Текст книги "Дорога пряности"

– Нет, – выдыхаю я. – Невозможно.

Сокол касается листа кончиком пера и царапает послание. Мгновением спустя Синан поднимает лист в когтях, и я забираю его.

– Умела ли Мера Ураби такое? – читаю я вслух.

Глаза сокола вновь становятся тускло-желтыми, а глаза Тахи – зелеными. Он с улыбкой подходит ближе. У меня горят уши, пальцы сжимают лист. Вот чем Таха так впечатлил мою тетушку, что его назначили лазутчиком. Она даже сказала мне: «Твой скептицизм, как могу лишь догадываться, проистекает из того, что ты не видела Таху в действии». И вот это случилось, и я больше не могу возмущаться ее решением. Властвовать до такой степени над мыслезверем – невиданное дело. Невольно задумываюсь, сколько же часов Таха потратил, оттачивая навык до такого мастерства, пока остальные подростки развлекались с друзьями. А еще вспоминаю саму себя, как я упражняюсь с клинком в казармах до самого вечера, даже в дни отдыха.

– Ну же, давай, четко и ясно. – Таха разводит руки в стороны. – Я лучший зверовидец из всех тебе известных. Говори.

Если бы гордость имела форму, она бы засела у меня в глотке.

– Ну, говорить, что ты лучший на свете, из-за всего лишь одного…

Таха, смеясь, скрещивает руки на груди. Яркие глаза и ровные белые зубы сверкают на утреннем свету.

– Разумеется, какая досада – признать, что юноша из рода аль-Баз взял верх над кем-то из ваших.

– Нет. – Я хмурюсь. – Не досадно.

Мне наконец удается проглотить гордость. Она камнем падает на сердце.

– Судя по лишь одному этому… – Я раздраженно фыркаю. – Ты кажешься лучшим зверовидцев из всех, кто мне известен.

Слова тянутся и липнут, как клей, их трудно сорвать с языка. Затопившие радужку зрачки Тахи и широченная улыбка излучают нечто большее, чем удовлетворение. Он ликует, и почему-то это вызывает во мне глубокий трепет. Сердце ухает в пятки. О нет, думаю я. Нет, нет, не может быть. Неправда.

Мы слишком много времени проводим вместе, вот и все, особенно после того, как он так долго смотрел сквозь меня. И вообще, он сбивает с толку этим своим бахвальством. Он знает, что все считают его красивым, смелым и удивительно талантливым, и, поскольку он ведет себя так, будто это неоспоримая истина, трудно не поддаться влиянию. А ведь тогда, в Калии, я жалела, что не выпихнула его в окно. Нельзя от таких мыслей о человеке перейти к тому, что он тебе нравится, верно?

Вдруг по траве проносится ветерок, вырывая лист у меня из рук и остальные бумаги из кожаного футляра. Таха бормочет ругательство, и мы оба бросаемся ловить их, пока они не улетели в золотистую высь. Я подхватываю карту, несколько списков припасов… и тут пальцы натыкаются на письмо, застрявшее между парой длинных травинок.

«Дорогой отец, – начинается оно неуверенным почерком. – Пишу, чтобы развеять твои тревоги».

Бросаю взгляд на Таху. Он стоит на коленях спиной ко мне, убирая листы в футляр. Таха не знает, что я нашла письмо, и оно ускользнуло от нас не одно. Может, подумает, чего его унес ветер. Что бы мной ни овладело – любопытство, беспокойство, злоба, – я комкаю лист и сую себе под тунику.

– Держи. – Я возвращаюсь к Тахе с остальными листами.

– Спасибо.

Он убирает их тоже, но, прежде чем обмотать футляр кожаным шнурком, застывает. Поворачивает голову и смотрит на равнину.

Меня охватывает жар.

– Что случилось?

– Кое-чего не хватает, – бормочет Таха.

– А. Хм-м. – Я скрещиваю руки на груди, где прячу письмо.

Таха вздыхает.

– Ладно, как насчет тебя? – спрашивает он, глядя на меня снизу вверх.

Я чуть не подпрыгиваю:

– Меня? О чем ты?

– Ну. – Таха прячет футляр в сумку и поднимается на ноги. – Мы выяснили, что я лучший в истории зверовидец. Давай проверим, лучший ли ты поединщик.

