне, просто приехала по делам?

– В-верно. – Фолд с трудом ворочал языком. – Она глупая сучка. Приезжает в Лондон прятаться.

– А разве в этом городе можно скрыться?

– Понятия не имею. Она все время перемещается. Я просто звоню… Послушайте, а что это за интерес к проклятой Полетт? – В голосе Фолда сквозила подозрительность. Иза поняла, что лучше отступить. – Ревнуете к молоденькой?

– Может быть, немного.

– Послушайте, я пришел сюда не для того, чтобы беседовать об этой чертовой Полетт. Я хочу развлечься, и именно этим мы и займемся через минуту. – Он положил потную ладонь на бедро Изе, подумал немного и опять потянулся за шарфом. Но она его опередила.

– Теперь моя очередь, дорогой. Расслабьтесь, а я уж сумею ублажить вас.

Фолд покорно лег на кровать и поднял руки. Иза крепко привязала их к спинке кровати, намеренно делая ему больно.

– Я хочу получить все, по полной программе, – заявил он. – Используйте воображение, а не руки. А то у вас слишком острые ноготки!

– Вы и не догадываетесь, что вас ждет, – ответила Изидора, улыбаясь. – Я это называю «игрой в слепого». – И она завязала ему глаза салфеткой, так, чтобы он ничего не мог увидеть.

– Что происходит? – заволновался он.

– Не торопитесь.

Иза направилась к столику с напитками, взяла бутылку с ликером «Айриш Бейлис». Ирландским ликером. «Родина Дэнни», – подумала она, и эта мысль причинила ей еще большую боль.

– Что такое? Где вы?

– Вам никогда еще не было так сладко, – заверила она Фолда, открывая бутылку, и начала лить ликер, медленно, каплю за каплей, на грудь, живот, ниже, ниже… Эффект оказался потрясающим. Не зная, куда упадет следующая капля Фолд напрягался и вздрагивал, возбуждение его достигло предела. Он начал кричать, издавая низкие стоны, выражающие удовольствие, то жалуясь, то восхищаясь, слепой, связанный, беспомощный.

А Иза лихорадочно просматривала его записи, переходя от надежды к отчаянию. Ей требовалось время, ведь одной рукой она продолжала мягко втирать ликер в тело Фолда.

Не найдя имени Полетт, она попробовала поискать на «Деверье», а Фолд становился все нетерпеливее, все требовательнее.

И вдруг она нашла. «Деверье». Со всеми данными. И рядом – «Полетт». Ничего, кроме номера телефона. В Лондоне. Она нашла. Она добыла его!

– Давай, давай, только не утопи меня в этой чертовой штуке, – донесся до нее издалека голос Фолда.

Но Иза уже запихивала свои колготки и белье в сумку.

– Что ты делаешь, куда?..

– Не волнуйся, милый. Я на минутку отлучусь в ванную. У меня есть еще один сюрприз для тебя. А пока – вот. – И она капнула ликеру ему на губы. – Жди меня. Я могу чуть-чуть задержаться.

Иза положила книжку на место – он не должен заподозрить ее истинных мотивов – схватила туфли и платье. Ей потребовалось десять секунд, чтобы втиснуться в платье, – все остальное подождет. Накинула пальто, рукой поправила прическу. Последний взгляд на тело Фолда… Выскользнув из номера, она задержалась, чтобы повесить на ручку двери табличку с просьбой не беспокоить клиента.

Ее переполняли ярость и отвращение, она должна была навсегда вычеркнуть Фолда из своей памяти. Еще когда она бежала по холлу гостиницы, у нее мелькнула мысль. Она подошла к телефону и набрала номер.

Глава 8

Деверье развалился на обитой зеленой кожей скамье правительства, небрежно поставив ногу на подставку. Шли прения по экономическим проблемам. Казначей защищал правительство, утверждая, что большинство событий в политическом мире подчиняются теории вероятности, а не являются следствием заговора. Конечно, ведь заговоры могут устраивать только умные люди, а Деверье не знал таковых среди своих коллег. Хорошо пообедавшие представители оппозиции зло дразнили докладчика, припоминая его оптимистические ошибочные прогнозы, сделанные во время последней предвыборной кампании.

