Текст книги "Прикосновение невинных"

– Но она и есть негодная мать. В этом все дело. И бороться ей будет труднее, чем она полагает.

– Что ты имеешь в виду?

Мишлини повернулся к зеркалу, поправляя свой шелковый галстук. Он полностью овладел собой.

– А то, что она так часто отсутствовала, что предоставила мне разбираться со счетами и бюджетом, вот так. Предоставила мне право выступать от ее имени, если что-нибудь с ней случится. – Он с удовольствием оглядел себя в зеркале и повернулся к адвокату. – Я контролирую ее банковский счет. – Он помолчал. – Печально, но в последнее время у нас были большие расходы. Когда она вернется и обратится в свой банк, то на счете ничего не окажется.

– Ты что, обчистил ее? Да она может с тебя шкуру спустить за это.

– Если захочет вытащить на публику грязное белье – конечно. И если она найдет адвоката, который будет работать на нее из любви к искусству, задарма. Я буду лоялен, и мы придем к компромиссу: Иза получит чистый и тихий развод, ее репутация не пострадает. Я даже возмещу ей средства. Только при одном условии.

– А именно?

– Она убила мою малышку. Я не дам ей сделать то же с моим единственным сыном, Тони, ни за что, даже если придется сражаться в каждом суде этой страны. – Мишлини надел пиджак и расправил плечи, готовый бороться со всем миром. – Я хочу получить право опеки над Бенджи.

Она смотрела на лицо человека, сидящего у нее в ногах, и ничего не понимала. Слишком много обрушилось на ее сознание в этот день, она чувствовала себя опустошенной, сбитой с толку. Вскоре после завтрака она узнала, что Джо хочет не просто развода, но и права на опеку над сыном. Это означало войну, а у нее как раз не хватало боеприпасов.

Иза испытывала физическую боль, чувствуя себя деревом, которое пытаются вырвать из земли. Жизнь представлялась ей нереальной, пустые вежливые разговоры вокруг ее постели, словно смех случайных посетителей в коктейль-баре. Стены палаты сдвигались, мир сужался, ей не хватало воздуха. Пока она здесь бездействует, они плетут заговор, чтобы отобрать у нее Бенджи. Ей надо выбраться отсюда.

Когда Иза объявила о своем намерении выписаться, никто особенно не возражал. Состояние ее явно улучшалось, и, если она не будет переутомляться, смена обстановки пойдет на пользу и ей, и ребенку. Врачи предложили – по сути, настояли: она проведет десять дней в неврологическом отделении, и, если все будет хорошо, ее выпишут. Через три месяца потребуется повторное обследование, еще одно – через полгода, и только тогда можно будет с уверенностью сказать, здорова ли она. Небольшое медицинское чудо, которым врачи могут гордиться.

Только теперь, всерьез задумавшись о дальнейшей жизни, Изидора начала понимать, какие сложности ее ждут. Женщина, в чужой стране, без денег, без друзей, с маленьким ребенком на руках, даже без документов. Все это казалось несущественным – до сегодняшнего дня. С чего начать, как все восстановить?

Она продиралась сквозь чащу своих проблем, и тут как с неба на нее свалился он, готовый поддержать, не дать упасть.

– Привет. Как вы себя чувствуете?

Иза смотрела на незнакомца в некотором замешательстве.

– Я вас знаю, но… Протянутая рука.

– Пол Деверье. Помните? Несколько месяцев назад вы брали у меня интервью.

– Конечно… – Эти водянистые голубые глаза, отрывистые фразы. – Извините. Вы как будто явились из моей прошлой жизни. – Руки Изы пришли в движение, воспоминания возвращались. – Вы дали мне эксклюзивное интервью.

– Вы тогда помучили меня. – Выражение лица Деверье говорило о том, что он ничего не имел против этого.

– Если я не ошибаюсь, – начала Иза неуверенно, но мягко, – вы изображали умудренного жизнью политика и ждали, что я сыграю роль маленькой девочки. Считали меня легкой добычей.

Деверье принял ее вызов.

