Текст книги "Нацизм на оккупированных территориях Советского Союза"

Историография

Операция «Барбаросса» в работах современных германских историков

Дмитрий Стратиевский

В советской, а затем российской коллективной исторической памяти военный конфликт 1941–1945 гг. традиционно выделяется из общего контекста Второй мировой войны. Из советского периода было унаследовано специальное название, Великая Отечественная война. Соответственно, 22 июня 1941 г., день нападения Германии на Советский Союз, является особой датой, которая и 80 лет спустя отмечает момент вовлечения в войну всего советского народа. В трех постсоветских государствах это официальная памятная дата: в России (День памяти и скорби), Беларуси (День всенародной памяти жертв Великой Отечественной войны) и Украине (День скорби и чествования памяти жертв войны). Если 9 Мая нередко называют последним советским праздником, воспринимающимся позитивно большинством жителей постсоветского пространства, несмотря на оценку действий Красной Армии и ее полководцев в тот или иной период, то 22 июня можно считать таким памятным днем. Вне зависимости от восприятия СССР и событий, предшествовавших началу Второй мировой войны, существует консенсус: нападение Германии оценивается исключительно негативно, в качестве отправной точки, положившей начало гибели миллионов людей и затронувшей в той или иной степени каждого жителя Советского Союза.

В коллективной исторической памяти Германии отношение к войне на востоке Европы априори не могло быть гомогенным и неоднократно переживало трансформации. В ГДР антифашизм являлся фактически государственной идеологией, но его догматичная форма подменяла собой глубокое изучение периода 1939–1945 гг. История войны воспринималась официальной наукой абстрактно и упрощенно. В свою очередь, в первые десятилетия существования западногерманского государства практиковалась политика забвения. В обществе присутствовало понятие «час ноль», означавшее капитуляцию Третьего рейха как точку отсчета, после которой следовала совершенно новая эра в истории немецкого народа, лишь крайне опосредованно связанная с прошлым[254]254
  Многие современные германские историки считают такую стратегию попыткой избежать исторической ответственности за преступления нацизма и максимально снизить степень континуитета ФРГ по отношению к Третьему рейху. См. Hobuß S. (2015), «Mythos “Stunde Null”» in Fischer T., Lorenz M. (hrsg.), Lexikon der «Vergangenheitsbewältigung» in Deutschland. Debatten– und Diskursgeschichte des Nationalsozialismus nach 1945, transkript, Bielefeld.


[Закрыть]. Превалировала «финансовая» ответственность за преступления, совершенные в период Второй мировой войны, выраженная в государственных компенсационных выплатах некоторым выжившим и отдельным государствам (вопрос компенсаций пострадавшим от нацизма, проживавшим в социалистических странах, по понятным причинам не рассматривался). Для нового определения, обозначающего войну против СССР, было выбрано известное слово «Russlandfeldzug» («поход против России»)[255]255
  Примечательно, что в немецком языке «Russlandfeldzug» использовался и используется ныне в качестве обозначения российско-французской (Отечественной войны) 1812 г.


[Закрыть], не содержавшее правовой и моральной оценки этого «похода». Это понятие использовалось не только в быту, но и в воспоминаниях немецких генералов, а также в работах некоторых историков. Переосмысление и жесткий анализ событий 1941–1945 гг. начались лишь в конце 60-х гг. XX в., с началом «студенческой революции» в ФРГ, антивоенного и правозащитного движения. Этот процесс продолжился более интенсивно после воссоединения Германии. Немалую роль в вопросе окончательного демонтажа мифа о «чистом вермахте» сыграла экспозиция «Преступления вермахта», показанная в 1990–2000-х гг. и ставшая одной из самых обсуждаемых в Германии за последние десятилетия выставок[256]256
  Эта выставка стала в какой-то мере культовой. Выставка постоянно перерабатывается и остается актуальной и сегодня. К примеру, в ноябре 2021 г. в Берлине прошло историко-методическое мероприятие о концепции показа выставки в наше время.


