Текст книги "Королева сплетен"

19

Храни молчание и говори, только когда должен, и то кратко.

Эпиктетус (55—135), греческий философ-стоик

Остаток утра проходит в сплошной череде доставок. Первым прибывает грузовик, привезший танцпол, сцену и музыкальное оборудование – в этот раз не для струнного квартета, который, как рассказал мне Люк, обычно играет на свадьбах в Мираке, а для «Тени Сатаны» Блейна. Рабочие начинают устанавливать все это. Тут же подъезжает второй грузовик со складными столами и стульями. Этот грузовик нам надо разгружать самим.

Я, Шери, Чаз и Блейн сгружаем последний складной стул и сразу подъезжает еще один грузовик – со съестными припасами, из которых шеф-повар со своими помощниками из местного ресторанчика будут готовить праздничные блюда. Эти продукты тоже надо разгрузить и перетаскать в кухню, где мадам Лорен присматривает за тем, как их раскладывают, а шеф-повар уже готовит канапе к вечернему коктейлю…

И вот тут начинают прибывать гости – кто на собственных или арендованных автомобилях, кто в машине с Доминик, которая забирает их на станции. Ей удалось уклониться от всех тяжелых работ, поскольку она предусмотрительно вызвалась возить гостей. Первым прибывает жених со своими оцепеневшими родителями. Мне очень любопытно посмотреть на жениха – программиста, за которого выходит Викки. Несмотря на уговоры матери, она отказала богатому техасскому нефтяному магнату. Но когда появляется жених, я хорошо понимаю невесту. Не то чтобы он был особенно красив – нет.

Викки все бросает, выбегает из дома ему навстречу и жалуется, что все идет наперекосяк. Для ее подруг до сих пор нет номеров в гостинице, Блейн назвал ее жирной в том платье, которое она собирается надеть на коктейль, и так далее. На эту тираду жених флегматично отвечает:

– Вик. Все в порядке.

И Вик успокаивается.

По крайней мере, до тех пор, пока с десяток ее подруг – таких же симпатичных блондинок, как она сама, не высыпают из мини-автобуса. Они ковыляют на своих высоченных каблуках по гравиевой дорожке, обнимаются с ней, поздравляют. И тут Викки опять начинает причитать, а Крейг, очевидно, ничуть от этого не страдая, ведет своих родителей в винодельню, где счастливый месье де Вильер демонстрирует им свой винный погреб.

Вскоре весь Мирак наводнен представителями высшего света Хьюстона – стильно разряженными матронами, за которыми на буксире следуют их мужья в тонких свитерах. Доминик с ними кокетничает и хихикает.

Эти хьюстонцы, в свою очередь, потрясены прибытием членов блейновской группы «Тень Сатаны», которые вываливаются из раздолбанного фургона. Блейн приветствует их фирменным сатанинским кличем – запрокидывает голову назад и разражается жутким хохотом. Викки тут же несется в дом с криком «Ма-а-а-м!». Шери, помогавшая мне стелить скатерть на последний из двадцати пяти столов, останавливается и, качая головой, заявляет:

– Господи, какое счастье, что я – единственный ребенок в семье.

Хорошо, что служащие ресторана подхватывают эстафету и принимаются сервировать столы. Нам ведь нужно переодеться к коктейлю. Это необходимо, поскольку мы будем обслуживать бар – открывать бутылки вина и шампанского, подаваемого месье де Вильером. А я лично не хочу испортить кому-нибудь из гостей аппетит пятнами пота на майке. У меня нет особого опыта в открывании бутылок с вином, так что вечер обещает быть веселеньким.

Я как раз спускаюсь по лестнице, чувствуя себя свежей и почти презентабельной в черном льняном платье без рукавов от Анне Фогарте, и чуть не сталкиваюсь с группой людей, поднимающихся наверх. Их провожает Люк, неся два тяжеленных чемодана.

– Я тебе говорю, сынок, – вещает дородный лысый джентльмен в брюках цвета хаки и черной рубашке-поло. – От такой возможности грех отказываться. Ты первый, о ком я подумал, когда услышал.

