Текст книги "Королева Аттолии"

– А как же ваша история Вторжения? – спросил Эвгенидес.

– Так как большая ее часть осталась в Саунисе, работу придется прекратить, – хмуро ответил волшебник.

– Хотите, я вам ее принесу? – предложил Эвгенидес.

– Не вздумай! – хором воскликнули королева и волшебник.

Эвгенидес опять улыбнулся, радуясь, что сумел вывести из себя сразу обоих.

– Лучше я перепишу ее с самого начала, – добавил волшебник.

– Можете работать в библиотеке, – любезно предложила королева.

Эвгенидес наконец-то открыл глаза и подскочил:

– Что? В моей библиотеке? Чтобы он каждый день путался у меня под ногами?

– Эта библиотека моя, – напомнила королева своему вору.

– Сам виноват, – заметил волшебник, любуясь тем, как внезапно изменился ход разговора.

Эвгенидес фыркнул, снова лег и закрыл лицо руками.

А Эддис порадовалась, что на сей раз его приступ дурного настроения благополучно миновал.

* * *

– Ваше величество!

Секретарь архивов остановился в дверях – ждал, пока Аттолия узнает его.

Ее побеспокоили не вовремя. Стоял поздний вечер, и она с наслаждением ужинала в одиночестве, потому что днем поесть не хватило времени. К ней попытался присоседиться медийский посол, но она пригладила ему перышки и отправила прочь, сославшись на недомогание, из-за которого вынуждена ограничиться бульоном и хлебом.

– А когда на столе пусто, то и за столом невесело, не правда ли, Нахусереш?

Если это и было шуткой, то лишь отчасти, и он вежливо откланялся. Он предпочитал мясные блюда, и Аттолия это знала. Но едва она обмакнула кусочек хлеба в бульон, как постучался Релиус.

– В чем дело? – спросила она.

– Королевский волшебник Сауниса. Мы нашли, где он находится.

– И где же?

– В Эддисе, ваше величество. По всей видимости, его держали в охотничьем домике в прибрежной провинции.

Она ждала. Известие о том, что волшебника перевезли в столицу, удивило бы только Сауниса. А Релиус вряд ли стал бы беспокоить ее за ужином ради такой малозначительной новости.

– За ним приехала лично королева Эддис, – продолжал Релиус. – Со своим вором. На обратном пути они устроили привал. Говорят, они очень… близки.

Это было самое мягкое из слов, какими он мог бы передать суть сплетен, ходящих при эддисском дворе. Возможно, интрижка завязалась уже давно, а его шпионы и не догадывались. Если эддисская королева и ее вор делали вид, что не ладят, то, вероятно, для того чтобы скрыть все его подвиги: уничтожение саунисского флота и похищение волшебника. Наверняка это сделал он по ее поручению.

– Прочь, – коротко приказала королева.

Служанки с секретарем остались ждать у закрытых дверей личного обеденного зала, внимательно слушая, как внутри звенит фарфор. Сначала бились об пол сметенные со стола тарелки, за ними последовали амфоры. Грохнуло тяжелое резное кресло – королева, обычно хладнокровная, с трудом оторвала его от земли и опрокинула. Затем с нежным перезвоном запрыгали по кафельным плиткам серебряные ножи и вилки. Когда наступила тишина, служанки постучались и осторожно вошли, стараясь ступать уверенно. Королева терпеть не могла, когда к ней входят крадучись. Аттолия снова сидела в своем кресле – сумела поднять его сама. Руки лежали на коленях, лицо ничего не выражало. Она размышляла. Пока служанки прибирались, она пыталась оценить опасность, которую отныне представляет Эвгенидес.

* * *

В Саунисе теперь был новый волшебник. Он не считал, что сумеет долго продержаться в этой должности, и горячо надеялся покинуть службу с головой на плечах. Ему-то и выпала сомнительная честь доставить королю печальную новость.

– Значит, он работал на Эддис, – произнес король.