– Вы обещали нам новые ростки на засыхающем дереве нашей экономики! – издевался над ним депутат от Уэльса. – Если какая трава и пробилась, вы, скорее всего, ее выкурили!

Деверье скрывал веселость под мрачной гримасой. Он должен поддерживать казначея. На публике. Даже если тот роет себе политическую могилу.

Распорядитель появился у кресла спикера и отправил по рукам зеленый конверт, предназначавшийся Деверье. Тот открыл его, недовольный, что ему помешали, но раздражение немедленно перешло в отчаяние, как только он прочел записку.

Дочь ждала его в центральном холле. Зачем? Поклонившись спикеру, он быстро ушел.

Деверье нашел Полетт за статуей Гладстона. У него перехватило дыхание: за те недели, что он не видел дочь, она еще больше похудела и выглядела ужасно неряшливо. Бледная рыхлая кожа, усталое лицо, которое она попыталась накрасить и явно перестаралась. Кричащая, почти клоунская маска, ярко накрашенный рот. Она пыталась что-то сказать.

– Мне необходимо было тебя увидеть.

Место было явно неподходящим. Центральный холл был похож на оживленный перекресток, где политические деятели встречались с народом, тут не уединишься. В Вестминстерском дворце вообще мало где можно уединиться – Деверье пришлось отвести Полетт в свой кабинет, хотя он и находился в другом конце здания, им пришлось идти длинными коридорами, коллеги бросали в их сторону недоумевающие насмешливые взгляды, видя его в компании столь – мягко говоря – странной молодой женщины.

Чуть дальше по коридору, у библиотеки, он заметил группу людей возле доски объявлений, они обменивались сплетнями и грубыми шутками, возбужденно и громко что-то обсуждая. Разговор оборвался на полуслове, всеобщее внимание привлекла эта странная девушка. Деверье знал, о чем они подумали, и покраснел от смущения, от того, что могли о нем подумать, да и о ней тоже.

Он втолкнул дочь в комнату и захлопнул дверь.

– Боже мой, Полетт! – Деверье задыхался от гнева.

Девушка стояла, опустив голову, не глядя отцу в глаза. Когда он увидел, в каком она состоянии, его охватила тревога.

– Посмотри на себя! Что произошло?

– Мне нужна помощь.

Ни «пожалуйста», ни «привет, отец» – она редко называла его так, если вообще обращалась к нему, даже профессиональные нищие со Стренда более вежливы друг с другом.

Она всегда чего-то хотела, брала, но никогда не отдавала. Теперь он знал, как она использовала его деньги, ему следовало бы догадаться гораздо раньше, он должен был, но отцы всегда все узнают последними.

– Какая помощь тебе нужна на сей раз?

– Деньги. Мне нужны деньги. Всего несколько сотен фунтов.

– Неужели? Раньше ты просила тысячи.

– У меня был трудный период и…

– Ни цента, – отрезал Деверье. – Я говорил тебе в последний раз: денег больше не будет, Полетт. Любая другая помощь, все, что в моих силах. Только не деньги.

– Но мне нужны наличные. Не видишь, что ли, я голодаю? Дай хоть на продукты!

Деверье смотрел на Полетт, пытаясь разглядеть черты своей любимой маленькой девочки в этом исхудавшем, почти прозрачном создании, и сердце его разрывалось от тоски.

– Нет.

– Но почему? Как раз сейчас, когда я пытаюсь бороться. Ты велел мне разобраться со своей жизнью. Думаешь, это легко? Я страдаю, мерзну, голодаю. Мне просто нужно немного денег, чтобы продержаться, пока в голове не прояснится.

Ему хотелось, так отчаянно хотелось поверить ей.

– Нет.

– Ну одну сотню, жалкий стольник, я больше не прошу.

– Я оплачу частную клинику в любой стране, но не дам ни копейки наличными. Я тебе уже говорил.

– Ты много чего мне уже говорил. – Два горящих злобой глаза на восковой маске лица взглянули на него. – Например, что любишь меня.

– Я действительно люблю тебя.

– Держу пари, ты и мать уверял, что любишь ее. Именно поэтому она покончила с собой, да?

– Прекрати!