[Закрыть]. Немецкое общество «открывало» для себя «новые» (для него) группы пострадавших советских граждан: в 1990-е – жертвы Холокоста на территории СССР и убитые в ходе карательных акций против нееврейского советского населения, в 2000-е – гражданские принудительные работники, в 2010-е и по настоящее время – советские военнопленные и умершие во время блокады Ленинграда[257]257
  Периодизация условная. И до, и после указанных десятилетий в Германии выходили статьи и монографии по указанной проблематике, проводились мероприятия и исследовательские проекты. Однако кульминация внимания общественности была связана с теми или иными знаковыми событиями, например принятием закона о выплате компенсаций принудительным работникам (2000 г.), речью Даниила Гранина в Бундестаге (2014 г.) или выплатой бывшим советским военнопленным символической суммы в знак примирения (2015 г.)


[Закрыть].

Германская историческая наука, если говорить обобщенно, также изменяла свои приоритеты, либо чуть опережая пики общественного внимания, либо соответствуя им. В 1950–1960-е годы внимание профессиональных немецких историков скорее фокусировалось на исследовании системы власти в период нацизма и репрессиях на территории страны. О «войне на Востоке» писали преимущественно бывшие военачальники вермахта в мемуарах, а анализ действий немецкой военной машины в СССР проходил скорее в англоязычном научном пространстве[258]258
  Наиболее популярными книгами в ФРГ о германо-советской войне были вплоть до 1970-х гг. англоязычные работы американского историка и политолога Александра Даллина «German Rule in Russia 1941–1945: A Study of Occupation Policies» (1957 г., вышла в переводе на немецкий язык в Дюссельдорфе в 1958 г.) и британского историка Геральда Рейтлингера «The House Built on Sand. The Conflicts of German Policy in Russia 1939–1945» (1960 г., немецкое издание выпущено в Гамбурге в 1962 г.).


[Закрыть]. В 1980-е произошел всплеск научного интереса к различным фрагментам войны против Советского Союза, связанный не в последнюю очередь с работами немецких историков Вольфрама Ветте, Герта Юбершера, Манфреда Мессершмидта и др. После 1990 г. эта тенденция продолжилась. Сейчас в ассортименте ведущих книжных онлайн-магазинов[259]259
  Buecher.de, thalia.de, hugendubel.de, weltbild.de и другие.


[Закрыть] и в стационарных сетях[260]260
  Thalia, Hugendubel, крупные региональные книжные магазины: Dussmann, Heymann и другие.


[Закрыть] постоянно представлены несколько сотен наименований печатной продукции, так или иначе затрагивающих подготовку, идеологическую основу, начало, ход и последствия войны Германии против СССР. Это литература научного, научно-популярного и публицистического характера, предназначенная для различных кругов читателей, начиная с наиболее «легких» и «понятных» изданий, написанных «простым языком», например специальный выпуск журнала «Шпигель» «Нападение. Война Гитлера против Советского Союза» к 75-летию агрессии[261]261
  См.: https://www.buecher.de/shop/allgemeines-lexika/der-ueberfall-hitlers-krieg-gegen-die-sowjetunion-ebook-epub/ebook-epub/products_products/detail/prod_id/45203832/


[Закрыть]. Уже в описании издания на сайте этот военный конфликт назван «самой варварской войной в истории человечества»[262]262
  Там же.


[Закрыть]. Несколько десятков изданий последних лет можно аттестовать как строго научные работы, посвященные мотивам, подготовке, реализации и краху плана «Барбаросса».

В настоящей статье автор на основе анализа ряда современных публикаций выделяет ключевые точки в оценках ведущих немецких историков по данной проблематике. При отборе использовались следующие критерии.

1. Публикации за последнее время, в большинстве своем за последние 10 лет. Также для анализа привлекались нынешние редакции работ из предыдущих временных периодов, если они были заметно переработаны и дополнены с учетом нынешнего состояния научной мысли и с привлечением новых источников.

2. Работы исключительно академического характера авторства известных историков, выпущенные в издательствах. Публицистика, журналистика, учебные пособия, воспоминания, самиздат и любительские статьи не учитывались.

3. По возможности, с целью повышения объективности, изучались работы представителей различных исторических школ, в которых использовались отличающиеся друг от друга методики и подходы.