– А. – Я издаю тихий, полный облегчения смешок. – Ну нет. В отличие от тебя, Таха, я не претендую на звание лучшей на свете.

– Но уж точно лучшей, чем я, – поддразнивает Таха, слегка приподняв бровь. – Если только…

И этого мне достаточно, чтобы позабыть о краже.

– Нет никаких «если». Я лучше тебя владею клинком, а с волшебством и подавно.

– Докажи. Давай сразимся.

Я закатываю глаза, но внутри все переворачивается.

– Нет. Буду бояться тебя убить ненароком.

Или намеренно.

– О себе побеспокойся, – отзывается Таха, и на его щеке появляется ямочка.

Он со мной шутки шутит? Тот самый Таха, которому на занятиях вечно приходилось напоминать мое имя. «Помоги Имани достать из шкафа альманахи, Таха», – говорил учитель, а тот беспечно отвечал: «А которая Имани?»

– Подожди. Я схожу за мечом.

Таха оставляет меня переминаться с ноги на ногу, затем возвращается в кожаном доспехе и с мечом в руке. И кивает на кинжал у меня на бедре:

– Готовься.

– Честно тебя предупреждаю, Таха, – говорю я, заставляя волшебство забурлить в венах, – сдерживаться я не буду. Хочешь бой – будет бой. Береги шею.

Волшебство струится сквозь засветившийся кинжал, обращает его мечом, одновременно успокаивая мои галдящие мысли. Я погружаюсь в приятное состояние завершенности и сосредоточенности, которое всегда испытываю, когда использую подобие. В клинке я ощущаю присутствие Кайна, он словно любопытный зевака во время драки.

– Хорошо. – Таха проводит языком по нижней губе. – Потанцуем.

Он бросается вперед первым – причем быстро, несмотря на свои размеры. Я отбиваю удар, мечи сталкиваются с громким «дзынь», что разносится по позолоченным равнинам. Мы встречаемся взглядами, и глаза Тахи сверкают в лучах утреннего солнца. Момент умиротворения мимолетен. Таха отдергивает клинок и бьет снова, но теперь не останавливается, когда я парирую. Он движется как разъяренная гадюка, рубит сверху, пытается дерзко уколоть в грудь. Я отступаю по траве легкой походкой, быстро отражая каждый удар. Таха подныривает и целится мне в голени, я перепрыгиваю через клинок, который срезает траву, приземляюсь вне его досягаемости. Мы замираем, тяжело дыша. Кожа Тахи блестит, на ней выступают первые капельки пота, над яркими глазами сдвинуты брови. Таха медленно выпрямляется во весь свой пугающий рост.

– Ты все время в защите.

Мы снова приходим в движение, кружим, словно два волка над спорной добычей.

– Нет, просто даю противнику первым раскрыть слабости, – отвечаю я.

Таха кривит губы в ухмылке:

– Это ты зря. У меня их нет.

Он снова нападает, с неистовством, которого прежде не было. Таха полон решимости подтвердить слова делом и превзойти меня. Я парирую выпад, его меч яростно ударяется о мой, дрожь пробегает по стали, отдается в моей руке и доходит до ребер, где трепещет вокруг колотящегося сердца. Я пинаю Таху в грудь. Он кряхтит и отшатывается, опуская меч и озадаченно хмуря брови. Воспользовавшись передышкой, я разворачиваюсь на пятках и обращаю меч дубинкой. А потом на коротком замахе бью ею Таху по лицу – несильно, но так, чтобы его голова дернулась и он рухнул. Волшебство кипит в венах, веселое возбуждение придает сил движению. Еще вспышка, и дубинка превращается в копье. Возвышаясь над Тахой, приставляю острие к его шее. Он лежит на спине и смотрит на меня снизу вверх. Он осторожно огибает копье рукой и проводит пальцем по губе. Она рассечена, и по подбородку стекает кровь.

– Достаточно? – интересуюсь я спокойно, хотя сердце скачет в груди, как у ребенка-сорванца.

Клянусь духами, в глазах Тахи читается искушающий голод.

– Более чем. Помоги встать, а?

Я превращаю копье в кинжал, вкладываю его в ножны, помогаю Тахе подняться. И ощущаю прикосновение его теплой ладони к своей острее, чем должна. Прочистив горло, я отступаю на шаг:

– Ну же, давай, четко и ясно.

