Текст книги "Ангелы страшатся"

14. Металог: В черновиках этого нет (МКБ)

ДОЧЬ: Папа, в твоих черновиках этого нет вообще.

ОТЕЦ: Нет чего?

ДОЧЬ: Ты так и не разъяснил, что ты в конечном счете имеешь в виду под «священным», и вообще ничего не рассказал о боге Эко. Нам нужно что-то большее, мы пока не готовы начать новую дискуссию об эпистемологии в биологическом мире и твоем понятии «структуры», в частности. Людям нелегко установить знак равенства между «связующим паттерном» и священным. И им трудно понять, что твои сухие описания приглашают к озарению. По крайней мере я чувствую необходимость связки между главой, говорящей об объединяющих идеях наподобие ананке, кармы или нггламби, и тем, что ты говоришь дальше о проблемах подхода к биологическоми миру, что я свела в следующую главу. Ты слишком увлекся своими любимыми греческими трагедиями, а сейчас начнешь говорить об эпистемологии, но ты не обозначил связи. Я вижу некоторые необходимые связи, но я не знаю, согласился бы ты со мной.

Ты знаешь, когда я работала над этой частью рукописи, у меня возникло ощущение, что ты просто свалил на своего редактора огромную стопу черновиков, где перемешано то, что стало Главой 13, и то, что стало Главой 15. Получилась как бы модель всей книги, через которую надо пробираться наощупь. Папа, ты помнишь историю о матери Уоррена Мак-Каллока?

ОТЕЦ: Какую именно?

ДОЧЬ: Когда-то это была одна из твоих любимых историй. Кажется, у вас был разговор с членами кибернетической группы о поиске информации. Это было дома у Мак-Каллока. Он пошел на кухню сделать кофе и столкнулся там со своей матерью, которая была уже очень пожилой дамой. Она была в ярости. «Вы болтаете о поиске информации, – сказала она, – но все это чушь. Я знаю эту проблему, потому что у меня уже совсем не осталось памяти. Для меня единственный способ что-то найти – это держать понемногу всего везде».

ОТЕЦ: Действительно, с книгой возникает та же проблема. Однако первый шаг прочь от ложного аналитического разделения наподобие декартовского дуализма в направлении некоторого вида монизма состоит в том, чтобы сделать вопросы, разделенные в прошлом, предметом единого обсуждения. А затем установить для работы с ними некоторые формальные правила, которые я собирался назвать «синтаксис сознания».

ДОЧЬ: Если бы речь шла о материалах конференции, в которые надо внести ясность, я бы положила разные виды материалов бок о бок. Это дало бы возможность для «двойного описания», как ты это называешь. Затем я вставила бы небольшие замечания-связки, чтобы читатель мог совершить синтез на новом уровне.

ОТЕЦ: Хорошо, и какие связки ты хотела бы внести?

ДОЧЬ: Например, твои соображения о религии неявно подразумевают, что религия неизбежно имеет встроенные противоречия, то есть парадоксы. И эти противоречия защищены от рационального знания, чтобы сохранить их напряжение, поскольку именно это напряжение дает религиозной системе возможность служить моделью Креатуры. Меня всегда поражала в Исламе его статичность, тогда как Христианство просто корчится от противоречий. Возможно, в этом различии есть большой смысл. Еще я хотела бы взять твои рассуждения о матриархальном и патриархальном элементах в греческой религии и соединить это с табу на межполовое знание, а затем взять этот результат и далее соединить его с двуполым воспроизведением как способом одновременно и создавать, и ограничивать неопределенность. А от этого я хотела бы перейти к идее выхода за границы парадокса и подмешать к этому хорошую дозу Дзена…

Ты помнишь, как однажды сказал, что Природа – это подлая сука, которая ловит нас в даблбайнд?[76]76
  Обсуждению этого шокирующего высказывания («Nature is a dirty double-binding bitch») М. К. Бейтсон в дальнейшем посвятила целую статью: «The Double Bind: Pathology and Creativity» // Cybernetics & Human Knowing, V. 12, nn. 1–2, 2005. – Примеч. пер.