– Да, я не мог не заметить, что вы не только иностранная журналистка, но и привлекательная женщина, если, конечно, позволительно делать Подобные открытия в наше политизированное время. – Он пожал плечами. – Когда мы закончили, я испытывал настоятельную необходимость обратиться в «скорую помощь».

– Понимаю, – кивнула Иза с легкой улыбкой.

– Не о чем беспокоиться. Раны почти затянулись.

– Я и не беспокоилась, мистер Деверье, – заверила она его.

– Вижу, силы к вам возвращаются. Я бы сказал, вы в боевой форме. – Деверье получал удовольствие от этой пустой болтовни. – Я очень рад.

– Почему?

– Простите?

– Я хотела спросить, почему вы здесь? Ведь не каждый день государственный министр заглядывает в больницу, чтобы справиться о состоянии пациентки.

Он хохотнул.

– Для министра здравоохранения больницы – его мир, особенно эта больница. Уэчестер – мой избирательный округ, и я взял за правило заскакивать сюда раз в месяц.

– Увы, я не вхожу в число ваших избирателей.

– Избиратели склонны менять свои пристрастия каждые четыре-пять лет, мисс Дин. Наша власть – ничто в сравнении с той силой, которой являетесь вы, слуги четвертой власти. Мой визит носит чисто светский характер. Услышал, что вы выкарабкались, и решил узнать, как идут у вас дела.

Иза сказала Деверье, что собирается покинуть больницу. Он посочувствовал ее проблемам. Она заметила, что, кажется, все сложнее, чем она предполагала. Может быть, надо было попросить К.С. помочь, но она не подумала…

– Как член парламента от этого округа я, возможно, смогу вам помочь. – Его улыбка была профессионально-теплой. Улыбка политика. Она ничего не стоит. Однако Изе показалось, что в этих странных голубых глазах она разглядела нечто большее, чем профессиональный интерес. Деверье мало напоминал доброго дядюшку.

– У меня нет совершенно никакой одежды, кроме этой больничной ночной рубашки.

Внезапно поняв, что сидит почти голая, Изидора пошла за халатом.

Она чувствовала себя неловко: так и не похудела после вторых родов, грудь отяжелела, мышцы ослабли, ведь она так долго оставалась неподвижной. Изе не нравилось, что Деверье видит ее в таком состоянии. Темно-рыжие волосы отросли, Иза чувствовала себя неопрятной, непривлекательной. Уж очень сказывались недавние роды. И вновь она вынуждена была задаться вопросом, возможна ли полноценная жизнь после рождения ребенка?

Деверье же видел перед собой красивую женщину, чуть выше среднего роста, которая, несмотря на слабость, двигалась по комнате с невероятным изяществом и даже в больничном халате была так женственна. Чистая, свежая кожа, блестящие волосы, яркие зеленые глаза, умные, внимательные. Сколько раз он видел ее репортажи из горячих точек! Зеленые глаза, его любимый цвет. Именно на глаза он обратил внимание тогда, поэтому и решил дать эксклюзивное интервью именно ей.

Впервые с тех пор, как она попала в больницу, мужчина смотрел на нее так и даже не делал попытки скрыть это. Внезапно Иза вспомнила о выступивших у нее на ногах во время беременности венах, это было так некрасиво, и она еще решила, что обязательно сделает косметическую операцию, как только образуется свободное время.

Собственные мысли показались ей странными. Она не изменяла мужу, а тут вдруг разволновалась из-за совершенно чужого мужчины. Странно, но, по крайней мере, хоть какие-то чувства в ней пробудились…

– Мне трудно доказать, что я существую. Все мои документы сгорели во время аварии.

– Это не проблема. Если вы позволите мне, я сам обращусь в американское посольство. У меня есть кое-какие связи.

– Вы очень добры. Мне бы самой надо было это сделать, но я об этом как-то не подумала. Все кажется несущественным, когда лежишь в больнице и память рассыпается на кусочки. Полагаю, мне надо добраться до моего банка – нужны деньги на жизнь. Социальная служба ищет для меня пансион, где бы мы с Бенджи могли пожить, пока я не утрясу все проблемы.

Иза просто рассуждала вслух, не прося о помощи, но Деверье откликнулся мгновенно.