– Ты довел ее до смерти, а теперь хочешь избавиться и от меня тоже. Разве не так?

– Ради Бога, Полетт…

– Чертова сотня монет. И ты собираешься читать мне мораль? – Полетт шипела, как ядовитая змея. – Ты всю жизнь обманывал маму. Все, что я помню, это как она плакала каждую ночь, засыпая в одиночестве. А теперь ты хочешь вышвырнуть из своей жизни и меня.

– Нет! Я хочу помочь. Я люблю тебя.

– Но недостаточно сильно, чтобы дать мне денег на пропитание.

– Я говорю «нет» именно потому, что люблю тебя.

– У тебя весьма странное понятие о любви.

– Я не стану помогать тебе убивать себя.

– Я голодаю, черт побери. Разве не видишь? Деверье видел, но не знал, как поступить.

– Интересно, что все эти чертовы политики подумали, когда увидели меня? Что я еще одна из баб Деверье? Хотя это не твой уровень, верно? Впрочем, он всегда готов переспать с женщиной, даже когда жена была рядом. Ведь она застала его со своей лучшей подругой? В своей собственной постели?

Деверье упал на диван, закрыл лицо ладонями и зарыдал.

Полетт опустилась на колени рядом с отцом. Она тоже плакала.

– Прости. Прости меня, – выдохнула она. – Я не хотела сделать тебе больно. Пожалуйста, прости меня. Прости, мне сейчас так тяжело. Скажи, что прощаешь меня, отец. Он поглядел на нее опухшими от слез глазами.

– Нам надо многое простить друг другу, Полетт. Конечно, я прощаю тебя. Я люблю тебя, хочу помочь.

– Клянусь тебе памятью матери, что я чиста. Больше никакой ерунды. Все, что мне нужно, это время. И немного денег…

– Нет! – закричал Деверье и так резко махнул рукой, что стоявшая на столе лампа полетела через комнату и разбилась о стену. – Потому что я люблю тебя! Разве ты не понимаешь: мне проще дать тебе денег, чтобы ты отстала. Но это было бы ошибкой. Может быть, я недостаточно делал для семьи, но я горжусь ею, Полетт, и скорее умру, чем буду спокойно наблюдать, как ты губишь себя.

Полетт отскочила к двери.

– Так что же мне делать? Как жить?

Ему нечего было сказать дочери, он только покачал головой. Полетт открыла дверь.

– Знаешь, что я собираюсь сделать? – крикнула она так, чтобы ее слышали все в коридоре. – Я добуду деньги у мужчин. Буду делать все, чего бы они ни пожелали, только бы платили. Я и раньше добывала так деньги, используя свое тело. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Правда, между нами есть одна значительная разница…

Деверье смотрел на дочь, как на зомби.

– Ты платишь телом за власть, а я зарабатываю на наркотики, – визжала девушка. – И мои методы, дражайший папочка, гораздо честнее твоих. Я чувствую себя грязной, пробыв с тобой наедине всего полчаса!

Деверье протянул руку, чтобы остановить дочь, удержать ее, но она вырвалась и ушла. А у двери уже стояли привлеченные шумом коллеги. Однако, взглянув на его лицо, они удалились, пробормотав какие-то извинения.

Деверье опустился на колени. Со стены над ним насмехалось с портрета лицо его отца.

Рассвет только занимался. Внутри собора было мрачно и темно. Небольшая группа прихожан молилась, пытаясь найти утешение под этой закопченной крышей, уборщица натирала воском деревянный пол. Здесь царил дух несбывшихся мечтаний: предполагалось, что огромный купол будет украшен богатой позолотой и мозаикой, но лишь столетняя копоть от свечей покрывала сейчас голые кирпичи, в одном углу свод подпирали леса. Бог – это вечность, но жилище Его разрушается, как и все на земле.

Было холодно. Дэниел содрогнулся, войдя в храм. Он не успел ни побриться, ни позавтракать, да и оделся кое-как, поспешив на зов Изы. Он не был в церкви тысячу лет и все-таки непроизвольно перекрестился. Ничего не поделаешь. Условный рефлекс.

– Не знал, что ты католичка, – произнес он, садясь рядом с ней на пахнущую лаком скамью.

