Текст книги "Ангелы страшатся"

Мы, однако, должны позаботиться, чтобы в наших теориях как минимум сохранилась биологическая (или кибернетическая, иерархическая, холистическая, нелинейная, системная – назовите, как хотите) природа мира и наших отношений с ним. Давайте не будем притворяться, что ментальные феномены можно отобразить на законы взаимодействия бильярдных шаров.

10. Металог: К чему ты подкрадываешься? (МКБ)

ДОЧЬ: Ты что, подкрадываешься к вопросу сознания?

ОТЕЦ: Похоже на то. Люди постоянно преследуют меня просьбами поговорить о сознании, но у меня эта тема вызывает сильные сомнения. В конце концов, пока мы не узнаем больше о том, как информация перемещается внутри систем, мы мало что сможем сказать о частном случае, представленном сознанием.

ДОЧЬ: Так, значит, сознание – это частный случай передачи информации внутри человеческого индивидуума?

ОТЕЦ: В общем да, но таких слов совершенно недостаточно. Там еще есть сдвиг логической типизации, поскольку сознательность означает, что ты не просто знаешь, а знаешь, что знаешь. Именно поэтому вопрос так сложен.

ДОЧЬ: Но послушай, тут снова есть сходство с ламаркианским случаем. Генетическая информация характеризует организм в целом. Она постоянно воспроизводится в каждой клетке, хотя по-разному проявляется в разных частях организма. Изменение, вызванное давлением окружающей среды, также локализовано, хотя давление среды есть везде. При гипотетической ламаркианской наследственности сдвиг логической типизации от соматической адаптации к генетике затушеван фактом смены поколений, однако «природа» имеет более высокий логический тип, нежели «воспитание», верно? И, конечно, природа более консервативна.

ОТЕЦ: Хм-м… Возможно, тут есть какая-то связь с тем, что ценность полового размножения, как кажется, перевешивает его вред. Из-за перетасовывания генетического материала виды теряют огромное число эффективных генетических комбинаций и работоспособных адаптаций. Возможность перекрестной проверки обходится дорого.

ДОЧЬ: Я знаю. Бывает, встретишь кого-то и думаешь: ух, этот индивидуум – продукт великолепного сочетания генетики и воздействия среды, надо найти способ это сочетание сохранить. Меня поражает, что и половое размножение, и смерть – весьма изящные изобретения. Библейский миф говорит, что смерть появилась в результате вкушения от Древа познания. В этом есть истина, если иметь в виду этот вопрос сохранения и накопления информации. В конце концов, нужен и способ какую-то информацию уничтожать. И стандартное вульгарное понимание мифа, что появление смерти как-то связано с сексуальностью, сюда тоже подходит.

ОТЕЦ: Не с сексуальностью, а с самосознанием. Не забывай, что, вкусив яблока, Адам и Ева осознали свою наготу.

ДОЧЬ: Если бы ламаркианская наследственность работала, разве это не привело бы к быстрому возникновению различающихся видов, то есть индивидуальных организмов, слишком разных, чтобы скрещиваться?

ОТЕЦ: Совершенно верно. Когда родители слишком несходны, эмбрион либо умирает, либо вырастает в бесплодную особь. В любом случае, результат консервативен.

ДОЧЬ: Папа, а улитки? Помнишь, что ты рассказывал о гавайских улитках? Как быть с этим?

ОТЕЦ: Хм-м… Это другая история, но она как-то сюда вписывается. Как ты знаешь, спирали бывают правосторонние и левосторонние, и улитки с домиками, закрученными в правосторонние спирали, не могут спариваться с левосторонними улитками. Однако оказывается, что у некоторых улиток с определенной частотой происходит инверсия направления спирали. Вероятно, для этого требуется лишь какое-то изменение знака в геноме, и не более того. Как бы то ни было, это происходит достаточно часто, и потомство с инверсией направления может найти себе пару, тоже с инверсией, и воспроизвестись. Но это ведет к появлению новой отдельной популяции, по размерам достаточной для дальнейшего размножения и подверженной своему собственному отбору и генетическому дрейфу. Когда со временем возникает группа с инверсией инверсии, она оказывается неспособна спариваться со своими дальними родственниками. Мы получаем увеличение числа видов.