– Послушайте, вам нужно поправляться, а не вешать на себя все эти проблемы. Разрешите мне сделать это за вас. Пожалуйста. Не так уж часто политический деятель может помочь конкретному человеку, мы все чаще делаем вид, что спасаем мир.

Изу развлекла эта сентенция.

– У меня дом в Бауминстере, примерно в пятнадцати милях отсюда. Полно комнат, пустующих всю неделю, пока я в Лондоне. Вам с сыном там будет очень удобно, все вам будут рады. Черепичная крыша, полно земли, садовник, который будет выполнять все ваши поручения. У вас будет время решить все проблемы.

– Это так великодушно…

– Не обольщайтесь на мой счет, мисс Дин.

«Боже, какой он невероятно скромный, типичный англичанин», – думала Иза. На короткое мгновение она заглянула в его влажные глаза – в них была странная смесь властности и деградации – и подумала: «Интересно, а правда, что он педик?» И тут же устыдилась своего цинизма. Впрочем, если все так, как говорят, ей не о чем беспокоиться и она может остановиться в его доме…

– У меня нет семьи, так что…

О'кей, господин «голубой» министр! «Господи, Иза, парень просто пытается помочь тебе!»

– …грустно, что дом почти все время стоит пустой. Я буду действительно рад. Пусть вас не беспокоят телефонные счета. А что касается платьев и прочего, не беспокойтесь. – Он опустил руку в карман за бумажником. – Вам я охотно дам в долг. Здесь две сотни фунтов – для начала. Вернете, когда встанете на ноги.

– Но я не могу принять деньги от… – Она хотела было сказать – от незнакомого человека, но это прозвучало бы слишком грубо, – …от политического деятеля. От министра здравоохранения чужой страны.

– О! Но я больше не министр здравоохранения! – Деверье хлопнул в ладоши, словно радуясь хорошей шутке. – Вы пропустили перестановку в кабинете. Я теперь Государственный секретарь по вопросам обороны Ее Величества королевы Англии. А вы, мисс Дин, иностранный корреспондент. Если вас беспокоит моя попытка помочь вам, считайте ее взяткой.

Они рассмеялись. Иза чувствовала себя такой слабой и одинокой, пора было прекратить борьбу. Она поблагодарила Деверье и согласилась.

И только много позже Изидора сообразила, что Пол Деверье – именно тот человек, в чьих руках находится будущее «Дастера», а значит, и благополучие ее мстительного супруга.

Иза почувствовала, что успокаивается, только когда пришла за Бенджи и начала собирать его одежду и старенькие мягкие игрушки, принесенные в больницу дамами-благотворительницами. У нее был ее сын, и, что бы там ни замышлял его отец, она приведет в порядок свою жизнь. Она больше не одна. Уж хуже-то вряд ли будет.

Скоро должен был приехать шофер Деверье, пора было прощаться с персоналом. Иза обошла отделение интенсивной терапии, неврологическое и детское отделения, все те места, что составляли ее мир все эти последние недели, пожимала руки, принимала пожелания успеха, поздравления и бесплатные советы.

Именно в детском отделении, среди ярких игрушек, у постельки Бенджи она увидела заинтриговавшую ее сцену.

– Нам пора, малышка, – говорила молодая чернокожая женщина маленькой девочке. Ребенку не было и года, она горько плакала. Судя по акценту, женщина была из Западной Африки.

Изу инстинктивно потянуло к девочке – она была такой же ярко-рыжей, как Бэлла, такой же белокожей и лишь ненамного старше.

– Я не ее мать, – улыбнулась негритянка, заметив интерес Изы. Та ответила в шутливом тоне:

– Да, я почему-то тоже так подумала…

– Я ее забираю, чтобы отвезти к новым родителям, – объяснила женщина и, поняв, что этого объяснения недостаточно, добавила: – Я из социальной службы. Меня зовут Кэтти. Эту малышку удочеряют.