За лысым джентльменом семенит взволнованная Джинни Тибодо.

– Джеральд, ты меня слышишь? – говорит она. – Мне кажется, Блейн опять курит. Клянусь, я только что чувствовала запах сигарет, этих, иностранных, которые они с друзьями так любят…

За ее спиной Викки талдычит:

– Мам, ты должна поговорить с ним. Теперь он заявляет, что они не будут играть популярные шлягеры. Мам, он обещал, что они сыграют. А теперь говорит, что они будут играть только свои песни. Как, спрашивается, я должна танцевать танец с папой под песню «Бич гепарда»?

– Не знаю, дорогая, – отвечает мать. – Твой брат просто сам не свой после того, как его бросила Нэнси. Как бы мне хотелось, чтобы он встретил хорошую девушку. А из твоих подружек никто…

– Господи, мама, ты не можешь думать о том, что сейчас действительно важно? Они не собираются играть свадебный марш! Мы с Крейгом не можем танцевать свой первый супружеский танец под песню «Я хочу надрать тебе зад»…

– Привет, – улыбается Люк, проходя мимо меня. – Я как раз прижалась к стене, чтобы пропустить его и семейство Тибодо. – Хорошо выглядишь.

– Спасибо, – говорю я, – с опаской глядя на лысого джентльмена. Наверное, это долгожданный папа Викки.

– Подумай об этом, сынок, – говорит тот Люку. – Это прекрасная возможность.

Люк отвечает:

– Спасибо, дядя Джеральд, – и подмигивает мне. Они проходят, при этом все беспрерывно болтают, но не слушают друг друга. Спустившись вниз, я застаю миссис де Вильер и Доминик вдвоем…

Но говорят они не так уж тихо, поэтому мне все слышно.

– …открывают филиал в Париже, – восторженно трещит Доминик. – Джеральд говорит, что сразу же подумал о Жан-Люке. Это невероятное предложение! Гораздо выше статус, да и денег больше, чем Люк имеет в «Лазард Фрер». «Дэвис и Стерн» – самая известная частная инвестиционная компания в мире!

– Я в курсе, что у моего зятя за компания, – отвечает миссис де Вильер с оттенком иронии в голосе. – Вот чего я не знаю, так это давно ли Жан-Люк решил перебраться в Париж.

– Вы шутите? – удивляется Доминик. – Да мы всегда об этом мечтали!

От ее слов я буквально застываю на месте. Мы… мечтали.

А Доминик уже торопится вверх по лестнице за Люком, едва замечая меня. Правда, пробегая мимо, она все же натянуто улыбается.

Так, значит, дядя Люка предложил ему работу. Работу банкира-инвестора. В Париже. За большие деньги, чем он зарабатывает сейчас.

Смешно, но от этой новости мне становится физически нехорошо. Да я ведь только два дня назад познакомилась с Люком. Я всего лишь немного влюбилась в него. То, что промелькнуло между нами сегодня утром в машине, – может, это была благодарность за упаковку диет-колы. И все.

Но трудно отрицать, что в горле у меня встал ком. Париж! Он не может переехать в Париж! То, что он в Хьюстоне живет, и то плохо. Но когда он будет за целым океаном от меня? Нет.

О чем я думаю? Да что со мной такое? Это совершенно не мое дело. Не мое дело.

Я твердо повторяю это себе всю дорогу до конца лестницы…

…и вижу, что миссис де Вильер сидит на бархатной кушетке в фойе, и вид у нее весьма встревоженный. Она приветливо улыбается, но тут же снова погружается в свои мысли.

Я иду мимо, зная, что нужна сейчас там, снаружи, откуда доносится гомон гостей, собравшихся на аперитив. Наверняка уже надо открывать бутылки шампанского. В конце концов, я же обещала помогать.

Но тут мне приходит в голову, что я должна помочь сначала кому-то другому. Может, это все же и мое дело. Ведь зачем-то мы с Люком оказались на соседних сиденьях в поезде? Если, конечно, абстрагироваться оттого, что других мест просто не было. Но почему не было других мест?

