Текст книги "Нацизм на оккупированных территориях Советского Союза"

Во-вторых, и военные, вдохновленные успехами предыдущих кампаний, переоценивали милитаристскую мощь Германии. Р.-Д. Мюллер констатирует: «В глазах начальника германского Генерального штаба, который совсем недавно добился неожиданной грандиозной победы над Францией и рассчитывал на скорую капитуляцию британцев, сложившая ситуация (оперативная дислокация основных приграничных соединений РККА. – Д.С.) представляла собой заманчивую картину. В традициях германской военной мысли вырисовывалась возможность разгромить вражеские армии в решающих сражениях вблизи границы и отвоевать территории, которые в 1939 г. были отданы Сталину, хотя они с момента Первой мировой войны всегда были зоной германских интересов. Тот, кто займет линию Дорпат – Минск – Киев и низовья Днепра, получает контроль над ценнейшими экономическими ресурсами в европейской части России и легко сможет пробиться на Кавказ с его нефтяными месторождениями. Москву при этом сценарии было бы не удержать и после ее взятия, если поверить в то, что СССР – это “колосс на глиняных ногах”, можно было рассчитывать на скорое окончание войны» (Müller, 2012: 141).

В-третьих, высшие германские офицеры действительно верили в слабость Красной Армии с учетом своих представлений о военной мысли и информации о репрессиях в РККА, хотя и понимали, в отличие от Гитлера, что ожидаемый распад советских вооруженных сил произойдет не столь стремительно. Р.-Д. Мюллер цитирует строчку из «Операционного наброска Восток» генерал-майора Эриха Маркса от 5 августа 1940 г., ставшего фундаментом «Барбароссы» («После взятия Харькова, Ленинграда и Москвы более не будет существовать единой русской армии»), и дает собственные комментарии: «То, что сегодня может показаться бессмысленным военным безумием, на тот момент было холодным расчетом опытного офицера Генерального штаба, который нужно понимать, исходя из тогдашних преставлений о войне на Востоке. (…) Маркс верил, что вермахт превосходит Красную Армию не только количественно, но и качественно. Согласно тогдашней картине войны и опыту 1917–1918 гг., Красная Армия после первых тяжелых поражений должна была начать распадаться на отдельные военизированные группы, на которые можно было “охотиться” как на разбитый казачий эскадрон. Фатальная недооценка Сталина и других советских руководителей могла быть вызвана антибольшевистскими клише и другими идеологическими стереотипами, но нужно сказать, что и Красная Армия не особо доказывала свою боеспособность. Ее действия в ходе польской и финской кампаний скорее усиливали ее негативные оценки. (…) Ставилась задача после быстрого завершения кампании в краткие сроки освободить ресурсы вермахта. (…) Доминировали старые представления об интервенции по образцу 1918 г.» (Müller, 2012: 154, 159)[267]267
  «Старые представления об интервенции» – на уровне деталей военного планирования. Р.-Д. Мюллер не отрицает расизм, антисемитизм и антикоммунизм Гитлера.


[Закрыть]. Ключевые недочеты в фазе планирования привели к глобальным проблемам в реализации планов на практике. К. Хартманн пишет о состоянии вермахта: «К зиме 1941–1942 гг. войска на Восточном фронте вынуждены были перейти к режиму строгой экономии ресурсов. Возникли значительные проблемы с логистикой. Характерными для ситуации стали постоянные импровизации, при помощи которых, в какой-то степени, удалось оттянуть крупную военную катастрофу до лета 1944 г. Подразделения на Востоке спасали их сплоченность и высокий профессионализм, что до поры до времени компенсировало многое: страшные потери, стремительное понижение мобильности, все более настойчивое вмешательство из штаб-квартиры “фюрера” и растущее превосходство противника» (Hartmann, 2011: 24).

8. Вермахт являлся непосредственным участником преступлений против человечности на территории СССР.

Исходя из аргументации к тезису о преступности войны против СССР, вермахт получал своего рода карт-бланш на любые действия в оперативной зоне и на оккупированных территориях. «Любые действия» подразумевались и в отношении к тем группам, которые, согласно действующим предписаниям международного права, должны были иметь право на особую защиту, так как не находились в состоянии активной вооруженной борьбы. Это были военнопленные и гражданское население.