– Бедняжка! – воскликнула Иза, но Кэтти запротестовала:

– Нет, нет, дорогая. Ей повезло. Прелестный новый дом. Две машины. Любящие родители. – Она понизила голос, чтобы поделиться конфиденциальной информацией. – Видите ли, ее настоящая мать не замужем, ей всего пятнадцать, она откуда-то из-под Бирмингема. Приехала сюда, чтобы родить ребенка. Многие девушки приезжают сюда, здесь тихо, море близко, далеко от знакомых, да и от родителей. Очень уединенно. Сначала она говорила, что согласна отдать ребенка на усыновление, потом вдруг передумала, дурочка. Но родители не примут ее, понимаете?

– Понимаю. Но мне трудно это принять.

– Конечно. Девчушка испугалась, что ребенка у нее заберут. Убежала и месяц жила где придется, пряталась, пыталась сама заботиться о ребенке. – Глаза Кэтти, огромные, окруженные темными кругами, выражали боль и сострадание. – Она начала воровать и делать бог знает что еще, чтобы добыть еду и одежду для ребенка. К тому времени, как мы нашли ее, ребенок был худее листка бумаги и спал в картонной коробке.

– И вы забрали ее у матери?

– Боже упаси, конечно, нет. Мы поговорили с девочкой, потом еще и еще раз. Никакой спешки. Мы в Дорсете ничего не делаем в спешке. – Она засмеялась сама над собой. – В конце концов она согласилась, что и для нее, и для ребенка будет лучше, если девочку возьмут к себе состоятельные люди. Одна она никогда бы не справилась. Мы ее не виним, бедняжку, она так старалась.

В этот момент девочка, недовольная, что ей перестали уделять внимание, разбросала по полу одежду, которую с нее только что сняли. Иза улыбнулась, а чернокожая женщина изобразила, что она сердится. В этот момент Бенджи показал на девочку и радостно захохотал.

– Бэби, б'осила это, б'осила это, – весело кудахтал он. Его глаза светились озорным восторгом. Он смеялся впервые после катастрофы.

Хотя Бенджи оставался всего месяц до третьего дня рождения, говорил он еще плохо, а полученная травма тоже сыграла свою роль. Однако, придя в себя, Иза каждый день проводила много времени с сыном, стараясь залечить тот вред, который нанесла авария. Для Бенджи и, в еще большей степени, для Изы, каждая его картавая фраза становилась победой. А теперь он к тому же еще и смеялся. Капризничал. Опять начал расти. Глаза Изы светились гордостью.

– Бэби уезжает из больницы, Бенджи, – сказала сыну Иза, поправляя ему воротник. – Мы тоже скоро уедем.

– Возьми бэби с нами.

– Нет, Бенджи. Эта маленькая бэби отправляется к новым мамочке и папочке, – начала она объяснять, но Бенджи внезапно снова закапризничал, стал раздражительным. Катастрофа и потом разлука с матерью, когда малышу казалось, что она покинула его навсегда, сделали Бенджи нервным, чуть что, и он цеплялся за нее.

– Не эту бэби. Возьми нашу бэби с нами. Бэллу.

Иза обняла его, начала целовать, прижимая к себе сильно, как будто кто-то мог отнять его у нее.

– Бэлла не может поехать с нами, дорогой, – с горечью выдохнула она. – Она умерла и ушла на небо.

– Нет!

– О, Бенджи!

– Нет, нет, мамочка, Бэлла не умерла, – запротестовал малыш.

– Что ты, Бенджи?

– Пришла тетя и забрала Бэллу.

Глава 3

Очень нежно Иза усадила Бенджи, пригладила ему волосы, снова обняла, давая себе время успокоиться. Терпеливо и осторожно она принялась объяснять сыну, что он ошибается. Что, должно быть, ему что-то показалось.

Но мальчик ничего не хотел слышать, упорно твердя свое. У него были некоторые представления о смерти, это был один из первых уроков, усваиваемых детьми, когда они видели сцены страданий, о которых рассказывала Иза в своих репортажах. Смерть означала, что ребенок заснул. Чтобы никогда не просыпаться.

– Тетя унес'а Бэллу. И Бэлла п'ака'а.

