Текст книги "Джек/Фауст"

Монахиня, которая вдруг поняла, что ее юность ускользает, а вера никогда не станет прочной (вероятно, родители застукали ее с каким-нибудь юнцом и за это приговорили на всю жизнь), улучив часок для прогулки по лесу за городской чертой, тоскуя и сгорая от страстного желания, повстречала молчаливого человека с печальной улыбкой, который расстелил одеяло на маленькой полянке и наполнил кубки вином. И когда после пары бокалов все покажется ей совершенным, он поцелует ее и тут и там… будет целовать ее везде. Его рука дотронется до ее груди, раздвинет одежды, и она быстро – и нежно – перестанет быть непорочной невестой Христовой и станет женщиной, посвященной, как и любая другая, в удовольствие, которое есть ее неотъемлемое право.

Когда Фауст закрывал глаза, то вместо всех этих женщин он видел одну и думал только об одной, о единственной желанной Маргарите.

Кот усердно вылизывал свои укромные места. Он занимался этим долго и с особой тщательностью чистил шерстку между пальцами. С какой-то одержимостью долго покусывал подушечки, видимо извлекая крошечные занозы. Затем, удовлетворенный, перевернулся, вновь поднялся на все четыре лапы и выгнул спину дугой.

Уэк.

Кот судорожно издал этот странный звук, широко разинув рот. Уэк, – выдал он снова. По всему его телу пробежала дрожь болезненного движения, напоминающего позывы к рвоте. Он пытался выплюнуть сгусток шерсти.

Несмотря на усилия, ничего не получилось.

Фауст на мгновение запнулся. О чем я?… А, подготовка! Он пояснял, как рабочий сборочной линии, проучившись всего несколько дней, под бдительным наблюдением способен выполнять работу квалифицированного специалиста. Тут следовало немного прилгнуть, ибо эти люди не должны догадаться, что это означает конец цеховой системы, которая так хорошо им служила. Фауст красочно описал пример с солдатом, у которого во время боя сломалось ружье – солдата, который теперь сумет починить его без вмешательства оружейника.

Тем временем кот, мучительно кашляя, продолжал попытки извергнуть шерстяной комок, но это ни к чему не приводило. Уэк. Уэк-Уэк. Э-эоу-унк. Удивительно, что безликий не обращал никакого внимания на мучения несчастного животного. Глядя на кота, Фауст ощутил, как у него самого заныли грудь и плечи.

Уэк.

Из кошачьей пасти вылетела золотая монета. Она пролетела некоторое расстояние, подпрыгнула на полу, быстро покатилась и, наконец, описав небольшую дугу, очутилась у ног Фауста.

Он удивленно посмотрел на монету, затем поднял глаза на безликого.

Сидящие за столом переглянулись.

– Продолжай, – произнес безликий. Они определенно ничего не видели.

Кот засмеялся.

Вот подкупающий довод, – проговорил он. – Именно это надо сулить в таких случаях, как сейчас.

Потом он запрыгнул на самодельный стол, повернулся спиной к инквизиторам, которые, разумеется, ничего не заметили, и поднял хвост. Из его заднего прохода бесконечной сверкающей дугой полился ручей золотых монет. Они падали на столешницу и скатывались с ее края, но видно это было только ему. Фауст крепко зажмурился и ощутил одновременно и изумление и облегчение.

Мефистофель вернулся.

Фауст лежал ничком на своей кровати, полностью одетый, прикрывая рукой глаза. Рейнхардт получил деньги и обещал построить фабрику. Вскоре оттуда хлынет поток ружей, да такой, что весь мир ахнет. Эти ружья были абсолютно необходимы. А прибыли позавидует любой предприниматель.

– Ты не отвечал, когда я взывал к тебе.

– Помнишь, ты приказал мне не вмешиваться в твою личную жизнь?

– Для этого случая мог бы сделать исключение.

Мефистофель все еще был котом. Но при этом сейчас он ходил на двух ногах, был обут в сапоги, его голову украшала шляпа с большим пером, а на боку висела шпага. Это было бы очаровательно, не будь шкура кота столь сильно потертой и с проплешинами, к тому же зашитой местами кое-как, так что было видно, что внутри он пустой. Кот почесал голову рукояткой кинжала.