Может, потому, что я должна была сесть рядом с ним? Для того чтобы сделать кое-что.

То есть спасти его.

Чтобы не передумать, я разворачиваюсь и подхожу к миссис де Вильер.

Увидев, что я стою перед ней, она поднимает голову.

– Да, дорогая? – она улыбается чуть неуверенно. – Извини, я запамятовала, как тебя зовут…

– Лиззи, – говорю я. Сердце у меня тяжело забилось в груди. Самой не верится, что я делаю это. Но, с другой стороны, я чувствую, что это мой долг как главного диктора «Лиззи бродкаст систем».

– Лиззи Николс. Я случайно услышала, что вам сейчас сказала Доминик, – я киваю в сторону лестницы, по которой убежала Доминик, – и просто хотела сказать, что это не совсем правда.

Миссис де Вильер изумленно хлопает глазами. Она правда очень привлекательная женщина, и я понимаю, почему отец Люка так любит ее и расстраивается, что она не отвечает ему взаимностью.

– Что не совсем правда?

– То, что Люк хочет переехать в Париж, – спешу сообщить я, пока нам кто-нибудь не помешал. Или пока я сама не очухалась. – Я знаю, Доминик мечтает перебраться сюда, а вот насчет Люка я очень сомневаюсь. На самом деле он обдумывает возможность поступить в медицинскую школу. Он уже подал документы в Нью-Йоркский университет, и его приняли. Люк еще никому об этом не говорил, кроме меня, просто он не совсем уверен, что это то, что ему нужно. Но я лично считаю, что если он этого не сделает, то будет потом всю жизнь жалеть. Он говорил мне, что мечтает стать доктором, но сомневается, хочет ли учиться еще четыре года – на самом деле пять, если считать годичные курсы, которые нужно закончить, прежде чем начать учиться на врача…

Голос мой потихоньку затихает, по мере того как до меня доходит, как, наверное, глупо все это звучит для нее.

– Медицинская школа? – Глаза у миссис де Вильер подведены бледно-голубым, отчего в ореховых радужках появляется оттенок зеленого. Сейчас он становится еще заметнее. Она удивленно смотрит на меня.

– Люк в детстве всегда мечтал стать врачом, – говорит она восторженно, чуть задыхаясь. – Он все время притаскивал в дом больных и раненых животных, и здесь, и в Хьюстоне…

– Да, медицина – это то, чем он действительно хотел бы заниматься, – согласно киваю я. – Но я не думаю, что переделка Мирака в курорт пластической хирургии для реабилитации пациентов после липосакции – достойная тому замена…

– Что? – на ее лице промелькнул испуг. О нет! Только не это. Опять этот мой язык!

У миссис де Вильер такой потрясенный вид, словно я сообщила ей, что Джимми Чу больше не выпускает обувь под своим брендом.

Ясно. Значит, Доминик еще не поделилась своими планами насчет Мирака с родителями Люка.

– М-м-м, – выдавливаю я. Это совсем не то, о чем я собиралась поговорить с ней. Я вовсе не хотела закладывать Доминик. Я только хотела дать понять матери Люка, что у ее сына есть тайная мечта… мечта, которая, как я теперь понимаю, и должна была остаться тайной. Но я, конечно, все выболтала. – Просто… если винодельня не приносит тех прибылей, – запинаясь, продолжаю я, спеша сменить тему, – то, может, лучше сдавать Мирак богатым людям, которые хотели бы пожить тут месяц-другой. Или, может, для встреч выпускников колледжа или еще кого…

– Пластическая хирургия, значит? – повторяет миссис де Вильер сдавленным голосом, совсем не таким, какой был у Люка, когда я сообщила ему о планах Доминик. Как видите, моя попытка сменить тему, не увенчалась успехом. – Это кто же придумал…

– Никто, – тут же заверяю я. – Я просто слышала, что эта идея обсуждается…

– Кем? – в ужасе спрашивает миссис де Вильер.