Новый волшебник на миг заколебался, прикидывая, что лучше – сохранить верность истине или не раздражать вспыльчивого короля. Он был кабинетным ученым, выдернутым на новую службу по приказу короля, и не имел задатков придворного. И скрепя сердце предпочел сказать правду.

– По правде говоря, ваше величество, не думаю, – с трудом произнес он.

– Не работал на Эддис? Тогда какого черта он там делает? Прохлаждается?

– Мне кажется, ваше величество, он отсутствует здесь исключительно по собственной воле.

– Что это значит? – нетерпеливо перебил король.

– Ученик, который сообщил, что видел возле его покоев аттолийца… По-моему, он ошибся.

– По-моему, это очевидно. Иначе мой волшебник сейчас был бы в Аттолии. Разве не так? – рявкнул король.

Новый волшебник продолжал настаивать на своем:

– Его сознательно ввели в заблуждение, ваше величество. Думаю, это был эддисиец, который хотел, чтобы его приняли за аттолийца, и он заплатил ученику, чтобы тот предал моего предшественника и направил нас в ложную сторону.

– Если не можешь выражаться яснее, я найду того, кто сможет, – пригрозил король.

Новый волшебник с трудом подбирал слова:

– Ученик предположил, что аттолийцы использовали волшебника в своих целях и более в нем не нуждаются, а поэтому хотят, чтобы он был устранен нашими руками. Я же, напротив, считаю, что мой предшественник ни в чем не виноват. Эддисский вор лично заплатил ученику и сделал это потому, что мой предшественник согласился бы на бегство в Эддис, только если бы боялся за свою жизнь.

– Эвгенидес? В мегароне? – Когда ученик волшебника доложил Саунису, что его учитель впустил в дворцовые коридоры королевских шпионов, король Сауниса пришел в ярость. Но мысль о том, что во дворце побывал Эвгенидес, леденила кровь. – Какого дьявола он тут делал?

– Гм, похищал вашего волшебника, господин.

Король оторопел. Потом вскочил на ноги и заорал:

– Стража!

Глава Десятая

Наутро после путешествия через весь Эддис, когда они с королевой привезли волшебника, Эвгенидес проснулся спозаранку. Все тело болело. С одной рукой ехать верхом было тяжело – хотя, по правде сказать, и с двумя получалось ненамного лучше. Королева согласилась не гнать лошадей, а ехать шагом. Жители выходили на улицы, стояли вдоль дорог, чтобы посмотреть на них. Никто не приветствовал королеву восторженными криками. Жители этой страны не любили шума и гама, зато улыбались и махали вслед. Они были рады видеть не только Эддис, но и Эвгенидеса. А он был готов провалиться сквозь землю. Вспомнив эти бесчисленные взгляды, он содрогнулся.

Когда босые ноги коснулись каменного пола, он содрогнулся еще раз. По утрам в горах всегда бывало прохладно. Ругаясь про себя, пошарил рукой среди аккуратно сложенных рубашек в шкафу. Стоило отвернуться, как отцовский лакей сразу же наводил порядок, а пока Эвгенидес пропадал в Саунисе, некоторое количество его самых ветхих пожитков бесследно исчезло.

– О да, в следующий раз, когда соберусь в Аттолию, я буду совершенно незаметен, – ворчал он вслух. – В парадном эддисском мундире с золотым шнуром по всему переду.

Он выругался опять – на сей раз потому, что не мог найти свою саблю. Чтобы ее отыскать, пришлось вытряхнуть из шкафа всё до последней тряпицы. Все сброшенное он оставил лежать на полу. Теперь комната стала больше походить на его собственную.

– Лучше б я лег обратно спать, – проворчал он, однако вытащил саблю и ножны вместе с перевязью и бросил на неубранную кровать. На простынях остались масляные пятна. Кто-то постарался, чтобы сабля за время бездействия не заржавела. Он раздвинул занавески и пожаловался – самому себе, больше слушателей не было, – что на улице еще темно, однако трудно было не заметить солнечные лучи, игравшие на горных вершинах по ту сторону долины. Он притих, только когда сел за стол и достал металлический крюк и кожаную манжету, надевавшуюся на обрубок правой руки. Посидел немного, держа их в руке, потом положил обратно и стал искать хлопковый рукав, обычно укутывавший руку под протезом.