– С чего бы я должен был поступить так?

– Отныне позволь мне решать, что мне следует и чего не следует знать.

– Конечно, конечно. – Кот проворно снял шляпу и отвесил низкий поклон, а его живот при этом пошел складками. Через глазные впадины можно было видеть пустое нутро. – Кстати, ты принял участие в заседании Золотого Совета, а люди, которых ты видел – Пиркхаймер, Бехайм, Стромер, Муффель и Холцхюхер. Теперь ты способен уничтожить любого из них, если захочешь. Все, что для этого нужно, это шепнуть словечко кому следует из духовных особ.

– Я не желаю никого из них уничтожать, – произнес Фауст, ощущая, как страшно болит все тело после ударов и сурового обращения, которому он подвергся этой ночью. Не открывая глаз, он стал расстегивать пуговицы.

– Я просто сообщил о такой возможности.

– Нет. – Фауст с трудом вытянул ногу и скинул башмак. Тот с грохотом упал на пол. Вместе с ботинком на тот же уровень упали все его амбиции. Он снова безжизненно замер, в полурасстегнутой рубахе и еле живой от усталости.

– Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля, коротышечка, – запел Мефистофель, – сын мой Иоганн. Лег в кровать прямо в штанах. Один ботинок снял, а один оставил, тра-ля-ля-ля-ля-ля…

– Заткнись!

Мефистофель замолчал.

Некоторое время Фауст лежал тихо. Затем произнес:

– Знаешь, ты бываешь слишком утомительным.

– Это все тестостерон. – Единым плавным движением кот выхватил шпагу и описал ею петлю в воздухе, завершившуюся возле его паха. Он держал свое крохотное оружие одной лапкой, прижав к себе острый край клинка. При этом его рука изгибалась в неожиданном месте, там, где не могло быть никаких сочленений. – Может, мне оскопить себя? Это пошло бы мне во благо. Я стал бы намного счастливее и гораздо послушнее. Фактически, это операция, от которой, по-моему, большинство самцов обретет только выгоду. Поразмысли над этим как следует. После такого хирургического вмешательства ты станешь соображать намного четче.

Фауст не слушал. Когда он закрывал глаза, кровать, казалось, плыла, мерно покачиваясь. Снова булыжные мостовые Нюрнберга поднимались и опускались за его спиной, вместе с Рейнхардтом, который бежал следом, неубедительно оправдываясь в том, что втянул его в Золотой Совет инквизиции. «Видите ли, нам необходимы деньги… – уверял он. – Ваше свидетельство было решающим».

Губы Фауста скривились при этом воспоминании. Чтобы с ним обращались так!… связывали, унижали, избивали ни с того ни с сего – да это просто недопустимо! Если бы причиной подобного обращения был любой другой мужчина, отец какой-нибудь другой женщины… Он, Фауст, менял мир, переделывая его по своему образу и подобию, и к этому был привлечен второразрядный коммерсант. И все же, что касается Рейнхардта, он по-прежнему зависел от него, был его мелким чиновником, хорошо оплачиваемым, но обязанным блюсти его интересы, обеспечивать потребности и заботиться о благосостоянии его семейства.

Ничего не скажешь, сделку он заключил омерзительную.

– Покажи мне Маргариту, – слабым голосом попросил он.

– Как пожелаешь, – отозвался Мефистофель. – Еще я могу, если хочешь, конечно, донести до тебя ее запах. Вчера она была в бане, поэтому сейчас аромат особенно лакомый.

– Да, прошу тебя, – простонал Фауст.

Затем, как всегда, как будто бы сидя на краю ее постели, он глядел вниз на ее скованное сном тело. Фаусту было мучительно лицезреть ее вот так. И он глубоко вздохнул.