4. Учитывались книги, доступные в магазинах и библиотеках в печатном и/или электронном формате, которые имеют значительный читательский охват и в состоянии оказать влияние на научную мысль и дискуссии в обществе.

В результате анализа научной литературы, отобранной по вышеуказанным критериям, нами выделено десять ключевых тезисов, в отношении которых в современной германской историографии имеется либо консенсус, либо максимальное сближение позиций.

1. Нападение на СССР не было кратко– или даже среднесрочной «реакцией» на определенные события. Это решение логично соответствовало давно сформировавшейся у Гитлера его собственной геополитической картины мира.

В ряде публикаций немецких историков присутствует уверенность, что Гитлер в той или иной степени заранее планировал агрессивную войну на востоке Европы, считал неизбежным военное столкновение с Москвой. Уверенность в этом у главы нацистской Германии присутствовала еще до лета 1940 г., то есть до нередко цитируемых известных высказываний о необходимости войны, таких как слова в адрес главнокомандующего западной группы войск Герда фон Рундштедта от 2 июня 1940 г. («Мир с Лондоном поможет нам приступить к выполнению нашей большой и важной задачи: разобраться с большевизмом») (Klee, 1958: 189), до утвержденного 25 июня 1940 г. Генеральным штабом сухопутных сил и его начальником Францем Гальдером «нового приоритета – удара на Востоке» (Halder, 1962: 372) и, безусловно, задолго до подписания «директивы фюрера номер 21 об операции “Барбаросса” от 18 декабря 1940 г.

Кристиан Хартманн называет мотивы Гитлера «сложными, с длинной предысторией». Гитлер «давно хотел этой войны», считая большевиков, евреев и славян «смертельными врагами национал-социализма» (Hartmann, 2011: 14). Герд Юбершер указывает: «Хотя в науке уже во многом признано, что решение Гитлера начать войну 1 сентября 1939 г. нужно рассматривать в контексте его долгосрочных политических целей еще с 20-х гг., периодически возникают сомнения в существовании ранних внешнеполитических концепций применительно к решению Гитлера выступить против Москвы, принятому летом 1940 г. Отрицается наличие связи с его ранней “Восточной программой”. После публикации исследований Хью Тревора-Ропера, Эберхарда Йекеля и Алекса Куна о военных целях Гитлера, его мировоззрении и “внешнеполитической программе”, а также после фундаментального изучения Андреасом Хильгрубером стратегии Гитлера признается, что намерение Гитлера напасть на Советский Союз нельзя свести лишь к политической ситуации 1940 г. Это намерение необходимо оценивать в рамках его “внешнеполитической программы” еще до 1933 г., хотя она и не являлась детально разработанной и завершенной концепцией» (Ueberschär, 2011a: 13–14). Рольф-Дитер Мюллер начинает свое масштабное исследование подготовки нападения Германии на СССР с анализа германской внешней политики XIX в. и формирования военно-политических союзов того периода. Он говорит о «восточном повороте политики Гитлера» в 1935 г. (Müller, 2012: 41) Далее Р.-Д. Мюллер, отталкиваясь от известных слов Гитлера 1936 г. о готовности к войне «через четыре года», применяет эти слова и к возможной будущей агрессии против СССР. Автор рассматривает внешнеполитическую активность Германии в 1930-х гг., в частности, заключение Антикоминтерновского пакта 25 ноября 1936 г., который он называет «политикой окружения СССР» (Müller, 2012: 55), протоколы совещаний рейхсминистерств, например высказывание Германа Геринга в сентябре 1936 г. («война с СССР неизбежна») (Müller, 2012: 59), отдельные заявления Гитлера, к примеру, о необходимости «германской экспансии» на востоке Европы в ноябре 1937 г. (Müller, 2012: 65), а также командно-штабные игры и военные планы, предшествовавшие «Барбароссе». Р.-Д. Мюллер исследует «План Альбрехта» (апрель 1939 г.), названного именем его автора, генерал-адмирала Конрада Альбрехта. В этом документе противник назывался однозначно: «Наше политическое направление, продвижение на Восток, может быть осуществлено только против России. Не важно, большевистская она или авторитарная, Германии нужны от России пространства и полезные ископаемые. Россию необходимо определять в качестве нашего самого вероятного военного противника» (Müller, 2012: 89).