[Закрыть]

ОТЕЦ: Кэт, один из способов вульгаризировать концепцию даблбайнда – это применять ее к любым безнадежным ситуациям. Если ты процитируешь то замечание, люди просто подумают о голоде и других стихийных бедствиях. А понятие «даблбайнд» правомерно там, где возникают сложности с логической типизацией.

ДОЧЬ: Да, и особенно тогда, когда наше мышление терпит неудачу при попытке обсудить отношения между отношениями отношений – те бесконечные прогрессии, о которых ты часто говорил. Я уверена, что так же, как способность нашего мышления продвинуться в такой прогрессии имеет предел, так и биологические системы имеют границы, за которыми уровни сливаются. Если ты собирался проследить аналогию между мышлением и эволюцией настолько далеко, насколько это возможно, тебе следовало изучить распространенность в эволюции всех возможных типов когнитивных ошибок.

ОТЕЦ: Хорошо, но, как я говорил, «Бог поругаем не бывает». Когда при развитии эмбриона (эпигенезе) что-то идет неправильно, ты скорее всего получишь нежизнеспособный или неспособный воспроизводиться организм. И результатом определенных видов эволюционных ошибок является вымирание. А выживают те, кто смог выжить. Когда тавтология разворачивается через посредство физического мира, ошибка быстро становится очевидной.

ДОЧЬ: Возможно, через несколько миллионов лет. Это всегда не давало мне покоя в антропологии: культура – это адаптивная система; поэтому если сообщество выживает, мы говорим, что его культура наверняка адаптивна и бросаемся в дискуссию о функционализме. Однако на самом деле сообщество может идти к вымиранию. Если мы взорвем эту планету или ввергнем ее в ядерную зиму, то у тебя в твоем мире мертвых возникнет проблема: установить момент ошибки. И я не думаю, что ты решишь, что это – момент нажатия ядерной кнопки. Может, версальский договор? Декарт? Римская империя? Или сад Эдема?

ОТЕЦ: Несомненно, можно истолковать понятие первородного греха как склонность к совершению определенных эпистемологических ошибок. Римская империя? Это же протофашизм. Латынь и впрямь кажется мне отвратительным милитаристским языком, и я хотел бы, чтобы в школах ее отменили и вернулись к греческому. Декарт? Несомненно.

ДОЧЬ: Мне постоянно приходится объяснять, что в твоих книгах имя Декарта обозначает ряд идей, вероятно, имеющих более сложную историю. Как говорят в литературной критике, Декарт их «олицетворяет». Это что-то вроде прозвища или местоимения, обозначающего «все плохое». И знаешь ли, в школах этой страны давно отменили и греческий, и латынь.

ОТЕЦ: Они также отменили изучение большинства доказательств в геометрии, и заодно отменили естествознание. Видишь ли, ты не можешь научиться заботиться о согласованности, если не имел дела с целостными системами и не знаком с ощущением интеграции. Но об интеграции можно узнать несколькими способами и, вероятно, все они нужны: можно посмотреть на древние экосистемы в их наивысшей точке; можно посмотреть на произведение искусства; можно посмотреть на очень плотно интегрированную логическую систему. Моими лучшими студентами часто были или католики, или марксисты, поскольку и тех, и других научили тому, чему большинство детей в наше время не учат вообще: что согласованность важна. Большинство не учат даже орфографии. И кстати, я хотел бы, чтобы их знакомили с некоторыми системами религиозных верований со сложным переплетением логики и поэзии, чтобы они были знакомы с метафорой. Это же дети!

ДОЧЬ: Хорошо, что еще?