– Какая страшная штука – любовь, – тихо проговорил он. – Ныне я не знаю мужчины несчастнее меня. Посмотри на нее! Она прекрасна, да, но я видел столкновение галактик и туманности, дающие жизнь звездам. Почему же я так алчно жажду, чтобы она взглянула на меня? Почему должен, сдерживая дыхание, ожидать ее легкого покашливания, очертания ее тени в дверном проеме? Какой безумец добровольно избрал бы мою участь – быть рабом женщины, которая знать не знает, как я из-за нее терзаюсь?

– А ты не хочешь сделать так, чтобы она узнала?

– Нет. Это может оказаться ужасным! Равнодушие – скверная штука, однако жалость невыносимее. Сейчас единственное мое утешение – это что моя милая, милая Маргарита не знает, какие чувства я испытываю к ней!

Мефистофель выудил из ниоткуда расческу для усов. Приподняв в знакомой манере брови, он начал приводить в порядок свои бакенбарды. При этом он хихикал, но не проронил ни слова.

8. ГРЕТХЕН

– Разумеется, я знаю, что доктор Фауст влюблен в меня, – сказала Маргарита. – Не слепая. – Продев нитку в иголку, она порылась в своей корзиночке для вышивания. – Хотя, быть может, слепая. Где же зеленая нитка?

Ее кузина София склонила голову над корзинкой, стараясь помочь родственнице.

– Я просто подумала, вдруг ты не заметила. – Девушки сидели на выходящей во внутренний садик галерее, где их обдувал легкий освежающий ветерок. Отсюда они видели под углом окошко мастерской и предмет обсуждения: потемневшего от работы Гефеста, занимающегося литьем. – А, вот она!

– Нет, мне нужна зеленая цвета леса. Ну-ка, глянь на него повнимательнее. Он всегда смотрит сюда, наверх – на меня, чтобы улыбнуться или помахать рукой, а потом нахмурит брови – и за работу!

Обе рассмеялись, когда Фауст бесцеремонно повернулся к ним спиной.

– Мужчины! – воскликнула Маргарита. – Все они грубияны, верно?

– Не могу найти эту нитку! Почему бы не взять какую-нибудь из моих?

– Они не подходят. И я всегда начинаю вышивать с деревьев – вот, видишь?

– М-м-м…

– Что ж, займусь пока небом. Это достаточно скучно и утомительно, чтобы сойти за наказание за рассеянность.

– Тебе, должно быть, нелегко. Он всегда где-то от тебя неподалеку.

– Ты просто не представляешь, как здорово иметь в доме волшебника! Который сам никогда не ведает, что творит. В прошлый раз, как отец уехал по делам в Мюнхен, я не сомневалась, что Фауст поспешит выступить с очередной нелепой идей вместе с прочими говорунами или потребует в свое распоряжение чего-то, что для него не предназначалось… – На самом-то деле ей хотелось, чтобы он поступил так. Чтобы плеснуть ушат холодной воды на огонь его страстного увлечения посредством нескольких высокомерных слов или напрямую одернуть за дерзость – в зависимости от его притязаний. Она не постеснялась бы и приставить нож ему между ног и даже этим ножом воспользоваться, если бы он того заслуживал. Следовало все расставить по своим местам. – Но ничего подобного. А поглядеть, и не подумаешь, что он такой застенчивый.

– А он по-своему красив, – сказала София, – в особой, суровой манере.

На несколько минут они погрузились в молчание.

Маргарита сперва задумалась о том, когда наступит день стирки и какая ужасная это работа. Затем вспомнила о подозрении, что Агнесса крадет из кладовой, и подумала, не найти ли им новую служанку – у которой нет приятеля, который научит ее воровству и другим подобным пакостям. Круг ее размышлений замкнулся на Фаусте. Однажды, только для того чтобы посмотреть, что произойдет, она игриво сжала его толстую и волосатую руку и почувствовала, что от ее прикосновения по его мышцам прошла судорога.

Тогда она решила, что сейчас он повернет ее к себе и обнимет, что эти сильные руки обовьют ее, и он насильно коснется ее губ своими. В тот внушающий панику момент она даже почти решила, что позволит ему сорвать поцелуй – не более одного – и только потом вырвется и обругает его, как положено.