В. Ветте изучает мировоззрение ведущих генералов вермахта, то есть тех, кто издавал приказы и требовал их исполнения, и рекомендует обратить внимание на восприятие генералитетом гитлеровских планов еще до начала войны. В этом он видит один из источников преступлений в ходе боевых действий: «В контексте исторической оценки вермахта решающим является вопрос реакции генералов, собиравшихся в Рейхсканцелярии, на слова Гитлера о методе ведения войны, хотя не было ни малейших сомнений в том, что такая война ни в коей мере не соответствует ни международному праву, ни солдатскому кодексу чести» (Wette, 2011a: 54).

К. Хартманн констатирует, что вермахт стал применять тактику «выжженной земли», то есть перешел к тотальной войне, уже «во время первых отступлений в зимние месяцы 1941–1942 гг.» (Hartmann, 2011: 79). К. Штрайт на основе документов установил: военнослужащие вермахта (как передовые, так и тыловые части) уже в первые недели войны участвовали в «селекции» евреев из числа военнопленных и направляли их к месту казни. Именно вермахт не только осуществлял пленение солдат противника, но и организовывал их размещение и питание. Армии устанавливали продовольственные рационы для плененных солдат и офицеров РККА. Вермахт несет полную ответственность за свое участие в Холокосте и массовой гибели советских военнопленных и мирных жителей. К. Штрайт отрицает распространенную в раннее послевоенное время оговорку, согласно которой германские солдаты и офицеры выполняли приказы Гитлера под принуждением (Streit, 2011: 165–167). Безусловно, далеко не каждый военнослужащий вермахта проявлял жестокость, выходившую (даже) за рамки особой ситуации войны. Но общий контекст беззакония и безнаказанности, диктуемый сверху, стимулировал их к таким действиям.

Вермахт должен был участвовать и в будущем переустройстве новых германских колоний, стать «колониальной армией». К. Петцольд пишет: «Через 11 дней после нападения начальник Генерального штаба сухопутных сил подготовил проект ведомственной инструкции применительно к периоду после разгрома советских армий. В проекте говорилось, что после “победоносного завершения Восточного похода” пространства на Востоке должны быть (при самом тесном участии вермахта) “обследованы, по-новому организованы и экономически выгодно освоены”. Германские солдаты должны быть подготовлены к длительному пребыванию в новых колониях, так же как и британцы, французы, голландцы, бельгийцы и португальцы оставались в своих азиатских и африканских колониях» (Pätzold, 2016: 35).

9. Уже в августе 1941 г. был заметен крах «Барбароссы».

Р.-Д. Мюллер снова обращается к ошибкам «Барбароссы» на этапе планирования, которые после 22 июня 1941 г. стали для вермахта реальностью: «План “Барбаросса” был продуктом старых представлений о возможной войне против СССР. (…) С решением остановиться на “наполеоновской модели”, то есть на прямом и массивном ударе в направлении столицы противника, Гальдер пошел ва-банк, и это никак нельзя назвать гениальным шагом германского Генерального штаба. Хотя в распоряжении планировщиков был почти год на подготовку, план содержал большое количество противоречий и сомнительных заключений. Гальдер поставил все на одну карту и решил “одним махом” добиться успеха. (…) План был рискованным и дерзким, без всякого учета тыловой поддержки и резервов. Две трети частей на восточном фронте были сконцентрированы в среднем эшелоне. Темп продвижения группы армий “Центр” осложнялся естественными преградами и слабостью флангов групп “Север” и “Юг”. (…) Все три группы армий должны были (да и были обязаны) нанести удары одновременно и продвигаться, желательно на одной линии, чтобы уберечь центр от контратак противника» (Müller, 2012: 164–165). Обрисовав картину боевых действий и взаимоотношений Гитлера с его генералами в период до середины августа 1941 г., автор резюмирует: «Уже в августе 1941 г. вермахт прошел точку невозврата в этой войне. Кульминация нападения уже случилась, а цели достигнуты не были. “Блицкриг” фактически провалился. В результате возник глубокий кризис руководства. Германские войска на Востоке выиграли паузу, после которой продолжили оттеснять вглубь страны потерпевшую тяжелые поражения Красную Армию. Но надежда на быстрый конец войны таяла на глазах» (Müller, 2012: 169). Г. Юбершер отмечает, что вермахту удалось одержать в начале августа 1941 г. «убедительную победу» в битве под Смоленском, но «группа армий “Юг” и близко не достигла намеченных целей и рубежей, а осуществление оперативных планов отсутствовало». Корни краха «Барбароссы» стоит искать в этом периоде, а не в «плохой погоде, снегопаде, дожде и грязи» в кульминационный период Московской битвы (Ueberschär, 2011c: 98, 112).