2. Присутствие расистской и захватнической мотивации в процессе подготовки к войне.

В германской историографии существует консенсус относительно подоплеки нападения Германии на СССР. Абсолютное большинство историков считает, что Гитлер и его окружение не только готовили «классическую» войну с целью завладеть ресурсами побежденного, но и решили выступить против ненавистной им идеологии. С одной стороны, нацисты руководствовались антисемитизмом, антикоммунизмом, антибольшевизмом и расизмом. С другой, будущая война соответствовала мировоззрению национал-социалистов, теориям о «народе без жизненного пространства» применительно к немцам и необходимости его расширения за счет тех народов, которые, по мнению нацистов, не имеют «права» на столь обширные территории. Ограбление и захват ресурсов признавались «легитимными».

Дискуссии разворачиваются скорее вокруг иерархии мотиваций, степени их значимости. В конце 1980-х гг. ряд историков придерживались мнения, что идеологический компонент был, безусловно, главенствующим, доминировавшим по сравнению с другими. Арно Майер категорично утверждал, что весь план «Барбаросса» не только планировался как военная операция с целью как можно скорее и с наименьшими потерями победить противника и захватить «жизненное пространство на Востоке», но и являлся крестовым походом для уничтожения «еврейского большевизма» (Mayer, 1989: 309). Майер даже вынес словосочетание «крестовый поход» в название указанного труда.

В современных работах скорее говорится о дуализме в намерениях Гитлера. Р.-Д. Мюллер признает наличие фанатичного антикоммунизма в среде тогдашнего руководства Германии. Однако он считает, что это скорее были вторичная мотивация и важный элемент пропаганды, направленный не только на немцев, но и на антикоммунистически настроенные государства Западной Европы. Первичной целью, по мнению Р.-Д. Мюллера, являлось завоевание «жизненного пространства», поэтому можно говорить об «империалистической войне» (Müller, 2004: 108). К. Хартманн считает, что оба основных компонента идеологической подоплеки агрессии имели примерно равный вес. Вместе с тем, подчеркивает автор, успехи «фюрера» в 1930-х гг. базировались на его умении найти тактический компромисс, ослабить идеологическую составляющую и довести ее до уровня реализуемости. Историк пишет: «Его (Гитлера. – Д.С.) целью было не только уничтожение. Гитлер считал “пространство на Востоке” “свободным и пустынным” и хотел изменить его согласно своим представлениям, без всякого внимания к его истории и к народам, которые там проживали. Здесь он видел будущее немцев и всей “германской расы”. Народы должны были быть переселены, уничтожены, им должны были быть навязаны новые правила поведения, они были бы низведены до роли слуг. Даже в истории ХХ века едва ли что-либо можно с этим сравнить» (Hartmann, 2011: 14–15).

Г. Юбершер пишет об особом и далеком от реальности «образе России» в представлениях Гитлера, что во многом предопределило ход дальнейших событий: «Гитлер считал себя в состоянии осуществлять захватническую и экспансионистскую политику, потому что был уверен в победе над Францией и привлечении Великобритании к борьбе против славян и евреев. По его убеждению, “огромная империя на Востоке” под “еврейско-коммунистическими правителями” “уже готова к распаду”. “Господство евреев” в России означало для него конец СССР как государства. Последствия показали, что этот произвольно сконструированный гитлеровский образ России ни в малейшей степени не соответствует действительности. Гитлер, пользуясь своей националистической теорией, фатально недооценил экономическую и военно-политическую мощь Советского Союза. Еще одной ошибкой была ничем не обоснованная уверенность в том, что Великобритания захочет достигнуть с ним баланса интересов и молчаливо согласится с его действиями на Востоке» (Ueberschär, 2011a: 17).

3. Необоснованность формальных оправданий агрессии в виде якобы угрозы со стороны СССР.