– Знаете что, – говорю я, желая провалиться на месте, – кажется, меня зовут. Мне надо идти…

И я пулей вылетаю из дома.

Я погибла, точно погибла. Ну зачем я это сделала?! Зачем я снова открыла свой рот? Ведь это меня абсолютно не касается! Абсолютно! Господи, какая же я идиотка!

С пылающими щеками я спешу через лужайку туда, где Чаз уже обслуживает бар (длинный стол, накрытый белой скатертью). Перед ним выстроилась длинная очередь хьюстонцев, жаждущих получить коктейль.

– Наконец-то, – говорит он, не замечая ни моих пылающих щек, ни моего взвинченного состояния. – Слава богу. Начинай открывать бутылки. А где Шери?

– Я думала, она с тобой, – говорю я, беря бутылку трясущимися руками.

– Что? Она до сих пор переодевается? – Чаз качает головой. Потом замечает пред собой паренька и спрашивает:

– Что вам налить?

– «Пикник на скалах», – отвечает тот.

– Извини, – говорит Чаз, – только пиво и вино.

– Какого черта? – возмущается парень.

– Ты на винодельне, приятель, а не в баре. – Чаз меряет его взглядом.

– Ладно, – мрачно соглашается парень. – Тогда пиво.

Чаз чуть ли не швыряет бутылкой в него и снова поворачивается ко мне. Мне уже удалось снять оплетку с бутылки, но вот пробка никак не выходит. Не хочется попасть кому-нибудь в голову или облить.

И зачем я сказала миссис де Вильер, что Люк хочет стать доктором? Зачем я проболталась насчет липосакции? Почему я не могу держать рот на замке?

– Возьми салфетку, – Чаз кидает мне одну.

Я смотрю на него и не понимаю, о чем он говорит. Неужели я вдобавок ко всему еще и слюни пустила?

– Салфетка – чтобы выдернуть пробку, – нетерпеливо подсказывает Чаз.

А! Я оборачиваю бутылку салфеткой и тихонько тяну пробку. Она выходит на удивление легко, с тихим хлопком, не причинив никому увечий.

Так, отлично. Хоть что-то я могу делать хорошо.

Я погружаюсь в работу. Мы с Чазом прекрасно справляемся, пока не появляется Шери.

– Где ты была? – спрашивает ее Чаз.

Но та не обращает на него внимания. Только тут я замечаю, что глаза ее пылают. Она сверлит меня взглядом.

– Ну и когда, интересно, ты собиралась мне сообщить, что еще не получила диплом, а, Лиззи?

На момент начала Первой мировой войны женская мода претерпевала почти такие же крутые изменения, как политика. Корсеты получили отставку, линия талии опустилась, а подол доходил порой до самой щиколотки. Впервые в современной истории стало модно не иметь грудь. Плоскогрудые женщины торжествовали, в то время как их более полнокровные товарки вынуждены были утягивать все, дабы влезать в самые модные модели.

История моды. Дипломная работа Элизабет Николс

20

Если не можешь сказать ничего хорошего о ком-то, садись рядом со мной.

Алиса Рузвельт Лонгворт (1884–1980), американская писательница

Неужели он рассказал? Я доверилась ему, а он меня предал!

– Я… я собиралась сказать тебе, – говорю я Шери.

– «Кир рояль», пожалуйста, – просит дама, явно жалеющая, что надела платье с длинным рукавом в такую жару.

– Когда? – гневно вопрошает Шери.

– Понимаешь, – говорю я, наливая даме шампанское и добавляя в него ликер, – скоро. Я сама только что узнала. Откуда мне было знать, что я еще и дипломную работу должна написать?

– Если бы ты побольше уделяла внимания учебе и поменьше одежде и кое-какому англичанину…

– Это несправедливо, – говорю я, передавая даме ее «Кир рояль» и пролив всего пару капель ей на руку, – моя специализация – это одежда.

– С тобой просто невозможно, – взрывается Шери. – Как ты собираешься ехать в Нью-Йорк со мной и Чазом, если у тебя даже диплома нет?