Рукав нашелся, но теперь потерялась маленькая застежка, крепившая его. Помнится, он уронил ее, когда раздевался накануне вечером. Не слышал, чтоб она стукнулась об пол. Значит, затерялась на узорчатом ковре у камина, и ползать придется битых полчаса. Вздохнув, он выдвинул ящик письменного стола, пошарил внутри и отыскал ей замену. Заколол рукав, аккуратно разгладил складки и, стиснув зубы, просунул руку в кожаное кольцо у основания крюка. Кольцо сидело плотно, чтобы он мог ловить и тянуть предметы. Если носить его слишком долго, кожа делалась белая и бескровная, частенько вздувались пузыри, хотя местами уже появились твердые мозоли.

Гораздо сильнее его беспокоили фантомные боли в руке, которой не было. Иногда он просыпался по ночам от жестокой рези в правой ладони, которую поранил, сбегая из Аттолии. Та ссадина так и не успела зажить. Видимо, эта мука будет терзать его до самой смерти. Он старался не думать об отсутствующей руке, но иногда ловил себя на том, что пытается левой рукой потереть ноющую правую.

Опять заворчав, он натянул сапоги, которые велел сшить прошлой зимой, когда выяснилось, что старые стали тесноваты, повесил на плечо перевязь с саблей и спустился в оружейный двор, где курсанты и солдаты разминали мускулы и проверяли снаряжение перед тренировкой. Оружейная мастерская выходила на две стороны двора. Эвгенидес подошел туда и положил саблю на рабочий стол.

Оружейник кивнул:

– Да, тебе нужна новая. С этой не достичь нужного баланса.

Во дворе повисла тишина.

– У вас есть подходящая тренировочная сабля? – спросил Эвгенидес, повернувшись к тишине спиной.

Оружейник снял со стены нужный клинок.

Эвгенидес взял саблю и услышал, как в мастерскую кто-то вошел. Обернулся – сзади стоял отец.

Эвгенидес приветственно кивнул. Отец жестом велел ему выйти на тренировочную площадку. На ходу Эвгенидес поймал на себе внимательный отцовский взгляд.

– Думаешь, она не заметит? – спросил отец.

– Не заметит что? – с невинным видом поинтересовался Эвгенидес.

– Пропавшую фибулу с рубинами и золотыми бусинами у тебя на рукаве.

– Это гранаты и золотые бусины.

– Как я слышал, это были рубины.

– Говорят, для лжецов и глупцов нет надежды в этом мире.

– И что тебе тогда остается? – прищурился отец.

Эвгенидес рассмеялся.

– Обладание королевской гранатовой фибулой. Так ей и надо. Я ей говорил не надевать ее с оранжевым шарфом из Эблы. Здесь внизу всегда так тихо? – спросил он.

В открытом дворе стоял обычный деловитый шум, и по лицу военного министра быстро – так быстро, что и не заметить, – промелькнула мрачная улыбка.

– Начинай с основных упражнений.

– Как скажешь. – Эвгенидес всем своим видом показывал, что не желает ничего делать.

– Так и скажу.

Прошло несколько часов. Эвгенидес, обливаясь потом, с наслаждением ругался. Мышцы, одеревеневшие после долгой езды верхом, наполнились новыми волнами боли и усталости.

– Я совсем забыл, что терпеть это не могу, – проворчал он.

Отец отозвался:

– Если бы ты не перетрудился в первый же день, то было бы не так больно.

Эвгенидес поднял глаза. Солнце уже поднялось над высокой дворцовой стеной.

