Текст книги "Зороастрийцы. Верования и обычаи"

Иранские зороастрийцы XVIII в.

Такое изменение в отношениях, о котором иранцы, погруженные в свои заботы, возможно, не подозревали, усилились еще из-за положения обеих общин: парсы преуспевали, в то время как иранцы боролись за существование. В 1719 г. в Иран вторглись афганцы, которые прошли через Систан и неожиданно напали на Керман. Зороастрийский квартал Габр-Махалле находился за пределами городских стен, и его жители – мужчины, женщины и дети – почти все были убиты. Дастуран дастур и другие видные зороастрийцы жили в городе, около храма огня Аташ-Бахрам, под присмотром мусульманских властей, и потому они спаслись, но в живых осталось так мало людей, что единственное, что они смогли сделать для погибших, – это собрать все тела вместе на поле и окружить их земляным валом. Эту импровизированную дахму до сих пор можно видеть на некотором расстоянии от развалин квартала Габр-Махалле, который так и не восстановили.

Афганцы свергли Сефевидов, но через семь лет были изгнаны Каджарами (тюркским племенем из Северного Ирана, претендовавшим на происхождение от Тамерлана), и военачальника из наемников Надир-кули в 1736 г. провозгласили шахом. Спустя два года Надир вторгся в Индию, разбил войско Моголов и разграбил Дели, но победы, кажется, делали его только более жестоким и алчным, сам же Иран при нем лежал в развалинах. Надира убили в 1747 г., и власть досталась одному из его полководцев – Керим-хану Зенду, правившему с 1750 по 1779 г. со столицей в Ширазе. Именно во время его либерального и справедливого царствования Мулла Каус и посетил Иран. Он нашел Дастуран дастура переселенным из Туркабада в Йезд (хотя два древних огня Аташ-Бахрам остались в Шарифабаде) – несомненно, для того, чтобы мусульманские власти могли за ним лучше следить.

Для встречи с Каусом в Йезде была созвана всеобщая ассамблея зороастрийцев, которым он задал семьдесят восемь вопросов. Ответы их составили Иттотер-Ривайат («Ривайат семидесяти восьми»), последний из иранских ривайатов. Приверженцы партии Кадми высоко его ценили, но Шеншаи, конечно, относились к этому сочинению с подозрением. Каус затем занялся изучением астрономии и других наук в Кермане, где застал зороастрийцев, изнывающих под тяжким бременем налогов, потому что у выживших вымогали такую же сумму подушного налога-джизйа, какая взыскивалась со всех до учиненной афганцами резни. Каус сумел обратить внимание Керим-хана на тяжелое положение зороастрийцев, и он немедленно пожаловалим освобождение от платежей.

Правление династии Зендов продолжалось недолго и в 1796 г. ее последний представитель попал в осаду в Кермане. Каджар Ага-Мухаммед захватил город и жестоко отомстил его жителям за укрывательство врага. В том же году Ага-Мухаммед был коронован в качестве шаха, и вплоть до 1925 г. Каджары правили Ираном из своей северной столицы – Тегерана. Иранским зороастрийцам никогда не приходилось так плохо, как в начале периода правления Каджаров.

Панчаят парсов Бомбея

После того как Надир-шах нанес смертельный удар империи Моголов, на обладание Гуджаратом претендовали мусульманская знать, маратхские князья и торговцы-европейцы. В 1759 г. Ост-Индская компания завладела Суратом, но, поскольку сельские районы страны были все еще охвачены смутой, она продолжала поощрять перемещение населения и коммерции на свое более безопасное островное владение Бомбей.

Как коммерческое предприятие, Ост-Индская кампания хотела уделять как можно меньше времени управлению и поэтому предложила различным «народностям» избрать собственных представителей для управления своими внутренними делами. Поскольку индусов было подавляющее большинство, то англичане назвали советы таких представителей индийским термином панчаят[78]78
  Панчаят – от слова панч – «пять», о совете, состоявшем первоначально, как правило, из пяти представителей.