– Я и не говорила, что собираюсь ехать в Нью-Йорк с тобой!

– Да, теперь уж точно, – заявляет Шери.

– Эй, – одергивает нас Чаз. – Остыньте-ка. У нас тут полно техасцев, жаждущих получить свой стаканчик, а вы очередь задерживаете.

Шери отстраняет меня и говорит огромных размеров даме, которую я собиралась обслужить:

– Чем могу помочь вам?

– Эй, это я тут стою, – обиженно заявляю я.

– Почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным, – ехидно замечает Шери, – например, пойти писать дипломную работу.

– Шери, это нечестно. Я пишу ее. Работаю над ней все…

И тут раздается крик. Кажется, он доносится со второго этажа. За криком следует: «Нет-нет-нет», – на таких высоких нотах, которые может произвести только одна особа в Мираке.

Викки Тибодо.

Крейг оборачивается и смотрит на дом. Блейн, стоящий в очереди за ним, советует:

– Не делай этого, приятель, не делай. Что бы там ни случилось, тебе лучше не знать.

Но Крейг принимает решительный вид.

– Я скоро вернусь, – говорит он и идет к дому.

– Ты еще пожалеешь, – кричит ему в спину Блейн. И, обернувшись ко мне, добавляет:

– Каждую минуту рождается придурок.

– А тебе не приходило в голову, что там случилось что-то серьезное? Какие-нибудь неприятности? – спрашивает Шери серьезно. Она не разделяет безразличия Блейна. Впрочем, мало кто обеспокоен. Большинство гостей на поляне давно привыкли к выходкам Викки и успешно делают вид, что ничего не случилось.

– С моей сестрой? – Блейн кивает. – С ней с самого рождения случилась большая неприятность. Это называется – избалованность.

Появляется запыхавшаяся Агнесс. Она подбегает ко мне и говорит:

– Мадемуазель, мадемуазель, они хотят, чтобы вы пришли. Вы должны идти.

– Кто хочет, чтобы я пришла? – удивляюсь я.

– Мадам Тибодо, – отвечает Агнесс. – И ее дочь. В дом. Они говорят, это срочно…

– Хорошо, – говорю я, откладывая в сторону салфетку. – И пойду, но… – И тут я потрясенно выдыхаю:

– Погоди-ка, Агнесс, ты говорила по-английски! Агнесс бледнеет, поняв, что ее поймали с поличным.

– Только не говорите мадемуазель Дезотель, – умоляет она.

Чаз улыбается, забавляясь ситуацией:

– Но если ты говоришь по-английски, зачем прикидывалась, что ничего не понимаешь?

Теперь Агнесс из белой становится пунцовой.

– Потому что она мне не нравится, – отвечает она, пожимая плечами. – И ее очень раздражает, что я не понимаю по-английски. А мне нравится ее злить.

Да…

– Хм, ладно, – говорю я. А Чазу и Шери добавляю: – Я скоро вернусь, ничего?

Шери плотно сжимает губы и вообще ничего не отвечает. А Чаз, проворно разливая вино по бокалам, бросает: – Иди. Агнесс поможет за тебя. Сможешь, Агнесс?

– Запросто, – отвечает та и начинает откупоривать бутылки с легкостью человека, набившего в этом руку.

Я больше не мешкаю. Обегаю длинный стол и направляюсь к дому, радуясь, что удалось сбежать из-под испепеляющего взгляда Шери… Ну зачем Люк ей все рассказал? Почему? Ну почему он рассказал ей, хотя только сегодня утром обещал, что не станет этого делать?

Ладно, положим, и я не сохранила его секрет…

Но ведь на него-то никто из-за этого секрета злиться не станет, как на меня.