– Поздно уже, – удивился он. Двор вокруг них опустел. Даже оружейник погасил огонь и куда-то исчез. – То-то я думаю, чего это мне так хочется позавтракать.

Военный министр покачал головой. Он всегда знал, что его младший сын при всем его ворчании обладает сосредоточенностью и терпением, без которых не стать отличным фехтовальщиком. За эти самые добродетели Эвгенидесом восхищался его дед. Военный министр до сих пор в глубине души жалел, что его сын не захотел идти в солдаты; приходилось напоминать себе, что и в ратном деле Эвгенидес тоже мог бы лишиться руки. Ни одна из этих профессий не обещала легкой жизни.

Королева собрала Совет в зале с картами. Эвгенидес присутствовал тоже. Советники бросали на него удивленные взгляды – лишь немногие знали, что затворничество вора было мнимым. И поскольку было невозможно и дальше делать вид, будто он ей не служит, королева попросила его выслушать мнение советников лично, а не через вторые руки. Однако его официальные обязанности были расплывчаты. Он не являлся министром и не занимал никакой должности. Поэтому сел не за стол, а в кресло у стены.

Слегка подавшись вперед, королева могла наблюдать за ним сквозь ряды сидевших за столом министров. Когда совещание было в разгаре, он откинулся вместе с креслом к стене, украшенной картой, и закрыл глаза.

Карта изображала Саунис, прибрежные острова, а также Эддис и Аттолию. Другие страны тоже были, но чем дальше от Эддиса, тем менее точной становилась карта. Дальние края были нарисованы больше ста лет назад и служили скорее украшением. Более полезные карты были скрупулезно начерчены на листах пергамента и разложены на столах по всему залу.

Королева потерла виски и подвела итог услышанным докладам:

– Мы не продадим пушки Саунису. Он слышал о волшебнике и знает, что его флот погубила не Аттолия. Его солдаты пытались перехватить последний обоз с зерном и припасами прямо в ущелье. Они не смогли развернуть повозки назад и поэтому просто загнали их в реку. Жаль, что мы не сможем доставить эти припасы в горы, но у нас есть и другие поставки. А пушки мы придержим.

Она побарабанила пальцами по подлокотнику и продолжила:

– Чтобы купить корабли, Саунис опустошит свою казну. Понятия не имею, чем он будет их вооружать без наших пушек. Разве что найдет союзника, который продаст ему корабли вместе с артиллерией. Будем надеяться, что не найдет. Тем временем Аттолия вовсю пользуется своим превосходством над Саунисом на море. Думаю, вы все слышали, что она отвоевала Хиос и Серу. И еще захватила Тикос. Мы надеялись, что она на этом успокоится, но, похоже, она и не собирается уводить свою армию из ущелья. Наш посланник с предложением мира был отвергнут. Мы не сможем торговать ни с Аттолией, ни с Саунисом, и зима выдастся тяжелой. Скоро начнутся осенние шторма. Военные корабли вернутся в свои гавани. После этого нам предстоит обороняться по всем фронтам, пока зимние снега не перекроют ущелье.

– А нейтральные острова? – спросил кто-то из советников. – Аттолия их тоже захватит?

– Зависит от того, успешно ли будут действовать на море ее корабли. Нейтральная территория, если ее поделить поровну, представляет ценность для обеих сторон – это безопасная гавань, которую даже не надо защищать. Если Аттолия почувствует силу, если будет постоянно брать верх, то может захватить и нейтральные острова. Их уже предупредили, что сопротивляться не надо. Будем надеяться на лучшее.

– А пираты? – спросил еще один советник.

– На данный момент ни у одной из сторон не хватит сил патрулировать морские пути. Пиратство будет расти с быстротой, которая, думаю, никого здесь не удивит. – За столом послышались смешки. Никто и впрямь не удивился.

Министры один за другим представили доклады о распределении зерна, о потреблении ресурсов, о расположении вооруженных сил, прочую жизненно важную государственную статистику. Когда совещание закончилось, они встали, церемонно откланялись и оставили королеву обдумывать услышанное.