ОТЕЦ: Ты упомянула Версальский договор. Это важное обстоятельство, поскольку когда вместо умеренных «Четырнадцати пунктов» тогдашнего президента США Вудро Вильсона, предложенных как основа для прекращения Первой мировой войны, против Германии начались карательные меры, доверие стало фактически невозможным. Ты можешь использовать ложь как тактический прием внутри войны, но когда ложь поднимается по лестнице логических типов и ты лжешь по поводу войны и мира, то пути назад нет. Мир все еще страдает из-за последствий версальского договора.

ДОЧЬ: Хм-м. Есть и другой способ определить момент ошибки, но, может быть, они связаны. Помнишь, как Скип Раппапорт рассказывал о своих новогвинейских племенах (Rappaport, 1979)? Интеграция этой культуры поддерживалась рядом связок между их ежедневным существованием и мифологией. Были некоторые идеи, считавшиеся священными, бесспорными и несомненными, которые удерживали целостность. Здесь «священное» присутствует в двух смыслах: во-первых, это то, к чему «да не притронешься всуе», а во-вторых, это ощущение целого, которое следует принимать с благоговейным страхом – и не пытаться в нем копаться.

ОТЕЦ: И еще оно вселяет смирение.

ДОЧЬ: Когда-то в ходе конференции в Бург-Вартенштайне у нас был разговор, можно ли спроектировать экологическую религию, которая станет священным и не вызывающим вопросов средством понимания взаимосвязей в Креатуре. И возможно ли встроить в нее монизм и ощущение «связующего паттерна» как предпосылку для формирования характера и мышления индивидуума.

ОТЕЦ: Хм-м. И что я тогда сказал?

ДОЧЬ: Ты сказал, что нельзя. Во-первых, потому, сказал ты, что идея своих и чужих, про́клятых и спасенных до такой степени неотъемлема от понятия религия, что от него мало пользы. Даже если обратить половину мира, создастся линия между обращенными и необращенными, граница между «миром спасения» и «миром войны», как это называют мусульмане. А дальше эта граница станет зоной конфликтов и недоверия.

ОТЕЦ: Нельзя что-то сконструировать и объявить это священным.

ДОЧЬ: Значит, Эко на самом деле не тот бог, в которого люди могут верить?

ОТЕЦ: Определенно нет. Или лучше сказать по-другому, поскольку у выражения «верить в…» есть несколько смысловых слоев: «верить в существование», «верить как в символ правильной идеи» и, наконец, «полагаться» или «доверять». Можно сказать, что я верю в Эко во втором смысле.

ДОЧЬ: Знаешь, я думаю, что возможно верить во что-то вроде иудеохристианского Бога в аспекте того, что Он символизирует, а также в аспекте доверия, но при этом не верить в какое-то Его обособленное существование.

ОТЕЦ: В Иегову? Может быть. Все же нет, поскольку идея трансцендентности лежит в самой основе Иеговы. Дуализм этого твоего «обособленного существования» слишком плотно вплетен в систему. А также дуализм добра и зла. «Эко» не озабочен добром и злом в каком-либо простом смысле, а также не обладает свободой воли. Более того, он символизирует тот факт, что пагубная зависимость или даже патология – это другая сторона адаптации.

ДОЧЬ: Но ты продолжаешь говорить о «священном». Как насчет Геи? Тебе когда-нибудь встречалась «гипотеза Геи»?[77]77
  Теория, выдвинутая Джеймсом Лавлоком (Lovelock), состоит в том, что живые сущности, населяющие Землю, сообща определяют и регулируют материальные условия, необходимые для продолжения жизни. Таким образом, планета, точнее ее биосфера, уподобляется огромному саморегулирующемуся организму. – Примеч. МКБ.


[Закрыть] Это идея, что наша планета – живой организм.

ОТЕЦ: Да, незадолго до моей смерти. Кто-то показал мне статьи Джеймса Лавлока.

ДОЧЬ: Хм-м. Рада слышать, что ты читал что-то современное.

ОТЕЦ: Он, несомненно, прав в том, что условия, имеющиеся на нашей планете, можно объяснить только процессами жизни.