Жду, что Таха будет невнятно отпираться, гневно оправдываться. А он смотрит мне в глаза и искренне произносит:

– Ты лучший поединщик, чем я, Имани. Возможно, прозвище Гроза джиннов ты все же заслужила, а не купила.

– Возможно? – возоплю я, но в глубине души радуюсь.

Наконец Таха заметил мои умения и достижения, хотя, по правде сказать, своим успехом в качестве чародея и Щита я во многом обязана Афиру, который в свое свободное время неустанно гонял меня и дома, и в казармах. И всякий раз, когда я беспокоилась, что все дается мне слишком медленно, сравнивала себя с ним или даже с тетей, он всегда был рядом, подбадривал и непоколебимо верил в мои способности.

«Верь в себя, Имани, – сказал Афир утром в день моего первого испытания в Ордене магов, крепко сжав мои плечи. – Уверенность в себе – вот истинный секрет успеха, верно? А еще готовность подниматься на ноги снова и снова, сколько бы тебя ни сбивали».

В горле встает ком.

– По поводу мисры мы, полагаю, квиты, – говорю я, за шкирку вытаскивая себя из драгоценного воспоминания.

Таха вытирает со лба пот.

– Видимо, да. Как насчет завтрака?

Да чтобы мы с Тахой мирно поели вместе? Никогда не думала, что доживу до этого дня. Но я устала и голодна, а крапчатые яйца, которые Таха два дня назад забрал из гнезда красной травяной курицы, сейчас кажутся очень даже аппетитными.

– Что здесь происходит?

Вздрогнув, мы оборачиваемся. К нам неторопливо бредет Реза. В мгновение ока плечи Тахи натянуто застывают, как и выражение лица.

– Тренировка, – холодно отвечает он, когда Реза подходит ближе.

Стараюсь не раскрыть его ложь своим замешательством. Реза смотрит то на Таху, то на меня с любопытством – даже с подозрением.

– Бились на мечах? Кто победил?

Я вижу здесь возможность чуть развеять неприязнь Резы ко мне. Если он увидит, что Таха меня принял, они с Фей, может, перестанут со мной враждовать. Но прежде чем я успеваю открыть рот, заговаривает Таха:

– Я. Очевидно. – На меня он даже не смотрит. – Имани есть чему поучиться.

Я ошеломленно воззряюсь на Таху, а Реза ехидно хмыкает. Не знаю, сияло ли это в глазах Тахи влечение, но сейчас он совершенно ко мне равнодушен. Будто осознал, что я ему совсем не интересна, и он просто искал, чем скоротать утро. Какой бы крошечный островок взаимопонимания мы с Тахой сегодня ни обнаружили, его поглотил океан враждебности. Океан, который мы никогда не пересечем, что бы Таха ни говорил и ни делал.

– Лжешь, чтобы сохранить лицо перед кузеном, да? – резко спрашиваю я, но Таха лишь закатывает глаза и вешает сумку на плечо.

Затем он кивает Резе, чье самодовольное выражение лица вот-вот сменится хмурым недоумением.

– Не обращай на нее внимания, она не умеет проигрывать. Фей уже встала? Вы двое проспали. Завтракаем быстро, надо наверстать упущенное время.

Разговор окончен, Таха уводит кузена обратно в лагерь, и Реза не возражает. Я иду за ними, молча закипая от злости и гадая, наполовину всерьез, не следовало ли мне воспользоваться случаем и вонзить копье Тахе в шею. Вместо этого я сую руку под тунику и проверяю, на месте ли его письмо к отцу. Если прежде я бы пожалела, что влезла в личное, то теперь – нет. Я найду там слабости, которых у Тахи, по его словам, нет, и, если он посмеет мешать мне в спасении Афира, я использую их, чтобы его уничтожить.

13

Шанса прочитать письмо так и не выпадает. Следующие два дня Таха наблюдает за мной пристальнее, чем прежде. Едет рядом со мной, спит рядом со мной, следит за каждым моим движением. Если раньше я была для него невидимкой, то теперь я будто бы единственное, что существует в его мире. Однажды я даже встала посреди ночи, но Таха проснулся, когда я едва слышно звякнула застежкой сумки, и вопросительно на меня уставился. Однако он так больше и не заговорил. Этого он, похоже, избегает. Я почти уверена, что Таха просто не хочет обсуждать случившееся между нами или, самое главное, как резко изменилось его поведение, когда рядом появился Реза.