Эвгенидес остался. Он до сих пор сидел, откинувшись к стене и закрыв глаза. Эддис пригляделась к нему. Между бровей пролегла глубокая складка – значит, рука по-прежнему болит. Он никогда не жаловался и на любые расспросы огрызался. А в остальном стал очень вежливым и замкнутым. Редко начинал беседу первым, и люди не спешили заговаривать с ним, если видели, что складка на лбу стала глубже – она означала, что сегодня боль мучает его сильней обычного.

Эддис не знала, приносит ли еще Эвгенидес подношения своему богу. Никто больше не жаловался ей на пропавшие сережки и другие безделушки. Эддис заметила на рукаве у Эвгенидеса свою фибулу, но она исчезла еще до его последнего визита в Аттолию. За спиной у Эвгенидеса Эддис несколько раз слышала, как люди жалуются, что им не хватает его едких замечаний. Но сама она гораздо сильнее скучала по его ухмылке. Время он времени он улыбался, и его улыбки в силу своей редкости были очень милы, но никогда не ухмылялся.

Она вздохнула:

– У Аттолии отличный советник.

Эвгенидес приоткрыл и снова закрыл один глаз.

– Кто?

– Медийский посол. Наверняка это он посоветовал ей взять Тикос и напасть на Киморену. Для нее они не имеют большого стратегического значения, но, если Медия захватит земли по эту сторону Срединного моря, эти острова тоже перейдут им. По-видимому, у Аттолии с этим медийцем столь же близкие отношения, какие приписывают нам с тобой.

– Орнон говорил, если бы не медиец, она бы меня повесила, – отозвался Эвгенидес. Орноном звали посла, которого Эддис отправила в Аттолию спасать своего вора.

– А ты сам не помнишь?

Эвгенидес покачал головой:

– Эта часть как в тумане.

Эддис не стала спрашивать, какие воспоминания запечатлелись четче. Можно было догадаться.

– Тогда, по-видимому, я перед ним в долгу, – сказала она.

Передние ножки кресла внезапно стукнулись об пол, он открыл глаза и ожег ее взглядом. Обиделся.

– Я что, должна желать тебе смерти, Ген? – спросила она.

Они впились друг в друга глазами. В конце концов он вздернул голову и заявил:

– Нет, ты не обязана желать мне смерти и не обязана чувствовать себя в долгу перед этим негодяем медийцем, а я не обязан выслушивать нотации о жалости к себе и не желаю слышать о том, что в этой стране люди каждую зиму теряют руки и ноги из-за обморожений.

Он снова откинул кресло к стене и с угрюмым видом скрестил руки на груди.

– Ген, ты сегодня обидчивый?

Он вздохнул:

– Да ну тебя.

– Сколько народу лишаются рук и ног из-за обморожений за одну зиму? – мягко спросила она.

– Не так уж много. Обычно теряют только пальцы. Думаю, несколько человек.

– Это тебе Гален сказал?

– Угу.

– Он весьма тактичен.

Эвгенидес горько улыбнулся:

– Я сам его спросил.

Она ответила такой же горькой улыбкой.

– О чем ты думаешь, когда смотришь вот так? – спросил Эвгенидес.

– Руки чешутся убить королеву Аттолии, – призналась Эддис.

Эвгенидес встал, повернулся к ней спиной, выглянул в узкое, глубоко утопленное в стену окно.

– Ненавижу того медийца, – произнес он.

– Ген, руку тебе отрубил не он, а Аттолия, – напомнила Эддис.

Эвгенидес пожал плечами:

– Если бы меня повесили, началась бы война?

– Да, – ответила Эддис. И, не в силах врать, добавила: – Может быть.

– Значит, война началась вот из-за этого. – Он поднял искалеченную руку. – Можешь это отрицать?

– Не могу, – сдалась Эддис. – Но, как я уже сказала, руку тебе отрубила Аттолия.