Но этот трус ничего такого не сделал. Он лишь отвернулся, глядя в пол на свои башмаки. И потому она сразу же ушла, даже не интересуясь, что он теперь скажет – наверняка нечто бессодержательное и совершенно не соответствующее событию.

Она тогда задумалась, нет ли в нем какого-либо физического изъяна?

– Ты понимаешь эту новую теорию об электромагнетизме? – осведомилась вдруг София.

– Ну… – неуверенно ответила Маргарита, – и да и нет. Когда слушаешь объяснения, все проще простого. Переменное магнитное поле создает электрическое посредством электронов, заставляя их течь по проводу; и в то же время электроны, текущие по проводу, создают вокруг него магнитное поле.

– Так просто?

– Ну, если угодно… Если погрузить палочку в текущую воду, вода заставляет эту палочку двигаться. Но если вода спокойная, а ты взбалтываешь ее палочкой, твое движение заставляет воду течь. Здесь точно так же, только обстоятельства диктуют, что дает энергию, а что ее получает. Наш мрачный волшебник, что работает внизу, утверждает: электромагнитная энергия существует в форме волн, имеющих одновременно электрический компонент и магнитный; и не бывает так, чтобы было только что-то одно. Подобно одежде – если затягиваешь ее чересчур туго, порвешь. Поэтому нет ничего сложного в превращении энергии из одной в другую. И, конечно, мне очень нравятся цифры.

Как большинство купеческих дочерей, подсчетам и расчетам Маргариту учила мать, чтобы в отсутствие отца управлять делом. В отличие от многих других, это умение доставляло ей удовольствие само по себе. Она упросила отца научить ее секретам умножения и деления крупных чисел, и затем пришла в ужасное разочарование, когда он заверил ее, что эту тему она исчерпала и больше не откроет для себя никаких других арифметических действий.

Поэтому акробатические выкрутасы Фауста с уравнениями были для Маргариты откровением. В них крылась своего рода возвышенная интеллектуальная прелесть, сравнимая лишь с чувствами человека, вышедшего из храма после молитвы; это ощущение захватывало ее настолько, что она совершенно забывалась, а ее ликующая душа воспаряла.

– Но если ты задашь более серьезный вопрос – на что похожи эти электромагнитные волны и почему они могут быть в одно мгновение волнами, а в другое – частицами, – тут мой разум бессилен. О! Да слушаешь ли ты меня? Один из младших Бехаймов посылал электрические импульсы по проводу из своей квартиры приятелю, живущему возле Дамских ворот, и электромагнит там производил щелчки.

– От этого разве может быть какой-то прок?

– Он придумал особое пощелкивание и потрескивание и использовал его для передачи сообщений. Совет послал инспекторов засвидетельствовать, что это не надувательство.

София покачала головой.

– Вот диво так диво. Самое удивительное из всего, что может быть сделано.

– Вот увидишь – будет еще удивительнее! – Внизу Фауст вновь поспешно согнулся над работой. Маргарита перестала вышивать и вонзила иглу в подушечку для булавок. – Честно говоря, я задумывалась, не разодрать ли мне на себе блузку и потрясти перед ним грудями. Возможно, только такое может заставить его забыть об усмирении плоти.

– Маргарита! – Рука Софии быстро закрыла ей рот. – Не верю своим ушам!!!

– О, не обращай внимания. Это говорит Гретхен.

– Гретхен? Какая такая Гретхен?

– Ох, опять я… Я так привязываюсь к тебе, что все время забываю, как мало времени ты провела вместе с нами. – В этот леденящий душу миг призраки родителей Софии дышали им прямо в шею. Маргарита отложила вышивание и, расставив ноги, чтобы подол провис, вывернула туда содержимое корзинки с шитьем. – Я найду эту нитку, – пробормотала она и добавила: – Гретхен – так меня звали, когда я была совсем малюткой. Малышка Грета. Но когда я начала взрослеть, мама с папой старались обращаться ко мне «Маргарита» всякий раз, когда я совершала нечто похвальное. Полагаю, чтобы я лучше усваивала, что такое хорошее, взрослое поведение. Но ты ведь знаешь маленьких детей… Я потом поняла, в чем дело. Они хотели завести двух дочек и почему-то не осознали, что существую лишь я одна.