Утром третьего дня мы подходим к Долине костей. Нас встречает буйный рассвет, на горизонте растекаются алые полосы, осколки пронзают пурпурное небо, проливая кровь. Мы останавливаем лошадей, чтобы осмотреть голую долину, зажатую меж зазубренными горами. Когда я была маленькой, мама рассказывала, что Сахир был землей, где не водилось ни волшебства, ни чудовищ. Затем пришла наделенная сознанием тьма, и тьмой той была Пустынная Пагуба, и ученые уже тысячу лет спорят, откуда именно же взялось это чудовище. Некоторые полагают, что Пагуба была злобным пещерным духом, другие – что тварь попросту свалилась с небес. Неважно, откуда она явилось, итог один: это непостижимо могущественное чудовище принялось чинить разрушения везде, где только можно. Оно опустошало города и деревни, уничтожало целые племена, осушало просторы Сахира, подобные этой долине. До того как ее поразила Пагуба, земля здесь была зеленой и плодородной, она служила домом множеству общин, а по дороге, где мы стоим, проезжали повозки, экипажи, торговые караваны. Теперь здесь пусто. Мертво. Теперь здесь живет лишь прошлое – и Хубаал Ужасный.

– Азиза-заим и Ясмин-заим проложили путь, который займет две ночи и три дня, – говорит Таха, рассматривая карту, которую развернул у себя на бедрах.

– Три? Да ну. – Хрустящий яблоком Реза подается вперед в седле. – А если лошади пойдут шагом и мы поедем тем путем вместо… вон того? – Он указывает на карту. – Можем справиться за два дня, если гнать лошадей.

– В тот раз мы пересекли перевал Анзу за полдня, – подает голос Фей, но даже не отвлекается от ногтей, которые полирует о тунику.

– Не стоит, – вмешиваюсь я, привлекая их настороженные взгляды. – Если моя тетушка написала про три дня…

– Моя тетушка, – передразнивает Фей. – Она не Щит.

– Нет, она всего лишь Ведающая мисрой.

– Да, мы прекрасно осведомлены о достижениях твоего рода, спасибо, Имани. Нам о них напоминают всего лишь каждую минуту. – Былая легкая враждебность вдруг перерастает в личную обиду и злость. – А вот о неприглядных деяниях рода Бейя никто и словом не обмолвится, верно? Вот ты, например…

Таха поднимает взгляд от карты. Я невольно тянусь к кинжалу – и Кайну, – и все тело наполняется жаром. Неужели Фей каким-то образом умудрилась раскрыть мой секрет?

– Ну, я? – тихо отзываюсь, прижимая дрожащую ладонь не к кинжалу, а к бедру.

– Ты самая юная из всех, кого посвятили в Орден чародеев, – продолжает Фей.

И я сдерживаю вздох облегчения, ведь, что бы сейчас ни творилось, это не касается привязанного к моему кинжалу джинна. Однако я не знаю, к чему Фей клонит, и мне это не нравится.

– И, собственно, что?..

Фей объезжает меня на лошади по кругу.

– Да тебе даже учиться с мисрой толком не пришлось перед испытанием. И вот мне интересно, а не давали ли тебе мисру дома, до того как ты достигла возраста, с которого она разрешена?

– Верно подмечено, – соглашается Реза.

Непроницаемая маска вот-вот соскользнет с моего лица. Тетушка и правда позволила мне пить мисру с четырнадцати лет, за год до остальных, но к тому времени я уже была готова к волшебству. И то, что я прошла испытание с первой же попытки, лишь подтверждает сей факт. Немногие на такое способны, даже если бы начали принимать мисру с десяти лет. Тетушка это понимала, а эти трое – нет.

– Нет, не давали, – лгу я.