Надо было, конечно, самой сообразить. Мужчинам нельзя доверять секреты. Ну да, мне тоже нельзя. Но я думала, что Люк не такой, как все парни. Я думала, ему можно доверить все что угодно…

Господи! А что еще он рассказал Шери? Он рассказал о… сами знаете о чем? Нет, конечно, нет. Если бы рассказал, она бы точно не смолчала. Она бы наплевала на всех этих дочерей американской революции и закричала: – ТЫ СДЕЛАЛА ЭНДИ ИЗ ЖАЛОСТИ МИНЕТ? ДА ТЫ С УМА СОШЛА!

Все это вертится у меня в голове, пока я бегу в дом и поднимаюсь по лестнице. По дороге я не замечаю никого и только на площадке второго этажа вижу Крейга. Он стучит в дверь и твердит:

– Вик. Впусти меня. Сейчас же.

– НЕТ! – с мукой в голосе кричит из-за двери Викки. – Ты не должен сейчас видеть меня! Уходи!

Я подхожу к нему, запыхавшись.

– Что случилось?

– Не знаю, – пожимая плечами, отвечает жених. – Что-то с ее платьем. Мне нельзя смотреть на него до свадьбы, иначе не будет счастья. Она меня не пускает.

Что-то с платьем? Я стучу в дверь.

– Викки, это я, Лиззи. Можно мне войти?

– Нет! – вопит Викки, но дверь тут же распахивается. Только открывает ее не Викки, а ее мама. Она хватает меня за плечо и втаскивает внутрь, а своему будущему зятю цедит сквозь зубы:

– Уходи, Крейг, пожалуйста, – и захлопывает дверь у пего перед носом.

Я оказываюсь в большой угловой комнате с розовыми стенами и огромной кроватью с балдахином. На диванчике рыдает Викки, а миссис де Вильер гладит свою племянницу по голове, пытаясь успокоить. Доминик почему-то очень злобно поглядывает на меня.

– Доминик говорит, ты умеешь шить. – Миссис Тибодо все еще удерживает меня за плечо. – Это правда?

– Ну, да, – говорю я, смутившись, – немного умею…

– Можешь сделать что-нибудь с этим? – Миссис Тибодо разворачивает меня, чтобы я могла взглянуть на ее дочь.

Викки поднимается с диванчика в… самом чудовищном свадебном платье, какие мне только доводилось видеть. Такое ощущение, что на нее набросилась целая кружевная фабрика. Кружева нашиты повсюду – на пышных рукавах… на вставке под горлом… свисают с корсета и юбки и толстыми пучками ниспадают до самого подола. О таком свадебном платье могут мечтать девочки… когда им лет девять.

– Что случилось? – спрашиваю я.

От этого Викки начинает рыдать еще сильнее.

– Видишь? – воет она своей матери. – Я так и знала! Миссис Тибодо прикусывает нижнюю губу.

– Я сказала ей, что все не так плохо. Но она так расстроена…

Я обхожу вокруг убитой горем невесты, чтобы взглянуть на платье со спины. Как я и подозревала, там пришит огромный кружевной шлейф. Хуже не придумаешь.

Мы переглядываемся с матерью Люка, и та лишь поднимает глаза к потолку.

Ничего не остается, кроме как признать правду:

– Плохо дело.

Викки издает душераздирающий всхлип.

– К-как ты могла допустить это, мама?

– Что? – возмущается миссис Тибодо. – Да я же тебя предупреждала! Я тебе все время твердила, не переусердствуй! Она сама придумала фасон, – поясняет миссис Тибодо для меня, – а парижская портниха сшила его вручную по эскизам Викки.

Так, это все объясняет. Любители не должны сами придумывать фасон. Особенно своего свадебного платья.

– Но я не хотела, чтобы оно было таким! – воет Викки. – На последней примерке оно казалось совсем другим!

– Я тебе говорила, – пеняет миссис Тибодо дочери, – я предлагала померить платье заранее. И я тебе говорила не добавлять все эти кружева! Но ты же не слушаешь. Ты все твердила, что будет красиво. И все просила побольше кружев.

– Я хотела что-то оригинальное, – рыдает Викки.

– Что ж, оно очень даже оригинально, – сухо вставляет миссис де Вильер.

– Вопрос в том, – впервые с момента моего появления подает голос Доминик, – можешь ли ты что-нибудь исправить?