В ответ она только покачала головой.

– Почему здесь?

– Больше некуда идти, – ответила она после долгого молчания.

– Я пережил тысячу смертей, вообразил все самое худшее, – сказал Дэниел, и Изидора почувствовала упрек в его недоговоренности. Если он рассчитывал на сочувствие или объяснение, то будет разочарован.

Иза как будто изменилась, постарела за одну ночь, исчезла ее живость, щеки ввалились, как будто скульптор резцом счистил плоть с костей. Пальцы нервно дергались, перебирая невидимые четки. Глаза потемнели, стали мертвыми.

Она съежилась и была почему-то похожа на одну из тех женщин, что покорно преклонили колени перед большим алтарем. Это была не та женщина, которая уходила от него накануне вечером.

– Я достала номер телефона, – наконец произнесла она тихим голосом. – Думала, это номер Полетт. – Она подняла полные горечи глаза к громадному распятию, висевшему на стене собора. – Но это оказался номер в кафе. Они никогда ничего не слышали о Полетт.

– Ты уверена?

– Не глупи, Дэниел, – огрызнулась Иза. – Конечно, уверена.

У входа зазвонил колокол, призывая на утреннюю мессу. Люди входили и садились на свои места, служба началась.

– Что мне теперь делать, Дэниел? Даже Авраама Бог пощадил. Я отдала все, что имела. Мою карьеру. Моего сына… – Она замолчала, не договорив.

– Свое тело?

Иза повернулась к своему другу и молча кивнула.

– Мне больше нечем пожертвовать. Изидора, казалось, не видела, как окаменело лицо Дэниела.

– Все, чего я хочу, это получить Бэллу. Моего ребенка. Что в этом плохого? – Иза дрожала, глядя на распятие, хороня надежду и веру. Старик на деревяшке с сумкой для пожертвований остановился было возле них, но прошел мимо, поняв, что у этой женщины настоящее горе.

Изидора пришла в себя.

– Что делать, Дэниел?

– Продолжать.

– Я не уверена, что смогу.

– Конечно, ты сможешь, ты должна. – Он говорил каким-то странным, отстраненным тоном.

– Ты в порядке?

– Нет.

– Что случилось?

– Что могло случиться, кроме того, что я чувствую себя так, как будто меня использовали и выбросили.

– Что, черт возьми…

– Конечно, что тебе до меня, у тебя свои проблемы, но представь хоть на мгновение, как я ждал тебя вчера в номере, черт, да если бы я знал, что ты не вернешься ночью, может, и сам отправился бы попытать счастья.

– Дэниел, я никогда не думала…

– Вот именно. Это и сводит меня с ума больше всего. Что ты даже не задумалась, какое это может иметь значение для меня. Ты все принимаешь как должное.

– Это неправда. Почему, ты думаешь, я так долго не звонила?

– Полагаю, ты была занята другим делом.

Священная чаша сверкнула, когда священник поднял ее высоко над головой. Молящиеся встали в очередь за причастием, они двигались спокойно, уверенные, что получат помощь и утешение. Но не Иза. Внезапно она почувствовала, что снова погружается в темноту и последняя ниточка, связывающая ее с реальностью, вот-вот порвется. В душе поднималась паника, но одновременно ее охватил гнев. Будь она проклята, если позволит Дэниелу стыдить себя.

– Прекрати, ты не ребенок! Прошлой ночью мне пришлось делать выбор. Между собой и Бэллой. И я выбрала Бэллу. Это было мучительно трудно, даже при том, что речь идет о жизни моей дочери. И я знала, как больно тебе будет, потому и не могла заставить себя вернуться обратно вчера ночью. Разве ты не понимаешь?

– Я понимаю одно: ты спала с ним, а не со мной. – В глазах Дэнни была почти физическая боль. – Я просил тебя только об одном – чтобы ты обращалась со мной бережно. Не роняй старину Хампти, не раскачивай стену. А ты решила снести ее бульдозером.

– А что бы сделал ты? Умыл руки? До или после, Дэниел?

Ее ярость заставила его замолчать.

– Не отворачивайся от меня, Дэниел. Не сейчас, когда ты мне так нужен.