[Закрыть]. Видимо, панчаят парсов образовался в 1728 г. и, несмотря на свое новое название, по существу, оставался традиционным зороастрийским советом старейшин. Среди его первых девяти членов не было ни одного священнослужителя. Поскольку в Бомбее не имелось соответствующего жреческого органа для руководства церковными делами общины, такими, как уход за дахмами (что в Навсари, например, находилось в ведении жреческого анджомана Бхагарсатх),то этими делами там и занялся светский орган – панчаят. Даже храмы огня в Бомбее, содержавшиеся за счет богатых мирян, находились под надзором светских попечителей, происходивших обычно из семьи основателя храма, которые и назначали жрецов, в то время как старые огни пантхов Санджана и Бхагариа оставались в распоряжении самих жрецов. Ответственность жрецов, а следовательно, и их власть ослабевала в Бомбее более, чем где бы то ни было.

В основном обязанности бомбейского панчаята парсов были теми же, что и у совета старейшин прежних времен, но задача теперь осложнилась. Необходимо было попытаться сохранить строгую нравственность в перенаселенном, растущем, многонациональном городе, где парсы не жили больше отдельными кварталами, как в Сурате, и где все увеличивавшееся разнообразие их занятий и различные интересы постепенно подрывали общинное единство. Это единство и общность служили опорой для панчаята, который в качестве крайней меры наказания объявлял правонарушителя отверженным, «вне касты». Кроме того, панчаят мог лишь увещевать и налагать штрафы, надеясь, что они будут уплачиваться, так как телесные наказания были запрещены англичанами. В этих условиях необходимо отдать должное личным качествам членов парсийского панчаята, поскольку они сумели приобрести значительный авторитет не только в XVIII в., пользовались большим влиянием на протяжении всего XIX в., да и сейчас еще для любого крупного предприятия парсов необходимо добиваться одобрения панчаята.

В области общественных отношений в XVIII в. панчаят стремился поддерживать стабильность брака и упорядочить разводы, которые допускались, хотя и неохотно, по довольно разнообразным обстоятельствам. Двоеженство разрешалось лишь в том случае, если первый брак был бездетным. Панчаят старался препятствовать любым посещениям индуистских святынь и поддерживал все установления зороастрийской веры, в частности, празднования гахамбаров. Вместе с тем панчаят пытался не допускать и чрезмерных излишеств во время празднеств, а также при соблюдении похоронных церемоний, для того чтобы вновь приобретенные богатства не приводили к соперничеству в расточительности. (Попытки эти были по большей части тщетными.)

Панчаят настаивал на соблюдении законов чистоты; так, еще в 1857 г. одному парсу вместе с его дочерью запретили входить во все места богослужений до тех пор, пока они не подвергнутся очищению-барашном за то, что съели пищу, приготовленную мусульманином. В целях сохранения общины в обособленности и чистоте Панчаят решительно противился обращению в зороастризм и приобщению к вере джуддинов (людей других религий), опираясь при этом на утверждение, приписываемое первым поселенцам из Санджана, что парсы относятся к тем, «в чью касту никогда не принимаются приверженцы другой религии». Панчаят был также против опоясывания священным кусти детей парсов, родившихся от индийских матерей.

Еще одна сфера деятельности панчаята заключалась в управлении фондами и в благотворительности, что также было в традициях прежних старшин-акабиров. Панчаят имел в своем распоряжении значительные фонды, накапливавшиеся от сборов за совершение обрядов бракосочетания и похорон, штрафов и пожертвований по завещаниям. В 1823 г. четыре члена панчаята были назначены попечителями для управления фондами. С помощью этих средств панчаят содержал дахмы, устраивал угощения на празднествах-гахамбарах, посещавшихся и бедными, и богатыми совместно. Из этих же фондов обеспечивались больные, неимущие, вдовые и осиротелые. Был учрежден также специальный фонд для оплаты похорон и заупокойных служб для нуждающихся.

Почти сорок лет в Бомбее горел только один священный огонь – Аташ-Бахрам, учрежденный партией Кадми, но вскоре после того, как два огня Аташ-Бахрам были установлены в Сурате, три брата из семейства Вадиа зажгли в Бомбее огонь для Шеншаи. Освящение его осуществили в 1830 г. жрецы Бхагариа, и первым верховным жрецом его стал Дастур Эдалджи Санджана (принадлежавший, несмотря на имя, к пантху жрецов Бхагариа). Главным жрецом кадмийского Аташ-Бахрама был тогда Мулла Фирозэ, сын Муллы Кауса. Оба эти жреца сыграли активную роль в дискуссиях, разразившихся в годы британского правления.