ДОЧЬ: Да, но это нечто другое. Всякий раз, когда я читаю лекцию о гипотезе Геи, я предупреждаю об опасности персонализировать Гею. Нельзя сказать «я и Гея», или «я люблю Гею», или «Гея любит меня». Но ведь нельзя сказать и «я люблю Эко», верно?

ОТЕЦ: Это не одно и то же. Понятие Геи основывается на физической реальности планеты, а она Плероматическая, вещественная. А когда я прошу людей подумать о боге, которого можно назвать Эко, я пытаюсь заставить их подумать о Креатуре, о ментальном процессе.

ДОЧЬ: Слово «процесс» здесь важно, верно?

ОТЕЦ: А также подумать о том, что не все взаимосвязи прочны, что в любом знании есть разрывы, что ментальный процесс включает в себя способность формировать новые связи и действовать как самоисцеляющаяся тавтология, как я это назвал в своей книге «Разум и природа».

ДОЧЬ: Выходит, нам не уйти от трагедий и противоположностей в совокупной ткани бытия? А Эко – это условное имя логики ментального процесса, той взаимосвязи, которая удерживает вместе всю эволюцию и жизнь? И Эко можно нарушить, но нельзя поругать? Возможно, Эко прекрасен, но его трудно любить.

ОТЕЦ: Прекрасен и ужасен. Шива и Абраксас.

15. Структура в коммуникативной ткани (ГБ)

I. Карта и территория

Когда мы изучаем биологический мир, мы в действительности изучаем многоуровневые коммуникативные события. В этой коммуникации о коммуникации нас особенно интересует описание директив или команд (тех сообщений, которые способны инициировать причинно-следственные цепи в функционировании биологического мира), а также система предпосылок, лежащая в основе любых сообщений и делающая их согласованными. В той модели, на которой основана данная книга, термин «структура» используется для указания на ограничения, характеризующие системы и определяющие их функционирование. Примером структуры в этом смысле могут быть установки термостата. Это поворотные пункты в мире потока. Можно сказать, что такие понятия, как ананке или карма, подтверждают существование структуры. Отметив, что коммуникативная ткань живого мира упорядочена, проникает всюду и детерминирует события до такой степени, что ее можно уподобить Богу, мы осторожно двигаемся дальше в поисках ее закономерностей, отмечая в переплетении нитей как паттерны, так и разрывы.

[Биологи, наблюдающие природный мир, создают свои описания, поскольку даже самые объективные данные являются артефактами человеческого восприятия и отбора.] Описание никогда не похоже на описываемую вещь, и уж совершенно точно, что описание никогда не есть описываемая вещь. Как когда-то давно заметил Иммануил Кант, единственная истина, приближающаяся к уровню абсолютного, может быть получена только от самой вещи, если только мы сможем достаточно приблизиться к ней. Но этого, увы, мы не можем. От вещи самой по себе – кантовской Ding an Sich – мы можем получить информацию только в той степени, в какой наши органы восприятия и научные инструменты способны уловить имманентные для этой вещи различия.

Поэтому нам в первую очередь следует обратить внимание на систематические различия, неизбежно существующие между нашими словами и тем, что мы пытаемся описать. Перед тем как начать вычерчивать какую-либо карту, мы должны ясно понять различие между «картой» и «территорией» как таковыми. При описании мы часто ссылаемся на «структуру». Мы делаем это не для того, чтобы предписать желаемое, а пытаясь справиться с бесчисленными подробностями наблюдаемого. Когда мы говорим, что растение или лист имеет «структуру», это значит, что мы способны сделать об этой вещи обобщающее описательное утверждение. Назвав что-то «структурой», мы утверждаем, что способны на большее, чем просто на последовательное перечисление единичных подробностей. Если я говорю, что позвоночник животного – это повторяющаяся структура, объединяющая части в «позвоночный столб», я тем самым утверждаю, что между частями имеется некоторая систематичность и организация. Я делаю утверждение, относящееся не к какому-либо отдельному позвонку, а к совокупности позвонков. Само понятие структуры всегда стоит в стороне от бесчисленных частных подробностей. В основе самого слова структура лежит представление о некоторой общности.