10. Окончательным завершением операции «Барбаросса» можно считать советское контрнаступление под Москвой в декабре 1941 г.

В этой периодизации позиции германских историков полностью совпадают с мнением их коллег из других стран. Если даты возникновения серьезных проблем в развитии наступления вермахта летом – осенью 1941 г. могут вызывать споры, то перехват (пусть и временный) противником стратегической инициативы, отступление вермахта на глубину до 250 км и крупнейшие потери военнослужащих и техники с момента начала Второй мировой войны, несомненно, являются свидетельством провала того плана, который был утвержден перед началом агрессии. Карл-Хайнц Фризер констатирует, что крах операции «Тайфун» по взятию Москвы одновременно означал и провальное завершение стратегии «блицкрига» в войне против СССР. Линия Архангельск – Астрахань достигнута не была, и по состоянию фронта на декабрь 1941 г. этого не ожидалось и в перспективе. РККА хотя и потерпела ряд чувствительных поражений, но не была ослаблена до той степени, на которую делали ставку германские стратеги: невозможность выполнять стратегические задачи. Великобритания продолжала войну, далее в войну вступили и США. Создавалась антинацистская коалиция, что еще сильнее подорвало позиции Германии (Frieser, 2007). Г. Юбершер также считает, что «Барбаросса» окончательно провалилась под Москвой, и был разрушен миф о «непобедимости вермахта». Для СССР эта победа означала «облегчение ситуации в военной промышленности», возможность более эффективно использовать мощности эвакуированных предприятий и начать принимать поставки по ленд-лизу. Для Гитлера события конца 1941 г. обернулись потерями для «имиджа лидера европейского гегемона». Г. Юбершер заключает: «Для всего импровизированного плана войны, если воспринимать его в общем, и для политических целей Гитлера, которые он ставил перед собой в плане “Барбаросса” и на пике успехов вермахта в июле 1941 г., поражение под Москвой стало решающим провалом, несомненным фиаско всей концепции “молниеносной войны” для функциональности гитлеровской войны на Востоке в свете его общей стратегии по достижению мирового доминирования. (…) Гитлеру не удалось победить СССР до момента вступления в войну США. Победа Красной Армии, без сомнения, была ключевой вехой во всей мировой войне, а на Восточном фронте это был решающий поворот. Каждому стало понятно, что германская концепция “блицкрига” уже не работает. После такого поворота Гитлер уже не мог достигнуть своей цели – получить “жизненное пространство на Востоке”» (Ueberschär, 2011c: 116–121).

Итоговые выводы

Если до 80-х гг. ХХ в. германская историческая наука применительно к операции «Барбаросса» фокусировала свою оптику на «перспективе совершивших преступление»[268]268
  Нем. «Тäterperspektive», один из важных терминов германской историографии Второй мировой войны, означающий вовлечение преимущественно документов и свидетельств участников событий со стороны Германии.


[Закрыть], концентрировалась на военной истории, то к концу столетия окончательно произошло смещение внимания в сторону изучения человеконенавистнической и захватнической подоплеки войны против СССР. Историки используют как «привычные» (документы институций Третьего рейха, записи и свидетельства высокопоставленных представителей партийного, государственного и военного аппарата), так и «новые» (фонды архивов постсоветского пространства). В кругах немецких ученых по ряду вопросов достигнута консолидированная позиция, что позволяет выделить ключевые моменты в изучении подготовки и реализации плана «Барбаросса».