Немецкие историки не находят подтверждения факта данной угрозы ни в источниках времен Третьего рейха, ни в стратегии СССР в предвоенном мире. К. Хартманн считает, что Москва к моменту начала Второй мировой войны отказалась от идеи «мировой революции», осознав ее несбыточность: «Большевики победили в революции и в Гражданской войне (1917–1921 гг.), но их надежда на мировую революцию не сбылась. СССР остался единственным социалистическим государством, суверенным, крупным, с огромными идеологическими притязаниями, но на практике слабым и изолированным от остального мира. (…) В реальности это (мировая революция. – Д.С.) все больше и больше становилось ничем не подкрепленной риторикой. С конца 20-х гг., с момента консолидации неограниченной власти в руках Сталина, началось изменение советского внешнеполитического курса. Его концепция «строительства социализма в одной стране» все более определяла внешнеполитические действия Советского Союза. Конкретно это означало возврат к классической силовой политике[263]263
  В оригинале – Machtpolitik, немецкий термин, означающий политический стиль, направленный исключительно на сохранение и расширение власти определенного лица или группы, как правило, мало идеологизированный на практике.


[Закрыть] в сочетании с постепенным завершением международной изоляции» (Hartmann, 2011: 10).

Курт Петцольд анализирует планы и дискуссии в руководстве Германии в последний год перед нападением на СССР. Он приводит слова Гитлера 4 октября 1940 г.: «На русской границе находятся уже 40 наших дивизий, позднее их будет 100. Россия сломает зубы о гранит. Но я не вижу вероятности того, что Россия, в отличие от нас, решится на какие-то действия» (Pätzold, 2016: 121). Историк рассматривает ситуацию первой половины 1941 г.: «В начале 1941 г. подготовка агрессии на германо-советской границе уже достигла такого уровня, что стало необходимым принять специальные меры для введения в заблуждение будущего противника. В феврале ОКВ издал такие инструкции. По причине войны против Югославии и Греции операция была перенесена на срок “до четырех недель”. Но еще 30 марта, перед действиями на Балканах, Гитлер 2,5 часа выступал перед своими генералами. В центре выступления были не предстоящая война (на юге Европы. – Д.С.), а война против СССР. Ни слова не было сказано об отражении будущего советского нападения. Напротив, было заявлено, что “есть необходимость решить русский вопрос”. И далее: “Через два года мы сможем решать наши задачи в воздухе и в мировых океанах, материально и с учетом персонала, только если сейчас окончательно и основательно решим вопросы на суше”» (Pätzold, 2016: 34).

4. Ошибочность «тезиса о превентивной войне».

Частично этот тезис (СССР якобы готовил нападение на Германию, причем подготовка была в завершающей стадии, поэтому Гитлер лишь опередил удар Сталина) связан с вышеперечисленными пунктами и опровергается вышеуказанными цитатами. В отличие от стран Центральной и Восточной Европы, а также бывшего СССР, где сохраняется интерес к «тезису о превентивной войне», в ФРГ он был объектом внимательного рассмотрения науки и общества еще в 1970-х. В 1980-е гг. германские и австрийские ученые, допускавшие верность такой гипотезы, пусть и находились в меньшинстве, но все же были представлены известными в академической науке именами, например Иоахим Хоффманн[264]264
  Необходимо отметить, что утверждение о возможной верности гипотезы не означает ее безоговорочную поддержку. Ее сторонники в германоязычном пространстве допускали наличие агрессивных планов Москвы и анализировали «тезис о превентивной войне» под иным углом зрения, чем это, к примеру, делают писатели Виктор Суворов и Марк Солонин. Например, Йоахим Хоффманн допускал, что дислокация РККА на западной границе летом 1941 г. могла свидетельствовать о готовности СССР начать войну с Германией, а Эрнст Топич рассматривал тезис лишь в контексте собственного представления о Советском Союзе как основной угрозе Западу, говоря о «политической атаке».


[Закрыть], Эрнст Топич и Гюнтер Гиллессен. После завершения так называемого спора историков, в рамках которого данная гипотеза пусть и не была центральной, но все же рассматривалась, она считается опровергнутой. В последние десятилетия тезис более не вызывал заметный интерес у исследователей, постепенно маргинализируясь и становясь объектом дискуссий преимущественно в ультраправых и реваншистских кругах. Непрекращающиеся дебаты в восточной части Европы побудили германских историков снова посвятить свои работы данной проблематике. В 2011 г. вышло сразу два сборника ученых из России и Германии, в центре внимания которых находится «тезис о превентивной войне»[265]265
  Предметом изучения данной статьи являются работы германских историков, поэтому работы российских историков, вошедшие в указанные сборники в переводе на немецкий язык, рассматриваться не будут.