– Да ты все равно не признаешься. Зато мы знаем следующее. – Фей загибает пальцы, продолжая кружить. – Ты угрожаешь Совету, твой брат крал мисру и променял Великого духа и безопасность собственного народа на грязных чужаков, а твоя сестра, ну… – Фей присвистывает и останавливается слева от меня. – Я слышала, что Амира весьма гнусная воровка…

– Да как ты смеешь так отзываться о моей сестре! – возмущаюсь, но я потрясена обвинениями Фей. Примерно пять месяцев назад я, будучи на вылазке, получила от мамы письмо. В нем она рассказала, что Амира прогуляла занятие и украла флакон розовых духов с базара аль-Аттарин. Парфюмер, друг семьи, навестил наших родителей по этому поводу, и все удалось уладить. Амира вернула флакон, так и не объяснив, зачем вообще его стащила, когда баба с легкостью мог его просто-напросто купить, и парфюмер пообещал сохранить все в тайне. Либо он солгал, либо Амира украла еще что-то, о чем мы не знаем.

– В любом случае, – вздыхает Фей, – твоя тетушка не Щит и никогда им не была. Да и Ведающей мисрой явно недолго пробудет.

Фей запинается, бросая на Таху нервный взгляд.

Меня гложет страх.

– Что это значит?

– Ничего, – отвечает Таха, засовывая свернутую карту в седельную сумку.

– Нет, не ничего, Таха. Что ты не договариваешь?

На его виске бьется жилка. Затем Таха выдыхает:

– Ладно, что ты хочешь знать? О твоей тетушке ходят слухи.

В легких и горле будто прорастают пушистые белые одуванчики, вытесняя воздух.

– Слухи? – пищу я.

– Мол, она узнала, что Афир крадет мисру, за несколько месяцев до того, как об этом стало известно остальным, но не остановила его и не выдала.

– А может, даже помогала, – добавляет Фей с явным ликованием.

Я провожу языком по губам. Они сухие и шершавые, будто песчаник. Что там говорил Кайн в Запретных пустошах? «Афир таки вынес из вашего святилища довольно впечатляющее количество мисры за эти годы». Фраза взметается в памяти, словно копье, и поражает прямо в грудь. Я наклоняюсь вперед, прижимая ладонь к сердцу, которое бешено колотится. Годы… Ох, да помогут мне духи. Мог ли Афир действительно скрываться так долго? А если нет, значит ли это, что… На моей голове будто яростно стискивается обруч, прерывая ход мыслей. Кайн лжет, говорю я себе, а такие, как Таха, Реза и Фей, жаждут лишь того, чтобы мой род пал.

Я выпрямляюсь:

– Ваши попытки опорочить мой род просто смехотворны. Афир крал мисру лишь несколько месяцев, и тетушка узнала об этом одновременно с остальными.

– И, как Ведающая мисрой, именно она определила, сколько же похищено, – замечает Таха.

– Да, и?..

Он разглядывает своего сокола, кружащего высоко в небе над нами.

– И ничего, Имани. Для тебя и таких, как ты, такое всегда заканчивается ничем. Но для всех остальных… – Таха смотрит на меня сверху вниз. – Ты знала, что как-то раз охотник украл из лагеря Щитов единственный мешочек мисры и угодил за это в тюрьму на два года?

Я колеблюсь, внутри все бурлит, словно там вновь течет река.

– Не знала, но, если охотник сознательно лишил Щитов жизненно важной мисры, он заслужил наказание.

– Охотник был несчастным человеком, подверженным приступам безумия.

– Ваша родня, видать, – порывисто бросаю я, хотя понимаю, что говорю ужасные вещи. Но я слишком на пределе, чтобы вовремя прикусить язык.

Реза качает головой, с отвращением отведя взгляд, а вот Таха с пылающей в глазах яростью разворачивает своего коня ко мне.

– Как долго, по-твоему, Афир просидит в темнице? Он крал мисру, делился ею, поставил под угрозу всех нас и нашу клятву Великому духу… уж точно больше двух лет было бы справедливо, тебе не кажется?

– Нет-нет, строгая отповедь и отстранение от службы на месяц куда справедливее, – произносит Реза, а Фей кивает с притворной искренностью.

Все, что происходит в зале Совета, должно там и оставаться. Одно дело, когда Таха узнает то, что там было сказано, из уст отца, но совсем другое, когда он передает сплетни кузену и еще духи весть кому. Мне следовало бы держать рот на замке, не затягивать эту стычку, не усугублять ситуацию, но инстинкт самосохранения слишком слаб и медлителен, а губы уже приходят в движение:

– Хочешь поговорить о предвзятости, Таха? Почему бы тебе тогда не спросить отца, как он стал великим заимом?

– Его избрали.