Как-то на Рождество – мне как раз исполнилось пять – меня выбрали, чтобы идти в переднем ряду в факельном шествии. Кажется, мы жили тогда в Дюссельдорфе… Это было великолепно! Все дети собрались на Мясницком мосту с праздничными фонариками на длинных шестах. Мой был как снежинка с шестью лучиками. Потом мы все вместе строем прошли к замку, где давали горячий сидр и лакомства.

Итак, все было превосходно, пока мы не собрались на парадной площадке замка и старый отец Вёльгемут – теперь он уже скончался – не вышел к нам одетый святым Николаем. У него была епископская одежда, митра и посох, и белая борода из шерсти, ниспадавшая до колен. Меня никто об этом не предупредил! Он направился прямо ко мне, весело улыбнулся, как и подобало в подобном случае, и я запаниковала! И со страху ударила его.

– О нет!

– Да! Фонариком! Митра слетела с него. Моя «снежинка» упала, и от свечи загорелась его борода.

– Не может быть!

– Это было! О-о-ох! Я с криками побежала прочь. Но отец Вёльгемут, который на самом деле был милым и славным человеком, не захотел срывать бороду перед детьми, чтобы они не увидели, что на самом деле он не святой Николай. Поэтому он побежал прочь, громко призывая кого-нибудь плеснуть воды ему на бороду. Но поскольку по случаю праздника снег почти весь убрали, а замок был самым высоким местом в городе, то воды взять было негде.

Все происходило как в глупой сказке. Все дико кричали, махали руками и наталкивались друг на друга, и, конечно, все дети перепугались и разбежались со своими шестами и фонариками. Удивительно, что мы не устроили в городе пожар. Но до беды не дошло, наконец двое солдат попросту схватили отца Вёльгемута и окунули его головой в поилку для лошадей.

София хохотала так, что по ее щекам текли слезы. Она отбросила свое вышивание и подвывала от хохота.

– Мои родители, конечно, испугались, что я запаниковала и в ужасе от того, что сейчас натворила, скроюсь в какой-нибудь укромный уголок, где меня ни за что не найдут. Поэтому они стали бегать через толпу и звать меня: «Маргарита! Маргарита!» Отец потерял шляпу на волчьем меху, а тетушку Пеннигер – она тоже была там – сбили с ног и оставили огромное пятно на ее платье, которым она до сих пор меня попрекает. О, это был сущий хаос!

Наконец они отыскали меня – я стояла на том же самом месте, где была, когда святой Николай налетел на меня. Я не сошла с него ни на миллиметр. Посмотрев им в лицо, я храбро сказала: «Это сделала Гретхен!»

– О, перестань! Я сейчас лопну!

– С тех пор я откликалась только на Маргариту, и никогда на Гретхен. Ведь та была плохой девочкой. Но я иногда приписываю ей всякие истории. Например, я каждое утро расчесываю волосы, по сто раз проводя расческой в каждую сторону. А Гретхен просто выбрасывает расческу за окошко и ходит растрепой. Я по утрам выливала из ночных ваз и мыла полы. Гретхен выплескивала из горшков на пол. Когда я в церкви молилась за свою душу, она крала мои драгоценности. Она одевалась в мужское платье и посещала места, куда не пристало ходить добропорядочной девушке. Она ломала вещи и дралась. Она ничего не боялась. Когда она подросла, то позволяла мальчишкам залезать к ней руками под юбки, хотя не думаю, что вполне понимала, зачем они это делают. Все это, по моим представлениям, делала именно Гретхен. Сейчас она наверняка стала отъявленной потаскушкой.

Предмет за предметом содержимое корзины наконец вернулось на место. Но зеленая нитка так и не нашлась. Маргарита вздохнула.

– А иногда, – задумчиво проговорила она, – мне очень хочется стать Гретхен. Бедняжка Маргарита! Она – хорошая девушка, которая делает всю черную поденную работу и не жалуется. А Гретхен совершенно беззаботная. Иногда мне хочется, чтобы я могла… чтобы он сделал это снова!