ДОЧЬ: Такое разграничение возможности внутривидового скрещивания, ускоряющее генетическую дивергенцию, – не есть ли это пример того отказа от коммуникации, о котором ты говорил? Подумай, генетическое разнообразие приносит, во-первых, внутривидовую стабильность, и еще один вид стабильности на уровне экосистемы, где видов много. Папа, ты как-то говорил, что хотел бы вывести феномен сознательности из своего анализа сходства между обучением и эволюцией. Может быть, это поможет мне увидеть связь между эпистемологическими соображениями и кибернетическими диаграммами, с одной стороны, и анекдотами, мифами и тем, как мы действуем в мире, – с другой.

ОТЕЦ: «Как мы действуем в мире». Хм-м… Я скептически отношусь и к знанию, и к действиям по схожим причинам. Тут есть две группы иллюзий. Возможно, они зеркально отражают друг друга.

Как ты знаешь, совершенно ясно, что мы не видим внешние предметы и людей: «мы» «видим» образы этих (гипотетически существующих) внешних сущностей. Эти образы делаем именно мы. Так же верно (хотя и менее очевидно) то, что у нас нет и непосредственного знания наших собственных действий.

Мы отчасти знаем свои намерения.

Мы отчасти воспринимаем свои действия: мы слышим образ звука собственного голоса, мы видим или ощущаем образы движений собственных конечностей. Но мы не знаем, как мы двигаем своими руками и ногами[58]58
  Вероятно, имеется в виду, что, подобно образам, движения представляют из себя сложные пространственно-временны́е конструкты. Нам кажется, что мы «просто» протягиваем руку и берем какой-то предмет. Однако с точки зрения биомеханики в этом движении участвует до трех десятков больших и малых мышц, охваченных множеством контуров обратной связи и координировано обеспечивающих стабилизацию суставов, ускорение, замедление, точное нацеливание и т. д. и т. п. Ничего этого мы не осознаём. – Примеч. пер.


[Закрыть].

В принципе, мы знаем наши исходящие данные столь же опосредованно, как и наши входящие данные. Ха-ха-ха!

ДОЧЬ: Значит, когда мы думаем, что решили совершить какое-то действие, мы так же ошибаемся, как если думаем, что на самом деле что-то видим?

ОТЕЦ: Эксперименты Эймса демонстрируют общий факт, что мы конечно же видим не внешние объекты, а только образы этих «объектов». Мне пришло в голову, что можно разработать аналогичные эксперименты, которые продемонстрируют, что у нас нет непосредственного знания наших собственных действий.

ДОЧЬ: Я не уверена, что мне бы это понравилось. На что может быть похож такой эксперимент?

ОТЕЦ: Ну, давай подумаем. Если следовать модели экспериментов по зрительному восприятию пространства в глубину, будет неплохо разработать эксперименты по изучению каких-то частных характеристик восприятия собственных действий.

ДОЧЬ: Хм-м… Звучит резонно.

ОТЕЦ: Например, можно взять интеграцию начала-и-завершения. Или такие аспекты интенсивности, как длительность и силу. Можно составить список и посмотреть, что более доступно для эксперимента. Скажем, так: равновесие, необратимость, точность, осознанность, результативность, экономичность…

ДОЧЬ: Знаешь, некоторые из этих характеристик толкают нас прямо к вопросу эстетики. Вдруг обнаружились твои старые друзья «изящество/благодать»[59]59
  См.: Стиль, изящество и информация в примитивном искусстве // Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума. М.: УРСС, 2005. – Примеч. пер.


[Закрыть].

ОТЕЦ: Подожди, Кэт. Во-первых я хочу спросить, как или почему получается, что об этом вопросе труднее думать, чем об экспериментах Эймса? Значит ли это, что мы хотим нести ответственность за наши собственные действия (несмотря на то, что мы так или иначе отдаем себе отчет в том, что «свобода воли» – это вздор)?