– Какая тетя? Такая, как эта, Бенджи? – спросила Иза, показывая на Кэтти, которая с интересом прислушивалась к разговору между матерью и ребенком.

– Нет, нет, другая.

– Та тетя была похожа на меня?

Бенджи нахмурился, внимательно посмотрев на мать, будто видел ее в первый раз.

– Нет.

В мгновение ока перед глазами Изы возникло лицо, от которого ее охватил ужас. Горячая волна страха прошла вдоль позвоночника, прожигая затылок и проникая под череп, пока не запылал мозг. В пляшущих языках пламени она увидела ту самую смертельно бледную маску из своего кошмара.

Девушка. С глазами полными ужаса. Уплывающая. И забирающая с собой Бэллу. Иза схватила карандаш и клочок бумаги, на котором Бенджи что-то царапал до этого. И нарисовала лицо: тонкое, длинные пряди волос.

– Похожая на эту, Бенджи? Такие волосы? – запинаясь, спросила она сына.

Он кивнул.

– Старая тетя, Бенджамен? Она была старая?

– Нет, мам, – нетерпеливо ответил он, отрицательно помотав головой.

– А глазки?

Изидора нарисовала два круга, но Бенджи ничего не сказал. Тогда она начала заштриховывать круги, грубо, неровно, пока глаза не сделались маленькими, а окружающие их тени огромными и темными.

– Да. Она такая!

И тогда Иза замолчала, охваченная ужасом, застывшая в мучительном сомнении. Это не может быть правдой. Возможно ли такое?

– Не могу ли я чем-нибудь помочь? – Это была Кэтти. Иза медленно повернулась, как бы пробуждаясь ото сна, часть которого была кошмаром, а часть – игрой воображения. Но теперь она была уверена, что это сон.

– Мой ребенок умер. Здесь, в больнице. Несколько недель назад. – Глаза Кэтти расширились, выражая сочувствие. – Я почти ничего не знаю… не хотела знать об этом. До сих пор. Очень мало деталей, никакого свидетельства о смерти. Но теперь пора все выяснить. Как мне это сделать, Кэтти? Вы не знаете?

– Ваш ребенок умер здесь, в больнице? Печально. Все очень просто. Я могу все для вас выяснить. Вот моя карточка. – Она сунула маленькую визитку со своими данными в руку Изе. – Не беспокойтесь, я все выясню, а вы позвоните мне через пару дней. О'кей?

Со слабой улыбкой Иза поблагодарила ее, и мучительный страх отступил. Но, как бы она ни старалась, он не исчезнет совсем, ведь в горячем пепле сгоревших воспоминаний вспыхнула надежда. Крошечная, ничтожная, отчаянная надежда.

У нее появилась идея. Она знала, что это глупо, но вреда это не принесет, а иллюзии может рассеять, да и агония прекратится. Она обретет уверенность. Иза оставила Бенджамена в палате, объяснив, что должна еще кое-кому сказать спасибо.

Несмотря на отсутствие указателей, это место нетрудно было найти. Те, кому надо, знали, где искать. Когда Иза уже начала бродить по территории больницы, она несколько раз видела, как крытые фургоны без надписей и окон исчезали на дальней автостоянке.

Это был небольшой сборный домик. Над большими двойными дверями висела маленькая табличка с надписью: «МОРГ».

Иза вошла внутрь. И оказалась в длинном коридоре. На полу лежала решетка, прикрывавшая желоб для стока воды. В одном углу стояло ведро с метлой, в другом – тележка на колесиках, на стене – какая-то большая схема с именами и размерами. Другая стена состояла из серых металлических дверок, расположенных в два этажа, с номерами, некоторые находились на высоте до трех футов. На некоторых дверях была прикреплена написанная от руки бумажка: «Длительное хранение. Не оставлять незапертой».

В помещении было холодно. Где-то в глубине послышался грохот, как будто уронили металлический поднос, и Иза пошла на этот звук. Она прошла мимо открытой двери, за которой виднелась небольшая обшитая деревом часовня, ряд дешевых складных стульев, на одном из которых кто-то оставил пару только что вымытых резиновых сапог. Когда она свернула за угол, цвет пола изменился, стал зеленым. Ничего не понимая, Иза прошла мимо еще одной двери.