– Сделал что? Я не понимаю.

Маргарита подобрала юбки и встала.

– Пожалуй, нам лучше пойти в дом.

Этим летом цветочной аллеи не стало. Ее устроили много лет назад, когда отец Маргариты решил, что может себе позволить перенести склад в другое место, а задний двор превратить в уединенный садик. Поперек проезжей дороги под присмотром матери Маргариты была устроена цветочная аллея, на которой, чтобы позабавить мужа, с одной стороны она высадила белые розы, а с другой – красные. Спустя три года, когда цветущие кусты наконец-то встретились и переплелись, Маргарите выпала честь объяснить отцу, что они восстанавливали события войны Белой и Алой Розы. Он смеялся до полного бессилия, а этот случай стал его излюбленной семейной историей.

Проезжую дорогу требовалось расширить во что бы то ни стало. Строение, через которое она проходила, – жителей оттуда выселили ради расширения мастерских Фауста – было укреплено дополнительными подпорками и как следует отремонтировано. Рабочие срубили, связали в пучки и увезли на повозке розы. Над утоптанной землей, где прежде был сад, теперь возвышался временный навес, приютивший кузнецов и литейщиков, работающих над постройкой черной металлической машины-дракона, называемой ими «локомотив».

Маргарита молча наблюдала за этим, ощущая, как безвозвратно исчезает детство.

Всю первую половину этого долгого волшебного лета Рейнхардты среди роз давали вечера и устраивали послеобеденные чаепития, на которых Фауст являл чудо за чудом. С помощью магического устройства с фонарем, где использовалась электрическая световая дуга, он показывал серию стеклянных пластинок с офортами Альбрехта Дюрера, изображавшими виды города, экзотических заморских животных, Рождество Христово, скелет Смерти, беседующий с рыцарем, и изумительно точный портрет самого Фауста. Посредством хитроумного приспособления нарисованное на пластинках увеличивалось на свежепобеленной стене, которую специально выровняли для этой цели. После чего Фауст прочитал лекцию об устройстве, благодаря которому картинки будут двигаться, словно живые, что поражало до глубины души и вызывало смятение у всех, кто слушал.

В другой раз он представил всем швейную машину. Ее работу демонстрировала молодая симпатичная белошвейка с шелковыми ленточками на голове и фарфоровой кожей, как у дрезденской куклы. Нажимая изящной ножкой на педаль, она в считанные секунды сострочила из уже готовых частей красивый бархатный костюм. После этой демонстрации отец Маргариты удалился к себе, надел этот костюм, а затем вышел к публике, под аплодисменты и льстивые заявления, что костюм сидит безукоризненно. София высказала мнение, что в новом устройстве есть нечто греховное и что оно приведет к тщеславию и роскоши. Однако Маргарита с задумчивым лицом заметила:

– Это ничуть не хуже того, чем просто быть богатым и поручать другим людям шить для вас платья.

В этом сезоне денег у них было предостаточно. Герр Рейнхардт приобрел обнесенный стенами сад вдвое больше заднего двора, и теперь традицию вечеринок можно было продолжить. В этом саду были фонтан и розы, крупнее, чем когда-либо удавалось выращивать Маргарите, но при этом они и в половину не нравились ей так, как собственные.

Так что потом, вспоминая, Маргарита не всегда могла определить место события около середины того лета: было это на заднем дворе или уже в саду? Первым представленным после перерыва открытием Фауста оказался холодильник. Это было обманчиво простое устройство, состоящее из теплоизолированного шкафчика с несколькими полками для еды, места для крупного куска льда и специальной емкости для стекания туда воды, которую приходилось выливать дважды в день.

– Однако эта штука не может дать дохода! – не сдержавшись, высказался отец Маргариты. – Да и вообще, что толку от этого ящика? Держать в нем холодную пищу?!

Несколько весьма представительных гостей кивнули в знак согласия; Маргарита обратила внимание, что эти люди искренне радовались открытиям Фауста только тогда, когда те имели очевидное военное применение. Похоже, ни один из них не заметил, как женщины быстро переглянулись.