Что происходит, когда мы наделяем наши собственные действия характеристикой, которую называем «свобода воли»? И в чем тогда заключается контраст между «произвольными» действиями, опосредованными поперечно-полосатой мускулатурой, и «непроизвольными» действиями, опосредованными гладкой мускулатурой и вегетативной нервной системой? Либо эти вопросы бессмысленны, либо над ними можно работать всю жизнь…

ДОЧЬ: Папа, ты слишком торопишься. И не нужно столько пафоса.

ОТЕЦ: Послушай. Доктрина «свободной воли» находится в таком же отношении к действию, как представление о «прямом», неопосредованном ви́дении к восприятию. Но только «прямое ви́дение» делает восприятие более пассивным, а «свобода воли» делает действие более активным.

Другими словами, мы удаляем или вытесняем нашу осведомленность о том, что восприятие активно, и мы также вытесняем нашу осведомленность о том, что действия пассивны. И это и есть сознательность?

ДОЧЬ: Мне нравится идея взять сознание в клещи двусторонним маневром: и со стороны действий, и со стороны восприятия. Но я знаю, что ты также пытался определить это понятие на языке системной модели отношений между структурой и потоком.

Вот, например, папа, я нашла копию твоего письма Джону Тодду. Там есть схема, она ужасно запутана, но все же…

ОТЕЦ: Чепуха. Эта схема не окончательна, но она совершенно ясна.

ДОЧЬ: Ну хорошо. Я хочу с ее помощью понять, как можно применить идеи из Главы 9 «Доводы в защиту веры» к модели «Структура vs Процесс» из Главы 4.

ОТЕЦ: Хорошо. Именно для этого и нужна модель: ты видишь некоторые формальные возможности и задаешься вопросом, проливают ли они свет на то, что происходит в мире.

ДОЧЬ: Давай взглянем на эту схему (см. стр. 178–179), и посмотрим, что можно из нее извлечь.

ДОЧЬ: Я помню, ты делал мысленный эксперимент: что будет, если обратить стрелки на этой схеме, как это можно будет истолковать. Я думаю, эту зигзагообразную линию проще всего понять в сравнении с Рис. 1б из Главы 4, но это просто потому, что зигзагообразный формат включает в себя ход времени. Стрелка, направленная вправо-вниз (↘) от структуры к потоку, показывает, как точки настройки определяют события. Например, как генотип устанавливает параметры фенотипа. Ты говорил, что если обратить направление этой стрелки вот так (↖), то получится ламаркианская наследственность, а она смертоносна. Теперь возьмем стрелку, посредством которой события могут изменить настройку (↙). Ты, как кажется, допускаешь, что прочитанная в обратном направлении вот так (↗), она соответствует сознанию? Может, и ламаркианская наследственность, и сознание – это пути напрямик, своего рода короткие замыкания?

Рис. 1а. Оригинальный рисунок Грегори Бейтсона

Рис. 1б. Расшифровка Рисунка 1а

ОТЕЦ: Это лишь предположения. Мне еще надо над этим поработать. Еще одна возможность определить сознание связана со способом, которым подсистемы сцепляются в большее целое.

ДОЧЬ: Но послушай. Ламаркианская наследственность оправдана и не смертоносна на уровне популяций, то есть на уровень выше, чем индивидуум[60]60
  МКБ, вероятно, имеет в виду так называемую «генетическую ассимиляцию» или эффект Болдуина-Уоддингтона. Подробнее см.: Бейтсон Г. Разум и природа (гл. 6, разд. 3). М.: УРСС, 2016; также Минимальные требования к теории шизофрении // Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума. М.: УРСС, 2005. – Примеч. пер.


[Закрыть]. А сознание – это по определению феномен следующего, более высокого уровня. Ясно, что если попытаться смоделировать феномен высокого логического типа на более низком уровне, скорее всего получится какая-то патология. Я думаю, что иметь стоит только самое лучшее сознание, чем бы оно ни было. Папа, а ты считаешь, что сознание смертоносно?

ОТЕЦ: Хм-м… Опыт как будто говорит, что к этому идет. Человеческая сознательность в сочетании с целенаправленностью может оказаться похожей на двухметровый хвост самца фазана аргус. Такое чрезмерное развитие одной характерной черты загоняет вид в эволюционный тупик. Но такое бывало и раньше. Страшно другое: возможно, присутствие где-то в системе существ вроде нас в конечном счете смертоносно для системы целиком.