Изучение европейцами в XVIII в. зороастрийских верований

Внешним фактором, усугубившим разногласия среди парсов, послужили европейские исследования зороастрийского вероучения. Сообщения путешественников пробудили в Европе научный интерес к религии Зороастра, и первые плоды его появились в 1700 г. в виде сочинения на латинском языке «Истории религии древних персов, парфян и мидян» Томаса Хайда, ориенталиста из Оксфорда. Он не только изучил греческих и латинских авторов в поисках сведений об иранской религии, но и использовал арабские сочинения и те персидские зороастрийские тексты, которые сумел достать.

Великое уважение к зороастризму привело его, богослова XVIII в., к поискам сходства между этой религией и христианством. Более того, он был введен в заблуждение тем неправомерно большим значением, которое придавалось в источниках Зурвану, а также ошибкой Ж. Шардэна (чьи сообщения из Исфахана читал Т. Хайд), что бог, почитаемый гаурами, отличен от Ормуса, первоисточника света. Таким образом, Хайд пришел к заключению, что Зороастр – последовательный монотеист, посланный богом донести до древних иранцев заветы Авраама, но его учение искажено многобожными греками, а позднее теми, кто, познакомившись с дуалистическими ересями манихейства и маздакизма, ошибочно приписал их старой иранской религии. Пионерская работа Хайда во многих отношениях превосходна, и положения ее оставались незыблемыми три четверти столетия. В течение этого времени его иудео-христианская интерпретация зороастризма так прочно утвердилась в научном мире, что лишь с трудом была опровергнута после открытия истинных учений Зороастра.

В середине XVIII в. молодой французский ученый Анкетиль-Дюперрон отправился в Индию в надежде заполучить зороастрийские рукописи и побольше узнать об этой религии. Он провел 1759—1761 гг. в Сурате, где уговорил Дараба Кумана, бывшего ученика Джамаспа Вилайати, ставшего видным жрецом партии Кадми, перевести ему Авесту. В своем изложении Дараб основывался в основном на гуджаратских и пехлевийских толкованиях, но благодаря ему у Анкетиля-Дюперрона составилось довольно правильное представление о содержании всего памятника в целом (хотя и несовершенное для Гат). Поступок Дараба остальная община осудила как предательство. Анкетиль получил также от Дараба авестийские н пехлевийские рукописи и, вернувшись в Европу, опубликовал полный французский перевод сохранившихся авестийских текстов вместе с обрядовыми наставлениями и многочисленными ценными личными наблюдениями об обычаях парсов, а также перевод пехлевийского Бундахишна.

Перевод Авесты потряс Европу, потому что в нем предстала явно политеистическая, связанная с обрядностью вера, совершенно непохожая на реконструкцию Т. Хайда. Тем не менее Анкетиль пытался утихомирить враждебных критиков, отстаивая ту точку зрения, что собственное учение Зороастра действительно «чистый теизм», но «уже во времена Авраама испорченный еретическими убеждениями». Очевидно, это было голословное допущение, поскольку в то время еще не знали, что Гаты – это собственные слова пророка, и не имелось поэтому никаких оснований для того, чтобы рискнуть предположить, чему он на самом деле мог учить.

Тем временем возникло сравнительное языкознание, которое позволило ученым изучить вновь открытый авестийский язык в сопоставлении с санскритом и, используя этот метод, определить вскоре, что перевод Дараба неточен и свидетельствует о недостаточном понимании авестийской грамматики. Большая часть этих ученых были протестантами, привыкшими рассматривать Библию скорее как длинное предание, а не как источник религиозных убеждений. Открытие того, что понимание парсами их древних писаний несовершенно, вместе с рассказами путешественников о явном невежестве гауров привело европейских ученых к заключению, что современные зороастрийцы не понимают собственную веру. Это неверное представление облегчило принятие предположений Анкетиля, что такое положение дел существовало и в отдаленном прошлом. Так, в Европе сохранилось хайдовское толкование первоначального зороастризма как иранской формы идеализированного иудаизма, с необходимым добавлением того вывода, что он издавна извращался своими приверженцами. В результате возникли представления, доставившие потом столько затруднений западным ученым, которые посвятили следующие почти сто лет попыткам подтвердить эту теорию, не считаясь с беспощадно противоречившими ей фактами. Но еще более серьезные последствия возымели эти превратные представления для самих зороастрийцев.