– Кто же купит такую вещь? – риторически осведомился мастер-литейщик.

– Я бы купила, – решительно проговорила фрау Рейнхардт к вящему изумлению ее супруга. – Если где-нибудь можно было бы достать лёд.

– И об этом я уже позаботился! – вскричал Фауст. – Фермеры, как вы знаете, в зимнее время частенько собирают лед на озерах и складывают его в ямы, проложенные древесными опилками, – в качестве запаса на лето. Прошедшей зимой я убедил одного фермера расширить это дело. Он готов поставлять телегу льда в неделю. Боюсь, расширить поставки никак не удастся – невозможно было убедить его сделать запас еще больше, – но когда выгода станет очевидной, другие фермеры тоже захотят заняться этим делом. Грядущей весной мы начнем массовые продажи. Летом каждая нюрнбергская домохозяйка захочет иметь холодильник. Осенью, если он у нее еще не появится, она будет попросту несчастна.

Пока он говорил, Вагнер, его лишенный чувства юмора помощник, сидел поодаль и беспрестанно крутил ручку какого-то другого изобретения.

– Как вы думаете, над чем трудится этот упорный молодой человек? – осведомилась тетушка Пеннигер, едва шевеля губами.

– Я видела, как он недавно наливал туда сливки, – с сомнением в голосе проговорила Маргарита.

– Может быть, это – новая разновидность маслобойки? – отважилась заметить София.

– Он туда добавлял еще и лед. Видите, как держит тазик? Похоже, холодный.

– А кто пригласил сюда этого английского шпиона? Кстати, отец знает, что он здесь? – внезапно спросила тетушка Пеннигер. – И, понизив голос до заговорщицкого шепота, добавила: – Надо бы внимательно проследить, с кем он уйдет.

– А с кем он может уйти? – с интересом спросила Маргарита.

– Разумеется, с женщиной. В конце концов, он очень далеко от дома. Я-то знаю, каковы мужчины, когда за ними никто не присматривает. Я сама, помнится… – Ее голос затих.

– Продолжайте, – настойчиво попросила ее София.

– Нет, нет – этот рассказ не для таких молодых ушей, как ваши, дорогая.

Тетушка Пеннигер любила намекать на свое романтическое прошлое; она являла собой тот тип невинности, который создает былые приключения из самых призрачных и малообещающих материалов. Перед началом зимы, когда племянницы были еще снисходительны к ней и огонь на кухне горел слабо, она наполняла его пепел и красные угольки историями с военными, священниками, приключениями в качестве кокетливой обманщицы, которая увлекала, а потом презрительно отказывала, но затем все же сдавалась, из-за чего казалась самой порочной женщиной во всем христианском мире.

– У Вагнера появилась проседь, – заметила Маргарита.

– Он слишком много работает, – согласилась София.

– Если это маслобойка, – фыркнула тетушка Пеннигер, – мне такое не нужно. Проще работать по старинке.

Фауст подошел к помощнику, очередной раз изучил содержимое тазика и теперь решил: готово.

– Дамы! Дамы! Идите сюда! – закричал он. – Господа тоже – но позвольте дамам занять места поближе. Все подходите посмотреть!

Присутствующие собрались рядом с ним, женщины поближе, мужчины – по краям толпы, стараясь не выказывать любопытство. Герр Рейнхардт упорно стоял в отдалении, беседуя с двумя доминиканцами. Один раз он через плечо глянул на собравшихся и усмехнулся.

В неком озарении Маргарита увидела отца по-новому: ранее сперва она замечала, что он ревнует к успехам своего мастера-механика, затем – что его злит неуважительное отношение Фауста к нему, как к человеку, интеллектуально стоящему ниже, и, наконец, что он прямо-таки возмущен этой характеристикой, ибо это сущая правда. У нее будто бы после головокружения внезапно прояснилось в глазах, как после попытки суицида, прерванной вдруг в результате осознания, что если сейчас совершить со скалы шаг вперед, то под ногами не окажется твердой почвы и исправить последствия опрометчивых действий будет нельзя. Однажды осознав, это уже невозможно отрицать.