ДОЧЬ: Если предположить, что сознание как-то связано с отношениями между подсистемами, то утаивание или неосознанность должны означать, что система одновременно и знает, и не знает. Там появится знание, которое допустимо на одном уровне, но принесет вред на другом. Вопреки тому, что ты говорил о Старом Моряке, люди постоянно отправляются на поиски психологического или духовного опыта, одновременно и зная, и не зная, чего они ищут. Будем надеяться, что они содержат в себе информацию, которая позволит опознать этот опыт, когда он им повстречается.

ОТЕЦ: «Чтобы впервые узнать свой дом» – как писал Томас Элиот в «Четырех квартетах»[61]61
  У Т. С. Элиота:
The end of all our exploringWill be to arrive where we startedAnd know the place for the first time.Концом всех наших поисковСтанет возвращение туда, откуда мы вышли,Чтобы впервые узнать свой дом.  – Примеч. пер.


[Закрыть]. Любая духовная дисциплина отчасти состоит в том, чтобы постоянно открывать, что ты кругом ошибался. Что ты одновременно и знал, и не знал.

ДОЧЬ: Послушай, я поняла. Обращение направления той стрелки с (↙) на (↗) больше похоже не на сознание, а на проекцию или принятие желаемого за действительное.

ОТЕЦ: Хм-м… это был лишь эксперимент.

ДОЧЬ: Проекция интересна именно в нашем контексте, поскольку большинство людей считают религию именно проекцией. Видом компенсации. Однако ты на протяжении многих лет говорил, что религия – или что-то вроде религии – может быть необходимым управляющим механизмом данной культуры, единственным средством поддержания ее равновесия с экосистемой.

ОТЕЦ: Может быть верно и то и другое. И то и другое может быть верно либо на тривиальном, либо на более сложном уровне.

ДОЧЬ: Может быть, религия дает более широкую и длительную перспективу, некий контекст, в котором есть смысл делать что-то такое, что принесет плоды лишь позже.

ОТЕЦ: Этот вопрос, несомненно, встает во многих религиозных традициях. Действительно, есть ряд сложных связей между временем, целью и сознанием. Об этом говорил Томас Элиот, а также Баламут.

ДОЧЬ: Баламут?

ОТЕЦ: Да, так звали главного черта из книги Клайва Льюиса[62]62
  Льюис, Клайв Стейплз (Lewis, 1898–1963), английский и ирландский писатель, учёный и богослов. – Примеч. пер.


[Закрыть] «Письма Баламута» (Lewis, 1942). Он пишет письма своему племяннику-чертенку с советами, как совратить человека, которого тот «опекает». Совет такой: сделай, чтобы он всегда думал о прошлом или о будущем. Никогда не позволяй ему жить в настоящем. Прошлое и будущее располагаются во времени. Настоящее же вневременно и вечно.

ДОЧЬ: Вневременно?

ОТЕЦ: Это значит без устремлений, без цели и желаний. Буддисты называют это «непривязанность». Я когда-нибудь рассказывал тебе про tempo и perlu? Это два слова, означающие время и цель. Они появились в балийском языке путем заимствования не более ста лет тому назад, а возможно, и совсем недавно. Но балийцы все равно обожали сложные проекты, привязанные к календарю, не ставящие никаких задач дальше самих себя.

ДОЧЬ: А у балийцев есть слово для этого «вневременного настоящего»?

ОТЕЦ: Думаю, нет. Пока не появились perlu и tempo, оно не было нужно. Но постой, тут надо внести одно различие. Видишь ли, есть два вида «времени».

ДОЧЬ: Ты говоришь «время», словно берешь слово в кавычки.

ОТЕЦ: Правда? Я хочу сказать, что у людей есть два понятия времени, и оба они называются словом «время». Говоря техническим языком, речь идет о синхронном и диахронном времени. Или это лучше назвать двумя видами изменений?

ДОЧЬ: Можно ли считать любое событие изменением?