Глава XIII
При Каджарах и англичанах

Христианские миссионеры и верования парсов

В XIX в. парсы-горожане переживали большие перемены, в основном из-за роста торговли и промышленности, а также воздействия европейского образования и протестантского христианства. Ост-Индская компания запрещала миссионерскую деятельность, но под сильным давлением «возрожденческих» обществ Британии в 1813 г. права и привилегии кампании были возобновлены лишь при условии, что этот запрет будет отменен. В 20-е годы XIX в. первые миссионеры прибыли в Бомбей, сменивший к тому времени Сурат в качестве главного центра средоточия парсов. В то же десятилетие началась организация там школ с преподаванием на английском и на гуджаратском языках.

В 1827 г. был основан Элфинстонский колледж для обучения «языкам, литературам, наукам и нравственной философии Европы». В 1840 г. колледж объединился со школой для организации Элфинстонского института, в котором парсы составляли большую часть учеников в течение всего XIX века. Так в Бомбее сложился получивший западное образование средний класс парсов, включавший докторов и юристов, учителей, журналистов и лиц других профессий.

В 1834 г. британское правительство приняло на себя управление владениями Ост-Индской компании и стало править на большей территории Индии. (Из парсийских центров лишь Навсари не входил в британские владения, а оставался по соглашению частью индусского государства Барода.) В отношении религии официальная политика была беспристрастной, и никакого религиозного обучения не проводилось ни в одной из государственных школ. Все же изучение английской литературы неизбежно познакомило учеников с христианскими идеями, а западная наука в то же время вступила в противоречия со многими традиционными индуистскими и зороастрийскими убеждениями. Молодые парсы были сначала обижены и потрясены неосведомленностью их священных писаний. Они знали основные положения веры и были обучены обрядам, но сама Авеста с ее большим запасом древних знаний и преданий оставалась принадлежностью дастуров и была для мирян окутанной такой же тайной, как Библия на латинском языке для римских католиков. Поэтому в общине произошло великое смятение, когда шотландским миссионером Джоном Уилсоном отрывки из священных книг внезапно были предложены вниманию верующих.

На Уилсона, прибывшего в Бомбей в 1829 г., искренней и прямой нрав парсов произвел большое впечатление. Он обнаружил, что они составляют «очень влиятельную часть» городского населения, и стал тщательно готовиться к тому, чтобы привести их в лоно христианства. Изучив переведенные Анкетилем Авесту и Бундахишн, а также другие европейские сочинения, Уилсон ринулся в атаку с проповедями, памфлетами, со статьями в газетах, обратившись к новому способу пропаганды. Уилсон набросился с нападками на зороастрийский дуализм и резко высмеял древние космогонические и мифические сведения в Бундахишне, а заодно и предписания Вендидада относительно законов очищения, недобросовестно сопоставив последние не с ветхозаветным Левитом, а с Новым заветом. (Из самих Гат в переводе Анкетиля он, разумеется, мало что сумел извлечь.)

Большинство парсов никогда не слышали о Бундахишне и были настолько же поражены изложением его содержания Уилсоном, насколько был бы потрясен и христианин в XX в., впервые познакомившийся с некоторыми наиболее примитивными разделами Ветхого завета. Один мирянин тут же поспешил отречься от Бундахишна как книги «совершенно лживой» и сочиненной, вероятно, «каким-то врагом нашей религии» (Wilson, 1843, с. 37). Подобная защита оказалась затруднительной, когда торжествующий Уилсон доказал, что многие данные Бундахишна происходят из самой Авесты, которую община целиком считала словом бога, переданным им в откровении пророку Зороастру.