– Избрали? – Я запрокидываю голову. – Ха! Да, конечно, после того как он натравил свою ораву на старейшин и те силой вынудили их изменить первоначальный выбор. И уж конечно, лишь по милости Великого духа его самые ярые недоброжелатели ушли из жизни.

Лицо Тахи искажается.

– Вот как ты называешь Народное собрание? Оравой?

– С нее станется, – говорит Фей. – Богатым родам не приходится полагаться на Народное собрание, чтоб добиться справедливости.

– Довольно, – предостерегаю я их. Меня лихорадит от ярости, мутит от того, что я не могу и не хочу понимать, кем меня воспитали. – Мы оставим эту дурную тему. Моя тетушка и Ясмин-заим не просто так настояли, чтобы мы ехали медленно и по определенному пути, при галопе стук копыт будет сотрясать землю и выдавать, где мы. Мы же не хотим привлечь внимание Хубаала Ужасного или других чудовищ, которые здесь рыщут.

Я вспоминаю мамины предостережения о Пустынной Пагубе, как та якобы породила (или, как утверждают некоторые, призвала) кошмарных существ, терзающих нас и по сей день. Есть ученые, которые полагают, будто Пагуба чинила резню удовольствия ради, другие – будто она считала людей низшей, недостойной существования формой жизни. Если бы Великий дух милостиво не даровал нам мисру, чтобы мы дали отпор, никого из нас сегодня бы здесь не было, а чудовища, пойманные в ловушку Поглощающих песков, опустошали бы мир. И пусть мы одолели Пустынную Пагубу, след страшных деяний до сих пор не исчез по всему Сахиру, включая эту Долину. Чудовища еще здесь, их число лишь растет. Многие люди верят, что сами предки не знают покоя. Тетушка однажды описала это как ощущение, будто что-то не в равновесии, что-то где-то не решено.

Фей раздраженно подпрыгивает в седле:

– О, да ладно! Имани, это все детские сказки. Ты уже достаточно взрослая и повидала достаточно настоящих чудовищ, ты должна знать, что Хубаала не существует…

– Тихо, Фей, – бормочет Таха. – Хубаал и Пустынная Пагуба не сказки. А историческая данность, которую на протяжении тысячелетия подтверждал каждый великий заим, и мой отец в том числе. Именно по этой причине нам и было даровано волшебство. Относись с уважением.

Лицо Фей приобретает нездоровый зеленоватый оттенок, что странно смотрится на фоне льняных волос.

– Конечно, я знаю, что это правда и…

Пока она лепечет извинения, Реза бросает в сторону Тахи раздраженный взгляд. А я не могу поверить глазам. Таха что, юноша с головой на плечах или все же набросок безумного послушного сына, который Байек воплотил в жизнь с помощью некоего непознанного волшебства?

– Мое мнение в силе, – говорит он. – Лучше пройти Долину как можно быстрее, чем болтаться там и ждать, когда нас найдет Хубаал.

Я высылаю Бадр вперед:

– Таха, послушай меня! Это очень плохая идея.

– Если не согласна, смело возвращайся домой. – Глаза Тахи вспыхивают золотом, он сливается разумом с Синаном. Сокол описывает дугу, парит над Долиной долгую минуту, осматривая местность. Затем глаза Тахи вновь становятся безжизненно-зелеными. – Путь свободен.

– Хороший командир всегда слушает своих товарищей, – говорю я ему в спину. – Всех без исключения.

– А верный Щит всегда ставит благополучие своего народа превыше одного родича. – Таха разворачивает коня к Долине. – Скачем быстро, скачем до упора. По одному, чтобы меньше шума. Выдвинулись.

Его белый жеребчик пускается рысью. Следом отправляется Фей, затем Реза, и потом неохотно выезжаю я. И теперь, когда под копытами Бадр вьется выжженная, лежащая меж гор тропа, до меня кое-что доходит – истина, которая пришла слишком поздно, чтобы принести хоть какую пользу. Здесь, в устье Долины костей, я понимаю, что не стою на пороге войны… я уже в ней участвую.