ОТЕЦ: Да, конечно. Когда птенец вылупляется из яйца – это изменение. Раньше он был внутри, а теперь снаружи. Это изменение. Но если говорить о существовании вида птиц в целом, то вылупливание птенца из яйца – это всего лишь синхронное изменение. Это ничего не меняет в жизни вида. Это всего лишь фрагмент непрерывно текущего процесса жизни, наподобие традиционного балийского календаря, цикл за циклом ведущим от одного празднества к другому, и более никуда.

ДОЧЬ: А что такое «диахронный»?

ОТЕЦ: Это когда событие рассматривается как нечто чужеродное для подобного процесса. Если кто– то распылил над лесом ДДТ и птицы умирают, поскольку поели червей, поевших ДДТ, – то это диахронное событие с точки зрения орнитолога, изучающего повторяющиеся процессы в жизни… ну, скажем, дятлов.

ДОЧЬ: А может ли событие – какое-то изменение – может ли оно из синхронного стать диахронным?

ОТЕЦ: Нет, конечно, нет. «Изменение» – это не вещь. Изменение – это лишь нечто, что кто-то выдернул из великого потока событий и сделал предметом разговора. Или, возможно, предметом объяснения.

ДОЧЬ: Значит, это только вопрос точки зрения? А могу я увидеть отдельный взмах маятника часов и как синхронное событие, и как диахронное? Могу я посадить дерево и видеть его рост как часть настоящего? Могу я увидеть уничтожение планктона и как синхронное событие, и как диахронное?

ОТЕЦ: Конечно, но тебе понадобится напрячь свое воображение. В обычной жизни мы говорим: «часы тикают», и это тиканье есть постоянная часть образа существования часов. Чтобы увидеть единичный взмах маятника часов как диахронное событие, ты должна сузить свое восприятие и сфокусироваться на чем-то меньшем, чем единичное колебание. А чтобы увидеть гибель планктона в нашем мире как синхронное событие, тебе надо сфокусироваться, например, на галактике в целом.

ДОЧЬ: Не есть ли синхронное время лишь другое название для Вечного настоящего?

ОТЕЦ: Я думаю, да. Несколько менее поэтичное, но по сути очень близкое. Это похоже на возгорание чапареля, низкорослого кустарника на калифорнийских холмах. Кинозвезды, живущие на холмах, видят возгорание чапареля как необратимое событие, способное разрушить их образ жизни. С этой точкой зрения согласны лесники. Но индейцы, которые там раньше жили, раз в несколько лет сами поджигают чапарель. Они видят периодическое выгорание как проявление природы самого чапареля.

ДОЧЬ: Они видят вещи в более широкой перспективе?

ОТЕЦ: Да. А кинозвезды проявляют привязанность, как говорят на Востоке.

ДОЧЬ: А это хорошо – быть непривязанным и видеть все происходящее в большем, синхронном фрейме? Всегда в большем фрейме?

ОТЕЦ: Лично я присмотрел бы за чапарелем, но галактике предоставил бы самой позаботиться о себе. Но тут есть двусмысленность. Точка зрения на себя самого как на часть системы, включающей и меня, и чапарель, создает смысловой фрейм для моих действий: оберегать наши (меня+чапареля) непрерывно текущие жизненные циклы, что означает активно выжигать чапарель. Я думаю, что синхронные действия, то есть действия в подобном фрейме, напоминают Даосизм. Это разновидность пассивности. В Вечном настоящем нет диахронных действий. Однако броситься на защиту рода людского от галактической угрозы или приготовиться к библейскому Апокалипсису – это будет диахронно.

ДОЧЬ: Значит, если ты не считаешь грозящее изменение диахронным, нет причин поднимать шум? А смерть диахронна?

ОТЕЦ: Нет, в более широком фрейме нет. Но надо сказать, что есть тенденция считать ее диахронным событием.

ДОЧЬ: Ты знаешь, чтобы попытаться хоть что-то сделать, надо сначала сделать умственное усилие и выйти из Вечного настоящего. Именно в этом пункте всегда возникают споры. Словно нужно одновременно иметь две точки зрения, одна изнутри и одна снаружи.

Папа, я помню, ты говорил про тотемизм как о системе идей, необходимой для австралийских аборигенов. Или о мессе как о ритуале, необходимом в средневековой европейской жизни. Если месса каким-то образом предохраняет меня от сумасшествия, то ее стоит защищать. А ее утрата будет очень диахронной.