Любовь Маргариты к отцу осталась в точности такой же, как прежде. Однако оценка его достоинств заметно снизилась.

Холодная дымка поднималась от тазика, над которым прежде трудился Вагнер. Мастер-механик опустил в «маслобойку» красивую серебряную ложку с завитушками, которую одолжил час назад у фрау Рейнхардт, и зачерпнул ею нечто белое и густое.

– Мне нужен доброволец. Вы… Вы… – Ложка взлетела, чтобы указать сперва на молодого Хайди, пришедшего со стариком Пиркхаймером, затем – на Софию, которая зарделась от внезапного смущения. – Или вы. – Он замер, глядя на Маргариту.

Серебряная ложка оказалась возле ее губ.

– Закройте глаза и откройте рот, – бодро распорядился он. Затем, когда она неохотно повиновалась, сказал: – А теперь попробуйте.

Маргарита закрыла рот, в котором оказалось нечто холодное, мягкое и невероятно вкусное. Она выпучила глаза от изумления.

Фауст хихикнул.

– Это называется «мороженое».

Дамы, увидев ее реакцию на новую сласть, придвинулись еще теснее, громко требуя дать попробовать и им. Софию отпихнули и оттеснили от нависающей ложки Фауста так, что она едва не сбила его помощника, все еще держащего в руках свое приспособление. Проказливо покраснев, она опустила два пальца в тазик, чтобы зачерпнуть кусочек.

Но прежде чем ей удалось полакомиться, Вагнер взял ее за запястье и с важным видом покачал головой, говоря «нет».

Зашумев юбками, она повернулась к нему спиной.

– Это гадко, гадко, – поддразнивая, сказала Маргарита. – Что бы сказал патер Имхофф, если бы увидел, как ты это пробуешь?

София в ярости повернулась к ней.

– О, кое для кого жизнь – сплошное удовольствие! Им никогда не случается бывать бедными или некрасивыми, или косноязычными. Мужчины падают к их ногам, как спелые яблоки с ветвей. Волосы у этих счастливиц всегда безукоризненны, а зубы всегда прямые. А их родители никогда не умирают!

В слезах она выбежала из сада.

Маргарита осталась стоять, оцепенев от изумления.

Английский шпион Уилл Вайклиф избрал этот определенно неудачный момент, чтобы подойти к ней.

– В конце концов, – произнес он со своим знаменитым странным акцентом, – это нововведение настолько просто, что понятно даже мне – я имею в виду, разумеется, холодильник. Как вы считаете, ваш отец не обидится, если я отошлю подробное описание этого домой, своей жене? Чтобы для нее могли изготовить такой же. Полагаю, этим я ее весьма бы порадовал – редкая возможность для давно женатого человека оказаться полезным.

– Вряд ли отец станет возражать, – рассеянно ответила Маргарита. Со стуком захлопнулись ворота сада. Но она не видела, в какую сторону удалилась София.

– Это весьма любезно с вашей стороны. – Вайклиф взял ее под руку и отвел в сторону, подальше от остальных участников вечеринки. – Мне пришла в голову еще одна мысль, но очень не хотелось беспокоить вашего отца. Он такой занятой человек, и всем всегда необходима его помощь то с одним, то с другим; просто чудо, что он вообще находит время для семьи. Но мне очень понравилась его новая фабрика, знаете ли. Не потому что я исходил ее вдоль и поперек, но весьма наслышан. Возможно, вы могли бы…

Маргарита повернулась к нему спиной.

– Безусловно, вам и в голову не приходит, – сказала она, – что мы гуляем здесь с вами наедине.

– Нет, нет! – в знак протеста Вайклиф поднял перед собой ладони и помахал ими. – Мне в голову не приходило ничего неуместного. Разумеется, вы не можете отвести меня… нас туда без сопровождения. Боже упаси! Но если бы вы дали мне на время ключ и мне удалось бы быстренько пройтись по фабрике и взглянуть на нее одним глазком… Клянусь, я ничего не трону и очень быстро верну вам ключ.