[Закрыть]. Вместе с тем авторами с германской стороны выступили не представители более молодых поколений историков, а корифеи в лице М. Мессершмидта, В. Ветте и Г. Юбершера.

В. Ветте начинает изучение проблемы с общих предпосылок: «Тот, кто анализирует пропагандистское сопровождение нападения на Советский Союз 22 июня 1941 г., должен изначально следовать правилу не воспринимать его дословно. Пропаганда не дает информации о фактах, причинах, поводах, подоплеке и политических намерениях. Напротив, нацистский режим с самого начала применял пропаганду в виде оружия в политической борьбе. Она использовалась совершенно целенаправленно и расчетливо для достижения основополагающих политических и военных целей» (Wette, 2011b: 38). Далее автор проводит важную параллель: «Система аргументации была, по существу, аналогичной той, что озвучивалось при нападении на Польшу в сентябре 1939 г. В обоих случаях говорилось о “вине” за начало войны. Утверждая, что германский рейх находится в состоянии вынужденной войны, нацистский режим хотел избавиться в глазах мировой общественности и собственного населения от упрека в проведении агрессивной милитаристской политики. Основную причину такой попытки следует искать не в уважении нацистами международного права, а в опасениях за благонадежность собственного населения, которое в немалой своей части до сих пор воспринимало агрессию как нелегитимный метод. Признание факта агрессии осложнило бы психологическую мобилизацию военнослужащих и гражданского населения. Утверждение, которое не могло быть проверено современниками, о том, что на опасность вторжения 160 советских дивизий нужно было ответить превентивным ударом, должно было повернуть внимание людей в нужном для нацистов направлении, на уровень, как сказал Геббельс на одной из пресс-конференций, “сердца и чувств”» (Wette, 2011b: 42). Также Ветте считает, что такие обвинения должны были сплотить население вокруг нацистского правительства и лично Гитлера. Они соответствовали антикоммунистической доктрине и затрагивали общеевропейский контекст: якобы угроза была всей Европе, а Германия находилась на «переднем крае борьбы с большевизмом» (Wette, 2011b: 45). В другой своей статье В. Ветте подробно анализирует комплекс пропагандистских мероприятий с целью скрыть подготовку к агрессии как военного (введение противника в заблуждение в приграничной полосе), так и идеологического свойства. Заявления о том, что Германия якобы вынуждена была начать военные действия, чтобы опередить готовую к наступлению РККА, прозвучавшие в трех документах 22 июня 1941 г. (ноты, врученные В. Молотову и В. Деканозову, приказ Гитлера «Солдатам на Восточном фронте» и прокламация Гитлера, озвученная по радио), воспринимаются В. Ветте в качестве апогея пропагандистских усилий (Wette, 2011c: 45–65).

М. Мессершмидт, в свою очередь, применительно к «тезису о превентивной войне» остается категоричным: «Этот “новый” тезис является старым тезисом германской военной пропаганды» (Messerschmidt, 2011: 34). Автор полемизирует со сторонниками данной гипотезы, рассматривая и военный аспект проблемы. В этой связи он указывает: «Интерпретация военных разработок и планов советского Генерального штаба имеет методологический изъян. Сознательно не учитывается тот факт, что советское руководство в целом было осведомлено о готовности Гитлера прибегнуть к войне и имело общие представления о стратегических целях вермахта в случае таких событий. Поэтому крайне сомнительно рассматривать планы Красной Армии в качестве знака подготовки к агрессии, в полном отрыве от подготовки Германии. Наоборот, эти планы исходили из ожиданий германского нападения, которое должно было быть отражено сильными контратаками с последующим переходом к наступлению на территории противника» (Messerschmidt, 2011: 35). Г. Юбершер обозначает следующий вывод как «факт в исторических исследованиях»: «Война против Советского Союза была запланирована и проводилась в виде агрессии и тотальной войны на уничтожение. (…) Нападение на СССР 22 июня 1941 г. не является “превентивным ударом против Красной Армии”, а однозначно является осуществлением гитлеровской идеологической цели завоевания “жизненного пространства на Востоке” (Ueberschär, 2011b: 60).