Краткая информация об историках, работы которых цитируются в настоящей статье[269]269
  В случае, если данный историк находится на пенсии либо умер (К. Петцольд), указывается его последняя должность.


[Закрыть]

Ветте, Вольфрам – профессор университета Фрайбурга. Специализация: военная история, Вторая мировая война.

Хартманн, Кристиан – научный сотрудник Центра военной истории и социальных наук Бундесвера. Специализация: военная история, история Германии, история международных отношений.

Мессершмидт, Манфред – заместитель председателя Фонда музея Холокоста. Специализация: военная история, история юриспруденции, период нацизма.

Мюллер, Рольф-Дитер – научный сотрудник Центра военной истории и социальных наук Бундесвера. Специализация: военная история, Вторая мировая война.

Петцольд, Курт – профессор университетов Берлина и Йены, научный советник Фонда Розы Люксембург. Специализация: история фашизма и империализма, Вторая мировая война.

Ремер, Феликс – профессор Берлинского университета Гумбольдтов. Специализация: военная история, Вторая мировая война.

Фризер, Карл-Хайнц – руководитель исследовательского направления «Мировые войны» в Исследовательском ведомстве военной истории ФРГ. Специализация: Первая и Вторая мировая война, война против СССР 1941–1945.

Штрайт, Кристиан – старший преподаватель-советник в Гейдельберге. Специализация: Вторая мировая война, судьбы советских военнопленных.

Юбершер, Герд – научный сотрудник Военного архива Германии. Специализация: военная история, Вторая мировая война, период нацизма.

«Новая история Второй мировой», индоктринированная и ненадежная

Майкл Джабара Карлей

В СССР Вторая мировая война, или Великая Отечественная война, началась 22 июня 1941 г. Это была страшная катастрофа. 1418 дней длилось чудовищное насилие, и до сих пор никто не знает точно, сколько человек в Советском Союзе погибло во время войны. Обычно говорят, что порядка 27 млн человек, из них 17–18 млн – гражданские, убитые нацистскими захватчиками или погибшие из-за длительной нацистской оккупации. Война охватила большинство регионов европейской части страны. Это огромная территория, на которой были разрушены многие города, деревни и инфраструктура. Война стала личной трагедией для советских граждан. Отцы, братья, дочери погибли в боях. В Белоруссии и на Украине нацистские бандиты сожгли тысячи деревень и убивали мужчин, женщин и детей. Это была война на уничтожение – Vernichtungskrieg. У людей не было выбора – им приходилось сражаться. Хотя бы для того, чтобы спасти свои семьи. Упорное, героическое сопротивление, несмотря на ужасные поражения и кошмарные потери, было настолько невероятным, что сейчас может показаться, что речь идет о поэмах Гомера, а не о реальных исторических событиях. Но нет. Все именно так и было. Многие русские считают своим моральным и национальным долгом помнить о прошлых поступках и жертвах своих предков.

Именно на эти важные для них воспоминания нападает Шон Мак-Микин в своем «ревизионистском» повествовании о Второй мировой войне[270]270
  McMeekin S. Stalin’s War: A New History of World War II. – N.Y.: Basic Books, 2021. – 864 p.


[Закрыть]. С самого начала и до последних страниц книги он пытается принизить вклад СССР в уничтожение нацистского вермахта и показать, что главную роль в победе сыграли США. Мак-Микин так рвется разоблачить то, что считает ложью, что искажает факты и настолько предвзято относится к общеизвестным доказательствам, что сам подрывает к себе доверие. Неправильная трактовка истории начинается уже с названия книги, хотя, возможно, это рекламный ход издателя. Вторая мировая война не была войной Сталина. Несмотря на некоторые циничные высказывания, которые советский лидер позволял себе в ближайшем окружении, он не хотел войны и не стремился с ней, а придерживался политики коллективной безопасности и взаимопомощи для сдерживания нацистской Германии и для того, чтобы уничтожить ее, если вдруг война все равно начнется. Единственным лидером, который планировал войну, стремился к ней и развязал ее, был Адольф Гитлер. Сталин согласился подписать Договор о ненападении между Германией и СССР в августе 1939 г. после почти шести лет неудачных попыток заключить антинацистский союз с Францией и Великобританией.