Философ Уайтхед как-то заметил, что арифметика – это наука об обращении с конкретными числами, а алгебра – это наука, возникающая тогда, когда слово «конкретный» заменяется на слово «любой». В этом смысле структура – это алгебраическое описание, она всегда стоит по меньшей мере на одну ступень абстракции выше. Структура предполагает сбор и сортировку некоторой части бесчисленных подробностей, которые затем можно отбросить и заместить их резюмирующими утверждениями.

В этом контексте следует различать классы и группы. Члены «класса», как я здесь использую это слово, объединены некоторой общей для всех них характеристикой. Члены «группы» объединены тем, что каждый член является модуляцией (видоизменением) некоторого другого члена или членов. Существует некоторый процесс или, как говорят математики, некоторая «операция», посредством которой члены группы трансформируются друг в друга. Несомненно, теория биологической эволюции очень выиграла бы, если бы биологи приняли современную математическую теорию групп в качестве эталона для своего мышления и языка. Это понудило бы их к разработке более современной и передовой теории структурного родства, нежели простое использование «гомологии» в качестве свидетельства филогенетической истории. Из феномена гомологии, несомненно, можно извлечь еще столько материала, сколько биологам и не снилось.

С точки зрения такого различения между классом и группой совокупность позвонков позвоночника является классом, поскольку все позвонки имеют определенные общие характерные черты. Можно сказать, что все позвонки построены по одному базовому плану. Однако эта совокупность также является и группой в том смысле, что каждый позвонок является модуляцией предшествующего в продольной последовательности. У этой модуляции, однако, имеется интересная разрывность при переходе от грудной к поясничной части позвоночника[78]78
  У всех наземных позвоночных граница между грудным и поясничным отделами в точности соответствует переднему краю области экспрессии генов HoxA10 и HoxC10. Одной из функций этих генов является подавление развития ребер.
  Регуляторные Hox-гены были открыты в 1995 г., через 15 лет после смерти Бейтсона. Их важнейшая функция состоит в том, что они подробно размечают эмбрион вдоль передне-задней оси. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Помимо этого позвонки взаимосвязаны третьим способом: все они подходят друг к другу и работают вместе как часть единого целого.

Сказанное выше о трех видах взаимосвязи позвонков есть лишь малая часть большей загадки: организации биосферы. Таким образом, когда мы смотрим на то, что кроется за словом «структура», мы сталкиваемся с фрагментами принципа, объединяющего более широкую коммуникативную ткань. Следует, однако, подчеркнуть, что у понятия «структура» есть и более проблематичный аспект. Когда мы, как ученые, используем это слово, оно вызывает у нас ложное впечатление, что конкретные подробности, относимые к данной поименованной структуре, реально являются компонентами этой структуры. Это означает, что мы легко начинаем верить, что тот способ расчленения реального мира, который мы использовали для создания своего описания, был наилучшим и самым правильным способом расчленения мира.

Химики могут сказать, что все галогены (семейство элементов, включающее в себя фтор, хлор, бром, йод) имеют общие для всех формальные характеристики, которые также образуют модулированную последовательность. Тем самым они образуют «группу», и, более того, подобные группы элементов можно свести в периодическую таблицу. Мы могли бы возразить, что это плод воображения, что это лишь внешнее сходство, что группировка элементов в классы – это артефакт, дело рук химиков, а не природы.