5. Война против СССР заранее планировалась как преступная.

Частично аргументы к предыдущему тезису подтверждают и данный тезис. Если планируется агрессия, мотивированная человеконенавистническими идеологиями, желанием захватить чужую территорию, превратив ее в колонию и лишив жителей гражданских прав, такую войну, с точки зрения международного права[266]266
  В настоящие время в международном праве намного более подробно проработаны обязательства в области коллективной безопасности, недопущения вооруженных конфликтов и смерти гражданского населения, чем на момент начала Второй мировой войны в 1939 г. и агрессии против СССР в 1941 г. Вместе с тем и ранее существовали соответствующие международные соглашения, например Парижский пакт 1928 г. (пакт Бриана – Келлога), в котором агрессивная война в национальных интересах была признана противоречащей международному праву. Это соглашение было подписано и Германией.


[Закрыть], уже можно назвать преступной. В то же время существуют и другие подтверждения. Еще до начала агрессии были изданы различные приказы, инструкции, чтобы предать действиям военных и гражданских структур Германии иллюзию «легитимности», создать псевдоправовые условия для армии и администраций. Эта система нормативных актов в современной немецкой историографии получила название «преступные приказы». К ним относятся, в частности, «Приказ о комиссарах» от 6 июня 1941 г., «Приказ о применении военной подсудности в районе Барбаросса и об особых мерах войск» от 13 мая 1941 г., «Инструкции о поведении войск на Востоке» от 4 июня 1941 г. и ряд других. В первые месяцы войны к ним прибавились новые распоряжения, в частности приказы № 8 и 9 РСХА. Эта псевдоправовая база предоставляла агрессору возможность вершить собственную «юстицию», невзирая не только на соображения гуманизма и международные обязательства Германии, но и на действовавшее на тот момент германское национальное законодательство. Таким образом, в соответствии с мотивациями войны, она уже заранее планировалась как «особая война», в которой массовые нарушения прав человека (грабежи, убийства, лишение людей возможности получать пищу, неоказание медицинской помощи, принудительный труд) становились «обыденностью». В современной германской историографии существует полный консенсус в отношении оценки преступного характера псевдоправовой базы политической и военной верхушки нацистской Германии, служащей доказательством «запрограммированной» преступности и самой войны. Кристиан Штрайт отмечает: «Решения о том, в каком виде будет проходить война, были приняты уже весной 1941 г. По этим решениям очевидно, что руководство Германии с самого начала не планировало вести войну на Востоке с учетом каких-либо ограничений, предусмотренных в международном праве» (Streit, 2011: 162). В частности, К. Хартманн пишет: «В войне против Советского Союза национал-социализм показал свое настоящее лицо. В противоположность к более ранним кампаниям, никакая осторожность тут более не соблюдалась, ни политическая, ни правовая. (….) Немецкие преступления не были хаотичными или не являлись следствием бесконтрольного развития событий. Конечно, и это было. Но основные действия осуществлялись намеренно, в соответствии с разработанными планами. У этой войны на уничтожение была долгая предыстория» (Hartmann, 2011: 64).

6. Война против СССР с первых дней осуществлялась преступными методами.