– Я? – Я в панике оглядываю платье. – Исправить? Как?

– Избавиться от этого всего, – шмыгает Викки, приподнимая клочок кружев, свисающих с корсета.

Я подхожу ближе и разглядываю платье. И правда ручная работа – швы великолепные. Их практически невозможно распороть, не испортив при этом ткань.

– Не знаю, – с сомнением говорю я. – Тут все так надежно пришито. Если отпороть, могут остаться дырочки, и тогда платье вообще будет смотреться дико.

– Хуже, чем сейчас? – спрашивает Викки и поднимает руки, демонстрируя что-то вроде кружевных крыльев, пришитых к рукавам.

– Боже правый! – не удерживается мать Люка при виде крыльев.

Похоже, крылья добили и миссис Тибодо.

– Ты сможешь зашить дырки? – спрашивает она.

– К началу завтрашней свадьбы? – спрашивает миссис де Вильер все тем же суховатым тоном. – Джинни, опомнись. Даже профессиональная швея не успела бы.

– Лиззи вполне профессиональна, – вступает в разговор Доминик. – Жан-Люк не устает нахваливать ее многочисленные таланты.

Люк не перестает нахваливать меня? Мои многочисленные таланты? Какие таланты? О чем это Доминик?

– Правда? – Миссис де Вильер смотрит на меня с интересом. Мне трудно сказать, чем это вызвано – заявлением Доминик или тем, что я рассказала ей чуть раньше о тайной мечте ее сына.

– Жан-Люк говорит, что она сама шьет всю свою одежду, – продолжает Доминик. – И платье, которое на ней сейчас, она тоже сшила сама.

– Что? – я чуть не подпрыгиваю. – Нет! Это платье от Анне Фогарте, годов шестидесятых. Я его не шила.

– Не скромничай, Лиззи, – усмехается Доминик. – Жан-Люк мне все рассказал.

Да что она такое говорит? Что вообще происходит? Что такого Люк наговорил ей обо мне? И что Люк сказал Шери обо мне? Что это он ходит и всем болтает обо мне?

– Лиззи совсем не составит труда привести платье Виктории в должный вид, – продолжает Доминик.

– О! – Миссис Тибодо хлопает в ладоши, и в глазах ее блестят слезы – настоящие слезы. – Это правда, Лиззи? Ты сделаешь это?

Я перевожу взгляд с миссис Тибодо на миссис де Вильер и Доминик. Тут что-то происходит. И это, как я начинаю подозревать, больше всего касается Доминик, чем кого-либо еще.

– Как думаешь, ты сможешь его спасти, Лиззи? – озабоченно спрашивает миссис де Вильер.

Неужели Люк правда сказал, что у меня много талантов? Я не могу его подвести. Даже если он и заложил меня Шери.

– Посмотрю, что можно сделать, – неуверенно говорю я. – Я ничего не обещаю…

– Плевать, – заявляет Викки. – Просто не хочу выглядеть на своей свадьбе, как Стив Никс.

Я ее понимаю. Но все же…

– Снимай платье и отдай его Лиззи, – командует миссис Тибодо. – И переодевайся в свое платье для коктейля. Внизу ждут гости. Бог знает, что они подумали.

Я не стала говорить им, что большинство просто не обратили внимания на вопли Викки, поскольку она, похоже, слишком часто их издает.

Через минуту я стою, держа в руках охапку сатина и кружев.

– Сделай, что сможешь, – говорит мне миссис Тибодо, а Викки тем временем переодевается в платье скромного розового цвета, подправляет потекшую от слез косметику и выходит на лестничную площадку, где все это время ее спокойно поджидает Крейг.

– Хуже оно уже не будет, – добавляет мама Люка. И только Доминик, проходя мимо, добавляет:

– Удачи!

Замечаю злобный блеск в ее глазах и до меня доходит – хоть и запоздало: только что я выкопала себе глубокую-преглубокую яму и мне из нее не выбраться.

А лопату мне всучила Доминик.