С точки зрения Мак-Микина, конечно, все было иначе. Иосиф Виссарионович Сталин совершал преступления вместе с Адольфом Гитлером, они были союзниками, приятелями и вместе нападали на другие страны. В этой длинной книге имя Сталина почти всегда сопровождается зловещим прилагательным. В подходе Мак-Микина нет ничего нового. Осенью 1939 г. политические карикатуристы развлекались, как могли, нападая на новых партнеров. Дэвид Лоу, например, изобразил двух «союзников», которые идут под руку, но при этом у каждого за спиной на всякий случай пистолет. Это была очень уместная карикатура.

Автор с самого начала своего текста, в прологе, приступает к некорректному использованию доказательств. Как пишет австралийский историк Марк Эделе, Мак-Микин предлагает приукрашенный вариант речи Сталина, которую он произнес 5 мая 1941 г. перед выпускниками-кадетами. Советский лидер похвалил боевую мощь Красной Армии и как будто бы намекал на то, что стремится к войне. Автор скомпилировал текст речи из разных источников и завуалировал их так, как будто он использовал информацию из архивного документа (Edele). На самом деле пересказ Мак-Микина мало похож на официальную расшифровку высказываний Сталина. И такие недостоверные сведения типичны для повествования данного автора.

Так, например, он утверждает, что в Рапалльском договоре 1922 г. содержится «секретный пункт», согласно которому допускается разработка немецкого оружия в СССР. К этому договору не было никаких секретных приписок. Были засекречены отдельные соглашения, которые довольно быстро перестали быть тайными. Немцы сами о них рассказали в 1925 г. Мак-Микин пишет, что разработка немцами оружия была нарушением Версальского договора. Это правда, но данный договор распространялся только на немцев, так как СССР его не подписывал.

Анализируя внешнюю политику СССР, автор пишет о том, что она была, главным образом, основана на политике Коммунистического интернационала, который хотел устроить в мире социалистическую революцию. Это старая идея, которая никак не подтверждается документами из архивов. Отношения между Коминтерном, Народным комиссариатом иностранных дел (НКИД) и Политбюро (и самим генеральным секретарем Сталиным) были куда более запутанными, чем описывает их Мак-Микин (Карлей, 2019). В этом и беда его подхода, повествование настолько упрощено, что в него не вписываются сложные рассуждения.

Рассмотрим, например, вопрос переговоров 1933 г., в ходе которых США и СССР обсуждали установление дипломатических отношений. По словам Мак-Микина, народный комиссар иностранных дел (нарком) СССР Максим Литвинов пытался обмануть американское правительство и не платить царские долги. Это неправда и превращает переговоры в карикатуру. Советское правительство никогда не соглашалось оплачивать царские долги за исключением так называемого долга Керенского, возникшего во время недолгого правления Временного правительства после падения царя. Здесь важны подробности. Автор неправильно отражает позицию СССР в переговорах. Литвинова не слишком заботил долг (для него это был пустяк в сравнении с другими вопросами). Намного больше он беспокоился об улучшении отношений с США в вопросах обеспечения мира и безопасности и защиты от Японской империи и нацистской Германии.

Мак-Микин не тратит много времени на описание причин войны. Однако даже та небольшая часть, которая наличествует в книге, написана под влиянием резкой антикоммунистической идеологии. Он просто игнорирует доказательства, которые не подкрепляют его рассуждения. Так, например, англо-французское предательство Чехословакии в 1938 г. удостоилось всего пары беглых упоминаний. Автор в упор отказывается замечать попытки СССР в период с 1933 по 1939 г. организовать взаимопомощь между странами для защиты от нацистской Германии. Зато, конечно, у него есть что сказать (и немало – целых две главы) про Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом. Он называет его «бандитским пактом». При этом автор вовсе не упоминает про Великобританию, Францию и Польшу в контексте их договоров с нацистской Германией, а также отказ этих государств заключить соглашение с СССР об обеспечении коллективной безопасности. Польша представлена исключительно жертвой, и ничего не говорится про то, как она сотрудничала с Гитлером, саботировала коллективную безопасность и участвовала в разделе Чехословакии. Мак-Микин рассказывает про Владимира Потемкина и про четвертый раздел Польши, однако это было не советской угрозой или декларацией о намерениях, а предупреждением Варшаве, которой стоило бы изменить свой подход, пока не стало слишком поздно (с. 3, 57–58) (АВП РФ. Ф. 05. Оп. 18. П. 148. Д. 158. Л. 25–30)[271]271
  Потемкин – Сурицу (Париж), № 6200, секретно, 4 апреля 1938 г.