У германских историков нет разногласий в признании факта систематического применения вышеуказанных «преступных приказов» на практике. С момента начала агрессии все военизированные подразделения Третьего рейха массово использовали террор в качестве «обыденного» инструмента ведения боевых действий и обеспечения контроля на захваченных территориях. Феликс Ремер, автор единственной на данный момент немецкоязычной монографии, полностью посвященной «Приказу о комиссарах», называет его «идеологически мотивированной программой убийств с целью уничтожить “носителей враждебного мировоззрения”». Ф. Ремер документально подтвердил тысячи случаев расстрела евреев, политработников, представителей интеллигенции, партийных и хозяйственных функционеров, осуществленных до отмены приказа в мае 1942 г. (Römer, 2008: 359). Названия разделов книги К. Хартманна в главе «Немецкие преступления» не требуют пояснений: «Евреи», «Военнопленные», «Война против партизан», «Ленинград», «Ограбление», «Выжженная земля» (Hartmann, 2011: 62–81). Автор отмечает: «Ограбление немцами Советского Союза и его последствия длительный период были недооценены. Но как раз эти действия были отмечены повсеместно. (…) В связи с ограниченными собственными ресурсами вермахт должен был полностью снабжаться за счет завоеванных областей. Также и сам “Рейх” должен был получить выгоду от полезных ископаемых и урожая в СССР. Конечной целью являлась экономическая автаркия, в том числе и с учетом “финальной борьбы” с англосаксонскими государствами. Но немецкие планы выходили за пределы экономики. Еще до начала войны была учтена голодная смерть местного населения, “многие миллионы”, как это признавалось в документах, что лишь “принималось во внимание” со спокойным равнодушием. (…) Герберт Бакке, статс-секретарь в Имперском министерстве продовольствия и сельского хозяйства, отмечал: “Русский человек столетиями переносит нищету и голод, довольствуется малым. Его желудок растягивается, поэтому не нужно испытывать к нему фальшивое сочувствие”. (…) Если солдаты передавали какую-то часть продуктов своим соседям, гражданскому населению, это критиковалось начальством в качестве “неправильно понятой человечности”» (Hartmann, 2011: 75–76, 78).

7. Военное планирование Германии в рамках «Барбароссы» содержало немалую долю импровизации, высокую степень риска и авантюризма, помноженную на недооценку военной и экономической мощи СССР.

В последние 10–15 лет в ФРГ вышло относительно мало статей и монографий, посвященных военной стороне подготовки и осуществлению плана «Барбаросса». Даже в отдельных работах, в центре внимания которых находится исключительно война против СССР, военное планирование является второстепенной темой. Это может показаться странным, но нужно учитывать тот факт, что в предыдущие десятилетия германская историография немало занималась именно военной историей. Досконально анализировались и во многом опровергались воспоминания бывших генералов вермахта, значительное внимание уделялось планированию, действию групп армий и более мелких подразделений, рассматривались успехи и неудачи на конкретных отрезках фронта. Достаточно информации о различных фазах подготовки операции предоставляет «Военный дневник» Ф. Гальдера с его ежедневными подробными записями. «Дневник» был издан в Западной Германии в полном объеме еще в начале 1960-х гг. и снабжен подробными комментариями историков, включая таких корифеев, как Ганс Якобсен. В 1990-х гг. наука изменила угол зрения. Более важным предметом изучения стала идеология нацизма и другие «невоенные» аспекты. Тем не менее и в современных работах четко прослеживается уверенность в том, что операция «Барбаросса» отнюдь не была детально проработанным планом, предусматривавшим различные сценарии.

Во-первых, в военное планирование постоянно вмешивался идеологический компонент. Как свидетельствует вышеуказанная цитата Г. Юбершера (Ueberschär, 2011a: 17), основная мысль которой соответствует мнению других историков, Гитлер видел Советский Союз сквозь призму своего мировосприятия. В его картине мира через короткое время после начала германского вторжения РККА должна была прекратить сопротивление, солдаты разбежаться или перестать подчиняться «еврейским комиссарам», а сам СССР, лишенный «еврейско-большевистской верхушки», быстро капитулировать. Гитлер находился в значительной степени под влиянием Альфреда Розенберга, которого он считал «лучшим специалистом по России», а возглавляемое последним Внешнеполитическое управление НСДАП – наиболее информированной германской спецслужбой. Розенберг, основываясь на сомнительных источниках внутри СССР и на сообщениях эмигрантов, не знавших советские реалии, был уверен, что «русский народ» откажется воевать «за Сталина и евреев». Представители высшего военного командования и министерств, безусловно, в большинстве своем сомневались в быстрой реализации такого сценария. Нижестоящие писали докладные записки вышестоящим, но вышестоящие уступали давлению «фюрера». Вильгельм Кейтель, Вальтер фон Браухич или Альфред Йодль возражали Гитлеру лишь по второстепенным вопросам. Все это, по образному выражению Р.-Д. Мюллера, приводило к «странной игре с переменой ответственности и различными данными» (Müller, 2012: 131).