Это помещение было значительно больше предыдущего и походило на кухню отеля с его раковинами и прилавками, пластиковыми корзинами для отходов, весами, щетками и безупречно чистыми приспособлениями непонятного предназначения. На крюке, на дальней стене, висела циркулярная пила.

В центре комнаты стояли два стола из нержавеющей стали, покрытые блестящей металлической решеткой. На одном лежали скальпели, молотки, пилы, стамески, ножницы, которые вызвали бы зависть у ее покойного отца, страстно увлекавшегося резьбой по дереву. На другом, освещенном так, что влажная поверхность сверкала, лежало нечто, над чем колдовал невысокий человек в зеленом халате, фартуке, резиновых перчатках и сапогах. Пол вокруг него был мокрым. Транзистор, стоявший на столике рядом, изливал мелодию моцартовской симфонии, и человек, стоявший над столом спиной к Изе, покачивался в такт музыке.

Пом. Пом-пом. Пом-Пом-пом-пом-пом-пом.

Нижняя часть его тела ритмично опускалась и поднималась, а верхняя оставалась совершенно неподвижной, сосредоточенной на работе. Он не сразу заметил, что кто-то вошел.

– Здравствуйте, доктор, – произнес он из-под маски. – Через минуту я освобожусь.

Иза взглянула на правую стену и увидела такие же металлические дверцы с номерами – это была другая стена холодильника. Перед ней стояла еще одна тележка, под простыней отчетливо проступали контуры человеческого тела. Теперь она знала, над чем работал служитель.

Изидора привыкла к смерти, но не в таком чистеньком, аккуратно пронумерованном варианте. Здесь ничем не пахло, не было признаков разложения человеческой плоти, только что-то странное в воздухе, но что? Формалин, догадалась она.

Санитар закончил сортировать материал и разложил его по небольшим пластиковым сосудам. Когда он повернулся, Иза увидела на столе яркий розовый срез печени.

– Извините, что не пожимаю вам руку, доктор, – хихикнул мужчина, подходя к ней и высоко поднимая руки в испачканных кровью перчатках. Он напомнил ей ее гинеколога. – Чем я могу вам помочь?

– Я не доктор. – Иза почувствовала сухость во рту. – Я мать ребенка, девочки, которая… была здесь несколько недель назад.

Санитар ужасно разволновался. Его пушистые усы зашевелились, он вдруг стал переступать с ноги на ногу. Краска поднималась от подбородка вверх и скоро залила все лицо, даже лысину.

– О, Боже! Мне очень жаль! Но вам нельзя здесь находиться. Пожалуйста, прошу вас! Подождите там.

Не опуская руки, он своим телом вытеснил ее из помещения и кивнул на один из складных стульев. Потом исчез, плотно закрыв за собой двойные двери. Иза слышала, как он срывает с себя перчатки, как постукивают металлические подносы, льется вода. Последним был звук захлопнувшейся металлической дверцы.

Когда служитель вернулся, его лицо все еще горело от смущения.

– Извините меня. Я думал, вы стажер или доктор из другой больницы. – Он сел на стул рядом с ней. – Вам действительно не следовало сюда приходить, знаете, это запрещено.

– Но я уже здесь.

– Да, конечно… – Он неуверенно протянул руку. – Рассел, моя фамилия Рассел. Скажите, чем я могу помочь вам, миссис?..

– …Дин. Меня зовут Иза Дин. Моей дочери было шесть месяцев. Автомобильная катастрофа. Ее звали Изабелла, но вы-то не знали ее имени.

– Да, я, кажется, помню ее. Вам бы хотелось знать детали? – неуверенно спросил он. Его усы опять зашевелились.

– Да.

– Послушайте, подождите в часовне, я сейчас принесу регистрационную книгу.

Часовня была очень примитивной, стены обшиты фанерой, искусственные цветы, яркие электрические свечи. Дизайн, в который архитектор забыл вложить душу. Не то место, где можно найти утешение.

Служащий вернулся, неся под мышкой большую переплетенную кожей книгу.