– Из-за медийца, – ответил Эвгенидес. – Если бы он не выступил, она бы меня повесила. Орнон разозлил ее так, что она была готова меня четвертовать. Правда, – в свою очередь не стал врать он, – мне бы не очень хотелось быть четвертованным.

– А мог ли медиец предвидеть, что разжигает войну? – спросила Эддис.

– Еще как мог, – ответил вор.

Эддис притихла, глядя на стол, усеянный отчетами о военных потерях и затратах на войну с Аттолией.

– Тогда я не считаю, что я перед ним в долгу. – Она окинула взглядом ворох бумаг, где перечислялись оставшиеся у нее ресурсы, численность армии, поставки провизии, боеприпасы. – Он расставил в проливах войсковые транспортные корабли, – сообщила королева. – Они, как вороны, только и ждут, чтобы наброситься на мертвые тела. Интересно, знает ли Аттолия.

* * *

Аттолия знала. Еще до того, как эти корабли покинули свою гавань, она знала, что они посланы патрулировать ее берега. Знала, сколько их, много ли на них живой силы и пушек. Знала, что ее бароны информированы столь же хорошо. В последнее время они притихли, словно птички, прячущиеся в кустах, когда на охоту выходит лиса. И еще знала: ей повезло, что медийский император отправил к ней посла, привлекательного не только политически, но и внешне. Все ее придворные знали, что королева не выносит лести, и редко прибегали к ней, однако лесть Нахусереша она принимала с улыбкой, радуясь комплиментам, которыми он ее осыпал. И даже больше его комплиментов ей нравилось видеть смятение на лицах баронов, когда те смотрели, как она опускает глазки и трепещет ресницами, точь-в-точь как молодые служанки, кокетничающие со своими ухажерами. Аттолии нравилось быть рядом с медийцем. Нравилось изображать перед ним милую женщину, а не королеву-воительницу. Когда Нахусереш сопровождал ее, она охотно выслушивала его остроты, благосклонно принимала двусмысленные ласки – он частенько брал ее под руку или склонялся чуть ближе, чем позволяли приличия. Она надеялась, что никто не расскажет Нахусерешу, как она обошлась со своим последним воздыхателем, – хотя, возможно, если бы медиец узнал об этом, то стал бы ухаживать еще настойчивее.

Ее служанки были полностью согласны с мнением своей госпожи о внешности медийца. По утрам и вечерам, одевая и причесывая королеву, они охотно перемывали ему косточки. Аттолия позволяла им сплетничать, лишь бы не выходили за рамки. Она с удовольствием слушала их болтовню, однако сама не принимала в ней участия.

– Говорят, медиец заказал себе новую тунику с золотой нитью и драгоценными камнями у воротника.

– Говорят, у него несколько гарнитуров с изумрудами, и лакей каждый раз перешивает их на ту одежду, какую он с утра соблаговолит выбрать.

– Купил бы других камней, – сказала Фрезина. Самая пожилая из служанок Аттолии, она сидела у окна и заштопывала подол одного из королевских платьев. – Таких, чтоб хорошо сочетались с рубинами. – Она бросила выразительный взгляд на рубины, вплетенные в волосы королевы.

Не у всякой служанки хватило бы смелости лукаво подтрунивать над своей госпожой. Однако Аттолия и впрямь часто улыбалась медийцу, позволяла при рукопожатии держать ее за руку на мгновение дольше положенного, а он называл ее «дорогая королева» или просто «моя дорогая».

– Таких, какие хорошо подходят к его бороде, – хихикнула другая служанка, помоложе. После ее опрометчивых слов повисло тягостное молчание. Служанки смущенно глядели на королеву.

– Хлоя, – сказала Аттолия.

– Да, ваше величество.

– Иди принеси мне что-нибудь.

– Что вам угодно, ваше величество?

– Не знаю. Пойди разберись.

– Слушаюсь, ваше величество, – пролепетала Хлоя и упорхнула.

После ее ухода разговор перешел на более безопасные темы.