ОТЕЦ: Видишь ли, в мессе может воплощаться – в завуалированном виде – некоторая сложная истина, к которой у тебя нет доступа в прочих формах. И это может работать даже несмотря на присутствие множества утверждений более низкого логического типа, выглядящих полной чушью, коль скоро они не вызывают существенного конфликта.

ДОЧЬ: Может быть, противоречий можно избежать, если держать различные виды утверждений порознь? Не в этом ли отчасти состоит дифференцированное распределение информации? Но не хочешь ли ты сказать, что я, возможно, не смогу даже сформулировать эти самые важные истины?

ОТЕЦ: Да, это другой тип знания. Этот тип знания мы называем характер, он встроен в нас на глубоком и абстрактном уровне. Увы, разрушение тотемизма или секуляризация мессы также может повлиять на людей на очень глубоком уровне. Они могут обучиться таким предпосылкам, как «нет ничего святого», «всё само по себе, большего целого нет» или «имеет значение только чистая прибыль». Диапазон возможностей, вытекающих из человеческой способности обучаться, имеет и темную сторону. Зато существо, лишенное сознания, не станет шизофреником[63]63
  Это место не вполне ясно: требует ли обучение обязательного присутствия сознания? Как это увязать с концепцией «вторичного обучения», представляющего собой бессознательное абстрагирование? Могут ли стать шизофрениками животные? Как это увязать с экспериментами по вызыванию «экспериментального невроза» у собак, которые подробно обсуждаются в «Разуме и природе»? Как это увязать с историей о придуманной Бейтсоном и Норбертом Винером «шизофренической машине»? (см. Гл. 12) – Примеч. пер.


[Закрыть].

11. Голоса природы и воспитания (ГБ)

Меня постоянно удивляет та беззаботность, с которой ученые утверждают, что некоторую характеристику организма следует объяснять либо через влияние окружающей среды, либо через генотип. Хочу высказаться со всей ясностью: я считаю, что эти две объяснительные системы связаны. Именно связь двух систем создает сложный клубок, из-за которого я бы не решился приписать некоторую данную характеристику либо одной, либо другой системе.

Возьмем любой компонент описания организма, подверженный изменению под воздействием окружающей среды. Пусть это будет цвет кожи. У человеческих существ, не являющихся альбиносами, цвет кожи способен темнеть под воздействием солнечного света. Это называется загар. Представим, что мы задаем вопрос о конкретном человеке: чему приписать конкретную степень потемнения его кожи? Она определяется генотипом или фенотипом?

Ответ, разумеется, затрагивает и генотип, и фенотип. Некоторые люди рождаются с более темной кожей, нежели другие, и все они, насколько мне известно, способны потемнеть на солнце (за исключением альбиносов). Тем самым можно сразу сказать, что генотип задействован в двух аспектах; он определяет: 1) исходный оттенок кожи; 2) способность кожи загорать. С другой стороны, окружающая среда участвует тем, что задействует способность загорать и создает фенотипический цвет кожи данного индивидуума.

Далее встает вопрос: имеется ли (помимо способности темнеть под воздействием солнца) также и возможность увеличить способность темнеть под воздействием солнца?[64]64
  То есть при равной экспозиции потемнеть сильнее, или же при равном световом потоке достичь данной степени потемнения за меньшее время. – Примеч. пер.


[Закрыть] Можно ли, много раз подвергая индивидуума последовательному потемнению и осветлению, потемнению и осветлению, улучшить его «навык» темнеть под воздействием солнечного света? Если такое возможно, то и на следующем уровне абстракции также вовлечены как генотип, так и фенотип. Генотип дает индивидууму возможность не только загорать, но и обучаться загорать, а окружающая среда соответственно востребует эту способность.

Но можно задать следующий вопрос: может ли генотип обеспечить способность обучиться изменять способность загорать. Хотя это кажется чрезвычайно малоправдоподобным, такой вопрос следует задать, коль скоро мы имеем дело с существом, подвергающимся обучению со стороны окружающей среды, то есть ее воздействию. В той мере, в которой существо поддается такому воздействию, это всегда происходит согласно характеристикам генотипа.