* * *

День начинается чистым лазурным небом, вокруг нас высятся лысые каменные бугры, припекаемые безжалостным солнцем. По указанию Тахи мы чередуем галоп с кентером и шагом, чтобы лошади немного восстановили силы. Я предупреждаю: животным нужно больше отдыха, но Таха пропускает мои слова мимо ушей. После этого никто больше не заговаривает. Пусть они хотят скакать громко, в остальном мы, похоже, единодушно решили соблюдать тишину. Сперва я принимаю правила игры, радуясь возможности разобраться в путанице мыслей, хотя мало что получается: мысли мечутся, чувства сплетаются в клубок, и я готова поклясться, что слышу позади нас еще одну лошадь – или даже несколько. Я в этом убеждена и постоянно оглядываюсь, но вижу лишь высохшее русло реки, извилистой лентой убегающее прочь.

Затем, ближе к вечеру, из-за вершины близлежащего холма выглядывают развалины древней медины. Я различаю обломки гранитных стен, разбросанные известняковые глыбы, потрескавшиеся мраморные колонны. И в тени этих руин я ненавижу тишину и все, что она хранит. Я тоскую по уютной суете Калии, по торговцам, поэтично расхваливающим свои товары, по несмолкаемому скрипу колес, визгу детей, играющих в благоухающих переулках. Мне не хватает даже громких ссор наших родителей и лая Симсима. Ох, духи, хоть бы пару трелей птиц услыхать. Но здесь ничего не поет.

– Тпру! – вдруг выкрикивает Таха.

Я перевожу взгляд с медины на его коня, вставшего на дыбы. Фей и Реза бросаются влево и вправо, чтобы не столкнуться, соколы пронзительно вопят в дребезжащих клетках, прикрепленных к седлам. Я двигаюсь в хвосте отряда, и мне приходится резко дернуть Бадр в сторону. Мы успеваем увернуться, но Бадр неуклюже переступает, спотыкается о камни и ныряет. Я заваливаюсь на бок, но Бадр продолжает бежать, теперь уже с пронзительным ржанием. И мгновением спустя я вылетаю из седла.

Мир вокруг расплывается, окрашенный ржаво-оранжевым, глубоким голубым, и все туманится. Ударяюсь о землю. Тупая боль пронзает спину, звенит в ушах, более острая обжигает под ребрами. Проезжаю по песку, стону, глядя на заходящее солнце, и спрашиваю себя, почему я здесь, а не дома, в постели, в безопасности, рядом со своей семьей. Да и где я вообще? Несколько раз сглатываю и моргаю, и реальность устремляется обратно. Остальные увлечены жарким спором. Фей требует объяснить, почему Таха остановился, Таха не знает, что напугало его коня, но что-то там определенно было, а Реза шикает на обоих:

– Тихо! Смотрите.

– О нет.

Ботинки торопливо хрустят песком, и высокая тень заслоняет меня от палящего солнца.

– Имани, ты ранена?

Таха. Он прикасается к моим плечам, к лицу, слегка похлопывает по щеке:

– Имани? Слышишь меня?

Неуверенно поворачиваю голову влево, вправо. Двигаю руками, шевелю пальцами ног, затем сажусь. Спина болит, под ребрами жаром пульсирует ссадина, но, насколько я могу судить, ничего не сломано.

– В порядке, – кряхчу я.

– Уверена? – Таха протягивает мне руку.

В любой другой день я бы побрезговала взять его ладонь, но хватаюсь за нее и осторожно поднимаюсь на ноги.

– Да, все нормально. Я, знаешь ли, уже падала раньше. – Отряхиваю грязь с туники, чтобы не смотреть на Таху. Мне с трудом верится, что его и правда волнует мое состояние. – Нужно двигаться дальше. Не стоит задерживаться среди этих руин.

– У нас беда, – говорит Реза.

Он и Фей стоят среди отпечатков копыт и разбросанных припасов и мешочков, которые, видимо, высыпались из моих седельных сумок. И Реза указывает на большое, распростертое на земле тело. У меня сжимается сердце.

– Бадр!

Подбегаю к лежащей на боку кобыле. Она тяжело дышит, слабо дергая передней ногой. Вторая неподвижна, выгнута под странным углом, и что-то белое торчит из… я отвожу взгляд.

– Все хорошо, девочка, с тобой все хорошо.

– С ногой дело плохо, – обращается Реза к Тахе, но голос доносится будто издали. Все они будто разговаривают под водой, под толщей океана.

Я поглаживаю бок Бадр:

– Все хорошо. Ей просто нужно немного отдохнуть, правда, девочка?