Однако подобная критика часто бывает неуместной в биологии. Если мы, будучи биологами, станем думать, что, используя слово «структура», мы ничем не лучше физиков или химиков, мы рискуем перегнуть палку. [Мы можем сделать и другую ошибку. Мы можем хотеть от своих биологических описаний слишком мало, полагая, что если они согласуются с фактами, то бо́льшего и не требуется.] Конечно верно, что в чисто физическом мире нет имен, а у звезд имена есть только потому, что люди их поименовали. Даже созвездия существуют лишь в той мере, в какой людям видятся на небе некие конфигурации. Аналогичным образом, утверждения физиков и химиков относительно структур относятся только к структурам, имманентным их теориям, а не физическому миру. Однако в биологическом мире это не так. В этом мире, мире коммуникации и организации, обмен сведениями и сообщениями является неотъемлемой частью происходящего. В ходе эмбрионального развития анатомия спинного мозга определяется посредством сообщений от ДНК и от других растущих органов, и эти сообщения с необходимостью являются обобщениями. Они зависят от структуры; более того, они сами и есть структура. При этом по-прежнему верно, что как биологические сообщения, так и наши сообщения по поводу биологических явлений, неизбежно отличаются от своих обозначаемых объектов, своих референтов.

Описание, сделанное биологом, всегда ссылается на структуру, и есть несколько возможностей, в силу которых эта отсылка может быть как правильной, так и ошибочной:

1. Структура, о которой говорит биолог, может быть попросту ошибочной. Например, он может отнести дельфина в класс рыб. Равно и физик может совершить грубую ошибку, скажем, при классификации какого-то элемента.

2. Биолог может высказать такую гипотезу о структуре, которая позволяет делать предсказания, однако не имеет правильной связи с внутриорганизменной или межорганизменной коммуникативной системой. В этом случае он прав в том смысле, в каком может быть прав хороший физик. Его описание может дублировать внешние проявления, например фенотип существа или популяции. Однако он может ошибиться, если станет приписывать описываемой системе сообщения, аналогичные тем, которые он сам использует в ходе описания. Он может сказать, что у человека есть две руки, но ему следует поостеречься предполагать существование числительных в языке ДНК.

3. Структура, о которой говорит биолог, может соответствовать классификации частей и отношений, которую использует сама ДНК и/или другая биологическая управляющая система. Вполне законно думать о структуре как о чем-то, что обусловливает или придает форму течению событий, при условии, разумеется, что мы убедились, что наши утверждения касательно структуры совпадают и формально идентичны внутренней системе сообщений растения или животного. Вполне можно говорить, скажем, об «апикальном (верхушечном) доминировании» в паттернах роста цветущих растений, если мы уверены, что управляющие сообщения действительно движутся от верхушки вниз и оказывают ингибирующее воздействие на рост нижележащих частей. Тот биолог, который ссылается скорее на отношения или паттерны, нежели на числа, может быть более точен, чем тот, который говорит, что у людей по две руки или по пять пальцев. По крайней мере, такой биолог способен быть прав в смысле, недостижимом для физика.

С другой стороны, у него есть возможность ошибиться в гораздо более глубоком смысле, чем это возможно для физика.

Материал, интересующий физика, лишен внутренней коммуникации и не имеет имен и структуры, как я здесь понимаю это слово. Физик должен описать, например, падение тела, неспособного быть свидетелем собственного падения. Когда епископ Беркли задает свой вопрос о дереве, падающем в лесу, в котором нет никого, кто мог бы увидеть и описать это, он говорит как физик. В биологии же развивающийся эмбрион сам всегда является свидетелем и критиком собственного развития, способным отдавать приказы и управлять направлением реакций и изменений.

Это может показаться странным, но в чисто физическом мире не может быть ни «ошибок», ни «патологии». Последовательности событий, в которых участвуют физические сущности, не организованы, а потому не могут быть дезорганизованы. Однако в биологии возможность «ошибки» и даже «патологии» присутствует постоянно, поскольку биологические сущности организованы, что надо отличать от простой упорядоченности. Они содержат в себе собственные самоописания и собственные рецепты роста.