– Вот она. – Его пальцы двигались вдоль страницы. – Да, я ее помню. Я сам делал вскрытие – мы обязаны, если смерть была внезапной. – Его тон был полон сочувствия. Он разрезал и разбирал по частям сотни тел: на столе они были для него только материалом, нескончаемыми свидетельствами людского безумия, грубости и просто невезения, но он понимал, что за каждым зарегистрированным, разрезанным и зашитым трупом стоит чье-то горе. Или почти за каждым. Случались и невостребованные, как вот эта малышка.

– Она записана здесь как неидентифицированный ребенок женского пола, примерно шесть месяцев, в ночь на 1 ноября умерла от гематомы мозга. Был небольшой синяк на руке, но никаких других серьезных повреждений. Она не должна была испытать абсолютно никакой боли, – заверил он Изу. – Посмотрите сами, если хотите.

Он передал ей регистрационную книгу. Изидора просмотрела две страницы, останавливаясь на каждой строчке, проверяя все детали, медицинские термины, подписи, даты, прежде чем двинуться дальше. Две слезинки скатились из ее глаз, капнули на бумагу. Что ж, все правильно.

– Извините, – сказала она, вытирая страницу. – Со мной все будет в порядке.

– Конечно, миссис Дин. Я понимаю. Знаете, она была прелестным ребенком, – продолжал санитар, чувствуя необходимость как-то еще утешить эту женщину. – Я помню ее очень хорошо. У нее было такое спокойное личико. И такие прелестные темные волосики, как у моего маленького сына.

Иза повернулась к нему, вытирая слезы.

– Но, мистер Рассел, Бэлла была рыженькая. В меня.

– Нет, темненькая… – запротестовал было он, но тут же понял, что возражать нет никакого смысла. – Извините, я был уверен… Должно быть, я ошибся. – Но в голосе его не было уверенности. Он просто поддакивал ей.

– У моего ребенка были рыжие волосы, – повторила Иза безжизненным голосом. Внутри у нее все кипело.

– Конечно, должно быть, вы правы. Так глупо с моей стороны. Я… – Он заколебался, замолчал. И стал внимательно разглядывать кончики своих пальцев.

Иза больше не могла выслушивать подробности, объяснения этого человека. Она чувствовала сейчас себя так же, как в тот день, когда Бэлла впервые шевельнулась в ее лоне. Такое слабое движение, глубоко внутри, как будто бабочка расправляла крылышки. Жизнь. И от этого трепета жизни возбуждение и надежда пронзили ее существо.

– Извините, – сказал он. – Я не думаю, что могу вам чем-то еще помочь.

– Мистер Рассел, вы помогли больше, чем можете себе представить.

Для человека, которого люди склонны были воспринимать со смесью страха и тревоги, больничный психолог был необычно взволнован. Терапевтическое воздействие уик-энда – он охотился на фазанов – начинало проходить, нора было переключаться на работу и отправляться в наступление на эмоциональные и психические расстройства. Его попросили немедленно заняться с пациенткой, которую, кстати говоря, следовало бы уже знать достаточно хорошо, но разве можно требовать, чтобы он тратил силы на каждого больного, когда денег на здравоохранение в стране выделяется мало, как никогда? Пациентка эта, судя по карточке, хорошо поправлялась, и вдруг становится очередной невротичкой, цепляющейся за свои иллюзии.

Иза сидела в его кабинете, маленьком и слишком тесном. Перед ней на краешке стола примостился психолог, обеспечивший себе таким образом доминирующие позиции. За ним в кресле сидел ее невропатолог Уэзерап, а за спиной Иза ощущала присутствие представителя больничной администрации. Она была окружена со всех сторон.

Психолог помахал перед лицом Изы очками. Когда он попадал в затруднительную ситуацию, то всегда делал это, как бы подчеркивая свою мысль. У него была странно плоская переносица, и в минуты задумчивости он становился похожим на сову. Но Изе, смотревшей на него снизу вверх из своего неудобного продавленного кресла, он сейчас напоминал преследующего добычу канюка.