[Закрыть]. «В мае 1937 года Литвинова тихо отстранили от работы на европейском направлении в Министерстве иностранных дел СССР…» (с. 57). Мак-Микин не указывает источник, откуда он почерпнул эту странную мысль. Уж точно не из документов Архива внешней политики РФ (АВП РФ), где хранятся документы НКИД.

CCCР подписал Договор о ненападении с Германией от безысходности. Это был план «Б», к которому пришлось прибегнуть после того, как не удалось договориться о взаимопомощи с Великобританией и Францией. Неудачи советской политики хорошо отражены в архивных фондах АВП РФ и описаны в опубликованных сборниках документов, но автор не потрудился с ними ознакомиться. Он ссылается на советские дипломатические бумаги редко и поверхностно. Если изучить их глубже, то становится понятно, что основная линия интерпретации автора никуда не годится. Сталин был жестоким, циничным, черствым лидером, который ни во что не ставил человеческую жизнь. Но это не означает, что на нем лежит ответственность за начало Второй мировой войны. В ней виноват Гитлер. Он хотел развязать войну с Польшей и именно это и сделал. Он не хотел сразу начинать воевать с Великобританией и Францией, но пришлось. Сталин отступил, из-за чего Германии больше не угрожал второй фронт. Это он действительно сделал. Но с его ракурса все выглядит так, что Москва добивалась договора о взаимопомощи с западными странами на протяжении шести лет, но эта работа не увенчалась успехом из-за позиции Лондона и Парижа.

Франция и Великобритания не желали военного союза даже во время последних переговоров в Москве в августе 1939 г. Таковой была точка зрения глав делегаций этих стран, однако Мак-Микин упрощает и неправильно описывает их позицию, в особенности подход Франции. В то время главой делегации был Жозеф Думенк. Он написал отчет о проваленных переговорах, в котором, кроме всего прочего, пояснил, что англо-французская делегация приехала в Москву с «пустыми руками». Им нечего было предложить советской стороне (SHAT. 7N 3185. Ff. 11–12)[272]272
  Doumenc J. Souvenirs de la mission en Russie, août 1939.


[Закрыть]. Мак-Микин цитирует отчет Думенка, но не строчку про «пустые руки». Он говорит, что у Думенка были «все правовые полномочия обсудить обязательное для всех сторон военное соглашение с Москвой» (с. 80). Но это не так.

Как писал советский полпред в Париже Я.З. Суриц в сентябре 1939 г., председатель Совета министров Эдуард Даладье сказал ему, «что дал Думенку приказание принять наши предложения и в части, касавшейся Польши, твердо решив ультимативно принудить Польшу их принять. Это и случилось (поляки их приняли), но, к сожалению, меланхолически прибавил Даладье, слишком поздно. Если бы, продолжал Даладье, хоть кто-нибудь заикнулся, что от моего личного приезда в Москву зависит успех переговоров, я бы ни на минуту не поколебался, “но меня заверили, что все идет нормально”».

Во французской версии встречи с Сурицем нет ничего о провале переговоров с Москвой. Рассказ Даладье, о котором писал Суриц, – ложь, и это неудивительно (АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1.П. 302. Д. 2091. Л. 80–82; DDF 2002: 166)[273]273
  Суриц в НКИД. Копия И.В. Сталину, В.М. Молотову, К.Е. Ворошилову, Л.М. Кагановичу и другим. № 12128, 1213. Высший приоритет, совершенно секретно. 18 сентября 1939 г. См.: Вторая мировая война в архивных документах (комплекс оцифрованных архивных документов, кино– и фотоматериалов) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.prlib.ru/en/collections/1298142. Опубликовано: Документы внешней политики…, 1992: 98–99; Note du département, Entrevue Daladier-Souritz, 18 septembre 1939, confidential.