4. [Однако заявление, что описание, сделанное биологом, может согласоваться с собственным описанием организма, не вполне соответствует истине.] Все биологические описания с необходимостью указывают на структуры и коль скоро это так, неизбежно искажают, упрощают или обобщают свои референты. Даже сведения и команды, возникающие и перемещающиеся внутри живых существ, подобны производным [точнее, дифференциалам. – Примеч. пер.] в математическом смысле: отправление сообщения всегда инициируется различием или контрастом. Как при морфогенезе, так и при управлении поведением объектом управления скорее является изменение, нежели состояние. Если подобные ограничения неизбежно ведут к искажениям, если совокупность сообщений, упоминающих изменения и игнорирующих состояния, является искажающей совокупностью, тогда все биологические совокупности сообщений в этом смысле всегда ошибочны.

5. [И главное, описание, сделанное биологом, не тождественно тому, что описывается, даже если он сопровождает описание демонстрацией музейного экспоната.] Информация всегда сообщается только по поводу упоминаемых вещей, даже тогда, когда для кодирования сообщения используются сами эти вещи. Даже когда в окне ресторана выставлен кусок мяса, жарящийся на вертеле, сообщающий прохожим, что здесь они могут поесть мяса, пожаренного на вертеле, даже при такой наглядно очевидной коммуникации жарящееся мясо в качестве носителя сообщения в известном смысле есть не вполне мясо[79]79
  А есть, если можно так выразиться, «мясо о мясе». – Примеч. пер.


[Закрыть]. Если посмотреть на более сложные интерактивные процессы, например на внутреннюю организацию живых существ, мы увидим, что хотя всё происходящее, несомненно, материально, закономерности этих процессов связаны с тем, что сами процессы являются демонстрацией собственных закономерностей.

Слово «структура» предполагает наличие границ. Жизнь предполагает соблюдение норм. В какой-то мере жизнь напоминает многие религии. Однако те нормы, которых требует жизнь, не всегда совпадают с нормами, предпочтительными для этих религий.

II. Необходимые поперечные нити

Давайте еще раз взглянем на закономерности, которые Блаженный Августин когда-то давно назвал Вечными истинами, и сравним их с введенной нами концепцией структуры. Слух современного человека коробит от заявления, что какое-то утверждение претендует быть истинным настолько, чтобы заслуживать названия «вечной истины» или продолжать быть истинным и до Большого взрыва, и после коллапса в черную дыру. Однако Блаженный Августин, несомненно, включил бы этот интервал в свою «вечность». Мы кратко обсуждали эти Вечные истины в Главе 2. Это такие утверждения, как «три плюс семь равно десяти». Как я сказал, сегодня наши умы решительно отвергают само понятие Вечной истины и столь же решительно отвергают ту идею, что какое-либо утверждение может быть самоочевидным. Сегодня модно с недоверием относиться к любым утверждениям, претендующим на вечность или самоочевидность. Предаваясь этому привычному скептицизму, мы забываем, что было сказано о природе описания. Как уже говорилось, никакое описание не является истиной, однако, с другой стороны, возможно, вечно истинно то, что между описанием и описываемой вещью неизбежно есть некоторая дистанция. [Если же посмотреть на процессы коммуникации в мире природы, мы, несомненно, заметим, что эта коммуникация повсеместно зависит от предпосылок и связей, которые не требуется формулировать. Кажется, что даже ДНК считает некоторые вещи самоочевидными.]

Вечные истины почти самоочевидны, однако современные критики могут сказать, что эти утверждения есть лишь фрагменты, даже второстепенные фрагменты бо́льших тавтологических систем. Они скажут, что «7 + 3 = 10» – это один из бесконечного числа подобных маленьких фрагментов, порожденных созданной человеком системой взаимосцепленных утверждений, называемой «арифметика». Эта система является тавтологией, сетью утверждений, логически вытекающих из определенных аксиом, на истинность которых математика не претендует. Математики заявляют, что они утверждают лишь то, что, если аксиомы приняты, остальные утверждения из них вытекают. Из аксиом и определений арифметики следует, что «7 + 3 = 10», однако поскольку математики не претендуют на истинность своих аксиом, они не претендуют и на истинность утверждений-выводов. Они не претендуют даже на то, что аксиомы соотносятся с чем-либо в реальном мире. Если математик-прикладник хочет отобразить, скажем, некоторое количество апельсинов на математическую тавтологию, он должен сделать это на свой страх и риск.