В замешательстве парсы убедили трех жрецов принять вызов, но те лишь добавили путаницы, представив различные по своей сути оправдания. Двое из них предали традиционные убеждения и обратились за помощью к сочинению Десатир («Постановления»), которое сейчас считается литературной подделкой, созданной, возможно, внутри какой-то персидской суфийской секты и имеющей весьма далекое отношение к зороастризму. Рукопись сочинения привезена из Ирана Муллой Каусом. Его сыном Муллой Фирозэ в 1818 г. она опубликована в Бомбее, где вызвала большой интерес. Этот труд состоит из текста на искусственном языке (со словами, взятыми из индийских и иранских диалектов, но грамматикой по большей части персидской) и из «персидского» перевода этого текста, скрупулезно очищенного от арабских слов. Сочинение претендует на то, что в нем содержатся изречения четырнадцати пророков, начиная с «Махабада» (деятельность которого проходила в далекую доисторическую эпоху) и кончая «Пятым Сасаном» (жившим незадолго до арабского завоевания). Утверждается, что эти пророки не умерли, но удалились из мира в качестве скрытых «Учителей», а религия, которой они учили, торжествовала в Иране на протяжении веков, отличаясь от той, которую обычно приписывают Зороастру, лишь тем, что в Авесте он облекал свое учение в аллегорические выражения.

Когда зороастрийцы признали эти претензии, они получили полное право свободно толковать Авесту заново в свете учений «Махабада», которые, согласно Десатиру, включали веру в далекого безликого бога, всемогущего и непостижимого, в ряды промежуточных «Разумов» и в перевоплощение с продвижением через цепочку существ, достигаемое при помощи самоотречения, поста и уединенного созерцания.

В Десатире содержались также подробнейшие указания молитвенных поз, показывающие знакомство с практикой индийских аскетов, и в целом это сочинение по своему духу совершенно чуждо разумному и практичному вероучению традиционного зороастризма. И все же оно явилось, как сформулировал Уилсон, «иносказательным прибежищем» для тех, кому неожиданно пришлось без всякой подготовки и предварительного обучения встать на защиту старой веры. Два жреца, занявшихся этой защитой, прибегли к Десатиру, объявив, что «то, что написано в Вендидаде о Хормазде и Ахримане… все это иносказания нашего пророка Зартушта. Суть учения провозглашена им в тайном знании» (Wilson, 1843, с. 150). Так открылись ворота для оккультизма, который сильно влияет на парсов до наших дней.

Третий жрец, преподобный Дастур Эдал Санджана, служивший огню Аташ-Бахрам, учрежденному семейством Вадиа, представил в защиту зороастризма традиционные по своей сути убеждения и не был поколеблен упреками в дуализме или же в многобожии. Он настаивал, что Ахриман – особое зловредное существо, а язады действительно призваны богом господствовать «над всеми вещами на земле и в небесных мирах» (Wilson, 1843, с. 198—199). Однако он выдвинул давно уже укоренившееся смешение концепции о семи творениях, содержащейся в Гатах, со старой греческой теорией четырех стихий, что дало Уилсону возможность сразу же подвергнуть это критике с научных позиций, при этом насмешливо заметив, что Дастур Эдал жил «долгие годы почти в полном уединении по законам храмов огня и поэтому, по-видимому, в значительной степени оказался не затронутым неумолимым развитием разума» (Wilson 1843, с. 9). Верховному жрецу так и следовало вести себя, и, разумеется, Дастур Эдал, так же как и все тогдашние зороастрийские жрецы, прошел лишь обычное традиционное обучение своей профессии, и нечего было ожидать от него отражения критики, использовавшей массу ему совершенно неизвестных знаний.

Хотя Уилсон на деле обратил в христианство лишь немногих парсов, его деятельность усилила разлагающее влияние Запада на зороастрийскую общину. Образованные миряне поняли, что жрецы не оправдали их ожиданий, – таким образом были посеяны семена пренебрежения, которое на протяжении XIX в. пришло на смену вековому отношению к духовенству как к ученым людям. Миряне, в особенности в Бомбее, ощутили свое превосходство над жрецами и потому, что здесь не имелось никакого руководящего органа жрецов, и потому, что отдельные верующие приобретали огромные состояния, в то время как их семейные жрецы продолжали довольствоваться весьма скромными доходами за совершение различных обрядов. Так священнослужители лишь из-за того, что они оставались верны образу жизни своих предков, оказались отсталыми, невежественными и бедными, а миряне, пользуясь благами прогресса, стремились к знаниям и материальному процветанию.