[Закрыть]. По словам британского генерала Гастингса Л. Исмея, который был в Париже в конце июля, июльские инструкции начальника штаба Мориса Гамлена были «практически бесполезными». Исмей, очевидно, рассказал об этом своим французским коллегам, которые превратили эту историю в шутку (SHAT 7N 3186; TNA FO 371 23072)[274]274
  Gamelin – Doumenc, № 1522/DN.3. 27 июля 1939 г.; Cabinet extract… Major General H.L. Ismay’s conversations in Paris on 29 July 1939. C10811/3356/18.


[Закрыть]. 21 августа, когда было уже поздно, заместитель начальника штаба генерал Луи Кольсон отправил телеграмму Думенку, предоставив ему право заключить с советской стороной сделку на самых лучших условиях, на каких только возможно, но он ничего не упомянул про Польшу и, конечно, ничего не сказал про ультиматум, который был выдвинут Варшаве (SHAT 7N 3186)[275]275
  Colson – Palasse, № 2461. 2/ÉMA-SAÉ, secret. 21 августа 1939 г.


[Закрыть]. Некоторые нерешительные французы умоляли поляков, однако никто не требовал сотрудничества и не давал согласия в ответ. Следующим вечером, 22 августа, Думенк встретился с наркомом обороны Климентом Ворошиловым и попытался уговорить его продолжить переговоры, ссылаясь на телеграмму из Парижа. Однако Ворошилов видел слабые стороны дипломатического шага французов: Лондон подобного разрешения не давал, а также отсутствовало соглашение с Варшавой или Бухарестом (РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2.Д. 120. Л. 148–154)[276]276
  Запись разговора товарища Ворошилова с генералом Думенком от 22 августа 1939 г.


[Закрыть].

И так во всей книге. Если доказательство не соответствует концепции автора, то он его игнорирует или перекраивает. Мак-Микин знает, что он манипулирует источниками, поэтому периодически употребляет выражение «это правда, что…». Таким образом, это правда, что я не упомянул… Так он заранее пытается избежать обвинений в предвзятом обращении с фактами.

Теперь, по прошествии времени, легко говорить, что Сталин должен был согласиться на не устраивавшее его соглашение с Великобританией и Францией, несмотря ни на что. Он подозревал, что эти страны попытаются отсидеться в сторонке, бросив СССР воевать с вермахтом в одиночку, как они в итоге поступят с Польшей. Чтобы Сталин продолжил настаивать на сотрудничестве с Великобританией и Францией после почти шести лет неудач, он должен был быть мудрым и дальновидным человеком, но этих качеств ему не хватало. По иронии судьбы, Сталин совершил те же ошибки, что и Франция, Великобритания и Польша до него, а именно: он думал, что сможет заключить сделку с Гитлером, а затем провести политику умиротворения. Нарком Литвинов несколько раз повторил, что с Гитлером невозможно вести никакие переговоры, но его сняли с должности в мае 1939 г. Сталин не хотел вести войну в одиночку в 1939 г., но ему пришлось на это пойти в 1941 г. Как говорят, война полна неожиданностей. Сталина можно критиковать за многие поступки, но должны ли мы упрекнуть его еще и за то, что он не мог предвидеть будущее?

Когда автор доходит до начала войны на Востоке, советская организация сопротивления против вторжения нацистов у него выглядит ошибкой от начала до конца. Вначале действительно все было сделано неправильно. Сталин уделил недостаточно внимания докладам разведки, в которых говорилось о подготовке нацистов к нападению. По словам некоторых защитников Сталина, советские агенты по-разному оценивали перемещения и силу войск и называли различные даты наступления – май и июнь 1941 г. Сталин подозревал, что это была британская дезинформация, и в некоторых случаях так оно и было (TNA FO 371 29481; TNA FO 371 29482)[277]277
  Например, Sir Stafford Cripps, British ambassador in Moscow, № 502, immediate. 13 May 1941. N2171/78/38; minutes by Sir Orme Sargent and Sir Alexander Cadogan, senior Foreign Office officials. 14 May 1941; Foreign Office to Cripps, № 559, most secret. 10 June 1941. N2787G/78/38.