Однако в действительности отказ математиков от ответственности в отношении аксиом и определений не позволяет полностью избежать проблемы вечного и самоочевидного. Я могу согласиться, что аксиомы и определения созданы человеком и не соотносятся с чем-либо конкретным в материальном мире. Более того, я настаиваю, что наши знания о материальных компонентах мира недостаточны, чтобы судить, содержат ли аксиомы какие-то истины об этих вещах. Однако в данной книге речь почти не идет об истинах, касающихся вещей. Речь в ней идет лишь об истинах, касающихся истин; о естествознании, предметом которого являются описательные утверждения, информация, директивы, абстрактные предпосылки и крупные сети подобных идей. И главным образом, я пытаюсь построить естествознание, предметом которого являются отношения между идеями. Не имеют большого значения заявления математиков о том, что их тавтологии не содержат истин, касающихся вещей, однако огромное значение имеют их утверждения, что шаги и даже цепи шагов от аксиом к развернутым утверждениям самоочевидны и, возможно, непреложно истинны.

Что же касается референтов многих умозаключений и споров – так называемых «вещей», – то хотя я не могу ничего знать о какой-либо индивидуальной вещи самой по себе, я могу кое-что знать об отношениях между вещами. Как наблюдатель, я нахожусь в положении, напоминающем положение математика. Как и математик, я не могу ничего сказать об отдельной вещи, я даже не могу утверждать ее существование, ссылаясь на опыт. Я могу лишь что-то знать об отношениях между вещами. Если я говорю, что стол «твердый», я выхожу за пределы свидетельств опыта. Я могу знать лишь то, что взаимодействие или отношение между столом и некоторым органом восприятия или инструментом имеет специфический характер разностной (дифференциальной) твердости. Увы, для этого понятия нет общепринятого термина, поэтому я искажаю его, полностью приписывая специфический характер, свойственный отношению, лишь одной его стороне. Когда я так делаю, я превращаю то, что я могу знать об отношении, в искаженное утверждение о «вещи», которой знать не могу. Референтом любых обоснованных, правомерных утверждений всегда являются отношения между вещами. Мнение, что «твердость» внутренне присуща одной из сторон бинарного отношения – это выдумка человека.

Показательно, что математики спокойно принимают идею, что отношения между утверждениями могут быть самоочевидными, при этом демонстрируя нежелание предоставлять этот статус самим утверждениям. Это похоже на то, как если бы они заявляли, что умеют говорить, но не знают, о чем они говорят. И эта позиция в точности аналогична моей собственной. Чрезвычайно сложно говорить об обширной ментальной организации мира и не менее сложно говорить о ее частях, но мне кажется, что при определенной осторожности можно говорить о том, как эта обширная организация мыслит. Мы можем исследовать типы связей, которые она использует между своими утверждениями, хотя никогда не сможем узнать, о чем именно она думает.

Эти связи и паттерны отношений, которые я хочу обсудить, с неизбежностью закономерны и составляют часть Вечных истин, включая сюда правила соединения элементов дискурса. Сюда также относится вопрос о последствиях неправильного соединения этих элементов, понимаемый как вопрос естествознания. В свое поле исследований я включаю сообщения, которые ДНК посылает растущему эмбриону и телу с его физиологией. Я включаю сюда сообщения, которые структура мозга посылает мыслительному процессу. Я включаю сюда все виды дискурса, скрепляющие воедино то, что происходит в любой экосистеме.