Блэкхарт сидел, как каменное изваяние, серое, холодное, молчаливое. Казалось, прошла вечность, прежде чем он шевельнулся.

– У меня была школьная учительница, когда я еще жил дома. Мисс О'Доннел. Она была ужасная чистюля. Настаивала, чтобы мы мыли руки перед едой, после того как копали картошку или резали лягушек. И перед мессой. Но я не помню, чтобы она что-нибудь говорила о сексе.

– Она загубила твою юность, Дэнни Блэкхарт.

– Так что, полагаю, что останусь. Я не брошу это дело, Иза. И Бэллу. И тебя. Боже и мисс О'Доннел, помогите мне!

Изидора протянула руку и дотронулась до него.

– Я искуплю свою вину, Дэниел, обещаю тебе. Не только ради тебя, но и ради себя. Думаю, я заслуживаю любви такого человека, как ты. Просто дай мне еще немного времени.

– Полагаю, оно у нас есть.

– Просто навалом.

Затравленное выражение исчезло из его глаз, как будто смытое святой водой.

– Чертовски странное место вы выбрали, миссис Дин, если это предложение.

– Скажем, это, скорее, предварительная заявка.

– Ничего не говори. Сначала надо довести до конца дело.

– Да, Дэниел. Если бы я только знала, с чего начинать.

– Я бы начал с чашки кофе.

Они без особого труда нашли то кафе, позвонив и рассказав какую-то дурацкую историю о доставке продуктов. Оно находилось в районе Кенсингтона, на Хай-стрит. Заведение Толмана.

Потом Иза и Дэнни вернулись в «Стэффорд» и переоделись. Как-то незаметно их роли переменились. Теперь распоряжался Дэниел. Он сказал, что ему лучше одеться поскромнее, а ей – понаряднее. Дэнни был напряжен, молчалив и загадочен, очевидно, все еще переживал ночное приключение. В конце концов Дэнни велел ей надеть туфли на высоком каблуке и наложить побольше косметики.

– Я чувствую себя женщиной-вамп, – пожаловалась она.

– Замечательно! – Вот и все, что он ответил. – Да, нужно взять с собой побольше денег.

Заведение Толмана, расположенное на небольшом перекрестке, было тихим и грязным. Его переделали из обувного магазина, разорившегося из-за конкуренции с крупными магазинами с Хай-стрит. По одной стене тянулись зеркала, которые никто никогда не протирал. Оставалась неделя до Рождества, однако единственным украшением была большая чаша для пожертвований. Ни столов, ни стульев, только узкая стойка; предполагалось, что посетители не станут слишком задерживаться.

Усталые матери, бросив покупку и усадив детей на высокие поцарапанные табуреты, пытались доказать хозяину, что чай надо заваривать, а не варить. Он в ответ молчал. У него не было желания спорить с этими женщинами, они занимали слишком много места, пили только чай, а дети их писали на пол.

Иза и Дэниел пришли около половины четвертого и коротали время за кофе, игнорируя нетерпение хозяина. Они выбрали правильное время: около четырех стали опускаться декабрьские сумерки, и заведение внезапно преобразилось. Наплыв посетителей прекратился. Женщины отправились забирать детей из школы или готовить обед, рабочие спешили домой после утренней смены, туристам пора было переодеваться к вечеру. Их сменяли другие клиенты. Мужчины – их было пятеро, – все моложе сорока, одетые в пиджаки с широкими лацканами и модные бесформенные брюки. Они ничего не заказывали, хозяин сам знал, что им налить. У входа остался парень, он делал вид, что читает газету, а сам внимательно вглядывался в подходы к кафе.

– Это здесь, – тихо сказал Дэниел.

– Что именно? – рявкнула Иза, начиная нервничать от вынужденного безделья.

– Место встречи дилеров, – прошептал он. – Наблюдай. Слушай.

Раздался звонок телефона, и один из мужчин забормотал что-то в трубку. Он говорил с сильным акцентом.

– Даю не больше десяти минут, – бросил Дэниел.

Прошло всего пять, и появилась женщина, худая, почти истощенная, одетая в черные брюки и тунику, перетянутую на талии золотой цепочкой. Она заказала выпить и села рядом с мужчиной, положив свою открытую сумку на стойку.