[Закрыть]. Чаще она была немецкой. Сталин полагал, что Гитлер не настолько глуп, чтобы начать войну на два фронта. Чего он не замечал, так это сообщений разведки о том, что Гитлер был невысокого мнения об угрозе немцам со стороны британцев на Западе (Военная разведка информирует…, 2008: 599, 600–601, 613)[278]278
  Например, сводки «Зевса» от 27 апреля 1941 г. и из «Марса», 29 апреля и 1 мая 1941 г.


[Закрыть]. На самом деле на том направлении не было никакого настоящего фронта, соответственно, не могло быть ВТОРОГО фронта на Востоке.

Когда началось вторжение, советские войска были плохо подготовлены и не могли дать немцам отпор. В первые пять месяцев войны СССР нес ужасные потери: из боевого состава Красной Армии выпало 177 дивизий (Mawdsley, 2005: 86). По словам Мак-Микина, летом 1941 г. советские солдаты «сражались не очень хорошо» (с. 299). В Прибалтике и на Украине местные жители порой сотрудничали с нацистскими захватчиками. В этой катастрофе в самом начале войны действительно можно обвинить Сталина как главу правительства, но во всяком случае он учился на своих ошибках. Автор почти всегда преуменьшает боевую мощь Красной Армии. Есть только одно исключение – Сталинградская битва. Мак-Микин забывает упомянуть о том, что вермахт начал нести серьезные потери летом 1941 г. – примерно 7000 человек в день (Roberts, 2006: 88). Это был новый опыт для немцев. На них нападали маленькие группы красноармейцев, и происходило это на сотнях безымянных перекрестков, в полях колхозов, в деревнях, лесах и труднодоступных местах. В лесах около Бреста на границе с оккупированной Германией Польшей «некоторые войска… продержались несколько дней» (с. 287). На самом деле некоторые защитники Брестской крепости продержались до 23 июля или даже дольше. Мак-Микин в итоге поправляет сам себя, говоря про важность советского сопротивления (с. 305). Для русских защита Брестской крепости стала свидетельством готовности советских солдат сражаться с нацистами до самого конца.

В кошмарные потери Красной Армии не включены массовые убийства гражданских лиц, геноцид евреев, цыган, многих славян, а также уничтожение военнопленных, советских чиновников, политического кадрового состава и офицеров, который начался летом 1941 г. Сохранились фотографии женщин и детей, которых заставляли раздеться догола и встать в очередь в ожидании казни. Голых женщин периодически хватали или насиловали радостные нацистские солдаты или коллаборационисты, когда те проходили мимо них. Мак-Микин не уделяет особого внимания этим зверствам. Его больше интересует то, как насиловали солдаты Красной Армии немецких женщин в конце войны. Конечно, он ничего не говорит о таком же поведении американцев, британцев и канадцев. Он делает акцент на изнасилованиях, массовом изгнании немцев и других злодеяниях Красной Армии.

Мак-Микин также почти ничего не пишет о победе СССР в Битве за Москву в декабре 1941 г. Ее «вроде как свернули» после полугода сражений (с. 385). «И это было совсем не элегантно» (с. 384). Выбор слов автора смешон. Если дальше углубиться в повествование Мак-Микина, то становится понятно, что обесценивание побед СССР – это часть его стратегии, которая проявляется в самых разных формах. Удивительно, что Мак-Микин не прибегает к расхожим клише, согласно которым неудачи вермахта связаны с «генералом Морозом» и «полковником Грязью». Остановка нацистов под Москвой стала первым стратегическим поражением вермахта. Тактика блицкрига войны провалилась. «Фрицы» наконец получили по заслугам. Общественность на Западе лучше понимала важность победы Красной Армии. Например, можно посмотреть на политические карикатуры, выполненные Дэвидом Лоу, Лесли Иллингвортом, Доктором Сьюзом или советским художником Борисом Ефимовым.