В конечном счете, если мы хотим узнать о загорании или любом другом явлении изменения под воздействием среды (то есть о феномене обучения), мы должны задаться вопросом о логическом уровне детализации генотипических инструкций. Определяет ли генотип цвет кожи? Определяет ли он способность изменять цвет кожи? Определяет ли он способность изменять способность изменять цвет кожи? И так далее. За любым описательным утверждением, которое можно высказать относительно фенотипа, стоит объяснение, в котором под несколькими логическими слоями всегда кроется генотип. Разумеется, для объяснения всегда существенна и конкретная окружающая среда.

Я считаю, что подобные соображения с необходимостью верны. Из этого вытекает, что главный вопрос или вопросы, которые надо принимать во внимание, касаются логической типизации генотипических сообщений.

Есть интересный вопрос, он касается уровня сахара в крови. Фактическая концентрация сахара в крови ежеминутно изменяется под влиянием приема углеводов, работы печени, упражнений, времени, прошедшего после приема пищи, и т. д. Однако эти изменения должны удерживаться в пределах допустимости. Существуют как нижнее, так и верхнее пороговые значения, и организм должен удерживать уровень сахара в крови в этих границах под страхом крайнего дискомфорта или даже смерти. Однако эти границы могут смещаться под давлением окружающей среды, таком как хроническое голодание, тренировка или акклиматизация. Эта характеристика – способность пороговых значений смещаться под воздействием опыта – имеет более высокий уровень абстракции и находится под контролем генотипа.

Рассказывают, что в 1920-х, когда Версальский договор ограничивал Германию церемониальной армией числом не более 10 тыс. человек, добровольцы, желающие вступить в армию, подвергались очень жестким испытаниям. Они должны были быть цветом нового поколения не только в отношении телосложения, но также в отношении физиологии и преданности делу. Перед началом испытаний у каждого добровольца брали анализ крови. Затем его просили перелезть через невысокую стену на призывном пункте, затем перелезь обратно и продолжать это делать сколько сможет. Когда он решал, что «больше не может», у него снова брали кровь. В армию брали тех, кто показывал наибольшую способность снизить уровень сахара в крови, преодолевая изнеможение решимостью. Несомненно, характеристика «способность выдерживать снижение уровня сахара в крови» может быть количественно изменена посредством тренировки или практики, но несомненно и то, что некоторые индивидуумы (вероятно, по генетическим причинам) реагируют на такую тренировку быстрее.

Выделить характеристику, определяемую генотипом, непросто. Рассмотрим один довольно простой случай. В Музее естествознания в Нью-Йорке есть экспонат, который должен демонстрировать колоколообразную кривую случайного распределения некоторой переменной. На изготовление этого экспоната пошло ведро раковин двустворчатого моллюска, случайным образом собранных на океанском берегу Лонг-Айленда. У таких раковин есть гребни, радиально расходящиеся от «шарнира» к периферии раковины. Число таких гребней может варьироваться от девяти-десяти до примерно двадцати. Ракушки с одинаковым числом гребней были сложены в стопки одна на другой: девятигребневые ракушки в одной вертикальной колонке, десятигребневые в следующей и т. д., – и вершины этих колонок, расположенных на горизонтальной оси согласно числу гребней, были обведены на стене кривой. Оказалось, что колонка с некоторым промежуточным значением числа гребней выше других, а высоты колонок по обе стороны от нее неуклонно снижались. Однако очень интересно, что эта кривая в действительности не является чистой гауссовой кривой. Она асимметрична. И она искажена так, что ее нормальное значение находится ближе к краю с меньшим числом гребней.