– Послушайте, миссис Дин, Иза… – Он попытался улыбнуться и наклонился вперед, полагая, что так его слова будут носить более доверительный характер, но на самом деле еще больше напомнил пациентке собравшегося позавтракать хищника. – Возможно, это моя вина. Мне следовало поговорить с вами раньше, но я не надеялся, что вы так быстро придете в себя. Вы должны понять, что испытываемые вами чувства вполне естественны. Вам трудно смириться с потерей ребенка. Вы не смогли оплакать его по-настоящему. Ужасное чувство: вот она тут, с вами, а в следующее мгновение – потому что для вас это было именно следующее мгновение – оказывается, что она давно умерла и вы даже не имели возможности проститься с ней. Мы понимаем, действительно понимаем.

Он обхватил себя руками за плечи, очки сползли на кончик носа.

– Но вы должны понять, что здесь, в Англии, мы не допускаем таких ошибок.

У него были покровительственные манеры, свойственные многим общественным деятелям, у которых она брала интервью, а они в это время рассматривали ее ноги или грудь под блузкой, не в состоянии признать, что женщина может оценить или даже всерьез заинтересоваться глубиной их ответов. Частенько из-за своего мужского шовинизма они теряли бдительность, выдавая гораздо больше, чем сказали бы журналисту-мужчине. Этому, правда, выдавать было нечего, кроме извинений и банальностей.

– У нас, видите ли, разработана система, – продолжал он. – На каждого пациента надевают пластиковый браслет с именем и фамилией, как только он поступает в больницу, и браслеты остаются на руке до момента выписки. Он не может упасть или потеряться, его можно только срезать; путаница исключена. Вы должны нам поверить.

Но Иза не верила.

– Мне кажется, я читала где-то недавно, что родители ушли из родильного дома с чужим ребенком.

– Но это произошло в Америке?

– Полагаю, в Борнемуте.

– Да, я тоже слышал о подобных случаях, хотя они происходят очень редко, даже в Америке. Но такого никогда не было в Англии.

– Это было в Борнемуте, – упрямо повторила Иза.

– Но не в нашей больнице, миссис Дин, – подключился представитель администрации. Подвергать сомнению означало критиковать, а эта женщина подвергла сомнению систему. – Не было двух младенцев. Был только один, ваш. Так что, боюсь, вы заблуждаетесь.

– Недоразумение с цветом волос просто аберрация памяти, Иза, – включился Уэзерап. – В конце концов, цвет волос и тому подобные вещи не вносятся в регистрационную книгу. Это недоразумение. Боже мой, после такой аварии… – Он сделал попытку отвлечь ее, пошутить, но смешок застрял у него в горле, как только Иза пронзила его прямым цепким взглядом своих зеленых глаз.

– Мне бы хотелось задать вопросы другим работникам больницы. Сестрам, которые дежурили в ту ночь.

– Пожалуйста, если вы хотите. Пусть это станет частью вашего лечения.

– Лечения? Чтобы забыть?

– Чтобы примириться с фактами, Иза, – твердо сказал Уэзерап.

– Джентльмены, у меня нет намерений ни с чем мириться, пока я не выясню все эти, как вы выразились, несообразности.

– Но их не существует! – запротестовал администратор, в нетерпении повысив голос. – Мы говорим всего лишь об ошибке, допущенной техническим сотрудником, которого вы застали врасплох в той части больницы, где вам не следовало бы находиться. – Он все больше раздражался, не желая, чтобы кто-нибудь ставил под сомнение отлаженность его работы, и меньше всего иностранная пациентка, которая через несколько минут будет выписана, и больница перестанет нести за нее ответственность.

– Это нам мало что дает, – вмешался Уэзерап, стараясь вернуться к теме разговора. – Иза, поговорите с сестрами, если вы этого хотите. Узнайте, достаточно ли они были внимательны к Бэлле.

– Но учтите, что через отделение «скорой помощи» прошла, возможно, тысяча пациентов с того момента, как вы попали сюда, – вставил администратор. – Вы не можете требовать от них, чтобы они помнили каждую деталь.

– У вас должны быть зарегистрированы все подробности.

– Они есть в документе о вскрытии… – начал невропатолог.