Реза со вздохом отходит, вместе с ним отступает тень Фей. Время утекает, но сколько – не знаю. Таха опускается рядом со мной на колени:

– Имани…

Перед глазами все плывет.

– Я сказала, все хорошо. С Бадр все будет хорошо, как всегда.

– У нее открытый перелом.

Я прижимаюсь к лошади, стараясь не расплакаться перед Тахой, но тщетно. Я возвращаюсь в тот солнечный полдень, когда баба позвал меня посмотреть на нового жеребенка, с появлением которого на свет помогал Афир. «Она твоя, Имани. Как хочешь ее назвать?» Я долго смотрела на нее, на этот беззащитный комочек, свернувшийся среди сена, искала идеальное имя для своей новой подруги. И Афир сказал: «Она серебристая, словно полная луна. Как насчет имени Бадр?» И как же мне оно понравилось, едва я его услышала. В глубине души я ощутила: вот оно, ее имя, и оно было еще более ценным потому, что его предложил брат.

Золотое воспоминание меркнет. И в серую пустоту стремятся другие. Вылазки, на которые мы отправлялись вместе, будто не долгие месяцы, а считаные секунды, накладываются друг на друга, проносясь перед глазами в одно мгновение. Все те разы, когда Бадр спасала мне жизнь, быстро и храбро унося прочь от опасности. Долгие скачки в тишине по просторам Сахира. Иногда я оставляла отряд, чтобы отправиться в ближайшую деревню, но мне никогда не было страшно или одиноко, даже если мы с Бадр оставались лишь вдвоем. Я пела, зная, что на многие километры вокруг нет ни души. Что никто надо мной не посмеется, уж Бадр бы точно не стала. Я пела, а она покачивала головой в такт.

– Надо сейчас же уходить. – Реза бежит к нам по камням. – Что-то проснулось в земле под руинами.

– Имани… – начинает Таха.

Его голос – зажженная спичка, поднесенная к моему фитилю. Я вспыхиваю пламенем боли и ярости, пред мысленным взором возникает лицо брата, и на единственный мимолетный миг я презираю Афира, ненавижу за то, что он сотворил со мной, моей семьей и миром. С моей лошадью. Забытый голос внутри воет, требуя ответов, умоляя узнать, почему брат столь беспечно повел меня по этому пути.

Я бросаюсь вперед и валю Таху на землю. Оседлав его грудь, я колочу его кулаками.

– Это ты виноват! – кричу я, пропуская мимо ушей призывы Резы вести себя тише. – Я говорила, нужно скакать медленнее! Предупреждала, что лошади вымотаются и начнут спотыкаться! Я тебя предупреждала!

Таха перехватывает мои руки. Я выдергиваю одну, чуть не вывихнув плечо в процессе. Мне плевать. Я бью Таху в челюсть. Его голова мотается из стороны в сторону, темные пряди падают на глаза. Ему удается вновь сжать мои запястья и удержать меня.

– Остановись, Имани. Я знаю, что ты чувствуешь, слышишь? Я знаю.

– Не знаешь! – Я обмякаю и всхлипываю. Если бы Таха меня не поддерживал, я бы рухнула на землю.

– Знаю. – Он мягко пересаживает меня на песок. – Когда мне было семь, я отправился на охоту с отцом и дядьями. Одной ночью вдали от городов на нашего пса, Рашика, напала стая волков. Я помог их прогнать, но раны…

Я поднимаю взгляд опухших глаз. Таха стоит на коленях так близко, что я чувствую запах его пота. Замечаю странное ярко-рыжее колечко вокруг его расширенных зрачков, и как вызывающе пушатся темные ресницы, и поблекший шрам от бритвы у уха. Я вижу в Тахе что-то еще, кроме гордости: печаль, и меня разрывает от ощущения – возможно, я ошибалась на его счет.

– Я плакал так лишь однажды, когда умерла мама, – продолжает Таха. – Она и подарила мне Рашика. Ее я уже потерял. И не мог потерять его тоже. Я умолял всех помочь залечить его раны, но отец сказал, что ничего не поделаешь. Мы должны были избавить Рашика от напрасных страданий. Но как можно так поступить с псом, который спал у тебя в ногах с самого твоего рождения? С другом, который приносил добычу на стол и согревал тебе ноги, пока ты ел?