Я смотрел на эту кривую и пытался понять причину ее асимметрии, и мне пришло в голову, что там, возможно, неверно выбраны координаты. Возможно, фактор, влияющий на рост ракушки, это не число гребней, а плотность расположения гребней. То есть, с точки зрения растущей ракушки различие между девятью и десятью гребнями больше различия между восемнадцатью и девятнадцатью гребнями. Сколько места есть для новых гребней? Какой угол занимает каждый гребень? Из этого следует, что кривую надо было построить, взяв за координату не число гребней, а обратную величину. По сути, это было бы среднее значение угла между гребнями. В таких переменных форма кривой изменится, поскольку графическое представление зависимости y = 1/x это не прямая, а гипербола. Следовательно, асимметрия кривой пропадет. В любом случае ясно, что если бы кривая, построенная в координатах числа гребней, была кривой нормального распределения, то кривая, построенная в координатах углов между гребнями, таковой бы не была. И наоборот, чтобы кривая, построенная в координатах углов между гребнями, была кривой нормального распределения, надо, чтобы кривая, построенная в координатах числа гребней, была асимметричной. Кажется разумным задать вопрос: дает ли одна из кривых в некотором смысле более истинную картину положения дел, нежели другая? «Истинную» в том смысле, что такая кривая более точно отражает генотипическое сообщение.

Простые арифметические расчеты и лист миллиметровки сразу показывают, что кривая, построенная в координатах углов между гребнями, существенно менее асимметрична. В известном смысле, кривая в координатах углов была бы лучшим музейным экспонатом, чем кривая в координатах числа гребней.

Этот очень простой пример служит иллюстрацией к тому, что я имею в виду под выяснением логического типа генотипического сообщения. Можно ли себе представить, что генотип двустворчатого моллюска каким-то образом содержит прямое указание на число гребней этих раковин? Или же более вероятно, что генотипическое сообщение вообще не содержит ни существительных такого порядка, ни какого-либо их аналога. Вряд ли там есть «слово» и для обозначения угла. Поэтому в сообщении каким-то образом должно передаваться имя операции, теоретико-групповое определение паттерна гребней и углов, если можно так выразиться. В таком случае, подсчет с точки зрения углов (то есть с точки зрения отношений между гребнями) определенно будет более правильным способом описания организма, нежели с точки зрения числа гребней.

Мы можем посмотреть на уже готовую раковину и подсчитать число гребней, однако в процессе ее роста сообщения ДНК должны считываться непосредственно по месту роста. Указание на полное число бесполезно с локальной точки зрения, однако указание на отношения между локализованным фрагментом ткани и соседними областями может быть важным. Более крупные паттерны всегда должны передаваться в форме детальных инструкций, адресованных его составным частям.

Суть вопроса в том, что если нас интересуют роли влияния среды и генотипической предопределенности, мы должны быть весьма заинтересованы в описании индивидуального фенотипа на таком языке, который соответствовал бы и генотипическим сообщениям, и воздействию окружающей среды, сформировавшему этот фенотип.

Если мы посмотрим, например, на краба, мы заметим, что у него есть две клешни и восемь ходильных придатков на туловище, то есть две клешни и четыре пары ног. Однако это нетривиальный вопрос – как лучше сказать: что у этого животного «десять придатков на туловище», или же «пять пар придатков на туловище», или же «одна пара клешней и четыре пары ног на туловище»? Несомненно, есть и другие способы описать краба, но я хочу указать лишь на то, что один из этих способов может оказаться лучше других тем, что в нем синтаксис описания фенотипа отражает генотипические сообщения, определившие этот фенотип. Заметьте, что описание фенотипа, наилучшим образом отражающее директивы генотипа, также неизбежно выдвигает на передний план те компоненты фенотипа, которые определило воздействие окружающей среды. Идеальное описание, отражающее оба вида детерминизма, будет их четко разделять, и при этом ясно показывать их отношения.

Далее надо заметить, что понятие числа, относящееся к нашему описанию раковины двустворчатого моллюска, и число, понимаемое как число придатков на туловище краба, – это совершенно разные концепции, имеющие различные логические типы. В первом случае, в случае раковины, число скорее указывает на количественный аспект. Сам тот факт, что эта величина варьируется в соответствии с чем-то, напоминающим нормальное распределение, ясно показывает, что речь идет о чем-то приблизительном. С другой стороны, число придатков у краба строго ограничено, и по своей сути является не количеством, а паттерном. Такое различие между количеством и паттерном важно для всего биологического мира, и нет сомнений, что оно важно и для поведения организмов в биологическом мире. Мы можем ожидать, что оно проявляется не только в анатомии, но и в поведении. (Я полагаю, что теоретические подходы к анатомии, физиологии и поведению – это единая группа подходов.)